Текст книги "Опасно — Истина! Смелость принять непознаваемое"

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

А тогда кто будет волноваться о смерти? Когда мы будем умирать, мы будем наслаждаться этим. Смерть – это также момент жизни. Это не окончание, а только момент трансформации, ибо ничто не умирает. Невозможно что-либо разрушить, можно лишь произвести изменение вида, формы. Сегодня наука способна уничтожить Хиросиму, Нагасаки, весь мир... Но это не совсем так. Она не может уничтожить даже кусочек камня; она не в силах полностью его уничтожить, истребить – он будет продолжать существовать. Ты можешь раскрошить его на кусочки, но эти кусочки никуда не исчезнут. Ты можешь спалить его, нагрев до такой степени, как если бы солнце спустилось прямо на него, – он расплавится, но все равно будет существовать. Да, можно изменить форму, но нет способа вышвырнуть его из существования.

Ничто не рождается и ничто не умирает.

Рождение всего лишь означает, что форма, в которой ты существовал, не такая, как эта, и ты не можешь узнать ее. Ты не можешь узнать себя даже на фотографиях внутриутробного периода. Если я покажу тебе твой облик в прошлой жизни, думаешь, ты его узнаешь? Что говорить про внутриутробный период! Ты не узнаешь себя даже на фото, где тебе три, шесть, девять месяцев. Все постоянно меняется.

Смерть – это великая трансформация.

Ты спрашиваешь, каково место отречения в моем представлении о религиозности. Прежде чем ответить, я хочу обратить твое внимание еще на один момент: эта идея отречения настолько укоренилась в умах людей, что даже те, кто отрицает жизнь после смерти, все равно используют эту логику. Логика стала практически универсальной.

Например, в Индии есть школа атеистов, которых называют чарваками. Стоит разобраться в значении слова чарвака. Их противники – а все религии являются противниками чарваков – сожгли все их книги, так что ты не найдешь ни одной книги чарваков. Все, что о них известно, можно прочесть в критикующих их писаниях индуистов, джайнов и буддистов. То есть кое-что о них можно почерпнуть из этих писаний, но это не даст полной картины. И это религиозные люди! Они сожгли все писания чарваков, а возможно, даже убили многих из них, потому что сейчас в Индии ты не найдешь ни одного чарваки. И все религии настолько яро выступают против них, что скорее всего они обладали огромной силой – а иначе зачем было так критиковать тех, чьей философии никто не следует?

Все три основные религии постоянно выступали против чарваков и обвиняли их. Должно быть, это была очень популярная философия. И надо сказать, что она до сих пор популярна во всем мире, но из-за того, что люди лицемерны, они не признают этого. Просто послушай, о чем они говорят, и ты убедишься, что из ста человек девяносто девять – чарваки. Не важно, христиане они, индуисты или мусульмане – это всего лишь маски.

Итак, вражески настроенные писания разъясняют смысл слова «чарвака» следующим образом: оно означает есть, пить и состоять в браке. Чарвака означает того, кто верит в еду, в еду и еще раз в еду – во всех смыслах этого слова. Я не утверждаю, что чарваки говорили именно так, но это возможно. Писания цитируют чарваков следующим образом: «Даже если тебе придется красть деньги, не переживай – ешь, пей и женись. Продолжай воровать, потому что после смерти не будет ни тебя, который должен будет вернуть украденное, ни другого, который спросит: «А где мои денежки?» Смерть – это конец всему, потому не слушай священников, пугающих тебя кармической расплатой.

Получай удовольствие любым возможным способом. Не пропускай удовольствий!»

Это то, как описывают их противники, но в одном из писаний – должно быть, над ним работал очень либеральный человек – сказано, что это определение противников, наше определение, но сами чарваки по-другому разъясняют смысл своего названия. Оно означает того, кто исповедует философию сладости, – еще одно значение этого слова – «тот, чьи уста источают сладкие слова». И они действительно говорили сладкие слова, но они попали в капкан той же самой логики.

Религии заявляют: «Если хочешь наслаждаться тем миром, отрекись от этого», а чарваки говорят: «Отрекись от того мира, если хочешь наслаждаться этим». Но логика одна и та же. Они смотрят на вещи с разных сторон, но и те, и другие советуют тебе отречься от одного во имя другого. Чарваки говорят, что нужно отречься от того мира; нет ни Бога, ни нирваны, ни рая – отрекись от этого. Этот мир – все, что есть. Наслаждайся!

В Греции Эпикур исповедовал ту же философию и был заложником той же логики. Даже Карл Маркс был пойман в ту же ловушку: он считал, что другого мира не существует. Первое, что нужно сделать, – отречься от того мира, и только после этого ты сможешь получать удовольствие от этого. Поэтому прежде всего отриньте тот мир – нет ни бога, ни рая, ни небес, ничего. Нет никакой души, которая живет после смерти; вместе с телом умирает все остальное. Ты не более чем твое тело, твоя химия, биология, физиология – ты производная всех этих процессов, собранных вместе. Это похоже на часы, которые продолжают идти, – что не значит, что это душа внутри них двигает стрелки. Разбери часы – и ты не обнаружишь никакой души, а просто определенное соотношение частей. Собери их – и они снова начнут идти.

Карл Маркс сказал: «Сознание – это всего лишь производная, оно не обладает независимым существованием». Когда умирает тело, сознание исчезает. Откуда такое настойчивое отрицание иного мира? Причина проста: до тех пор пока ты не отречешься от него, ты не сможешь получать удовольствие от этого мира.

Но, пожалуйста, увидь мою точку зрения, которая тотально отличается от мнения всех этих людей – религиозных, антирелигиозных, теистов, атеистов. Я не отношусь ни к кому из них. Я утверждаю, что жизнь продолжается, но нет необходимости называть это другим миром. Это тот же самый мир, та же непрерывность.

Ганг берет свое начало в Гималаях, там это всего лишь маленький ручеек. По мере того как он спускается вниз, к нему присоединяются другие ручьи и потоки, и постепенно он становится все больше, и в месте выхода из Гималаев это уже огромная река. Трудно представить, что это тот же самый ручей. Но ты можешь посмотреть на его исток. Индусы установили на том месте голову коровы, сделанную из камня, – корова почитается индусами как мать. И Ганг тонкой струей вытекает из этой головы – настолько он мал, настолько тонок.

Но к моменту, когда Ганг достигает Бенареса, он достигает невероятных размеров. А в месте, где он впадает в океан, недалеко от Калькутты, он сам становится океаническим. Находясь там, невозможно определить, океан это или еще река, – настолько он огромен. Он встречается с океаном, но и после этого он продолжает существовать. Куда он может деться? Да, он больше не река – часть воды испаряется и превращается в облака, часть воды превращается в лед и направляется к Арктике, – но он продолжает жить, ничто не утрачивается.

Потому я не говорю, что нужно от чего-то отрекаться: от этого мира ради того или от того во имя этого. Не нужно ни от чего отрекаться.

Нужно жить! Ты должен жить интенсивной полной жизнью, где бы ты ни был, кем бы ты ни был.

И если ты наслаждаешься этим временем, этим пространством, этой данной тебе возможностью во всей ее полноте, твое сознание неизбежно будет двигаться к большим высотам. Ты будешь развиваться, учиться, понимать, становиться более осознанным. Жизнь будет продолжаться. Какую форму она примет, зависит от твоей осознанности – более высокую или низкую, будет ли она больше тяготеть к страданиям или к блаженству – это зависит от текущего момента. Потому я не говорю, что нужно отвергнуть этот мир.

В каком-то смысле я странный человек, так как я против религий. Индийские религиозные деятели в книгах и статьях выступают против меня, и против меня же в книгах и статьях выступают коммунисты.

Однажды я путешествовал, и со мной в купе ехал президент коммунистической партии Индии С. А. Данге. Его племянник только что опубликовал свою книгу, написанную против меня. Он спросил меня:

– Вы видели книгу моего племянника, где он выступает против вас?

Я ответил:

– Я так увлечен жизнью, что меня не заботит, кто и что про меня пишет. Те, кто пишут обо мне, должно быть, дураки, ведь они тратят на это свое время. Им следовало бы жить! Или, если им так хочется писать, они должны писать о себе. Почему я должен читать эту писанину? Он ваш племянник – вы и читайте. Мне это не интересно.

Он собирался дать мне эту книгу.

Я сказал:

– Выбросьте ее в окно. Против меня написано столько книг – я не собираюсь тратить на них свое время. Просто чтобы вы знали: странно, но против меня пишут как религиозные люди, так и антирелигиозные, коммунисты. Этого никогда не случалось ранее.

Но суть в том, что я пытаюсь дать тебе совершенно новую точку зрения, которая противоречит всей этой старой логике. И то, и другое направление – это партнеры по одной и той же игре, а я пытаюсь разрушить всю эту игру, всю эту логику.

Оба они верят в то, что один мир нужно отвергнуть; какой именно – это другой вопрос. Но в одном они сходятся: что от одного из миров необходимо отречься. Религиозные люди утверждают, что отречься нужно от этого ради того, а коммунисты – что отречься нужно от того ради этого, и в этом единственное различие между ними. Но основа логики сходна: можно иметь лишь какой-то один мир. А я говорю: почему бы не иметь оба? Я не вижу никаких противоречий, я обладаю каждым из этих миров. И мой опыт показывает, что чем больше ты обладаешь одним миром, тем больше у тебя и другого мира, потому что ты становишься более опытным.

Если рай и существует, ясно одно: ваши монахи не смогут им наслаждаться. Чем они будут наслаждаться? Всю жизнь они осуждали и обличали женщин, а там они встретят прекрасных девушек. Они начнут нервничать, у многих случится сердечный приступ. В этом мире они от всего отрекались: не следует есть с удовольствием, ведь это создает привязанность к пище, а там им предложат самые изысканные блюда – их будет тошнить. Весь образ их жизни был против этого.

Только мои люди смогут в полную силу насладиться раем!

На это не способны ни религиозные люди, ибо они разрушили и искалечили себя, ни коммунисты, ибо они не смогут открыть своих глаз. Они отвергают существование жизни после смерти, потому будут держать глаза закрытыми, чтобы убедиться, что там действительно ничего нет, а иначе вся их жизненная философия окажется неверной. Лучше не открывать глаз – именно это и делают люди, если возникает что-то против их убеждений, если происходит какое-то событие, вызывающее беспокойство. Они просто стараются избегать всего этого. Коммунисты будут идти с закрытыми глазами – они не смогут принять, что Карл Маркс заблуждается и Das Kapital – ошибка.

Но с самыми большими проблемами в раю столкнутся верующие люди – им будет трудно на каждом шагу. Кажется, в раю тоже существует разделение. Мусульманский рай по описанию отличается от индуисткого, христианского или джайнского – наверное, предполагается, что разные типы людей должны распределяться по разным зонам. В мусульманском раю текут реки вина. Можно пить, сколько угодно: плавать, нырять, растворяться в вине – делать все, что вздумается. Но в этом мире мусульманам к вину нельзя и прикасаться! Это кажется очень нелогичным. В этом мире люди должны тренироваться и готовиться к такому величайшему опыту – иначе они не выдержат и умрут. Сидя на берегу реки, в которой течет шампанское, они не смогут пить, ведь это противоречит всему их образу жизни – в прошлой жизни они тренировались и обучались совсем другому. Ни в одном писании не упоминается река с обычной водой; в мусульманском раю все реки из вина. Почему? Потому что если доступно вино, к чему беспокоиться о воде? Они или умрут от жажды, или начнут пить через силу. Это будет воистину дилемма для них; многие сойдут с ума – что же это за награда? Это наказание!

Только мои люди будут способны фланировать в любой зоне. В мусульманском раю они не растеряются – они будут наслаждаться. Они приспособятся к любому месту, ведь они не придерживаются какого-то конкретного порядка, фиксированного образа жизни.

И все, чему я учу, – это оставаться гибкими, свободными, доступными, открытыми к новому опыту, к новым исследованиям, Потому мои люди не отправятся в какую-то одну область. Они будут пользоваться всеми зонами и насладятся всеми сторонами рая; никто не сможет им помешать.

Ты можешь иметь оба мира – так зачем калечить людей? Преврати эту жизнь в опыт, в обучение, в эксперимент, тогда и после смерти тебе откроется нечто неизведанное, и тебе нужно подготовиться к этому со всех возможных сторон. Не упускай ни одной возможности жить. Кто знает, что за жизнь ждет тебя после смерти?

Я не даю тебе никаких определенных идей – если бы я это делал, я был бы твоим врагом; я сделал бы из тебя неподвижного человека, негибкого, жесткого, мертвого. Будь гибким, и тогда ты сможешь двигаться в любом доступном направлении.

В моем видении нет места отречению.

С санскрита отречение переводится как санньяса – идея отречения стала настолько важной, что само слово «санньяса» было отдано под это значение. Но я даю ему новый смысл. Люди, которые назвали отречение саннъясой, подразумевают под этим словом «правильный способ отречения от жизни». Я под саннъясой понимаю «правильный способ проживания жизни». Слово санньяса может означать и первое, и второе. Если она означает правильный способ жить, тогда зачем калечить людей, отсекать их от собственной жизни, разрушать их естество, их спонтанность? Почему бы не помочь им испытать все, какие только возможно, аспекты и измерения жизни?

Мое видение имеет множество измерений. Перед тобой целая жизнь. Люби ее, проживай ее в полную силу. Это единственный способ правильно подготовиться к смерти.

Тогда ты сможешь прожить во всей полноте также и смерть; и это один из самых прекраснейших опытов. Кроме глубокой медитации, ничто не может сравниться с переживанием опыта смерти.

Поэтому те, кто познали медитацию, познали нечто из смерти – только таким способом можно узнать что-то о ней еще при жизни.

И если я говорю, что в жизни не существует более значительного переживания, чем смерть, я говорю это не потому, что после смерти я вернусь назад, чтобы рассказать тебе, а потому, что я познал: в медитации ты движешься в то же самое измерение – где ты больше не являешься ни психологией, ни биологией, ни химией, ни физиологией. Все это остается позади.

Ты приходишь к своему сокровенному центру, где существует только чистейшая осознанность. И эта чистейшая осознанность останется с тобой после смерти, отнять ее невозможно. Все, что может быть отнято, отпадает само во время медитации.

Так что медитация – это опыт смерти во время жизни.

И это так прекрасно, так неописуемо прекрасно, что относительно смерти можно сказать только одно: это тот же самый опыт, но помноженный на миллионы. Переживание медитации, увеличенное в миллионы раз, и есть переживание смерти.

И когда ты уходишь, ты просто оставляешь свою форму позади. Ты абсолютно не затронут и впервые выходишь из заточения физиологии, биологии и психологии.

Стены пали – и ты свободен. Впервые ты можешь раскрыть свои крылья Сущему.

Глава 6
ТРАНСФОРМАЦИЯ, А НЕ ОТРЕЧЕНИЕ

Действительно ли в Твоем видении абсолютно нет места отречению? Вопрос возник, потому что с тех пор, как я в контакте с Тобой, многие вещи в моей жизни полностью отпали. Я не имею ничего общего даже со своим старым «я».

В моем видении действительно абсолютно нет места отречению. Мне понятен этот вопрос и затруднение спрашивающего. Он не смог провести различие между отбрасыванием чего-то и теми вещами, которые отпадают сами по себе.

Отречение – это насильственное отбрасывание чего-то. А когда ты делаешь это насильственно, в действительности ничего не отбрасывается. Оно просто погружается в более глубокие слои бессознательного и превращается в еще большую проблему. Теперь оно будет пытаться выйти наружу различными способами – в виде разных обличий и масок, – и ты даже не сможешь его распознать. Но оно будет заявлять о себе, и очень настойчиво. Когда ты заставлял уйти все это в подсознательное, ты наделил его силой.

Когда ты делаешь нечто с усилием, ты наделяешь его силой. Нечто становится крепче и превращается во врага, скрывающегося внутри тебя, в темноте, – там, где ты более всего уязвим. Пока оно находилось в сознании, оно было на свету и ты был менее уязвим по отношению к нему.

Отречение – это подавление. И это верное психологическое определение: подавление. Как можно отречься от секса, кроме как с помощью подавления? А подавленный секс становится извращением.

Гораздо легче понять секс, все больше и больше осознавая его и позволяя ему отпасть самому по себе, чем когда он извращен, ведь тогда он принимает неестественные формы. Во-первых, становится трудно распознать, что это именно секс. Человек, слишком жадный до денег... Можешь ли ты предположить, что эта страсть к деньгам имеет нечто общее с подавленным сексом? Это тянется настолько издалека, что необходим Зигмунд Фрейд, чтобы это увидеть. Обычный человек не сможет увидеть связи. Каким образом? Деньги и секс кажутся настолько разными вещами! Но на самом деле они не так далеки друг от друга.

Если ты подавляешь секс, он возвращается в виде амбиций. Он превращается в политику. Политик может полностью забыть о сексе, поскольку вся его сексуальность, его сексуальная энергия полностью трансформируется в политические амбиции. Достигая все более и более высоких постов на иерархической лестнице, он будет получать сходное удовольствие. Чем выше он поднимается, тем больше ощущает некое подобие сексуального удовольствия, чего тебе не понять.

Как-то мне пришлось пожить в доме одного очень богатого человека. Он был холост и абсолютно не интересовался женщинами. Единственный его интерес представляли деньги – дни напролет он работал ради них, но так как я жил в его доме, он заинтересовался и моими идеями. У него был огромный дом, и он жил один; его родители уже умерли. Он не был женат, у него не было детей – одна только прислуга. Мне нравилось это место, поскольку там меня никто не беспокоил – ни дети, ни старики, ни ссоры, ведь жены там не было. Там было по-настоящему тихо; прислуга уходила вечером, и в таком большом доме мы оставались практически вдвоем.

Его не интересовало ничто, кроме денег. Поэтому вечером он закрывался в своей комнате – там не было никого, кроме меня, но он все равно закрывался изнутри – и начинал работать: подсчитывать, сколько он заработал, сколько потерял; сколько денег принес этот бизнес, сколько – тот. И только после этого он ложился спать – иногда в два, иногда в три ночи. Бывало, в это время я вставал, чтобы прогуляться, а он только ложился спать.

Однажды я спросил его:

– Ты когда-нибудь задумывался над тем, что ты будешь делать с этими деньгами? Ты не расточителен, ты скупец. У тебя нет детей, кому можно было бы оставить все эти деньги. Ты не настолько щедр, чтобы раздать их друзьям или тем, кто нуждается. Ты не участвуешь ни в каких предприятиях. Что ты собираешься с ними делать? Возьмешь с собой в могилу? Какой смысл во всех этих деньгах?

Поскольку смысл денег в том, чтобы их тратить, вся их ценность заключается в том, как их расходуют. У тебя может быть столько же денег, сколько и у меня, но если ты будешь тратить их особым образом, ты будешь богаче меня. Ценность денег измеряется их использованием. Тот, кто умеет тратить деньги, использует их в тысячу раз эффективнее, чем тот, кто не умеет. У него может быть столько же денег – но он беден.

И этот человек тоже был беден. Его деньги лежали в сейфах, в банках, в акциях – но он был беден.

Я сказал ему:

– Кажется, тебе не нужно больше зарабатывать, у тебя уже достаточно денег. Даже если ты проживешь двести лет, их хватит вполне. А с твоим скупым образом жизни их хватит на две тысячи лет. Двести – это если бы ты жил, как я; а так – тебе не истратить их и за две тысячи лет. С этого момента просто из интереса ты мог бы попробовать жить вечно. Почему ты так беспокоишься? Ты не можешь нормально спать, у тебя ни на что не хватает времени – ты когда-нибудь задумывался, каким образом с тобой приключилась эта болезнь, где ты подхватил этот рак?

– Я никогда не думал об этом, но ты прав. У меня достаточно денег, и я мог бы жить... Конечно, я не собираюсь жить две тысячи лет – семидесяти или восьмидесяти вполне хватит. Мой отец умер в семьдесят, его отец тоже умер в семьдесят, так что и я проживу не больше семидесяти, в крайнем случае – восьмидесяти, лет. Да, в этом есть смысл... Но не скажешь ли ты мне, почему я продолжаю делать все это?

– По одной простой причине: всю свою жизнь ты избегаешь женщин.

– Но какая связь между женщинами и деньгами? – спросил он.

– Это мы обсудим позже. А для начала позволь мне объяснить, почему ты избегаешь женщин.

А причина очень проста. Он наблюдал, как бабушка постоянно изводила, пилила и терзала его деда. Он наблюдал в этой же ситуации своего отца, а также дядю. Все они страдали, и он подумал, что причина их страданий – женщины. С самого детства он стал женоненавистником. А позже он попал под влияние джайнских монахов, так как его отец был очень религиозным человеком. Мужчины, которых изводят жены, становятся религиозными. Кроме религии, для них не остается никакого прибежища. Только она может их утешить: «Не беспокойся, это вопрос всего нескольких лет. В следующей жизни не совершай той же ошибки. И начинай отрекаться уже сейчас. Женщина имеет власть над тобой, только если ты в ней заинтересован сексуально. Она использует твою слабость». И это то, что он слышал от джайнских монахов. В джайнизме секс – это первый объект для отречения, ибо вместе с ним автоматически отпадает множество вещей; над ними уже не нужно работать специально. Секс представляется самой важной проблемой.

Видя, в какой ситуации оказался его дед, отец, дядя, соседи, а потом слушая слова джайнских монахов, глубоко внутри он принял решение, что не собирается устраивать себе такую головную боль.

Я сказал:

– Вот откуда твой интерес к деньгам. Энергии необходим какой-то объект для влюбленности, какой-то выход.

И я продолжил:

– Возможно, это тебя заденет, но я видел, как ты пересчитываешь купюры, и должен сказать, что ты касаешься их в точности так, как если бы ты касался своей возлюбленной.

Шокированный, он взглянул на меня. Мгновение он хранил молчание, а потом сказал:

– Возможно, ты прав. Я действительно испытываю удовольствие, касаясь этих банкнот. Я трогаю их снова и снова. И даже ночью вновь пересчитываю их, хотя накануне уже делал это. Просто прикасаться к ним доставляет мне странное удовольствие – даже если это чужие деньги.

И действительно: иногда он входил в мою комнату, и если на столе лежали какие-то деньги – а это было единственное место, где я их хранил, – первое, что он делал, это брал их и пересчитывал. Я говорил ему:

– Но это глупо. Это не твои деньги, зачем ты их считаешь?

– Я просто получаю удовольствие – не важно, чьи они, – отвечал он.

Ты можешь уловить смысл? Если тебе понравится замужняя женщина, будет ли тебя волновать, чья именно она жена? Это не имеет значения – она красива, и все, поэтому ты и обратил на нее внимание. За кем бы она ни была замужем, это не твое дело. И случай с этим человеком был в точности таким же: деньги есть деньги, в действительности они ничьи. И просто прикасаться к ним, пересчитывать их, играть с ними...

Я сказал ему:

– Если ты хочешь освободиться от этой одержимости деньгами, которая абсолютно идиотична...

Я не против денег, я против одержимости. Одержимый деньгами человек не может ими пользоваться. На самом деле он разрушает деньги, полностью уничтожает их назначение. В любом языке другое название для денег – «поток», и это очень важно. Деньги нуждаются в том, чтобы течь, быть подобными реке, быстро перемещаться. Чем больше их оборот, тем богаче общество.

Если у меня есть стодолларовая купюра и я просто держу ее в кармане при себе, никогда не используя, тогда какая разница – есть она у меня или нет? Я могу держать в кармане любой клочок бумаги, и он будет выполнять то же назначение. Но если я трачу эту банкноту, и она начинает двигаться, и каждый, кто получает ее, тоже немедленно ее использует, тогда эти сто долларов увеличиваются в сто раз – и именно столько денег теперь в этой комнате.

Скупец в реальности против денег. Он уничтожает саму их суть, так как перекрывает им возможность двигаться.

Я сказал ему:

– Сделай вот что: начни интересоваться женщинами.

– Что?! – воскликнул он.

– Просто попробуй. Я устрою тебе знакомство с несколькими женщинами.

Ко мне приходили из университета много женщин, профессоров колледжей, – поговорить о медитации и связанных с ней вещах.

– Не беспокойся, – сказал я. – Просто дай понять, какая из них тебе интересна, и я тебя познакомлю. Тобой заинтересуется любая женщина.

– Почему? – спросил он.

– Из-за денег. Они заинтересуются не тобой, а твоими деньгами. Но как только ты сам заинтересуешься женщиной, ты начнешь тратить деньги, ты расслабишься. Энергия, которая прежде была извращенной, потечет в естественное русло. И никто лучше женщины не покончит с твоими деньгами. Нет нужды жить две тысячи лет – деньги кончатся гораздо раньше. И как только ты заинтересуешься женщиной, твоя влюбленность в деньги перейдет в естественное русло.

– Я подумаю над этим, – сказал он.

– Подумай, но не трать слишком много времени. Сейчас тебе почти сорок пять. Когда тебе будет шестьдесят, даже мне будет трудно свести тебя с кем-нибудь. Так что не жди пятнадцать лет. Подумай сегодня вечером, а завтра утром, когда мы увидимся, расскажешь мне.

Он не мог уснуть всю ночь. Снова и снова он думал об этом и постепенно ему стало ясно: «Да, это все из-за женщин. Я постоянно занимаю себя деньгами, чтобы их избегать, ведь если у меня нет ни времени, ни свободного пространства внутри, разве женщина может появиться в моей жизни? И теперь ясно, откуда у меня такая одержимость деньгами – это замена женщины».

Так что будет это жажда денег, или власти, или славы – сексуальность может принимать разные формы, – зависит от конкретного типа человека. Знаешь ли ты, что, хотя поэты постоянно слагают стихи о женщинах, большинство из них держатся от женщин в стороне. Большинство писателей не проявляли интереса к женщинам. Большинство великих художников опасались женщин – и все по одной причине: или ты рисуешь, или ты женишься. Невозможно иметь двух жен – вместе они убьют тебя.

В Индии есть одна древняя притча. Вора поймали с поличным при ограблении дома. Он предстал перед судом, и судья спросил:

– Ты признаешь свою вину?

– Я признаю ее полностью, – ответил он, – но я должен кое-что сказать. Назначьте мне любое наказание, только не заставляйте меня жениться на двух женщинах.

– Я никогда не слышал о подобном наказании, – сказал судья. – Всю свою жизнь я выносил разным людям приговоры, но ни одного из них я не наказывал таким способом.

– В таком случае вы воистину хороший человек. Можете приговорить меня к смертной казни, только не...

– Но я хочу знать, откуда такое условие.

– Именно из-за этого я и попался. Я пробрался в дом человека, у которого были две жены. Одна жила на первом этаже, а другая этажом выше. И обе они дергали мужчину – одна вверх, а другая вниз. Мне стало так любопытно, что я забыл, зачем пришел. Мне было интересно узнать, чем все это кончится, кто в итоге победит. Ясно, что у мужчины не было шансов выиграть – его поколачивали с обеих сторон.

Вот почему меня поймали; а так я ни разу не попадался за всю жизнь – разве ранее вы видели меня в суде? Я прирожденный вор; мой отец был вором, отец моего отца был вором – это наше семейное ремесло. И в нашей семье это первый случай, когда кто-либо попался, мне стыдно. Душа моего отца и душа деда стыдятся за меня. Я мог без труда взять ценности и скрыться, но эта история с двумя женщинами и мужчиной... Собралась толпа, и из-за этого меня поймали. Кто-то сказал: «Кто этот человек и что он тут делает? Кажется, он не из этой округи!» Поэтому приговорите меня к смерти или к пожизненному заключению – как вам угодно, – но, пожалуйста, не приказывайте мне жениться на двух женщинах.

И в этом же положении оказываются поэты, художники, музыканты, танцоры – любой человек искусства предпочитает не связывать себя с женщиной или вступает в эти связи лишь время от времени, с незнакомками. Он может заинтересоваться какой-нибудь женщиной в поезде, так как это безопасно – на следующей станции он сойдет. Художники, бывало, рассказывали мне, что вступают в связь только с незнакомками, чьих имен они не знают да и не хотят знать. И своих имен они им не называют; они остаются друг для друга незнакомцами.

Этот страх имеет глубокие корни и свою собственную реальность. И возможно, в этом – одна из причин, почему в прошлом женщины никогда не занимались творчеством: они не могли позволить себе жить в одиночестве в обществе, которое было полностью создано мужчинами. Женщина, живущая в одиночестве, подвергается постоянной опасности. Только недавно за всю историю человечества несколько женщин начали делать карьеру в качестве писателей, поэтов, художников. Всего лишь несколько последних лет – и то только в очень прогрессивных, развитых, авангардных регионах – женщины могут жить независимо, как мужчины. Они начинают рисовать, сочинять стихи, музыку.

Женщины обладают всеми возможными талантами, но в течение тысячелетий единственным их творчеством была сексуальность; а когда вся сексуальная энергия расходуется на рождение детей... Можешь ли ты представить женщину, окруженную дюжиной детей, которая сочиняла бы музыку? Эти дети вокруг нее шалят и безобразничают. Сможет ли она сочинять музыку, писать стихи или рисовать? Ты думаешь, эти двенадцать будут сидеть спокойно? Они начнут рисовать раньше нее!

Это кажется странным, но наименьший опыт общения с женщинами имеют поэты. Возможно, именно из-за этого они и пишут об этом – это извращение. А иначе зачем сочинять о женщинах стихи? Поэтам не хватает реального опыта, они почти монахи. Почему художники продолжают рисовать обнаженных женщин? Почему скульпторы ваяют статуи голых женщин – для чего? Это все извращение – куда более прекрасное, чем накопление денег или уход в политику, – но все же извращение. Они удовлетворяют свои естественные инстинкты неестественным способом. Потому, с одной стороны, они продолжают музицировать, писать стихи и картины, а с другой – ощущают бессмысленность жизни.