Текст книги "Опасно — Истина! Смелость принять непознаваемое"

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава 15
ОНИ ГОВОРЯТ: ВЕРЬТЕ; Я ГОВОРЮ: ИССЛЕДУЙТЕ

Может ли политик быть подлинно религиозным человеком или подлинно религиозный человек – политиком?

Для политика нет никакой возможности быть подлинно религиозным человеком, потому что пути политики и истинной религиозности диаметрально противоположны. Ты должен понять, что вопрос не в том, что к твоей личности что-то добавляется; подлинная религиозность – это не дополнение. Если ты политик, ты можешь быть также и художником, поэтом, музыкантом – это все дополнения.

Политика и музыка не являются диаметральными противоположностями; наоборот, музыка способна помочь человеку стать более успешным политиком. Она поможет расслабиться, снять напряжение после трудного дня и убрать беспокойство, которое приходится переживать политику. Но религиозность – это не дополнение, это диаметрально противоположное измерение. Поэтому, во-первых, необходимо в точности понять, что собой представляет политик.

Политик – это больной человек; душевно, духовно больной. Физически он может быть в полном порядке – обычно политики физически очень здоровые люди; весь груз падает на их душу. Ты можешь это наблюдать. Как только политик теряет свою власть, его здоровье начинает ухудшаться. Странно, ведь, когда он был у власти, он был под давлением такого стресса и напряжения, но его тело было в полном порядке.

В момент, когда власть уходит, все беспокойство уходит вместе с ней – теперь это будет чужая головная боль. Психика политика освобождается, и в результате этого все его нездоровье обрушивается на тело. Политик начинает страдать физически, только если теряет свою власть; в противном случае политики обычно долго живут и имеют отменное здоровье. Это необычно, но причина в том, что вся болезнь переходит на душу, а когда это происходит, тело оказывается освобожденным. Но если душа высвобождает всю эту болезнь – куда ей перемещаться? Ниже души находится тело – и все болезни обрушиваются на него. Утратив власть, политики очень скоро умирают. Находясь у власти, они живут очень долго. Это общеизвестный факт, но причина этого не изучена.

Поэтому первое, что нужно понять: политик—это душевно больной человек, а душевные болезни имеют тенденцию превращаться в духовные, когда их становится слишком много и психика их уже не вмещает. Поэтому будь внимателен: когда политик находится у власти, его душевная болезнь неизбежно будет распространяться на его духовную сущность, так как он удерживает болезнь своей души, чтобы она не упала ниже, в тело. В этом его сила; он считает это своим сокровищем, он не может позволить ей спуститься вниз.

Я называю это болезнью. Для него это – игра эго. Ради этого он живет, другой цели для него не существует. Когда он у власти, он плотно удерживает свою болезнь, но он ничего не знает о духовной реальности, поэтому дверь остается открытой. Он не может ее закрыть; он не представляет, что существует что-то более высокое, чем ум. Когда он у власти, если его психологической болезни становится слишком много, после определенной точки она изливается за пределы души и достигает духовности.

Когда он теряет власть, он не склонен больше удерживать всю эту глупость. Теперь ему становится ясно, что это было, и он понимает, что не стоит это удерживать. И в любом случае удерживать больше нечего; власть ушла, он стал никем.

Из безысходности он расслабляется, – вернее сказать, расслабление приходит к нему автоматически. Теперь он может нормально спать, может ходить на утренние прогулки. Он может сплетничать, играть в шахматы, заниматься чем угодно. Психологически он чувствует себя свободно. Дверь между телом и душой, которая раньше держалась закрытой, начинает открываться, и тело неизбежно теперь будет страдать: может случиться инфаркт, может произойти что угодно, любая болезнь. Его душевное нездоровье начнет двигаться в самую слабую часть тела. Но когда он был у власти, болезнь поднималась вверх, в сторону его сущности, которой он не осознает.

И что же это за болезнь? Эта болезнь – комплекс неполноценности. Все, кто стремятся к власти, страдают от комплекса неполноценности; глубоко внутри они чувствуют себя никчемными, всегда ниже кого-то.

И определенно, каждый в каком-то смысле является ниже кого-то. Ты не Иегуди Менухин, но по этому поводу нет смысла чувствовать неполноценность, потому что ты никогда не пытался быть им, да это и не твое дело. Иегуди Менухин также не является тобой, так в чем проблема, в чем конфликт?

Но политический ум страдает от раны неполноценности, и политик продолжает ее расчесывать. Интеллектуально он не Альберт Эйнштейн – он сравнивает себя с гигантами, – психологически он не Зигмунд Фрейд. Если ты сравниваешь себя с гигантами человечества, ты неизбежно будешь чувствовать себя полностью ничтожным, никчемным.

Это ощущение ничтожности можно убрать двумя способами: первый – это религиозность, медитация; второй – политика. Политика на самом деле не убирает, а всего лишь прикрывает его. Это все тот же больной человек, чувствующий неполноценность, но только сидящий в президентском кресле. Но как сидение в кресле президента изменит твое внутреннее положение дел?

Мой первый конфликт с Морарджи Десаи случился именно в подобной ситуации. Один великий джайнский монах – великий для джайнов, не для меня; для меня он величайший из шарлатанов, и мне трудно сравнивать его с другими мошенниками, так как он побил их всех – созвал религиозную конференцию. Это было ежегодное празднование годовщины их основателя. Был приглашен Морарджи Десаи. Меня тоже пригласили. Собрались гости со всей Индии – двадцать представителей всех религий, всех направлений мысли и идеологий – и как минимум пять тысяч последователей Ачарьи Тулси.

Перед тем как начать встречу, Ачарья Тулси поприветствовал эту двадцатку особых гостей. Это происходило примерно в 1960 году в прекрасном местечке Раджсамунде в Раджастане. Там располагается огромное красивейшее озеро – отсюда и такое название, Раджсамунд. Самунд означает «океан», а радж – «королевский». Это озеро настолько прекрасно, что название полностью ему соответствует. Его волны по размеру почти такие же, как в океане. Хотя это и озеро, но другого берега не увидеть.

Он созвал нас на встречу – перед тем как мы должны были провести беседу с пятью тысячами собравшихся, – просто чтобы мы познакомились друг с другом. Но с самого начала возникла проблема. И она заключалась в том, что Ачарья Тулси восседал на высоком пьедестале, а гости сидели на земле. Это никого не беспокоило, кроме Морарджи Десаи, политика. Среди этих людей он был единственным политиком – там были ученый Д. С. Котари, председатель комиссии по атомной энергетике Индии, заместитель первого секретаря посольства... Собрались люди из разных областей, но ни для кого это не составляло проблемы.

Морарджи сказал: «Я бы хотел выступить». Он сидел прямо рядом со мной. Ни я, ни он не догадывались, что это было начало длительной дружбы... Он сказал: «Мой первый вопрос: вы хозяин, а мы гости. При этом гости располагаются на полу, а хозяин восседает на высоком пьедестале. Что это за вежливость? Если бы вы собирались говорить речь, тогда понятно, что вам необходимо сидеть выше, чтобы люди могли хорошо видеть и слышать вас. Но здесь всего лишь двадцать человек и вы не произносите речи – так, простая болтовня, просто процедура знакомства перед тем, как начнется настоящая конференция».

Ачарья Тулси растерялся. Для истинно религиозного человека проще простого было бы при этом спуститься и попросить извинения: «Действительно, это наиглупейшая ошибка с моей стороны», но он даже не сдвинулся с места. Вместо этого он обратился к своему главному ученику, своему преемнику, Муни Натмалу: «Ответь на этот вопрос ты».

Муни Натмал нервничал еще больше – что сказать? Морарджи Десаи в то время был министром финансов Индии, именно поэтому его и пригласили. Они прилагали усилия по созданию университета джайнизма, и этот человек... Если бы он захотел, материальный вопрос был бы решенным. Муни Натмал сказал: «Это не проявление неуважения к гостям, это просто наша традиция – глава конфессии сидит на возвышении. Простой обычай, не более того. Мы никого не хотим оскорбить».

Морарджи был не тем человеком, которого удовлетворил бы этот ответ. Он сказал:

– Мы не ваши ученики, а вы не наш Мастер. Никто из этих двадцати человек не признавал вас своим Мастером или гуру. Можете восседать на каком хотите пьедестале среди своих учеников и последователей, но мы гости. И второе, вы провозглашаете себя революционным святым, тогда почему вы цепляетесь за обычаи и традиции, которые настолько бескультурны и нецивилизованны?

То, что он революционный святой, – было одним из заявлений самого Ачарьи Тулси.

В этот раз Натмал молчал, молчал также Ачарья Тулси, и гости начали чувствовать некоторое неудобство из-за такого не очень хорошего начала.

Я спросил Морарджи Десаи:

– Хотя это и не мое дело и я к этому не имею никакого отношения, но, исходя из ситуации, позвольте мне вам ответить? Просто чтобы начать разговор и чтобы эта встреча не закончилась так нелепо.

– Жду с нетерпением. Да, можете ответить.

Я сказал ему:

– Несколько моментов. Первый: вы здесь не один, здесь присутствуют еще девятнадцать человек. Никто не задал этого вопроса – почему только вы его задали? Мне он не пришел в голову.

Я спросил у остальных:

– Возник ли у вас тот же вопрос? Если нет, поднимите, пожалуйста, руки.

Все восемнадцать рук были подняты – этот вопрос никому не пришел в голову.

Тогда я сказал Морарджи:

– Вы единственный, кто почувствовал себя задетым. Должно быть, вы несете в себе какую-то рану, страдаете какой-то неполноценностью – это психологический случай. Вы видите здесь доктора Д. С. Котари – вы прекрасно его знаете, он председатель комиссии по ядерной энергетики Индии; вы знаете и других выдающихся людей – никого это не заботит. В чем же причина? Видите того ползущего по потолку паука? Он находится выше Ачарьи Тулси. Разве, просто находясь выше, ты становишься более великим? Но каким-то образом это вас ранит. Внутри вас есть рана, которую не исцелил даже пост министра финансов Индии. В один прекрасный день вы захотите стать премьер-министром.

Он очень разозлился:

– Вы называете меня душевнобольным?

– Совершенно верно. Почему тогда поднялись эти восемнадцать рук? Они поддержали меня, они говорят: «Что касается эго, этот человек кажется очень уязвимым и неустойчивым». Монах всего-навсего сидит выше вас, и вы уже ранены.

– Позвольте мне доказать, – сказал я. – Например, если Ачарья Тулси пригласит вас сесть рядом с ним на этот пьедестал... – А я должен сказать, что даже тогда Ачарья Тулси не пригласил его. – Если он пригласит вас и вы будете сидеть на пьедестале, зададите ли вы тот же вопрос – ради этих восемнадцати бедных душ, сидящих на земле? Возникнет ли у вас этот вопрос?

– Я никогда об этом не думал, – ответил он. – Возможно, вопрос не возникнет. Сотни раз на разных встречах и конференциях я сидел на высоком пьедестале, но этот вопрос не приходил мне в голову.

– Это показывает, что вопрос не в том, почему Ачарья Тулси сидит выше вас; вопрос в том, почему вы сидите ниже Ачарьи Тулси. Измените ваш вопрос на «Почему я сижу ниже, чем Ачарья Тулси?» – вот о чем вы должны были спросить. Это было бы более истинно. Вы проецируете свою болезнь на другого.

Но возможно, этот другой болен так же, как и вы, потому что, во-первых, если бы я был на его месте и вы были бы моими гостями, я бы там не сидел. Во-вторых, если бы каким-то образом по стечению обстоятельств я все же находился на этом пьедестале, в момент, когда вы задали вопрос, я бы сошел вниз. И это был бы достаточный ответ: «Никаких проблем; это всего лишь обычай, и я забыл, что вы мои гости, поскольку встречаюсь с гостями всего лишь раз в году, но ежедневно общаюсь с учениками. Поэтому простите меня и давайте начнем наш разговор, ради которого мы здесь собрались». Но он не спустился. У него кишка тонка. Он восседает там как мертвец; он настолько напуган, что практически не дышит. И ему нечего ответить – он попросил своего секретаря ответить вам. И второй поднятый вами вопрос, в ответ на который также прозвучала тишина, касается того, что он объявил себя революционным святым. Он не революционный и не святой, так что можно на это ответить? Но основной мой интерес не в нем, он – в вас. Именно политический ум постоянно размышляет в терминах «ниже» и «выше», в терминах власти.

Естественно, он разозлился. И он злится до сих пор; он был зол на протяжении всех этих двадцати четырех – двадцати пяти лет. И он бывал в положении, когда мог причинить мне вред, но ему не хватало духу. Он был помощником премьер-министра и позже сам стал премьером. Прежде чем он стал премьер-министром, он как-то даже просил меня о помощи. Он вызвал меня, бессознательно... Позже он понял, что вызывать меня было полнейшим абсурдом. Он был помощником премьер-министра Индиры Ганди – пост, не предусмотренный конституцией.

Первый премьер-министр Индии Джавахарлал Неру имел конфликт с еще одним учеником Ганди, Сардаром Валлабхаи Пателем. Конфликт развивался таким образом, что, если бы были допущены выборы, Валлабхаи Патель выиграл бы их. Он был истинным политиком. В точности как Иосиф Сталин.

В момент, когда случилась революция, Иосиф Сталин был секретарем коммунистической партии. Он не был каким-то значительным лидером и тому подобное. Он выполнял офисную работу; говоря прямыми словами, он был главным клерком коммунистической партии. Но поскольку он работал секретарем, все проходило через его руки, ему все было известно. Ему был известен каждый человек, и у него была невероятная хватка на людей.

С Сардаром Валлабхаи Пателем ситуация была той же. Он был очень сильным человеком; я говорил вам, что он был похож на Иосифа Сталина. Сталин – это не настоящая фамилия; он взял ее, потому что на русском она означает «человек из стали». Странно, но Сардара Валлабхаи Пателя называли в Индии лауха пуриш, что также означает «человек из стали». В точности перевод фамилии «Сталин».

Сардар Валлабхаи Патель обладал внутренней властью, хваткой внутри организации. На массы он не производил такого сильного впечатления, как Джавахарлал. Если бы вся Индия участвовала в выборах, Джавахарлал бы выиграл – никто не смог бы его победить. Но если бы голосование было устроено внутри партии конгресса, внутри лидирующей партии, тогда Валлабхаи победил бы любого.

Чтобы избежать этого голосования – а в этом случае это было бы решением партии, – Ганди сказал: «Нужно создать пост помощника премьер-министра, чтобы Сардар Валлабхаи Патель был рад тому, что он если не первая, то по крайней мере вторая фигура». И для второй фигуры всегда есть шанс в любой момент стать первой – как только первая будет свергнута, умрет или случится что-нибудь еще.

А Сардар Валлабхаи Патель был достаточно умен, чтобы свергнуть человека, который стоял перед ним. В каком-то смысле Джавахарлал был невинен. Он совершенно не был политиком. Поэтому без всякой конституционной базы немедленно была сделана поправка об учреждении поста помощника премьер-министра. И это было сделано для Сардара Валлабхаи Пателя.

Когда и Неру, и Патель умерли, пост упразднили, так как он не соответствовал конституции, однако он был восстановлен в отношении Индиры и Морарджи Десаи. Все тот же конфликт: Индира была дочерью Джавахарлала, а Морарджи Десаи был практически приемным политическим сыном Сардара Валлабхаи Пателя. В политике он был его учеником, главным учеником.

Позже Морарджи догадался, что именно я посоветовал Индире убрать его с поста. А я посоветовал ей это просто к слову. Мы разговаривали с ней около часа. Она слушала меня и в конце сказала:

– То, что ты говоришь, правильно и должно быть выполнено, но ты не понимаешь, в какой ситуации я нахожусь: мой кабинет мне не принадлежит, помощник премьер-министра не на моей стороне. Кабинет разрывается от борьбы и противостояния; он пытается не так, так этак сбросить меня и стать премьер-министром. Если я заявлю о том, о чем ты говоришь, все будут на его стороне, никто меня не поддержит, поскольку ты предлагаешь очень революционные вещи для индийского ума. Они идут против традиции, против индийского образа мыслей – меня никто не поддержит. Если хочешь, я могу поднять эти вопросы в кабинете, но на следующий день ты услышишь, что Индира больше не является премьер-министром.

И тогда, просто к слову, я сказал:

– Почему бы тебе первой не вышвырнуть Морарджи Десаи? Ведь именно он будет манипулировать другими людьми, остальные – просто пигмеи. У них нет никаких национальных качеств, все они провинциальные люди. В определенных штатах, в Бенгале, Андхре или в Махараште они имеют вес, но они не могут бороться против тебя, у них нет мотивов.

Только один человек может манипулировать этими пигмеями – Морарджи Десаи, поэтому в первую очередь разделайся с ним. И если ты это сделаешь, они будут на твоей стороне – потому что из-за него никто не может стать второй персоной. Так что создай такую ситуацию, в которой он будет преграждать дорогу каждому, а затем вышвырни его – и никто его не поддержит.

Именно это и произошло: в течение восьми дней Морарджи Десаи был устранен, и никто его не поддержал. Все были счастливы, что теперь все равны, – а в масштабах страны, кроме Индиры, больше никто не играл роли. Поэтому, как только Индира уйдет, скончается или случится что-то еще, эти пигмеи заполучат власть, в противном случае им ее не видать. Поэтому отставка Морарджи была только половиной дела, и единственной проблемой теперь оставалась Индира.

Морарджи не понимал этого, но позже секретарь Индиры, который подслушивал из другой комнаты, рассказал ему. Но еще до того как он рассказал, Морарджи Десаи просил меня помочь. Он сказал, что его убрали с поста и это было нечестно и несправедливо; без всяких объяснений причин его просто попросили уйти.

И он сказал:

– И странное дело, что всего лишь за восемь дней до этого не было никаких намеков на перемены, между нами не было никаких конфликтов. И так же странно то, что я всегда думал, что остальные будут поддерживать меня, а не Индиру. Но когда меня отстранили, ни один в кабинете министров не выступил против. Они радовались! У них был банкет, праздник. Мне нужна ваша помощь.

Я ответил:

– Вы обратились не к тому человеку. Я буду последним в стране, кто вам поможет. Если бы я проходил мимо, а вы бы тонули в реке и кричали: «Помогите! Помогите! Тону!» – я бы сказал: «Делайте это молча. Не тревожьте мою утреннюю прогулку».

– Что? Вы шутите?

– Нет, я никогда не шучу с политиками. Я очень серьезен.

Позже он узнал, что именно мой совет толкнул Индиру на это решение; все было настолько просчитано, что можно было спокойно убирать этого человека и ни о чем не тревожиться. Все остальные были провинциалами, поэтому она могла делать что угодно и никто бы не поднялся против нее, так как больше никто не представлял Индию в таком размахе. А Индия огромная страна – тридцать штатов, – если ты представляешь один штат, какое это имеет значение? Так что это запало ей в голову. А Морарджи начал вести себя еще более враждебно. Так же как он просил помощи у меня, он просил ее у каждого, у кого, как ему казалось, есть хоть какая-то власть над людьми, – он обращался ко всем. Он превратился в нищего. И ему удалось найти одного человека, Джайпракаша Нараяна, который обладал национальным характером, но не был политиком. Он отверг политику и был искренним человеком, но, как я продолжаю вам говорить, даже искренний человек...

Он был великим общественным деятелем и многое сделал для Индии в разных отношениях; но он подтвердил мою точку зрения. Всю свою жизнь он посвятил освободительной борьбе, и когда после освобождения Джавахарлал захотел сделать его своим преемником, он отказался. Естественно, все считали его скромным человеком – что за скромность, что за самоотречение? Он выбрал остаться никем, в то время как Джавахарлал предлагал ему: «Будь в моем кабинете, я сделаю тебя своим преемником. Я готов заявить об этом». И он мог стать правой рукой Джавахарлала.

Морарджи приходил также и к нему, и по странной причине Джайпракаш Нараян согласился помочь ему – ради этого я и рассказываю тебе всю историю, чтобы ты понял, что даже человек, отрекшийся от поста премьер-министра Индии, может быть глубоким эгоистом. Его отречение исходило не из скромности, а из эго: «Меня это не заботит». Возможно, сама идея, что Джавахарлал предлагал ему преемственность, не принималась его эго. Он должен был сам стать премьер-министром: «Кто ты такой, чтобы заявлять, что провозглашаешь меня своим преемником?»

Он обладал собственным авторитетом и пользовался большим влиянием среди людей – возможно, он был вторым столь любимым в Индии после Джавахарлала. И эта любовь возрастала по мере того, как Джавахарлал все больше погружался в политику и все дальше отдалялся от людей. А Джайпракаш приближался к людям все больше, и они любили его, потому что: «Вот человек, который способен на отречение». А в Индии отречение – это наивысшее качество, ничто не может превзойти его. Это вершина. Но нечто остановило его, и вся его человечность, вся скромность и тому подобное исчезли.

Я рассказывал вам, что богатейший в Индии человек, Джугал Кисоре Бирла, предлагал мне чистую чековую книжку, если бы я согласился в широком масштабе распространять индуизм по всему миру и создать в Индии движение, склоняющее правительство к принятию запрета на убой коров. Когда я отказался, он сказал: «Молодой человек, подумай дважды – от меня получают деньги Джавахарлал, Джайпракаш Нараян, Рам Манохар Лохиа, Ашок Мехта». Все это были высшие лидеры.

Он сказал: «Они получают от меня деньги ежемесячно – столько, сколько им нужно. Даже глава социалистической партии Индии Ашок Мехта, который против богатых, – даже он мой клиент. Я перечисляю деньги всем партийным лидерам, влиятельным людям; кто бы ни пришел к власти, он – мой человек. Пусть говорят что угодно, это не имеет значения, – я заставил их это делать».

В тот же наш разговор с Индирой, когда я посоветовал ей устранить Морарджи, я рассказал ей про Джайпракаша. Она была потрясена! Она не могла в это поверить, потому что она называла его «дядей»; он был практически брат Джавахарлалу. В течение многих лет он был секретарем Джавахарлала, у них были тесные отношения. И Индира выросла у него на глазах; когда она была маленьким ребенком, то называла его дядей.

Я сказал:

– Мне сказал это сам Джугал Кисоре, и я не думаю, что этот старик соврал. На самом деле, каким образом Джайпракаш поддерживает себя? Ведь он не состоит ни в какой партии, у него нет никакой группы поддержки; он отверг политику. Он не зарабатывает ни копейки. Как ему удается оплачивать двух секретарей, стенографа? На какие средства он постоянно летает на самолетах? Деньги должны поступать откуда-то, но очевидного источника у него нет. Мне кажется, что Джугал Кисоре не соврал.

Индира спросила об этом Джайпракаша:

– Это правда, что ты получаешь ежемесячное жалование от корпорации Бирлы?

И это настолько сильно его задело, что он решил, что не будет больше мириться с Индирой. Он охотно согласился стать партнером Морарджи Десаи и сплотил всех врагов Индиры – всегда так случается, что, находясь у власти, ты умудряешься нажить себе врагов. Но ключом был Джайпракаш. Морарджи никого не смог бы собрать – он не был способен, – но Джайпракаш мог.

Ему удалось свергнуть правительство и продемонстрировать свое последнее отречение: несмотря на то что он сверг правительство, он не собирался становиться премьер-министром. Он хотел доказать, что он выше Джавахарлала. Это было его единственным глубочайшим желанием: быть выше Джавахарлала. И он усадил в кресло премьер-министра Морарджи Десаи, просто чтобы заявить истории: «Некто пытался сделать меня премьером, но меня не интересует подобное премьерство, я сам могу создавать собственных премьеров». Все это был эгоизм.

Бывало, я проводил беседы в Патне, и, так как Джайпракаш жил там, его жена приходила посетить мои лекции. Я был в недоумении. Я спросил у своего хозяина:

– Жена приходит, но я никогда не видел Джайпракаша.

Он рассмеялся и сказал:

– Тот же вопрос я задавал Пракашвати, его жене. И вот что она ответила: «Он приходит, но сидит снаружи в машине и оттуда слушает. Ему не хватает мужества зайти вовнутрь и продемонстрировать людям, что он пришел послушать кого-то другого».

Эго так тонко и изворотливо. Политик болен из-за своего эго. И существует два пути: или ему удастся прикрыть свою рану, став президентом или премьер-министром. Он может прикрыть ее, но она продолжает существовать. Ты можешь обмануть весь мир, но разве ты сможешь обмануть себя? Тебе это известно. Рана здесь, ты просто замаскировал ее.

Мне вспомнилась странная история. Это случилось в Праяге, священном месте индусов, где встречаются три реки. Ты знаешь, в Индии вся страна используется как туалет; нет никаких ограничений: где можно справлять нужду, а где нет. Где ты нашел место, там и туалет.

Один брамин ранним утром собирался принять ванну, но перед этим отправился справить большую нужду. Возможно, он спешил или у него были проблемы с кишечником, но он просто забрался на гхат. Гхат – это такой настил, на котором люди оставляют одежду и идут принимать ванну. Это было недопустимо, – никто бы не остановил его, но традицией не допускается испражняться на настил, куда люди складывают свою одежду.

Но у этого человека, должно быть, были какие-то проблемы. Мне это понятно, я не сомневаюсь в его намерениях – я никогда не сомневаюсь ни в чьих намерениях. Он наложил там кучу и, когда уже заканчивал, увидел приближающихся людей. Поэтому он просто прикрыл дерьмо цветами, которые принес для обряда поклонения. Что еще оставалось сделать?

Люди подошли и спросили:

– Что это?

– Шивалинга, – ответил он, – я поклоняюсь.

И он начал совершать обряд поклонения, и так как брамин поклонялся, другие принялись посыпать шивалингу цветами! Кажется, это одно из величайших чудес в Индии – когда бы ни возникала статуя или когда бы ты ни захотел сотворить чудо, существует простейший способ. Люди начали петь мантры, но что сказать про того брамина?.. Он чувствовал себя так плохо. Не только потому что осквернил место, но и потому что соврал. Одна ложь порождает другую, и потом... Что теперь он делал? Он поклонялся этому, и другие поклонялись этому тоже!

Но как можно об этом забыть? Существует ли для этого человека способ забыть, что находится под этими цветами? Политик находится в той же ситуации: всего лишь гной, рана, неполноценность, ощущение никчемности.

Да, он продвигался все выше и выше, и с каждым шагом по этой лестнице появлялась надежда, что следующий шаг исцелит рану. Неполноценность создает амбиции, ведь амбиции означают просто попытку утвердить свое превосходство.

Амбиция не означает ничего, кроме попытки утвердить свое превосходство.

Но к чему прилагать усилия, чтобы утвердить свое превосходство, если ты все еще страдаешь от неполноценности?

В своей жизни я ни разу не участвовал в выборах. Мои дяди, два моих дяди – у меня их было два, и оба участвовали в освободительной борьбе – были посажены в тюрьму. Ни один из них не завершил свое образование, потому что их поймали и заключили под стражу. Один дядя только что приезжал сюда на фестиваль. Его поймали еще во время подготовки к вступительным экзаменам – он участвовал в заговоре по подрыву поезда. Чтобы заминировать мост, они соорудили бомбу – а он изучал химию и приносил из химического кабинета вещества для изготовления бомбы. Его поймали как раз перед тем, как он должен был сдать экзамены, за десять дней до этого. И с его образованием было покончено, спустя три года, когда он вернулся, было слишком поздно начинать все сначала и становиться...

Поэтому он занялся бизнесом. Мой старший дядя приближался уже к выпускным экзаменам, когда его тоже поймали, так как он тоже участвовал в заговоре против правительства. Все мои родственники за исключением отца были политическими. И все они спрашивали меня:

– Почему ты не регистрируешься, не участвуешь в выборах и тратишь даром свою энергию? Если бы ты двинулся в политику, то стал бы президентом страны, премьер-министром.

Я отвечал:

– Вы совершенно забыли, с кем разговариваете. Я не страдаю никаким видом неполноценности, так к чему мне становиться президентом? Почему я должен тратить свое время, становясь президентом страны? Это почти то же самое, как если бы я был здоров, а вы хотели бы прооперировать меня от рака – это странно. Зачем оперировать меня без надобности?

Вы страдаете определенным комплексом неполноценности и проецируете свою неполноценность на меня. Я абсолютно доволен тем, какой я есть. Я полностью благодарен Сущему, где бы я ни находился. Все, что сегодня случается, хорошо. Большего я и не прошу, потому нет способа меня разочаровать.

– Ты говоришь странные вещи. Что за комплекс неполноценности и каким образом этот комплекс связан с политикой?

– Вы не понимаете простой психологии, как не понимают ее и ваши великие политики.

Все верховные мировые политики – больные люди, поэтому им остается только прикрывать свои раны. Да, они могут обмануть других. Когда Джимми Картер улыбается, ты оказываешься обманутым, но разве он может обмануть самого себя? Он знает, что это не более чем гимнастика для губ. Внутри ничего нет, никакой улыбки.

Люди достигают высочайших ступеней лестницы, но после им становится ясно, что вся их жизнь потрачена зря. Они пришли, но куда? Они достигли места, за которое сражались – и борьба была нешуточная, не на жизнь, а на смерть: столько людей было уничтожено, столько использовано как средство, по стольким головам пройдено...

Ты достиг последней ступени лестницы, но чего ты достиг? Ты просто растратил всю свою жизнь. Теперь, чтобы просто это принять, требуется великое мужество. Гораздо легче продолжать улыбаться и поддерживать иллюзию: по крайней мере другие будут верить, что ты величайший. Но ты знаешь, кто ты. Ты в точности тот же, что был и раньше, – возможно, даже хуже, потому что вся эта борьба, все это насилие испортили тебя. Ты потерял всю свою человечность. Ты больше не сущность.

Твоя сущность настолько далеко от тебя; Гурджиев по этому поводу говорил, что не у каждого человека есть душа. Конечно, в буквальном смысле это не так, но он, бывало, говорил: «Не каждый человек обладает душой, ею обладают лишь немногие, кто отрыл собственную сущность». Эти люди обладают ею; остальные просто живут в иллюзии, что она у них есть, так как писания и все религии проповедуют, что люди рождаются с душой.