Текст книги "Икона и крест"
Автор книги: Билл Нэйпир
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
ГЛАВА 24
«Георг Третий, милостью Божией Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии король и защитник веры.
Верным и любезным моему сердцу Патрику Смиту и Уильяму Фарреллу, эсквайрам, да будет известно, что мы учреждаем, одобряем и назначаем – и настоящим объявляется, что мы учреждаем, одобряем и назначаем, – каждого или любого из них исполнить обязательство, данное Томасу Хиггинсу и Уильяму Миддлтону, джентльменам, в том, что они, справедливо и не кривя сердцем, со всей рассудительностью и по совести, учтя и оценив все личное движимое имущество, права и кредиты Эдварда Сент-Клера, проживавшего в Трилони, землевладельца, врачевателя и хирурга, ныне усопшего…»
Следуют подписи, и потом:
«… от имени его светлости Уильяма, герцога Глостерского, главнокомандующего и правителя вышеупомянутого острова и главы Йаго-де-ла-Вега.
Писано в 1815 году anno Domini [15]15
От Рождества Христова (лат.).
[Закрыть], ноября 11-го, на 56-й год нашего правления.
Джордж Клейтон, письмоводитель».
– Эй! – горячо зашептала Дебби мне в ухо. – Сент-Клер!
В помещении государственного архива работал кондиционер. Мы сидели за массивным круглым столом, сделанным из тикового дерева. Рядом стояла тележка с переплетенными томами, каждый дюйма три в толщину и восемнадцать в высоту. Раскрытые перед нами листы издавали отчетливый пряный запах. Они потемнели от времени, а чернила выцвели. Некоторые записи стали совсем нечитаемыми.
– Возможно, это совпадение, Дебби, – сказал я и сам себе не поверил. – Давай посмотрим опись.
И мы продолжили читать:
«ОПИСЬ И ОЦЕНКА на общую сумму 13 110 фунтов стерлингов
59 рабынь, в том числе:
Нэнси – 100 фунтов; Фиби – 150 фунтов;
Нефертити – 75 фунтов; Агнесса – 75 фунтов.
97 рабов, в том числе:
Том – 100 фунтов; Старый Гау – 30 фунтов;
Билли – 100 фунтов.
Общая стоимость рабынь и рабов 11 600 фунтов.
Один бык – 30 фунтов.
12 коров, по 15 фунтов каждая – 180 фунтов.
Пять телят и три телки по 5 фунтов каждая – 40 фунтов.
Общая стоимость скота – 250 фунтов.
44 бочки с сахаром, оправленные Уильямом Бейкером в Кингстон, Роберту Месседжу, продавшему их за 2303 фунта 11 шиллингов 2 пенни».
На нескольких страницах перечислялось «разное»:
Ром – 20 фунтов.
Медицинские принадлежности – 30 фунтов.
Золотые часы с золотой цепочкой – 10 фунтов.
Книги, по 10 фунтов каждая – 160 фунтов. Корабельный компас – 30 фунтов.
Навигационный прибор – 2 фунта.
Два дневника, по 1 фунту каждый – 2 фунта.
Два стола из красного дерева – 13 фунтов, 4 шиллинга.
24 стула, 4 зеркала, 4 платяных шкафа,
4 кровати, всякого рода постельные принадлежности и одежда, два портрета, три Библии, всякого рода кухонные принадлежности и кастрюли – 50 фунтов.
И так далее.
Почему-то среди «разного» числилось некоторое количество рабов и рабынь, но вовсе не они привлекли мое внимание.
– Ты видел? – спросила Зоула.
Глаза у нее лихорадочно блестели. Она показала на запись:
– Два дневника!
– И навигационный прибор, Зоула. Зачем терапевту и плантатору навигационный прибор?
Дебби пришла в неистовство. Ценой неимоверных усилий она продолжала говорить тихо.
– Это же мои предки! Мы напали на след, мы напали на след! Давайте попробуем копнуть поглубже!
Я пролистывал страницы назад.
– На изучение твоей родословной у нас просто нет времени, Дебби. Давай-ка не будем разбрасываться.
О чем нам нужно получше разузнать – так это о втором дневнике. Который и приведет нас к… – тут я понизил голос, – сама знаешь к чему.
– Я тебе плачу, ты не забыл?
– А нам сели на хвост очень нехорошие люди, ты не забыла? Мы не можем задерживаться дольше необходимого.
– Как они могут нас найти?
– А юрист?
– Откуда им знать про юриста?
– А твой дядя Роберт?
– Знаешь, Гарри… Я так тебя ненавижу…
– Знаю.
Зоула прервала напряженное молчание.
– Нужно искать уведомления о регистрации рабов.
– Синклеры не были рабами, – сказала Дебби. – Они были рабовладельцами.
– Но уведомления укажут нам, кем были их владельцы, – заметила ей на это Зоула. – Давайте спросим у хранительницы.
Той было лет тридцать. Круглое лицо, тяжелые очки, блестящие черные волосы и такая же кожа.
– Вы с теми людьми? – спросила она.
– Какими людьми? – У меня похолодело в животе.
– Которые были здесь вчера. Она задали тот же вопрос.
– Это другая исследовательская группа, наши соперники, – объяснил я. – Да, мы с ними соревнуемся.
Извините, если мы заставляем вас дважды выполнять одну и ту же работу.
– Ничего страшного, – ответила она. – Что мне для вас найти?
Благодаря нам следующий час хранительнице не пришлось сидеть без дела. Стол постепенно исчезал под уведомлениями о регистрации, бумагами избирательной комиссии, налоговыми документами, списками присяжных и описями имущества. Мы забыли о Долтоне, который торчал внизу – «поджидал» Кассандру с приятелями. Забыли о времени. И вот, когда уже наступал вечер, хранительница вежливо откашлялась и сказала:
– Мы работаем до половины пятого.
«Черт!»
В пятнадцать минут пятого мы сделали еще одно, не менее значимое открытие. Это была карта, указывающая границы плантаций. Чернила выцвели почти полностью, так что поняли мы немного. Но одна фамилия сразу бросилась нам в глаза.
На карте был изображен неправильной формы участок, с юга ограниченный рекой, а с севера – побережьем. Просматривался компасный румб. Мы еле разглядели текст внизу:
«… как приказал мне достопочтенный Чарльз Томас Линч, проживающий в Кенте…
… вице-губернатор и главнокомандующий острова Ямайка…
… и отпущенный Мартину Теббиту старшему…
… гора и земля в указанных выше пределах, согласно порядку, предписанному советом и…
… место, как и было исполнено. Апреля 10 числа 1674 года…
… Джон Хорн…»
Теббит!
Хранительница снова откашлялась. Зоула склонилась к ней, обдав меня своими духами.
– Нам не хватает времени! – страстно прошептала она.
– Что же я могу поделать? Придется подождать до завтра.
– Гарри! – прошипела Зоула. – Ты что, забыл о наших плохих парнях? Они на целый день впереди нас!
Дебби отодвинула стул и прошла к хранительнице.
Они долго о чем-то вполголоса говорили и трясли головами. Чуть позже вошла пожилая женщина. Зоула и я, озадаченные, наблюдали. Хранительница вышла из комнаты, а седая женщина подняла телефонную трубку. Дебби весело мне подмигнула. Опять разговоры, но на этот раз все кивали. Потом Дебби куда-то звонила и что-то писала. Наконец она вернулась к нам.
– Пойдем перекусим, а в шесть вернемся. Они откроются специально для нас и будут работать до полуночи. Служба безопасности готова понапрягаться сверх положенного времени, а хранительница останется за нами присматривать.
Я так на нее и уставился. Она торжествующе улыбнулась:
– Я пожертвовала двенадцать тысяч долларов в специальный фонд, из которого финансируется реставрация документов и переплетное дело. Разумеется, из денег сэра Джозефа. Как насчет «Макдоналдса»?
Долтон ждал нас в машине, в переулке. Рядом стояла беседка из итальянского мрамора, выстроенная над памятником какому-то адмиралу. С боков ее охраняли две пушки. По лицу Долтона градом катился пот.
Мы оправились на юг города, мимо собора и зловещей, обнесенной стеной тюрьмы. Сквозь крупную решетку нам махали ее обитатели.
– Около пятнадцати здешних обитателей ждут исполнения смертного приговора, – сообщил вдруг Долтон, а я удивился: он-то откуда знает?
«Макдоналдс» мы нашли в шумном торговом центре. Долтон, извинившись, направился к туалетам. Выждав две минуты, я оставил очередь и пошел следом.
Когда я свернул за угол, до Долтона было ярдов три дцать. Он вел по мобильнику какой-то деловой разговор. Обернувшись и увидев меня, Долтон улыбнулся и одним движением убрал мобильник в задний карман.
Что-то тут было не так, но что именно – я не понимал.
Мы без промедления вернулись в архивы. На этот раз Долтон пошел с нами: рабочее время кончилось, так что Кассандра с приятелями не могли нас там искать. Теперь каждый час обходился нам в две тысячи долларов. По мере того как хранительница выкатывала одни тяжеленные тома и забирала другие, древо семьи Синклеров обрастало все новыми подробностями Огилви не было. Подсказок, как он попал на Ямайку, – тоже. Ничто не вело к Подлинному Кресту (если он вообще когда-либо существовал). Но сквозь все записи тянулись нитью два дневника, передаваемые от поколения к поколению.
– Я этот вопрос специально изучала, – сказала Дебби. – Именно британцы ввели здесь плантации, а остров они захватили только в тысяча шестьсот пятьдесят пятом году. До этого здесь ничего подобного не было.
– Не совсем так, мисс.
Хранительница держала в руках килограммов двадцать записей.
– Британцы действительно оккупировали остров в тысяча шестьсот пятьдесят пятом году и разрушили крепость Йаго-де-ла-Вега, которую теперь мы называем Спаниш-Таун. Но испанцы уходили без особой спешки и смогли забрать все ценности с собой, в том числе и множество записей. Они пять лет отсиживались на севере острова, в районе Очо-Риоса.
– Вы хотите сказать…
– Вполне вероятно, что часть документов уцелела и была вывезена на север Ямайки, а оттуда – на Кубу. Похоже, многие испанцы полагали, что Ямайка будет отвоевана и это лишь вопрос времени. Они закопали свои ценности и деньги. Поговаривают, что под нашими ногами прорыты целые туннели. Как бы там ни было, они составили официальный документ, в котором указали расположение тайников. Историк по имени Эдвард Лонг, живший в девятнадцатом столетии, ссылался на чьи-то слова, будто бы такой документ существует и находится где-то на Кубе. Где именно – никто не знает.
– Но испанцы так и не вернулись…
Хранительница улыбнулась:
– Да, и сокровища разбросаны по всей Ямайке.
– Ну и ну! – отозвалась Дебби.
– Вы, случаем, не клад ищете? – спросила она словно в шутку.
– Нет, что вы! – не моргнув глазом сказала Дебби. – Значит, у вас нет записей, относящихся ко времени до тысяча шестьсот пятьдесят пятого года?
– Именно это я и имею в виду. Но до сих пор вы смотрели только в государственных и церковных записях. Попробуйте поискать в частных. У нас есть письма и расчеты на испанском, португальском, голландском и даже на латыни. Кое-что мы недавно получили в дар от Кубы – из Сантьяго-де-Куба, как раз с того берега.
Мы наткнулись на него, когда до полуночи оставался час.
Пока Дебби и Долтон заходили все дальше в прошлое, мы с Зоулой отслеживали дневники. Они передавались из поколения в поколение. От обезвоженного воздуха и вековой пыли в горле у меня пересохло.
Дебби заполняла пробелы в своем семейном древе. Хранительница, у которой опухли глаза, выкатила лежащие в ящике из-под чая документы, дарованные элбриджской фабрикой по производству рома.
Ее выстроили на своей плантации Сент-Клеры. Уинстон Синклер, последний представитель ямайской линии семейства Дебби, прикончил остатки фабричной продукции, обанкротился и умер в нищете Тренч-Тауна. А новые хозяева передали все бумаги в государственный архив. Ниточка, ведущая к дневнику, на этом обрывалась, – если этот дневник вообще когда-либо существовал.
Я наклонился над чайным ящиком. Сам не знаю почему, но мне на глаза попалась пачка листов ин-кварто, перевязанных розовой ленточкой. Почерк показался знакомым. Я вытащил пачку и развязал ленту.
Руки у меня затряслись. Я пролистнул потемневшие, с выцветшими чернилами страницы. По телу будто пробежал электрический ток.
– Здорово, приятель, – тихонько сказал я.
Мой голос проник в каждый уголок здания.
Все вокруг окоченели. Чистейшее карибское золото. Второй дневник Огилви.
ГЛАВА 25
– Раньше полуночи нам не управиться.
– Я оставил в машине фотоаппарат, – сказал Долтон.
– Фотографировать не разрешается, – сказала хранительница. – У нас с этим строго.
Я осторожно пролистал ломкие страницы.
– Вчетвером мы справимся часа за четыре.
– Мы договаривались остаться до полуночи, сэр. Это через пятьдесят минут.
– Жаль, – откликнулась Дебби. – А то я хотела внести еще пару тысяч долларов на ремонт и переплетные услуги…
– Раз вы так ставите вопрос… Я переговорю с дежурной, – ответила хранительница.
– Я тоже с ней переговорю, – сказала Дебби. – Как ее зовут?
– Рут.
Я разделил кипу на четыре части. Долтон, Зоула и я начали переписывать так быстро, как только могли. Спустя минуту вернулась Дебби.
– Мама Рут сидит с ребенком. Она все равно собиралась остаться на ночь. Рут не имеет права принимать подарки, но двойная оплата ее вполне устраивает. А помощь бабушке никаким правилам не противоречит.
Около двух ночи мы поблагодарили изможденных служащих и выбрались наружу. На улице буйствовал ветер. За руль опять села Дебби. Кажется, ей нравилось водить. В столь поздний час машин в Кингстоне было немного, но на проезжей части все равно царила анархия. Дебби умело лавировала в этом потоке. Я потихоньку начал осваиваться и, сверяясь с картой, указывал дорогу. Сначала на Олд-Хоуп-роуд до Матильдас-Корнер, потом направо и по дороге, огибающий Вест-Индский университет. Мы въехали в горы. Ветер усилился. Я начал беспокоиться насчет падающих деревьев, не говоря уже о том, что нас могло сдуть с дороги в пропасть.
Мы благополучно добрались до своего «убежища». Было где-то три часа ночи. Приглушенные огни освещали круто вздымающуюся обсаженную кустами подъездную дорожку. Бассейн и джакузи по-прежнему были освещены. Насекомые больше не зудели. Им на смену пришли мощные порывы ветра и шум деревьев.
Наше «шале» – а на самом деле солидная вилла – было одним из полудюжины раскинувшихся на нескольких акрах, очищенных от тропического леса. Позади зияло ущелье, спереди светился бассейн. Дебби разложила свои записи на обеденном столе. Долтон отправился на кухню. Зоула вышла из спальни в тех же пижаме и халате, что я видел на ее квартире в Гринвиче.
Мы достигли той степени усталости, когда остановиться уже невозможно. Долтон, Зоула и я потягивали кофе, а Дебби с головой ушла в составление своего семейного древа. Тишину то и дело нарушали ее «Да!» и «Ух ты!». Так прошел час. Наконец она появилась в дверях и позвала:
– Идите, гляньте!
Мы наклонились над ее маленьким древом. Джеймс Огилви взял в жены Фиону Маккей; у них было трое детей, все девочки. Самая младшая, Агнес Огилви, родилась в 1630-м, на закате жизни Джеймса. Мармадьюк Сент-Клер взял в жены Инесу Териаку – судя по всему, местную испанку. Их ребенок, Эдуардо Сент-Клер, женился на Агнес Огилви. Они, надо думать, дружили семьями. У них родились Инеса Сент-Клер (1649) и Эдуардо Сент-Клер (1651). Инеса Сент-Клер вышла за муж за Роберта Теббита, и линию Теббитов продолжили Джеймс и Марта Теббиты, умершие на Ямайке. Линия Эдуардо Сент-Клера продолжалась до недавно почившего Уинстона Сент-Клера.
– Хорошо поработала, Дебби, – сказала Зоула. – Значит, семьи Огилви и Сент-Клер породнились через брак, затем один из их потомков вступил в брак с Теббитом, дав начало ямайской линии Теббитов, а другая шла прямиком до Уинстона Сент-Клера.
– Одной загадкой меньше, – сказал я. – Теббиты оказались ближайшими родственниками Уинстона.
Долтон склонился над работой Дебби, словно Роммель над картой:
– Значит, мы на верном пути. Молодец, девочка!
– Чудесно, – сказала Зоула. – Но как Джеймс Огилви и Мармадьюк Сент-Клер добрались до Ямайки?
– Вот именно! Как? – поддакнула Дебби. – И разве Ямайка не принадлежала тогда Испании? Почему им разрешили там поселиться? Почему испанцы не сожгли их на костре или не сделали еще что-нибудь не менее ужасное?
– Возможно, записки Огилви расскажут нам об этом.
Мне не терпелось до них добраться.
– Возможно, – откликнулась Зоула.
В ее голосе слышалось еще большее нетерпение.
– А Джеймс Огилви женился на Фионе, – заметил я.
– Его детская возлюбленная? – улыбнулась Дебби, очарованная романтичностью предположения.
– Наверняка!
Я пытался представить себе Джеймса, проделавшего весь этот путь до Туидсмьюра лишь затем, чтобы забрать свою невесту. Скорее уж он послал письмо, а уж тогда Фиона оставила дом, семью и сама пересекла океан.
– Для тогдашней молодой девушки путешествие то еще!
– А Мармадьюк женился на местной женщине. Они не могли не дружить семьями: ведь их отпрыски поженились.
– Интересно, почему они не вернулись в Англию? – пробормотала Дебби.
Я зевнул. Каждый мускул моего тела был изнурен.
– Я иссяк. Иду в постель – вместе с дневником Огилви.
– Можно я с тобой? – спросила Зоула, и мы все рассмеялись.
Легши в постель, я глянул на часы: четыре утра.
Я был чуть живой. Выключив свет, я закрыл глаза и стал слушать вой ветра в лесу, стоны и скрипы нашей виллы. А потом провалился в беспробудный сон.
Не знаю, что заставило меня проснуться всего час спустя. Я лежал в темноте, слушал ветер, который стал еще сильнее. Я заставил себя встать и доковылять до окна. Что я ожидал там увидеть? В нескольких ярдах, справа, на подъездной дорожке стояла машина.
Фары были выключены – силуэт автомобиля угадывался в приглушенном свете бассейна. Когда мои глаза привыкли к темноте, я разглядел внутри двух человек.
Кто-то с ними разговаривал, наклонившись со стороны водителя. Потом машина сдала задним ходом и исчезла внизу. На фоне огней Кингстона я увидел ее очертания.
А идущий по дорожке человек крепко прижимал к груди кипу бумаг. Это был Долтон.
ГЛАВА 26
«Все это время мне страшно хотелось хоть кому-то поведать свою историю. Я надеюсь, что однажды написанное мной прочтет кто-нибудь из моих соотечественников. Приключения, выпавшие на мою долю в обеих Америках, столь необыкновенны, что я сам едва себе верю. С вашего позволения я начну рассказ с опасений, которые по мере приближения к континенту брали надо мной все большую власть, потом как они сначала рассеялись, а после вернулись с удвоенной силой.
– Что такое „аутодафе“?
– Ради Бога! Шотландцы вообще хоть что-нибудь знают? – воскликнул Турок. – Так по-испански называется „испытание веры“, Джеймс.
– А почему все так этого боятся?
Потрескивали наполненные ветром паруса, море было спокойным. Гамак мягко покачивался. Люк наверху был открыт, но привычной прохлады мы не чувствовали – на нас оседала липкая духота. Сквозь продолговатую решетку я видел Северную Корону. Звезды переходили из одной клеточки в другую. Вокруг Короны я насчитал то ли пять, то ли шесть звезд поменьше.
– Ничего-то он не знает, – раздалось из угла. – Ничегошеньки!
После чего говорившего охватил сухой кашель.
– Ты слыхал об экспедиции Хокинса?
– Нет, – ответил я в темноту.
Кто-то рассмеялся. Другой добавил:
– Ха!
– То плавание закончилось настоящей бедой.
Я узнал голос Хога.
– В Мексике английских моряков схватили испанцы. Все матросы были лютеранами. Для начала их поселили в хлев и заставили есть из одного корыта со свиньями. В качестве питья им давали винный уксус. Потом их одели в желтые плащи, дали в руки зеленые свечи, накинули на каждую шею по веревке и отвели на рыночную площадь, где перед вопящей толпой был зачитан приговор. Одних тогда сожгли. Других секли час за часом, пока с их спин не сошло все мясо. Третьим переломали руки и ноги. Это и есть аутодафе, шотландец. Инквизиция и ее истинно христианское милосердие – вот чего ты должен ждать, если угодишь в плен к испанцам.
– Вот почему ты окружен здесь тюремным отребьем, шотландец, – добавил Турок. – Больше Рэли людей брать было неоткуда.
– Спасибо тебе, Турок, что пригласил меня в это плавание.
Он тихонько засмеялся.
Следующие несколько часов я наблюдал, как Корона вышла из видного мне участка неба и ее место занял могучий Геркулес. Было чему удивляться… Я думал о красоте небесного свода над моей головой, о невообразимых глубинах, о той бездне, на поверхности которой мы удерживались. Я размышлял о людской злобе и о том, сколь жестоким может быть человек с себе подобными – и все во имя Того, кто проповедовал любовь.
Я плавал в собственном поту, вдыхал запах гнилья и прислушивался к кашлю и храпу кабацкой сволочи вокруг. И в который раз мне пришло в голову: а не луч ше ли было провести свои дни в безвестности, приглядывая за овцами в прохладной, тихой долине Туидсмьюра.
К восемнадцатому дню после шторма жара стояла совсем уж несусветная. Мистер Хэрриот утверждал, что мы приближаемся к враждебным испанским землям. Впередсмотрящие были особенно бдительны, а сэр Ричард и Фернандес задерживались на палубе дольше обычного и без устали вглядывались в пустой горизонт.
Утром девятнадцатого дня сверху раздался радостный крик. Матрос указывал в небо: таких больших птиц я еще не видывал. Она приблизилась к кораблю и лениво покружилась над мачтами. Все радостно завопили. Вскоре на палубу вышли музыканты и несколько матросов пустились в пляс: они нелепо прыгали и скакали по палубе.
– Скоро землю увидим! – радостно ухмылялся мистер Боулер.
На мгновение я впал в грех и возгордился:
– Разумеется! Мы с мистером Хэрриотом так и предполагали – по звездам!
Тут я почувствовал, что собственная заносчивость заставила меня покраснеть, однако мистер Боулер лишь рассмеялся и хлопнул меня по спине.
Теперь к большой птице прибавилось еще несколько, а в волнах мы заметили полузатонувший древесный ствол. Корабль преобразился: живее управлялись с парусами, тщательней мыли палубу, веселей стали разговоры на камбузе… Казалось, даже мистер Солтер мог, чего доброго, улыбнуться.
На следующий день сэр Ричард направил корабль на северо-запад. Бирюзовая вода, грохот прибоя, белая пена, буйная растительность и длинная полоска песка… Мы бросили якорь. От предвкушения у меня мурашки по коже бежали, но, к моему разочарованию, мистер Солтер приказал мне остаться на борту. Пока отпущенные на берег матросы радовались твердой земле под ногами, я производил опись имевшегося на корабле продовольствия. Весь день я, потея, рылся в темном трюме, а вокруг с писком сновали крысы. Вонь стояла невыносимая. Сыр давным-давно протух, галеты покрылись толстым слоем меха. В бочках с водой плавали маленькие белые червяки, и – клянусь! – червяков там было больше, чем воды. Крысы прогрызли в мешках дырки, обжирались семенами и плодились с неимоверной скоростью. Я пересчитывал бочки и мешки и боролся со рвотой. Той ночью я спал на палубе. До меня доносились запах дыма от праздничных костров и игра музыкантов.
На следующий день мы подплыли к бухте, в которой, по расчетам сэра Ричарда, должны были встать на якорь остальные корабли. Но там никого не оказалось. Мы вновь бросили якорь. Следующую неделю Ральф Лейн возводил крепость – на случай появления испанцев. За это время я ни разу не покинул корабль: мне находилось то одно, то другое дело. Я не сомневался, что мистер Солтер имел на меня зуб. Но ведь та история с морской болезнью случилась так давно…
Неужели мистер Боулер оказался прав? Неужели этому человеку не давали покоя мои скромные познания – умение читать и писать?
Вскоре после постройки крепости впередсмотрящие заметили на горизонте мачту. Солдаты поспешно вернулись на корабль, мы подняли якорь и бросились в погоню. То оказалась „Элизабет“. В честь такого праздника мы выстрелили из пушки и разрядили наши мушкеты.
Чуть позже мы повстречали-таки испанский корабль, чей капитан при виде нас пришел в такой ужас, что его команда немедленно села в шлюпки и покинула судно. На корабле не оказалось ни продовольствия, ни воды – лишь всякие ткани. Наше положение становилось все более отчаянным. Без свежих фруктов и домашней скотины мы вряд ли смогли бы довести свое дело до конца.
Первого июня мы подошли к острову, известному морякам как Испаньола. Мне сказали, что остров охраняется многочисленным гарнизоном испанских солдат и что только крайняя нужда заставила сэра Ричарда приблизиться к этому месту.
Мы бросили один из двух якорей в полумиле от берега. Всех охватило нетерпение. Мы чуяли сушу. Моряки постарше бормотали о какой-то лихорадке, приносимой ветром, а мистер Боулер пугал меня рассказами о нарывах, желтухе и смертельной заразе, летящей к нам с берега, но я был слишком возбужден, чтобы прислушаться. Мое обоняние терзало густое зловоние тропиков. Вдоль берега выстроились толпы людей. Некоторые нам махали. Наш вид не мог не напугать испанцев: десять пушек, переливающиеся на солнце доспехи солдат…
Через некоторое время появилась лодка с десятью гребцами. Когда она приблизилась, я разглядел стоящего на корме человека: у него была темная дубленая кожа (повлияли одновременно природная смуглость и жаркое солнце) и черная, начинающая седеть борода.
Как бы ни раскачивало лодку, мужчина держался совершенно прямо. Его гордость и высокомерие указывали на правдивость моряков, рассказывавших мне об испанцах.
К борту корабля вышли Фернандес и Гренвилл. Последовали громкие переговоры по-испански. С борта „Тигра“ с большим трудом спустили собственную лодку. В нее село несколько офицеров, и тут, к моему удивлению, Гренвилл щелчком пальцев приказал мне отправляться вместе с ними. Я спустился по веревочной лестнице в раскачивающуюся на волнах скорлупку. Наверное, им понадобилось мое умение обращаться с домашней скотиной.
Ощущения от твердой почвы под ногами были самые странные. А лица встречавших нас людей – и того страннее. Попадалось много черных. А некоторые, как мне показалось, принадлежали китайцам.
– О чем задумался, парень? – спросил меня, широко улыбаясь, Мармадьюк, пока мы шли вдоль берега бухты.
– Я думаю, сэр, о земле под ногами, о кочанной и цветной капусте, о дынях и апельсинах, о чистой свежей воде, в которой нет червей… Еще я думаю о милосердии этих людей, потому что об испанцах мне рассказывали, что они…
– Мы подняли флаг перемирия, паренек, – перебил меня мистер Уайт.
– Так точно, – отозвался сэр Ричард. – А в качестве подкрепления у меня есть несколько пушек.
Если испанцы вздумают сжечь парочку еретиков, пушки нас не спасут – в этом я не сомневался ни секунды. Но счел разумным промолчать.
Нас сопровождал конвой – по-другому и не скажешь – из доброй дюжины вооруженных до зубов испанских солдат. Прямо по запруженным народом улицам бегали козы. Какой-то священник осенил нас крестным знамением. Уютней мне от этого не стало. Многие зеваки были одеты самым удивительным образом: яркие красно-желтые куртки, красочные платки, у одних повязанные вокруг шеи, у других – вокруг головы.
Мы пришли к церкви. Над ступенями был сделан навес. Там нас ждал дородный властный испанец. Вокруг него толпились военные и чиновники. Обмен любезностями перешел в долгий разговор на испанском, в ходе которого Фернандес переводил для сэра Ричарда. Меня в тень навеса не пригласили, так что я мучался от жажды и обливался потом в стороне. В дополнение к жарящему солнцу, меня донимали две молодые девушки: они улыбались, хихикали, а мои штаны и куртка привели их, насколько я мог судить, в полный восторг.
Наконец мистер Уайт знаком велел мне подойти.
– Иди за этим мальчиком, – сказал он. – Отбери двух быков, десять самых лучших коров и пригони их на пристань.
Маленький мальчик вел меня по пыльным улицам мимо выкрашенных яркой краской деревянных домов. Среди них попадались поистине величественные строения. На балконах стояли мужчины и женщины и что-то кричали. Я не понимал ни слова, однако не сомневался, что в их криках не было ничего для меня лестного.
На окраине города был устроен загон для сотни голов скота. С такой породой я до сих пор не сталкивался. Если честно, я не мог сказать, какие из них лучше, а какие хуже, и выбрал самых крупных (из тех соображений, что в них больше мяса). Мой спутник и я, орудуя палками и увертываясь от острых рогов, пробивали себе путь сквозь стадо. Потом я выбрал еще с десяток коров, и мы погнали их вдоль улиц обратно к пристани. Задача была не из простых, потому что здешние коровы не менее тупы, чем их сородичи на моей родине, но куда более воинственны. Испанское судно уже ждало у берега, и мы по широким сходням загнали животных на палубу. Потом мы отправились в другой загон, за быками, с которыми я натерпелся еще больше, чем с коровами.
День выдался долгий, тяжелый, но к его концу у меня был повод почувствовать удовлетворение. На борт „Тигра“ было погружено десять коров, два быка, двенадцать свиней, столько же овец, около сотни кур, а также корм для них всех, которого должно было хватить на месяц. Ночь напролет, при свете фонарей, я возился с хомутами и устраивал скотину, а с берега тем временем доносились смех и музыка. На берегу установили столы, и джентльменам был оказан радушный прием. Остальные моряки таскали на корабль свежую воду, пиво, чудесные зеленые овощи и прекрасные свежие фрукты. Всем грозило наказание за самовольные пробы. Я сам не удержался от греха, принявшего форму дыни – столь прекрасной, что она казалась даром Всевышнего. К рассвету я справился со своим заданием и поспешил к гамаку. Я был совершенно обессилен, но доволен.
Мы провели на Испаньоле три дня. Страшные рассказы моряков об аутодафе никак не вязались с гостеприимностью, ждавшей меня при сходах на берег. Двух девушек, смеявшихся тогда над моей одеждой, звали Изабелла и Регина де Ангуло. Они были дочерьми местного военачальника. По-английски ни одна из них не говорила, тем не менее, когда я приходил в великолепный дом их отца, полный изящной мебели и картин столь прекрасных, что описать их я не в силах, они научили меня играть в раскрашенные куски плотной бумаги, а еще – в странную игру, в которой мяч отбивался чем-то вроде лопатки и перекидывался через натянутую сетку. Жара стояла изнуряющая, но я был счастлив. Признаюсь, я покидал Испаньолу с сожалением. А еще я подумал, что всю жизнь приглядывать за овцами в Туидсмьюре было бы… пресновато как-то.
Седьмого июня „Тигр“ и „Элизабет“ вышли в море. Через две недели мы со всей осторожностью приблизились к огромному континенту и стали продвигаться к северу. Амадас и Барлоу оказались здесь не впервые, так что береговая линия была нам знакома. Здешние воды таили в себе неисчислимые опасности: вдоль берега баррикадами выстроились песчаные отмели. А еще эта часть Атлантики славилась неожиданными бурями. Теперь обязанности штурмана принял на себя капитан Фернандес. Он должен был провести корабль между отмелями, в воды, ими же и защищенные.
К несчастью, он допустил роковую ошибку, неправильно оценив глубину. „Тигр“ сел на мель, сдвинуть его никак не удавалось. „Элизабет“ и два других не менее замечательных корабля вскоре разделили нашу судьбу. Тут и буря подоспела. „Тигр“ стоял к огромным волнам бортом, и два часа кряду они нещадно его трепали. Казалось, огромный корабль сейчас распадется на куски. Когда начался прилив и громадная волна сняла нас с мели, все вознесли хвалу Господу.
