Текст книги "Икона и крест"

Автор книги: Билл Нэйпир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 10

Тайная цель!

Было уже около трех утра, и глаза у меня слипались. Я не мог бодрствовать ни минутой дольше. Доковыляв до кровати, я скользнул под прохладные простыни. Меня тут же утянуло в сказочные дали, в которых мешались парусники, ножи «Береги яйца», головы на шестах и деревянная дубинка. Она поднималась и опускалась, опять поднималась и опять опускалась… Солтер бьет пятнадцатилетнего мальчика. С его головы стекает блевотина, лицо перекошено от гнева, он кричит: «Тайная цель, тайная цель, что еще за тайная цель?!»

Наступило серое утро. Я, не завтракая, заплатил хозяйке гостиницы за постой, бросил портплед на заднее сиденье «тойоты» и отправился на север, сверяясь время от времени с дорожными знаками. Выбравшись на автостраду, я разогнался до девяноста миль в час и большую часть пути держался быстрой полосы.

Мое самолюбие было уязвлено. А поведение Теббита меня просто взбесило! Не люблю, когда со мной обращаются словно с одним из слуг, которого можно прогнать щелчком пальцев, – а ведь речь идет об историческом открытии исключительной важности. Терпеть такое от мелкопоместного дворянчика, возомнившего себя владыкой мироздания, я не собирался. Экспедиция на Роанок была первой попыткой колонизации Северной Америки. Теббиту передали путевой дневник, в котором имелись некоторые сведения по этому поводу, и я хотел знать, какие именно. В любом случае я сомневался, что тот располагал законным правом лишить меня причитающейся доли истории. А еще мою решимость укрепляли ощущения в почках – они все болели.

И пока я ехал по автостраде, из моей головы никак не выходили слова «тайная цель».

«Будь я проклят, если это ускользнет у меня между пальцев, если я просто переведу рукопись и отойду в сторону…»

До своей квартиры я добрался к полудню. У Теббита было занято наглухо, так что в конце концов я поехал в Пикарди-Хаус сам. Рядом с домом выстроилось внушительное количество «бентли» и «ягуаров». Я подумал было, что случайно попал на вечеринку, но потом заметил полицейского в униформе и людей в белом, суетящихся позади полицейского микроавтобуса.

Полицейский в желтом жилете регулировщика покрутил пальцем, чтобы я опустил окно.

– Что вам здесь нужно?

Он старался говорить внушительно, но до Солтера ему было далеко.

– Хочу поговорить с сэром Тоби.

– Значит, вы не родственник?

– Нет. Я едва знаю этого человека.

– Он уже два дня как мертв, сэр. Вы что, газет не читаете?

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы переварить услышанное. Если не считать кирпичного цвета щек, во всем остальном Теббит выглядел совершенно здоровым. Или это был сердечный приступ?

– Наверное, мне лучше убраться…

В это мгновение в дверях появилась Дебби, говорившая с кем-то вроде юриста. На ней была серая кофта и длинная черная юбка. Ничто не выдавало пережитого – она выглядела даже более спокойной, чем обычно.

Заметив меня, девушка махнула рукой. Я помахал в ответ.

Полицейский наклонился вперед и заговорщицки сообщил:

– Вы знакомы с его дочерью? Оторва еще та! Мать умерла много лет назад, и она – единственное чадо. Ей достанется все, вы только представьте!

– Если это похороны…

– Нет, сэр. Он в городе, лежит там в холодильнике. А сюда съехались горюющие родственники и друзья. Денежки у сэра Тоби, что уж там говорить, водились.

Полицейский наклонился еще ближе. От него несло чесноком.

– Им принадлежит чуть не половина Линкольншира.

Юрист направился к своему «БМВ» (самой дорогой модели), а Дебби изящно спустилась с крыльца и направилась ко мне.

– Мистер Блейк? Гарри?

Я толком не знал, что сказать.

– Дебби, я узнал…

– Конечно, ты ведь был в отъезде… Папу убили, вот…

– Что?!

– Грабители.

Она говорила словно между прочим.

– Давай, заходи.

Я взял рукопись и, чувствуя себя слегка не в своей тарелке, последовал за Дебби в дом. Дверь кабинета пересекала бело-голубая лента с надписью: «НЕ ВХОДИТЬ. ПОЛИЦИЯ».

– Судмедэксперты сказали, что скоро закончат. Вплоть до этого утра они занимали дом целиком.

Она привела меня в длинную унылую комнату, посреди которой стоял тяжелый стол, а вокруг – штук двадцать стульев. На столе – напитки и бутерброды.

Вокруг собралось человек двадцать – двадцать пять.

Люди говорили вполголоса. В мою сторону начали поглядывать с любопытством.

– Кажется, я вторгаюсь… – начал я.

– Ничего подобного. Ты закончил перевод? – спросила девушка, кивнув на рукопись.

Она машинально жевала губу. Глаза у Дебби были какие-то остекленевшие, и я подумал, что ее могли накачать успокоительным.

Ответить мне не удалось. Маленький крепенький седой человек лет сорока незаметно отделился от остальных и подошел к нам. Его сходство с покойным сэром Тоби поражало: те же пронзительные глазки и опущенные уголки губ. Он поглядел сначала на Дебби, потом на меня. Как и сэр Тоби, он не пытался быть любезным.

– Что вам здесь нужно?

– Моя фамилия Блейк. Я занимаюсь антикварными книгами. Сэр Тоби попросил меня перевести некую рукопись и установить ее цену. Я узнал…

– Неважно. Просто оставьте ее вот здесь.

Он кивнул в сторону стола.

– Перевод еще не закончен. Я хотел обсудить рукопись с сэром Тоби.

– Что ж, теперь это невозможно. Просто оставьте рукопись на столе.

– Извините, но я до сих пор не знаю, с кем говорю.

– Я его брат.

Это было произнесено октавой выше, чтобы указать мне на мою дерзость.

– Если вы беспокоитесь по поводу гонорара, напишите вот по этому адресу.

– Отлично.

«И в следующий раз я воспользуюсь служебным входом, ты, жаба!»

– Что тебе удалось выяснить, Гарри?

Голос Дебби звучал совершенно спокойно, в нем слышалась забота. И откуда в этой надменной семье столь очаровательное дитя? Я открыл было рот, но брат Теббита влез первым:

– Я уверен, что это сейчас совершенно неважно, Дебби. Полагаю, у мистера Блейка много других дел.

– Дядя Роберт, дневник принадлежал папе, а он хотел узнать, что в нем.

– Возможно, мне лучше уйти, Дебби, – предложил я.

– Возможно! – резко сказал дядя Роберт.

Я продолжил, обращаясь к Дебби:

– Дневник вел некий юнга, участвовавший в плавании времен Елизаветы. Он пользовался тайнописью, которую мне удалось расшифровать. Ты должна знать, Дебби, что мне предлагали за него большую сумму – по правде говоря, совершенно несуразную сумму, куда выше его рыночной стоимости.

Дебби широко раскрыла глаза.

– Да ты что? Ни фига себе! Я знаю, что папа страшно разволновался, когда всплыл этот дневник. Он считал, что там есть что-то о нашей семье. Как думаешь, в чем там дело?

– До свидания, мистер Блейк, – многозначительно произнес дядя Роберт.

– Я хочу, чтобы ты копнул поглубже, Гарри. С какой стати люди предлагают за этот дневник большие деньги? Там наверняка есть что-то интересное. Или даже пенное.

– Я же сказал вам, мистер Блейк! До свидания!

Лицо брата сэра Тоби побагровело.

Дебби заговорила тоном, властность которого удивляла – особенно из уст такой молоденькой девушки:

– Гарри, я хочу, чтобы ты оставил дневник у себя! Выясни, что именно так заинтересовало папу и почему эти люди предлагали за рукопись несуразные деньги.

Лицо дяди Роберта исказил гнев.

– Дебби, ты даешь незаполненный чек незнакомому человеку! Разве ты не видишь, что он хочет тебя надуть? Я не собираюсь спокойно за этим наблюдать.

А теперь, – он гневно указал на меня, – убирайтесь!

Вокруг нас постепенно расширялось кольцо тишины – по мере того как окружающие улавливали флюиды.

Дебби вспыхнула:

– Дядя Роберт, вас это не касается! Дневник принадлежит мне – если только папа не сказал что-либо противоположное! И гонорар выплачиваете не вы, а я!

Гарри, ты согласен продолжать? Я сделаю все от меня зависящее, чтобы защитить тебя от…

Я прервал ее:

– С удовольствием, Дебби. Буду держать тебя в курсе.

Инспектор была отменно вежлива. Внимательная, с длинным лицом, она сидела и слушала мой рассказ. Рядом делал пометки сержант. Он смахивал на вождя краснокожих: крепко сбитый, седой, покрытый морщинами и совершенно бесстрастный.

– Какова ценность этой рукописи?

– Дневник представляет огромный интерес для историков, занимающихся той эпохой.

Она терпеливо кивнула. Я не так ее понял.

– Я имела в виду его коммерческую ценность. То есть… Ведь шестнадцатый век – это достаточно давно, не так ли?

– Да. Но эту рукопись нельзя сравнивать, например, с первым изданием Буэнтинга или Теодора де Бри. Или с чем-либо написанным самим Уолтером Рэли. Слыхали вы когда-нибудь о Джеймсе Огилви? Возможно, у вас получится продать его галерее на Нью-Бонд-стрит тысячи за полторы. Частный коллекционер, возможно, заплатит больше.

– А-а…

Сколько разочарования! Сколько неоправдавшихся ожиданий!

– Так какого, говорите, она года?

– Тысяча пятьсот восемьдесят пятого. За три года до «Непобедимой армады».

– И там рассказывается о плавании к берегам Северной Америки?

– Точно так.

– Есть в этой рукописи что-либо, представляющее коммерческий интерес? Может быть, что-то, указывающее на спрятанный клад…

Она вежливо улыбнулась, словно стараясь смягчить неприличность вопроса и всячески потакая своему душевнобольному собеседнику.

– Ничего такого я там не заметил. Это простой отчет о событиях, записанный юнгой, который участвовал в первой экспедиции Уолтера Рэли.

– Убивать, значит, не из-за чего?

Еще одна вежливая улыбка.

– Насколько я могу видеть, ни в малейшей степени. Просто несколько весьма забавных личностей захотели наложить лапы на этот дневник. Больше мне сказать нечего.

Кивок.

– Значит, дневник прислали с Ямайки?

– Да. У сэра Тоби обнаружился некий родственник, о котором он ничего не знал. Его звали Уинстон Синклер. Тот человек умер, а дневник переслал его юрист.

– Что ж, благодарим вас, мистер Блейк. Увидеть полную картину никогда не помешает.

Инспектор встала и протянула мне руку, а «вождь краснокожих» со вздохом захлопнул блокнот.

Я повернулся к двери.

– Как был убит сэр Тоби?

– Вам разве не рассказывали? Похоже, он сильно кому-то досадил. Все происходило у него в кабинете. Его привязали к стулу, вставили в рот кляп и сделали очень-очень больно. Я не могу раскрывать подробности. Скажу лишь, что крови там было много. Умер он от сердечного приступа. Его дочь вернулась из ночного клуба уже после случившегося. Увиденное не могло ее не расстроить.

– Обычный грабитель просто взял бы и дал ему чем-нибудь по голове – разве я не прав? Так себя ведут, если что-то ищут…

– Мы рассматриваем все возможные версии, – последовал стандартный ответ. – В какое время вы встречались с той женщиной в соборе?

– Около десяти вечера.

– В среду?

– Да.

– А когда позвонили сэру Тоби?

– Следующим утром, в семь часов. В четверг. Когда именно его убили?

– Между десятью и полуночью, вечером того же дня. Он сел на поезд до Линкольна сразу же после вашего звонка. Где вы были тем вечером?

– Лежал под одеялом в одной гостинице в Бистере.

Я продиктовал адрес.

– Та женщина попыталась завладеть дневником, и через двадцать четыре часа сэр Тоби умирает во время пытки. И вы говорите, что тут нет никакой связи.

У инспектора получилось улыбнуться.

– Это вы так говорите, мистер Блейк. Никакого интереса этот дневник не представляет, верно? Убивать там не из-за чего?

– Доктор Кан?

– Зоула Кан у телефона.

– Меня зовут Блейк. Гарри Блейк. Вы меня не знаете, я торгую старинными картами.

Она ответила не сразу. Затем в ее голосе послышался холодок.

– Вы из Линкольна?

– Да, верно! – удивился я.

– На самом деле мы пересекались, мистер Блейк. Пару лет назад, в Росс-он-Уай, на мероприятии для библиофилов. «Терра Нуэва».

«Вот черт…»

Теперь я вспомнил эту женщину. Просто имя Зоулы Кан, историка-мариниста, не увязывалось у меня в голове с тем существом. Мы тогда с нею сцепились.

– Теперь я вспомнил. Гастальди тысяча пятьсот сорок восьмого года, которого вы приняли за Джиро-ламо Русцелли.

Из телефонной трубки на меня так и дохнуло морозом.

– Ошиблись вы, а не я, уверяю вас!

Мы не сошлись во мнениях относительно авторства «Терры Нуэвы», карты шестнадцатого века. На кону не стояло и шестисот долларов – просто была задета профессиональная гордость. На подобных веселых мероприятиях никогда не обходится без изрядного количества выпивки. Дела приняли совсем опасный поворот, и в конце концов она обозвала меня недоучкой – прямо перед коллегами, смотревшими на нас выпучив глаза.

Я в долгу не остался и сообщил ей, что она ведьма, каких поискать.

Откашлявшись, я задумался, не ошибкой ли был этот звонок.

– Доктор Кан, мне попал в руки один путевой дневник. Его вел некий человек, участвовавший в экспедиции Рэли тысяча пятьсот восемьдесят пятого года.

– Что?! Экспедиция к Роаноку?

– Да.

– Вы обнаружили путевой дневник, который вел кто-то из находившихся на борту?

– Да, юнга по имени Джеймс Огилви.

– С ума сойти! Да где ж вы его откопали?

– С ума и вправду можно сойти, однако это еще не все. Мне, если честно, нужна ваша помощь. Я полагаю, что в дневнике содержится больше, чем видно невооруженным глазом. Что касается права собственности, то тут, скажем так, не все ясно. Мы могли бы встретиться?

– Да, разумеется! И, само собой, не забудьте дневник. Где вы находитесь?

– В Линкольне. Но я могу подъехать к вам прямо сейчас. Чем скорей мы встретимся, тем лучше.

– Вряд ли вы успеете добраться до Национального морского музея к сегодняшнему вечеру…

Ей, как и мне, не терпелось.

– Конечно, успею. Я буду там около пяти.

– Я приготовлю обалденную паэлью…

«Смотри, не отрави меня!» – подумал я.

– … и обещаю не класть в нее яд, – добавила она.

– Тяните за голову. Не так, сильнее – в этом весь смысл. А теперь отрежьте щупальца прямо над глазами.

– И что мне с этим делать? – спросил я, поднимая мокрую блестящую тушку.

– Под раковиной есть мусорное ведро.

– Вообще-то я плохо в этом разбираюсь… – сказал я, пытаясь справиться с кусочками головоногого моллюска.

– Непонятно другое, мистер Блейк.

– Зовите меня Гарри.

Тут моллюск выскользнул у меня из рук. Я, словно охотничья собака, отыскал его и понес к мусорному ведру, стараясь преодолеть легкую тошноту.

– Непонятно другое: почему убили Теббита? Нельзя же всерьез увязывать его смерть с этой рукописью.

В течение секунды я исподтишка ее разглядывал.

С той нашей встречи она почти не изменилась: где-то под сорок, с черными волосами, достигающими плеч, с длинными раскачивающимися серьгами, на лице – ни морщинки, а по акценту можно было догадаться, что какое-то время она провела в Штатах. Я подхватил ее у Национального морского музея, и мы поехали к ней домой. Жила Зоула неподалеку, в просторной современной квартире, располагавшейся на четвертом этаже. Из ее окон открывался прекрасный вид на Гринвич-парк, а благодаря тяжелым стеклопакетам в квартиру почти не проникал уличный шум. На стенах тут и там висели невразумительные картины, но семейных фото я не заметил. По всей видимости, она жила одна.

– Возможно, они пытались убедить его, чтобы он отдал им дневник. И у него отказало сердце.

Зоула посмотрела на меня так, словно проверяла, не шучу ли я.

– Стыд какой! У вас просто разыгралось воображение.

– Что вы знаете об играх моего воображения? – спросил я словно в шутку.

– А что вы знаете обо мне?

Она резала на куски морского ангела. В руках у нее был длинный тонкий нож – похоже, острый как бритва.

– Теперь удалите хрящ, – сказала Зоула. – Не ножом. Выдавливайте его – вот так.

Из щупальца выскочил круглый хрящ, похожий на глазное яблоко.

– Хорошо. Теперь удалите перепонку – вот ту коричневую штуку.

Я изо всех сил скреб ногтями, а слизью перемазался чуть не по локоть. Зоула продолжала живенько резать.

– А как насчет подлинности? Вспомните, как вы опозорились с тем Русцелли.

– Вы имеете в виду Гастади? Водяной знак Нидерландов времен испанского владычества подделать было бы сложно. Кроме того, я показывал рукопись Фреду Суиту в Оксфорде. Подлинность не вызвала у него ни малейших сомнений. Какая мерзость…

– И все равно, Гарри, ваша уверенность в том, что убийство сэра Тоби как-то связано с дневником, – выдумка.

– Я считаю эту связь весьма вероятной.

– В полиции рассудили иначе.

– Они решили, что я просто запутался. Что у меня что-то вроде мужской менопаузы…

Зоула красноречиво промолчала. Потом заговорила вновь:

– Ладно. Теперь промойте его холодной водой, а когда справитесь – начинайте резать хвосты тонкими кольцами.

– Мне что-то нехорошо… – сказал я, с трудом удерживая тонкие щупальца.

– Что можно найти в дневнике четырехсотлетней давности? Из-за чего там убивать?

– Вот и я об этом спрашиваю.

На массивной газовой плите стояла большая сковорода с двумя ручками. Зоула бросала в шипящее масло рис и все остальное.

– Ответ: не из-за чего.

– Не забывайте, что я подвергся нападению. Они выхватили у меня портфель. Я предвидел нечто подобное, поэтому держал рукопись под рубашкой.

– У людей то и дело выхватывают портфели. Что ж, прекрасно! – Она мило улыбнулась и закончила: – Теперь можете отдирать головы креветкам.

– Что вы говорите! Думаете, я забыл? – подначил я ее.

Зоула терла глаза. Было два часа ночи. Мы не стали приводить в порядок стол на кухне и сидели теперь на мягком пушистом ковре, напротив газового камина, обложившись листами.

– Вы не будете возражать, если я переоденусь во что-нибудь более удобное? – спросила она.

– Конечно, не буду, – ответил я, исполненный любопытства.

Зоула на несколько минут исчезла у себя к комнате. Теперь на ней была пижама из белого шелка, сплошь покрытая месяцами, звездами и плюшевыми мишками. Поперек груди маленькими желтыми буквами было написано: «Страстные ночи». Переливающийся красный халат доходил до щиколоток, а на спине был нарисован китайский дракон.

Я разлил остатки вина – мы приканчивали вторую бутылку шабли, которую я прикупил в «Сейнзбериз».

– Есть кое-какие нестыковки, – сказала она.

– Например?

– Томас Хэрриот был штурманом, однако тогда это называлось иначе, и, судя по записям, штурманом был Фернандес. И еще много таких мелочей. Есть и кое-что действительно важное. Хэрриот курит трубку. Любой школьник знает, что табак в Англию завез Уолтер Рэли, но к Хэрриоту он должен был попасть от Амадаса или Барлоу.

Я подпер голову рукой.

– Ничего не понимаю. Посмотрите на эти похожие на паутину трещины. Здесь использовали обычные для того времени чернила – в них добавляли желчь и окиси железа. Если не обработать дневник эфиром фитиновой кислоты, то через десять лет его не станет. Подделка исключена.

– Гарри, вы меня не поняли. Впрочем, я еще в Росс-он-Уай заметила, что вы не очень-то сообразительны.

Она хихикнула.

– Я клоню к другому. Люди, которым стоила таких трудов эта подделка, не поленились бы уточнить каждую мелочь. А вот историки, сдается мне, что-то напутали. Противоречия в данном случае не недостаток, а достоинство.

Я вытянул ноги.

– А тут еще попытки завладеть рукописью. Может ли это быть связано с тайной целью экспедиции?

– Тайная цель… Это меня и в самом деле заводит!

Зоула подобрала страницы и начала их листать.

– Продолжим читать. Если, кончено, вы не хотите отправиться в постель…

Она бросила на меня испытующий взгляд. Подумав, я ответил:

– Продолжим читать.

ГЛАВА 11

«Поначалу я не сомневался, что об убийствах знали только капитан, мистер Хэрриот и я. Входить в узкий круг посвященных было ужасно приятно, меня так и распирало от гордости. Однако я мало разбирался в жизни на корабле. С гибелью плотника и таинственным исчезновением мистера Холби слухи начали расползаться по „Тигру“ словно чума.

– Ты заметил, как тщательно распределен груз по судну? – спросил меня Хангер.

Мы сидели в тихом углу, неподалеку от якорей, и играли в замысловатую игру, которую он называл шахматами.

– Будь грузчики не столь добросовестны, во время шторма или просто при сильной качке грузы могли бы нарушить равновесие корабля или даже заставить его перевернуться. Сумел бы ты поднять те бочки с водой, засунуть под них нашего плотника и дать им раздавить его тело? – спросил он. – Конечно же, нет. Ни одному человеку это не по силам. Без лукавого здесь не обошлось.

Такое объяснение мне было не по душе, но взамен я ничего предложить не мог. А вскоре я вообще отвлекся, потому что игра закончилось в мою пользу. Мистер Хангер называл такое поражение „шах и мат“.

Жизнь на корабле шла своим чередом, и загадочные смерти начали забываться. Вообще смерть, как я вскоре убедился, была неотъемлемой частью корабельного быта.

Некоторым матросам – из тех, что поопытней – было лень спускаться с одной мачты, чтобы тут же подняться на другую. Они пристрастились скакать по воздуху, что очень и очень опасно. Как-то раз я услышал глухой удар и, оглянувшись, увидел лежащего на палубе матроса. Я с первого взгляда понял, что он мертв: у него была сломана шея. Сверху смотрели его оробевшие товарищи. В тот же день погибшего завернули в парусину, привязали несколько камней и, совершив весьма поверхностный обряд, выбросили за борт. Казалось, что этого человека никогда и не существовало.

Каждый день, ближе к полудню – или к тому времени, которое я считал полуднем, – я отправлялся в кормовую часть судна. Полдень наступал, когда солнце достигало наивысшей точки, и мистер Хэрриот, измеряя его высоту, мог определить широту, на которой находился „Тигр“ и остальные корабли. Но стоило нам миновать острова, известные как Канарские, небо потемнело и не стало ни мистера Хэрриота, ни солнца – лишь низкие, темные, быстро несущиеся облака, качка и вселяющее страх бормотание матросов. Даже старшие из них – тот же мистер Боулер – помрачнели, и мне стало совсем не по себе.

Днем Хог передал, что меня требует к себе мистер Хэрриот. Я должен был подавать джентльменам выпивку и галеты. День изо дня разговоры шли об убийствах и ни о чем другом. Но на этот раз я вошел в то мгновение, когда один из джентльменов, молодой кучерявый человек по имени Мармадьюк Сент-Клер, рассказывал какую-то длинную историю, которая закончилась взрывом смеха.

Мистер Хэрриот сидел в углу и читал. Во рту у него вновь торчала короткая трубка с чашечкой на конце. Позже я узнал, что горевшая там трава привезена из разведывательной экспедиции Амадаса и Барлоу за год до этого. Запах был резким, хотя назвать его неприятным я не мог.

Эта беззаботность, которую раньше я не замечал, рассеяла мои сомнения. Они были людьми высокого происхождения, получили прекрасное образование. А те, остальные? Безграмотное стадо, завсегдатаи кабаков и тюрем! Я знал, где мое место, и беззвучно вышел вон. Из полумрака доносились разговоры мерзавцев и головорезов. Они обменивались жалобами, страхами, играли в кости и раскрашенные карты – я же читал жизнеописание Филопемена, который убил тирана Маханида в 208 году до Рождества Христова. Его подвиги меня вдохновляли. Если бы я только мог прожить свою жизнь так же, как законодатели, воители и философы далекого прошлого!

В течение всего дня качка усиливалась, ветер выл все громче, а в бормотании матросов прибавилось тревоги.

Как слуга и помощник мистера Хэрриота, я стоял рядом со столом, за которым сидели джентльмены и офицеры, или проворно ходил между камбузом и большой каютой. Я ничем не выдавал своего присутствия, и вскоре обо мне забывали. Необходимость в моих услугах возникала, только если заканчивалась выпивка или нужно было унести тарелки. Сэр Ричард прихватил в путешествие музыкантов, и, должен признаться, визг их инструментов не вызвал во мне особой любви к музыке. Но с уходом музыкантов „живая вода“ текла рекой – как, впрочем, и разговоры. Я слушал изо всех сил, и каждый вечер давал мне больше, чем годы занятий с Динвуди. А ночью, лежа в гамаке, я выслушивал совсем другие истории. Казалось, на земном шаре существуют два мира, между которыми нет ничего общего.

Вскоре я увидел, что к мистеру Хэрриоту некоторые из джентльменов относятся с подозрением. Его страстью была математика. Однако он удивил меня, когда рассказал, что эта наука считается чем-то вроде черной магии, хотя в новых университетах уже тогда преподавали геометрию, арифметику и астрономию. Мистер Хэрриот рассказывал о Пифагоре, утверждавшем, что есть связь между дробями, музыкальной гармонией и движением планет.

Но когда речь зашла о ереси Коперника, в которой центром мироздания было Солнце, а не Земля, я почувствовал опасность. Лица стали серьезными, люди тянулись вперед и слушали со всем вниманием. Выпив лишнего, мистер Хэрриот отважно рассуждал о странных взглядах одного итальянского монаха по имени Джордано Бруно.

– Пару лет назад он приезжал в Оксфорд. Бруно полагает, что звезды – такие же шары, как наше солнце, разбросанные в бесконечном пространстве, и что вокруг них есть свои миры, населенные всякими тварями.

– А во что веришь ты, Томас?

В голосе сэра Ричарда слышалась угроза, но мой господин, казалось, не замечал ее – или делал вид, что не замечает.

– В этом, по крайней мере, он прав.

– Для неискушенных умов такие воззрения весьма опасны, – проворчал Энтони Рауз.

– Этот человек – неаполитанский еретик! – закричал Мармадьюк. – Его изгнали из доминиканского ордена! Однажды он будет сожжен на костре!

– Я тоже слыхал его в Бейллиол-колледже, – сказал мистер Рауз. – Он здорово рассказывал о ереси Коперника – что земля вертится, а звезды стоят на месте. На самом деле это у него голова пошла кругом, а мозги никак не встанут на место!

Сэра Ричарда услышанное крайне разозлило. Взбешенный столь нелепой ересью и хмельной, он взревел, словно бык, и выстрелил в воздух. Пуля отскочила от бруса, выбив из него щепку, и попала в руку одного из музыкантов. Кровь так и хлынула, и тот с воем вылетел за дверь, а рев капитана перешел в хриплый хохот.

– Однако земной шар вы пересекли именно благодаря математике, сэр Ричард, – отважился выступить некий молодой человек по имени Абрахам Кендалл, недавно окончивший Оксфордский университет. – Где бы вы сейчас были без знаний и умений Джона Ди и Томаса Хэрриота?

Энтони Рауз, член парламента, побагровел от выпитого. Он презрительно отмахнулся.

– Да провалитесь вы с вашей „Школой Ночи“, вашим мракобесием и чертовыми треугольниками! Дайте мне шлюху на каждый день и медвежьи бои!

– Не доведут они тебя до добра, Энтони…

Хэрриот вновь набивал трубку.

– В твоих умозаключениях слишком много всякой чуши, Томас, – упорствовал Рауз. – Планеты вращаются вокруг Солнца! Другие миры и населяющие их люди! Господи, нельзя же в подобное верить!

Он вытаращился и отпил „живой воды“.

– А я верю, Энтони.

Рауз ехидно улыбнулся.

– В следующий раз ты расскажешь нам, что однажды люди полетят через океан – словно птицы.

Он помахал руками, как крыльями.

– Или на Луну! – взревел сэр Ричард, тоже побагровев.

Он откусил край своего бокала, с хрустом разгрыз стекло и выплюнул осколки, все это время не отводя сердитого взгляда от мистера Хэрриота. У капитана остался кровавый след на подбородке. Я почувствовал, что окружен умалишенными.

Музыканты еще не возобновляли своего скрипа. Оставшиеся трое стояли, сгрудившись в углу.

Эта бестолковщина не помешала мне заметить, что качка усилилась, а вой ветра в оснастке стал злее. Меня немного успокаивало то обстоятельство, что джентльмены не обращают на это внимания. Или им было все равно.

Ночь принесла с собой мрак и шквальный ветер.

Волны вокруг „Тигра“ не уступали ему высотой. Корабль опускался, поднимался и раскачивался словно маятник. Меня вновь замутило. Но, как и всегда, я вместе с мистером Хэрриотом отправился на корму, неся с собой градшток и фонарь. Мне не единожды пришлось цепляться то за тот канат, то за другой, чтобы не упасть, а один раз я чуть не выронил градшток. Чем бы это для меня закончилось, я боялся и думать…

Мы ступали по палубе. Раскачивался фонарь, изгибались в такт движениям корабля наши тела. Всякий раз, как мы выныривали на гребень волны, я видел крошечные огоньки остальных кораблей, однако тут же мы вновь погружались, и нас окружали черная вода и небеса, бывшие еще чернее воды.

Мы простояли на палубе добрых полчаса, вымокли до нитки, но звезды не увидели ни одной. Наконец мистер Хэрриот, к ногам которого прилип мокрый плащ, сказал:

– Очень хорошо.

И мы прекратили наши попытки наблюдений.

Забравшись в гамак, я лежал и дрожал, а сон все никак не мог меня побороть. С разных сторон раздавались скрипы и стоны корабля, которые было едва слышно за храпом и сонным бормотаньем матросов.

Лежа в темноте и слушая, как бьются о корпус корабля волны, как воет в такелаже ветер, я пытался представить себе нас посреди необъятного, бурлящего океана, которому ничего не стоит поглотить корабль. Я соскользнул в полудрему и теперь покачивался между сном и явью. Вопросы обступали меня со всех сторон. Зачем Всевышнему эта соленая бездна? Дно – далеко ли до него? А что за существа прячутся там, в глубине?.. Страх бродил где-то совсем рядом.

Меня разбудил грохот. Я совершенно растерялся и не мог в темноте понять, где нахожусь, пока не разглядел наконец, что переборки поменялись местами с полом и потолком, а мой гамак висит по-прежнему. Мне почудилось, что корабль сейчас пойдет ко дну, а сквозь решетки хлынет вода. Ничего подобного не произошло, но „Тигр“ громко, словно от боли, стонал. Длинный стол, стулья и два шкафа сгрудились у стены. Когда глаза привыкли к темноте, я заметил, что груда выпавших из шкафа вещей, большей частью – одежды, мокнет в воде. И тут вещи поползли к противоположной стене. В смятении я понял, что в трюме больше никого нет.

Я вылетел из гамака, и меня тут же то ли швырнуло, то ли покатило вдоль мокрых досок и ударило о край стола. Я заорал от боли. Бум! Клянусь, борт корабля прогнулся внутрь, будто по нему ударили гигантским молотком. Корабль начал выравниваться, и я откатился в сторону, чтобы не оказаться под одной из ножек стола. Наконец мне удалось встать. Ребра горели. Я ухватился за край стола и, спотыкаясь, побежал к лестнице. Вскарабкавшись, я повис на руках, чтобы не свалиться обратно.

Сначала я подумал, что вокруг темно, хоть глаз коли. Однако это лишь люк оказался задраен. Мне удалось его открыть, хотя с другой стороны давил ветер. После темноты в трюме серый дневной свет ослепил меня. Брызги ожгли лицо, словно осколки. Чтобы не свалиться, пришлось ухватиться за поручень, а мои ноги болтались над водой. Корабль перевалился на левый борт, и люк с грохотом закрылся.

Над волнами неслись низкие темные облака, а сами волны смахивали на небольшие горы: „Тигр“ был куда ниже их.

Матросы все как один занимались парусами, от кливера до бизани, а мистер Солтер, держась за ванты, выкрикивал ругательства и приказы. Из-за этой какофонии ни я, ни, уверен, матросы не понимали ни слова.

Глаза у Солтера почернели от усталости.