Текст книги "Икона и крест"

Автор книги: Билл Нэйпир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Куда это ты собрался?

Дверь большой каюты раскачивалась вместе с кораблем. Я поднес палец к губам и открыл дверь в каюту мистера Хэрриота. Глаза у Турка округлились.

– Дурень! – прошипел он. – На рею захотел?!

Я затряс головой и быстро закрыл за собой дверь. Потом прошел к сундуку и вытащил его из-под кровати. Поначалу было слишком темно, и я ровным счетом ничего не видел. Но свет из большой каюты пробивался из-под двери, и медленно – как же медленно! – мои глаза привыкали к темноте.

Я разложил книги в том порядке, в каком они лежали с самого начала, повернул ключ в замке, прыгнул к письменном столу, сунул ключ в ящик, подбежал к двери и в ужасе остановился.

С той стороны раздавались голоса, один из которых принадлежал Мармадьюку. Я расслышал, как он сказал:

– Зайдите и убедитесь сами.

Дверная ручка начала поворачиваться».

ГЛАВА 14

«Я прощался с жизнью. Что мне было делать?

Я съежился за сундуком, закрывавшим меня от глаз неожиданных посетителей. Ног было четыре пары, одна из них принадлежала Мантео.

– Не тяните, Сент-Клер! – сказал кто-то тихо, но настойчиво; голос принадлежал Кендаллу, молодому математику. – Мы подвергаем себя смертельной опасности!

– Вы пожелали увидеть это собственными глазами.

Мармадьюк Сент-Клер… Не тот беспечный Мармадьюк, которого я знал прежде, исполненный веселья и добродушия, – нет, это был голос человека, уверенно идущего к своей цели.

– Хватит пререкаться, дурачье!

А это кто? Голос хриплый и напряженный… Возможно, Рауз, член парламента.

– Покажите нам карту и реликвию!

К моему ужасу, один из них нагнулся и потащил на себя сундук. Я прижался к переборке. Сундук выволокли на середину каюты. Чтобы увидеть меня, им достаточно было нагнуть голову. Вместо этого они взяли из ящика ключ, затем послышался отчетливый щелчок, и потайное дно открылось.

Они молчали так долго, что я подумал, что обнаружен, но тут зашуршала бумага. Они раскладывали карту на столе у мистера Хэрриота.

– Вот эта линия? – спросил Рауз.

– Да. Семьдесят семь градусов западной долготы, – ответил Кендалл.

– Longitudem dei, – произнес Сент-Клер.

– Действительно, божественная долгота…

В голосе Рауза слышалось нетерпение, граничившее со страхом:

– Но тут нужно углубиться на пять лиг! Попробуй доберись, судя по этой карте.

– Ричард не такой дурак! И у него есть Лейн. Он свою задачу выполнит.

Это был Сент-Клер. Видимо, страх заразил и его.

– А реликвия?

Опять Кендалл. В его голосе слышалось напряжение, страх и – алчность.

Все пошли к койке Мармадьюка. Я не понимал, что происходит. Как мне ни было страшно, я все же высунул голову. К моему изумлению, Мармадьюк отодвинул в сторону задвижку в перегородке над своей койкой.

А потом что-то бережно оттуда вынул. Что-то плоское, тяжелое и завернутое в черную ткань. Они повернулись, и я забился обратно, так ничего и не увидев. Ткань развернули. Раздался чей-то судорожный вздох, и кто-то – наверное, Кендалл – начал молиться на латыни.

– Это она? – хрипло спросил Рауз.

– Она, – ответил Сент-Клер. – Ее поцеловала королева.

Опять молчание.

– Во имя Господа нашего, джентльмены… Мы должны победить!

– Ваша правда, Кендалл, – ответил Рауз. – Но если войдет Хэрриот, для нас все будет кончено прямо здесь.

– Так уберемся отсюда поскорее!

Кендалла явно мучило беспокойство.

Они водворили на место задвижку, вернули карту в сундук, закрыли потайной ящик, и Мантео, опустившись на колени, задвинул сундук обратно под койку, прижав меня к стене. Он надавил сильнее, а потом заглянул под койку и уставился прямо на меня. Туземец не выказал ни малейшего удивления. Его выражение ничуть не изменилось. Я уже собрался выбежать наверх и прыгнуть в океан, чтобы избежать конца, уготованного мне Сатаной, но тут Мантео так же молча встал, и они вышли, оставив меня дрожать в темноте. Я изо всех сил старался не заплакать».

ЧАСТЬ II
ВИЗАНТИЙСКИЙ КРЕСТ

ГЛАВА 15

Зоула вскочила и вылетела из комнаты. Я слышал, как она ходила взад и вперед по коридору. Она восклицала:

– Да! Да!

– Заговор? – крикнул я в ответ.

– Да, Гарри! Эти люди пытались сорвать экспедицию, у которой, надо думать, была тайная цель.

Зоула вернулась в комнату. Она подняла указательные пальцы и опустила взгляд. Я в замешательстве помотал головой.

– Цель как-то связана с этой долготой. Что особенного в семидесяти семи градусах к западу? Божественная долгота…

– Что-то очень знакомое…

Она положила ладони на макушку, закрыла глаза и поморщилась.

– И еще. Как они определяли долготу? На борту не было часов.

– Знаю. Часы Харрисона[11]11
  Джон Харрисон – английский механик. Создал первый морской хронометр, пригодный для практического использования.


[Закрыть] появились не раньше тысяча семьсот тридцатого года. Думаю, они полагались на затмения, происходившие в определенное время.

Возьми местное время затмения, сравни его со временем, в которое затмение случается в Лондоне, и у тебя есть метка. В общем, возни хватало.

– Так что же у этих людей на уме? И что, черт возьми, было спрятано в той переборке?

Напольные часы в коридоре пробили три. Вдруг я почувствовал, что не могу больше держать глаза открытыми.

– Зоула, как насчет комнаты?

– Конечно! Все время забываю. Тебя преследовали головорезы, допрашивали в полиции в связи с убийством, а потом еще и избили. Полагаю, тебе и в самом деле хочется немного поспать.

Я последовал за ней, вверх по деревянной лестнице. На небольшой лестничной площадке имелось три двери. Зоула открыла одну из них, и мы оказались в маленькой аккуратной спальне, располагавшейся под самой крышей. В воздухе стоял легкий запах ароматической смеси.

– Подходит?

– Бениссимо!

Я сказал это совершенно искренне – и повторил бы, жди меня вместо кровати кишащая блохами куча соломы.

На полках рядами стояли куклы, привезенные из пятидесяти стран. Эскимосы с маленькими копьями, девушки из американских индейских племен с охотничьими ножами, шотландцы в юбках, греки, тоже в юбках, столь коротких, что где-нибудь на Лестер-сквер их арестовали бы, индийские мальчики в тюрбанах…

Все они смотрели на меня. Чувствуя себя немного неловко, я сбросил одежду и забрался под одеяло. Я лежал на матрасе, набитом конским волосом. В век тракторов такие не достать, но равных им по удобству как не было, так и нет. Головная боль, синяки, головорезы, огромные взятки, несносные дворянчики, юные женщины-вамп, путешествие времен Елизаветы – все смешалось в зловещий коллаж. Я засыпал.

Не сплю. Что-то меня разбудило.

Куклы ожили и с легким топотом бегают по дому.

Так проснулся я или не проснулся? Я ощущаю чье-то присутствие.

Бред. Я не верю в телепатию. Куклы подбираются ко мне: из темноты уставились пятьдесят пар глаз.

До меня доносится еле слышный звук. Кажется, из спальни Зоулы. Наверное, она пошла в ванную комнату. Потом стон. Или скулеж – тихий-тихий. Я не уверен, что действительно слышу его.

Я лежу трупом – с навостренными ушами и стучащим в груди сердцем.

Грохот! А следом вопль! Такой громкий, что больно ушам. Я вылетаю из постели и кидаюсь к двери. Распахнувшись, она ударяет меня по носу. Я чувствую теплую кровь, мне очень больно. Передо мной чей-то темный силуэт. Он может принадлежать Зоуле, но вот его кулак врезается в мое плечо. Я лягаю противника в живот. Моя ступня угодила во что-то мягкое, а пальцам стало больно. Мой противник охает, я лягаю опять – на этот раз краем ступни. Неужели Зоула мертва?

Теперь мой враг наносит удары в темноту. Они не достигают цели, и я бросаюсь на него, воспользовавшись своим девяностокилограммовым телом как тараном.

Неизвестный падает навзничь. Раздается два отчетливых удара: его затылок задевает косяк, а потом он бьется о пол лестничной площадки. Я бросаюсь на него сверху. Он хватает меня за волосы, а я давлю большими пальцами ему на глаза. Человек пугается и изо всех сил трясет головой, а я продолжаю нащупывать его глазные яблоки. Тогда он меняет тактику и с силой тычет пальцем мне в глаз. Мне приходится отпустить его и откатиться в сторону. Теперь на меня садятся верхом и, помахав кулаками, сдавливают горло, что есть мочи нажимая большими пальцами. Я пытаюсь отвести руки противника, но тот навалился всем весом.

Я не могу дышать. Мне страшно. Я пытаюсь нащупать его глаза, а перед моими собственными уже пляшут огоньки. Его ногти все глубже впиваются в мой кадык.

Тут раздается какой-то металлический звук. Неизвестный воет, словно раненый пес. Отпускает меня и с трудом поднимается на ноги. Слышна легкая возня. Нападавший с грохотом скатывается с лестницы, бежит по коридору внизу и хлопает входной дверью – так, что дрожит весь дом.

Свет включается, и я вижу Зоулу. Она, в пижаме с плюшевыми мишками и месяцами, торжествует, сердится, пылает румянцем… В руках у нее сковородка. Кажется, чугунная. Такой можно вдребезги разбить череп.

– Хорошо я ему врезала?

Зоула в душе. Сквозь щель под дверью доносится шум воды. За двойным стеклопакетом шумит Лондон.

Меня мутит, и я наклоняюсь над раковиной. Тошнота проходит, я включаю воду и подставляюсь под холодную струю. Потом осторожно промокаю голову – вытирать очень уж больно. Наливаю в чайник немного воды и смотрю на бешеное синее пламя. Глянуть в зеркало у меня не хватает духу. Не сейчас. И тут накатывает боль. Болит все: голова, горло, живот, нос…

Особенно нос. Хорошо хоть кровь течь перестала.

Вода уже не шумит. Через мгновение появляется Зоула: снизу желтое полотенце, на голове розовое. На лбу красуется кровоподтек. Я вспоминаю, что на мне только трусы.

– Давай позвоним в полицию, – предлагаю я ей.

Чайник закипает, я ищу растворимый кофе и чашки. С желудком у меня по-прежнему неладно.

В ее голосе слышится гнев.

– Что-то в этой рукописи есть, Гарри!

– С какой новости начать – с плохой или хорошей?

Она сердито машет рукой.

– Рукопись им не досталась, – говорю.

Я уже принес манускрипт из своей спальни.

– А плохая новость?

– Они унесли мой лэптоп. Там есть файл с дневником Огилви.

– Но об этом дневнике им известно не больше, чем нам.

– Ошибаешься, Зоула. Они не могут не знать, что ищут.

– Тогда давай обыграем их на их же поле.

Она вытирает волосы, осторожно обходя кровоподтек на лбу. Ее голос доносится сквозь розовое полотенце.

– Серьезно? Ты и вправду хочешь продолжать?

Зоула останавливается и удивленно смотрит на меня из-под полотенца.

– Ни о чем другом я и не думаю!

Она включает фен в розетку и начинает вытворять всякие штуки с щипцами для волос.

– По силам нам такое, Гарри? Я могла бы взять на две недели отгул…

– Согласен, – говорю я как ни в чем не бывало. – Бог знает, чем это для нас закончится, но у меня есть обязанности перед клиенткой… юной женщиной вамп…

– Между прочим, наши соперники еще могут вернуться. Их было двое. Один ждал внизу.

– В следующий раз они, возможно, прихватят с собой оружие, – предположил я.

Что такое оружие, я знал и пообщался с ним немало. До того как уволиться из армии, я успел побывать в Северной Ирландии, Косово и Заливе. После чего выбрал жизнь поспокойней. В этом, сдается мне, я похож на Динвуди.

– Ты все еще не выкинул из головы ту выдумку? Что Теббита убили за дневник?

– Соглашайся, Зоула. Я опять оказался прав.

Меня начинает трясти. Она выключает фен, садится к кухонному столу, наливает молоко, берет обеими руками большую кружку с кофе, подтягивает на дюйм полотенце и окидывает меня распутным взглядом.

– Ты живешь один, да?

– Как ты догадалась?

– Никто не сможет жить с таким самодовольным индюком.

Она отпивает кофе и вздыхает.

– У тебя я тоже не вижу никаких признаков сожителя, – замечаю я.

– Я была замужем за восхитительным человеком. Познакомилась с ним в Венеции, семь лет тому назад. Мы разведены.

– Немудрено. Наверное, он не мог с тобою ужиться?

– Я оказалась для него слишком любвеобильной. Он не поспевал.

Я разбрызгиваю кофе. Это движение отдается болью в лопатке, а Зоула довольно хихикает. Потом ее улыбка тает.

– Говоришь, оружие?

– Возможно. Еще один повод для звонка в полицию.

– Нет, Гарри. Они попросту заберут на шесть месяцев дневник, а я не хочу жить как Салман Рушди или как осведомитель, провинившийся перед мафией. Наш лучший способ защиты – выяснить, что есть такого в дневнике Огилви. Раньше врага. Обыграть этих придурков на их же поле. Что скажешь?

– Женщина! Будь благоразумна!

Она молчит.

– Мы не знаем, кто они и что нас ждет.

По-прежнему ничего – лишь немигающий, сбивающий с толку взгляд поверх кружки с кофе.

Я подумал: «Какого черта!»

– Лучше нам куда-нибудь исчезнуть.

Сквозь двойной стеклопакет доносится приглушенный шум автострады. Мое лицо в зеркале если не привлекательное, то хотя бы просто умиротворенное. Глаз еще привлекал к себе внимание, но явно шел на поправку. И я не проспал и двух часов. Что ж тут поделаешь?

Я вышел из общественного туалета и вернулся в зал.

Из кухни доносился запах поджаренного бекона.

Зоула сидела за столом у окна, в черных свитере и джинсах. В ушах – вчерашние цыганские серьги. Дневник лежал перед ней. За соседним столом водитель грузовика уписывал «настоящий английский завтрак», а по ту сторону от прохода сидела молодая пара с двумя заспанными детьми. Больше в забегаловке никого не было.

– В холодном свете утра наш поступок выглядит так себе. С какой стати мы должны бегать?

– Мы и не бегаем. Просто ложимся на дно, чтобы побить конкурентов.

Утверждение, конечно, спорное, но для препирательств было слишком рано. Я взял гренок.

– Кстати, куда мы направляемся?

– В Девон. У меня там есть убежище – родительский загородный дом. – Зоула наклонилась ко мне и понизила голос: – А еще я знаю, что на уме у Хэрриота и остальных.

ГЛАВА 16

– Что ж, Гарри. Сейчас твои мозги начнут дымиться. В состоянии ли ты переварить мои слова? Не уверена…

– Валяй!

Слово «валяй», наверное, было не лучшим из возможных, но уж что сказал, то сказал.

– Найди то место, где говорится о секретном цикле доктора Ди.

Я ни минуты не сомневался, что Зоула ездит на чем-то из ряда вон выходящем. И действительно, это была классика автомобилестроения, «релиант-симитар».

С трехлитровым движком, легким серебристым кузовом из стекловолокна и приборной панелью как в самолете. На длинном капоте я заметил тоненькие, с волосок, царапинки, но черные кожаные сиденья ничуть не просижены.

Толку от этой притаившейся мощи оказалось не много. Мы ползли со скоростью нескольких миль в час: на трассе М25 велись дорожные работы. В воздухе стоял легкий запах духов и кожи.

Я пролистывал страницы.

– Вот они, эти стихи. Что-то насчет земного и небесного годов, которые «помирились»… И еще: «не собьемся теперь и за триста лет».

– Именно. Первая подсказка. Это все как-то связано с календарями.

– Пока понятно, – сказал я.

– Только пока. Теперь – следующая улика. Что связывает Томаса Хэрриота и Джона Ди?

– Оба принадлежали к «Школе Ночи».

Дорожные работы заканчивались. Зоула смотрела вперед, выискивая брешь и готовясь к рывку.

– Ты меня поразил, Гарри! – призналась она. – Вот уж не ожидала, что вшивый лавочник может знать что-либо подобное.

– Мне известно, – продолжил я, – что лучшие умы того времени собирались у Уолтера Рэли – в его лондонском доме, в Дарем-Хаусе. Например, Фрэнсис Дрейк, путешественник и исследователь, Молине, один из создателей земного и небесного глобусов, Кристофер Марло, драматург, Джон Ди, придворный астроном, Томас Хэрриот, математик… Были и другие. Я знаю, что некоторые из них имели доступ к королевскому уху. Знаю, что их обвиняли в атеизме, богохульстве и отправлении странных обрядов. На самом деле темой их бесед становились самые разные вещи: насколько правдив Ветхий Завет, теория Коперника, новая математика, навигация… Они одной ногой стояли в современной науке, готовили почву для исследования всего земного шара и будущего могущества Англии. А так о «Школе Ночи» я знаю совсем немного.

Теперь дорога была свободна от дорожных служб. Зоула приметила щель и воткнула передачу. Я почувствовал жесткий толчок в спину, и мы с ревом пронеслись мимо стада машин. Она сказала:

– Там есть волшебный треугольник: Рэли, Хэрриот и Джон Ди. Теперь позволь дать тебе третью подсказку. Глянь, какую надпись оставила королева Елизавета на донесении Джона Ди.

– «Quod defertur non aufertur», – прочитал я. – Она говорит Джону Ди, что отложить на время – не значит забыть вовсе. Потом это было вычеркнуто и заменено на «jacta est alia» – «жребий брошен».

Зоула незаметно разогналась до сотни миль в час.

– Что за жребий, Гарри?

– Он как-то связан с тайным кругом и календарем?

– Умный мальчик, соображаешь. Теперь давай я расскажу тебе о секретном календаре Джона Ди. У нас есть високосные годы, потому что в году не ровно триста шестьдесят пять дней, так? Около четверти суток остаются неучтенными.

– Поэтому к каждому четвертому году добавляется один день. Мы ввели високосный год.

– Что и делалось со времен Юлия Цезаря. Вот только та разница немного отличается от четверти суток.

Счет был по-прежнему не совсем точен, и календарь шел чуть-чуть не в ногу с временами года. За человеческую жизнь накапливалось немного, однако за те тринадцать веков, что церковь пользовалась римским календарем, отставание достигло десяти дней. В конце концов Санта Клаус заявился бы к нам посреди лета.

– Так ведь григорианский календарь, которым мы пользуемся до сих пор, вроде как лишен этого недостатка. Насколько я помню, там учитываются не все високосные года.

– Исключаются все года с двумя нулями, кроме делящихся на четыреста. Двухтысячный год был високосным, а тысяча девятисотый – нет. Григорианский календарь повторяет четырехсотлетний цикл. Но и это еще не все, Гарри. Этот календарь был католическим. Его в тысяча пятьсот восемьдесят втором году ввел папа Григорий Тринадцатый, он же пьяница и бабник по имени Уго Бонкомпаньи. Так что протестантские страны стояли перед выбором: то ли придерживаться старого календаря и год от года ухудшать свое положение, то ли стиснуть зубы и принять превосходящий его католический. Это был вопрос жизни и смерти. Календарь определял время религиозных праздников, а между католической и протестантской идеологиями шла война, в которой все средства были хороши.

– Ты к чему клонишь? Джон Ди, что ли, изобрел новый календарь?

Зоула кивнула. Стрелка спидометра замерла на ста десяти милях в час. Промелькнули указатели на Саутгемптон.

– Что это была за прелесть! Для начала, он лучше выполнял главную задачу календаря, о которой думали и папа Григорий, и Филипп Испанский. Нужно было добиться, чтобы двадцать первое марта – отправной пункт для всех расчетов, связанных с Пасхой, – как можно точнее приходилось на весеннее равноденствие. Это когда день равен ночи.

– Зоула, я не отрицаю, что ходил в рядовую общеобразовательную школу, но что такое весеннее равноденствие, мне известно. И почему это так важно?

– Четыреста лет идет скрытая от глаз война. Она не затихла до сих пор. Даже сегодня мы о ней мало что знаем.

– Война?

– Между Христом и Антихристом.

Я на нее так и уставился. Она не шутила.

– Ты всерьез?

– Не то слово, Гарри. Война за души людские, и тут не обходится без календаря. Современный календарь – григорианский – включает четырехсотлетний цикл, в каждом из которых по девяносто семь високосных лет. Скучные цифры, непонятные трудящемуся до изнеможения сил крестьянину. А Ди выработал куда более совершенную систему високосных годов, при которой календарные даты шли в полном соответствии с временами года. Восемь из них повторялись в тридцатитрехлетнем цикле.

– Тридцатитрехлетнем?

– Да, равном возрасту Христа. Со временем поймешь, Гарри. Для простого человека, жившего в шестнадцатом веке, календарь, в котором учитываются не только времена года, но и продолжительность жизни Христа, – такой календарь казался бы даром Всевышнего. Календарь папы Григория был бы посрамлен.

Протестантские государства приняли бы календарь Ди, а католики наконец-то получили бы по заслугам.

– И все из-за високосных годов?

– Умный мальчик! Первый цикл – с первого года по тридцать третий. Високосные годы: четвертый, восьмой, двенадцатый, шестнадцатый, двадцатый, двадцать восьмой и тридцать второй. Второй цикл повторяет первый и длится с тридцать четвертого года по шестьдесят шестой. И так далее.

– Четырехлетние промежутки между високосными годами? Как в григорианском календаре?

Зоула помотала головой, нажала на акселератор и обогнала вереницу машин.

– Не совсем. Между последним високосным годом одного цикла и первым високосным годом следующего пропуск в пять лет.

– Не слишком ли сложно? Как их вычислять?

– Проще простого. Возьмем две тысячи четвертый год. Разобьем его на 20 и 04, а потом сложим – получится 24. Двадцать четыре делится на четыре, значит, по системе Ди этот год – високосный. Как мозги, Гарри? Поджариваются помаленьку?

– Даже не нагрелись толком. Ты всегда так носишься?

– С робкими пассажирами вроде тебя – всегда.

У этого календаря есть еще одно бесценное свойство.

– Ага…

– Чуть раньше я упомянула, что в календаре Ди весеннее равноденствие точнее, чем в григорианском, попадает на нужную дату.

– Вот теперь мозги начинают дымиться.

– Гарри, я знаю, что особой сообразительностью ты не отличаешься, но мы найдем тебе какое-нибудь применение. В григорианском календаре между високосными годами случаются семилетние промежутки.

За это время весеннее равноденствие съезжает на сорок один час. Удержать его на одной и той же дате не получается. Согласно же Евангелиям, Иисус воскрес в первое полнолуние, случившееся после весеннего равноденствия. В результате Пасха не всегда попадает на «библейское» воскресенье – если выражаться, скажем так, астрономически. Что никуда не годится, если ты набожный христианин.

– А в календаре Ди, в котором все завязано на возраст Христа?

– В календаре Ди промежуток между високосными годами никогда не превышает четырех лет, так что равноденствие в каждый из этих годов съезжает менее чем на шесть часов, а на пятый все опять выравнивается. Разница не выходит за пределы двадцати четырех часов. А теперь представь, что каждые тридцать три года, в начале большого пятилетнего промежутка между високосными годами, равноденствие случается как раз после полуночи. И этот цикл будет повторяться бесконечно. Значит, Пасха будет ближе ко времени, предписанному Библией. Ты уже мало что понимаешь, верно?

Я не хотел этого признавать, но пришлось.

– Мозги кипят! Как ты можешь устраивать равноденствие сразу после полуночи в такой-то год? Разве оно не случается тогда, когда случается?

– Но после какой полуночи? Полуночи в Гонолулу или полуночи по Гринвичу? Так как Земля круглая, Гарри, полночь наступает в разных местах в разное время. Ты имеешь право сам выбрать исходный – нулевой – меридиан и измерять по нему всемирное время.

– Дай мне самому догадаться… Нужно установить этот исходный меридиан на семьдесят седьмом градусе западной долготы!

Зоула промахнулась мимо передачи, обогнала грузовик не с той стороны, после чего вновь набрала сто десять миль в час.

– Отсчитывать долготу от Виргинии, а не от Гринвича, – кивнула она. – Ввести секретные високосные года, разработанные Ди, и выиграть.

– Однако католическая империя Филиппа Испанского обладала монополией на «Божественную долготу», – сказал я. – Она проходит через Кубу, Ямайку, Панаму и так далее.

– Ты близок к решению, Гарри.

– Все, я понял! Англичане тайно основывают колонию на семьдесят седьмой долготе. Как только колония есть, они объявляют всему миру о новом календаре доктора Ди – в нем время отмеряется жизнью Христа, наступление Пасхи близко к предусмотренному Библией, и он куда меньше расходится с временами года. Ну как тут устоять! Влияние Англии среди протестантских государств возрастает, а Антихристу (в лице папы) остается лишь расхваливать собственный церковный календарь, который он только что ввел. Победа остается за англичанами. Ай да Джон Ди!

– Ты не знаешь о нем и половины! Он разработал стратегию развития Британской империи, живо интересовался навигацией и картографией, перевел Евклида, был обладателем самой большой библиотеки в Англии, у него хранилась рукопись Войнича, шифр который не сломан и по сей день. Ди основал в пику иезуитам орден розенкрейцеров, состоял советником королевы по астрономическим вопросам и шпионил в ее пользу в Европе, работая под кодовым именем «ноль-ноль-семь».

– «Ноль-ноль-семь»? Шутишь!

– Нет, Гарри, я не шучу. Он был первым Джеймсом Бондом.

– Хорошо, убедила. «Школа Ночи» не могла пройти мимо такого. И все же, что за секретная карта? Почему Огилви считал, что у экспедиции есть тайная цель?

Зоула, словно генерал на маневрах, оглядывала дорогу впереди. Она перешла на передачу ниже.

– Гренвилл утверждает, что лазутчики Мендосы сновали повсюду. Им наверняка удалось проникнуть на корабль. Они старались разрушить предприятие изнутри.

Мотор недовольно ворчал, а мы перестроились на медленную полосу.

– Мармадьюк Сент-Клер, Энтони Рауз, Абрахам Кендалл. Предатели и убийцы.

– Или патриоты и борцы за свободу – с какой стороны посмотреть.

Под тихое бульканье двигателя мы съехали с трассы.

– Но это не объясняет желание заполучить этот дневник любой ценой. Не объясняет убийства Теббита. Не объясняет последнюю ночь. Черт подери, дело было четыреста лет тому назад!

Она обреченно покачала головой:

– Мы так и не докопались до главного.

Я листал дневник.

– Так-так-так…

– Что «так»? – нетерпеливо спросила Зоула.

– Хорошая попытка, Зоула. Но помимо календарей тут еще есть тьма-тьмущая всякого другого…

– Гарри!

– У тебя задымятся мозги – если, конечно, там есть чему дымиться.

– А что касается убийства…

– Не отвлекайся от дороги. Мне надо подумать.