Текст книги "Правосудие Зельба"
Автор книги: Бернхард Шлинк
Соавторы: Вальтер Попп
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
17
Я понял, что мне нужно было делать
В следующую ночь я тоже почти не спал. Время от времени я ненадолго проваливался в полузабытье, и мне снились казнь Домке и выступление Кортена в суде, мой прыжок в Рейн, из которого мне никак не удавалось вынырнуть, Юдит в халате у дверного косяка со слезами на глазах, широкий, грузный старик Шмальц, спускающийся с постамента памятника в гейдельбергском Бисмарк-гартене и идущий мне навстречу, теннисный матч с Мишке, на котором маленький мальчик в эсэсовском мундире с лицом Кортена подает нам мячи, мой допрос Вайнштейна… И сквозь все это я то и дело слышал смех Кортена, который говорил мне: «Зельб, сердобольный ты наш! Сердобольный ты наш! Сердобольный ты наш!..»
В пять утра я заварил себе ромашки и попытался читать, но никак не мог остановить мысли. Они все неслись по кругу. Как Кортену удалось это сделать? Как я мог быть таким слепым? Что делать дальше? Интересно, мучает ли Кортена страх? Должен ли я кому-нибудь что-нибудь? Есть ли у меня кто-нибудь, кому я мог бы все это рассказать? Нэгельсбах? Тиберг? Юдит? Может, мне обратиться в прессу? Что мне делать со своей собственной виной?
Мысли кружились все быстрее и быстрее. Развив бешеную скорость, они рассыпались веером и сложились в совершенно новую картину. Я знал, что мне нужно было делать.
В девять я позвонил фрау Шлемиль. Кортен в конце недели уехал отдохнуть в свой дом в Бретани, где они с женой каждый год проводят рождественские праздники. Я нашел поздравительную фотооткрытку, которую он прислал мне в прошлом году на Рождество. На ней был запечатлен солидный дом из серого камня с черепичной крышей и красными ставнями, поперечины которых образовывали перевернутую букву «Z». Рядом с домом стояло ветряное колесо на высокой мачте, а за ним простиралось море. Я достал железнодорожное расписание и нашел поезд, прибывающий в Париж на Восточный вокзал в семнадцать часов. Мне надо было поторопиться. Я сменил наполнитель в туалете Турбо, насыпал ему в миску побольше сухого корма и собрал свою дорожную сумку. Потом пошел на вокзал, разменял деньги и купил билет второго класса. В поезде было полно народу. В вагоне прямого беспересадочного сообщения свободных мест уже не осталось, и мне пришлось делать пересадку в Заарбрюкене. Но и после Заарбрюкена вагон был переполнен. Шумные компании солдат, отпущенных на Рождество домой, студенты, запоздалые коммерсанты.
Снег, выпавший за последние недели, растаял, за окнами проносилась грязная, зелено-бурая земля. Небо было серым, лишь изредка за облаками проступал бледный диск солнца. Я думал о том, почему Кортен испугался разоблачений Мишке. С уголовно-правовой точки зрения его можно было обвинить в смерти Домке, преступлении, не подлежащем действию срока давности. И даже если его оправдают за недостатком улик, его общественный статус и миф о его благородстве будут уничтожены.
В Париже на Восточном вокзале имелся пункт проката автомобилей, и я взял себе одну из этих машин среднего класса, которые, независимо от модели, все выглядят одинаково. Оставив машину пока в пункте проката, я вышел в вечерний, лихорадочно пульсирующий город. Перед вокзалом высилась гигантская рождественская ель, которая так же настраивала на рождественский лад, как и Эйфелева башня. Было половина шестого, я проголодался. Большинство ресторанов еще были закрыты. Мне приглянулась одна пивная, в которой круглые сутки царило оживление. Официант провел меня за маленький столик, и я оказался в компании еще пяти посетителей, проголодавшихся в неурочное время. Все ели тушеную капусту со свининой и сосисками, и я заказал то же самое. А еще полбутылки эльзасского рислинга. Через минуту передо мной уже стояла дымящаяся тарелка, бутылка в запотевшем ведерке и корзинка с белым хлебом. Под настроение мне нравится атмосфера пивных, погребков и пабов. Сегодня настроение у меня было не то. Поэтому я быстро расправился со своим ужином. Потом я взял номер в ближайшем отеле и попросил разбудить меня через четыре часа.
Я спал как убитый. Услышав телефонный звонок, я сначала не мог сообразить, где нахожусь. Ставни я не открывал, поэтому шум бульвара в номере был почти не слышен. Я принял душ, почистил зубы, побрился и расплатился за номер. По дороге к Восточному вокзалу я выпил двойной эспрессо. Еще пять чашек я попросил залить мне в термос. «Свит Афтон» у меня кончились. Я опять купил блок «Честерфилда».
До Трефентека я рассчитывал доехать за шесть часов. Однако целый час ушел на то, чтобы выбраться из Парижа и выехать на автостраду Париж – Ренн. Поездка по полупустой дороге была монотонной. Я только теперь обратил внимание, как тепло во Франции. Рождество с клевером – жди снега на Пасху… Время от времени мне попадались пункты уплаты дорожной пошлины, и я каждый раз не знал, то ли мне платить, то ли получать карту. Один раз я заезжал на заправку и удивился ценам на бензин. Огней становилось все меньше. Я задумался, отчего это – из-за позднего времени или из-за малонаселенности местности. Сначала я обрадовался, что в машине есть приемник. Но чисто он ловил только одну станцию, и, в третий раз прослушав песню про ангела, который неслышно проходит по комнате, я выключил его. Иногда покрытие дороги менялось, и шины гудели по-другому – выше или, наоборот, ниже. В три часа, где-то сразу же за Ренном, я чуть не уснул за рулем. Во всяком случае, мне померещились впереди люди, перебегающие автостраду. Я открыл окно, доехал до ближайшей стоянки, выпил весь кофе из термоса и сделал десять приседаний.
Отправившись дальше, я стал вспоминать выступление Кортена в суде. Это была игра с высокими ставками. Его показания должны были не спасти Тиберга и Домке, а только звучать так, как будто их цель – именно спасение обвиняемых; при этом они не должны были навредить самому Кортену. Зёделькнехт чуть не велел арестовать его. Как Кортен чувствовал себя при этом? Спокойно и уверенно, потому что кого угодно мог убедить в своей правоте? Нет, угрызения совести его вряд ли мучили. По моим бывшим коллегам-юристам мне были знакомы оба эти средства преодоления собственного прошлого: цинизм и уверенность в том, что ты всегда был прав и всего лишь выполнял свой долг. Может, и в глазах Кортена вся эта история с Тибергом послужила лишь умножению славы РХЗ?
Когда позади остались дома Каре-Плугера, я увидел в зеркале первые проблески рассвета. Еще семьдесят километров до Трефентека. В Плоневе-Порзе уже были открыты бар и кондитерская. Я съел два круассана с кофе на молоке. Без четверти восемь я стоял на берегу бухты Трефентека. Я въехал на машине прямо на мокрый от волн, твердый песок. Серое море, придавленное серым небом, катило свои волны, которые разбивались справа и слева об отвесный берег залива, обдавая его грязной пеной. Здесь было еще теплее, чем в Париже, несмотря на сильный западный ветер, гнавший облака. Кричащие чайки ловили потоки воздуха, взмывали в небо, едва шевеля крыльями, и камнем падали.
Я отправился на поиски Кортена. Проехав немного назад, я повернул на проселочную дорогу и выехал к северному берегу. Изрезанный бухтами и выступающими в море скалами, он тянулся вдаль насколько хватало взгляда. Впереди я заметил некий силуэт, который мог быть чем угодно, от водонапорной башни до ветряка. Я поставил машину у растрепанного ветром сарая и взял курс на башню.
Прежде чем я увидел Кортена, меня учуяли его таксы. Они издалека помчались мне навстречу и облаяли меня. Потом из какой-то ложбины показался Кортен. Мы были недалеко друг от друга, но нас разделяла бухта, и мы пошли навстречу друг другу по тропе над отвесным берегом.
18
Старые друзья
– Ты плохо выглядишь, дорогой мой Зельб! Пару дней отдыха тебе не повредят. Я не ждал тебя так рано. Давай пройдемся немного. Хельга готовит завтрак к девяти. Она обрадуется твоему приезду. – Кортен взял меня под руку и попытался увлечь за собой. Он был в легком шерстяном пальто и выглядел отдохнувшим.
– Мне все известно! – сказал я и сделал шаг назад.
Кортен испытующе посмотрел на меня. Он мгновенно все понял.
– Да, это, наверное, для тебя непросто, Герд. Это и для меня было непросто, и я был рад, что мне не пришлось отягощать этой виной ничью совесть.
Я молча уставился на него. Он опять подошел ко мне, опять взял меня под руку и повел за собой.
– Ты думаешь, я сделал это тогда ради карьеры? В этой неразберихе последних военных лет было необычайно важно внести ясность в вопрос об ответственности, принять однозначные решения. У нашей исследовательской группы не было будущего. Мне тогда было очень жаль, что Домке по своей собственной вине оказался вне игры. Но не он один – многие тогда сложили головы, причем более талантливые и толковые, чем он. И у Мишке тоже был выбор, а он предпочел искать приключения на свою голову. – Кортен остановился, схватил меня за плечи. – Пойми же ты, Герд! Я нужен был заводу таким, каким стал за эти тяжелые годы. Я всегда с большим уважением относился к старику Шмальцу, который при всей свой простоте понимал всю глубину и сложность этой проблемы.
– Ты сошел с ума! Ты убил двух человек и говоришь об этом, как… как…
– Ах, все это громкие слова! Я убил? А может, судья или палач? А может, старик Шмальц? А кто вел дознание против Тиберга и Домке? Кто заманил Мишке в мышеловку и захлопнул ее? Мы все повязаны, все! И надо это понять, принять и выполнять свой долг.
Я вырвал свою руку.
– Повязаны? Может, мы все и повязаны, но за ниточки дергал ты! Ты! – прокричал я ему в его спокойное лицо.
Он тоже остановился.
– Это же мальчишество – это все он! нет, это все он! Да мы и мальчишками не верили в это, мы точно знали, что все виноваты, когда доводили до белого каления учителя, кого-то дразнили или дурили команду противника во время игры. – Он говорил сосредоточенно, терпеливо, назидательно, и в голове у меня все путалось и мутилось. Да, вот так же и мое чувство вины ускользало от меня год за годом.
– Но если тебе так хочется – пожалуйста: это сделал я. Если тебе это нужно – я не боюсь в этом признаться. Ты даже представить себе не можешь, что было бы, если бы Мишке обратился к прессе. Снять старого шефа, посадить на его место нового, и все пойдет как по маслу – если бы это было так просто! Я не буду тебе рассказывать о резонансе, который вызвала бы его история в США, в Англии и Франции, о конкурентной борьбе, в которой все участники любыми средствами бьются за каждый сантиметр, о потерянных рабочих местах, о том, что сегодня означает безработица… РХЗ – это огромный тяжелый корабль, который, несмотря на свою тяжеловесность, со страшной скоростью несется сквозь дрейфующие льды, и если капитан уйдет с мостика, бросив руль, он налетит на айсберг и мгновенно пойдет ко дну. Поэтому я не боюсь в этом признаться.
– В убийстве?
– По-твоему, я должен был его купить? Слишком большой риск. Только не говори мне, что ради сохранения человеческой жизни любой риск оправдан! Это ерунда. Вспомни о пешеходах, гибнущих под колесами, о несчастных случаях на производстве, о полицейских, открывающих огонь на поражение. Вспомни о борьбе с терроризмом, в ходе которой полиция по ошибке или неосторожности уложила, наверное, больше людей, чем сами террористы. И что – по-твоему, надо прекратить эту борьбу?
– А Домке?
У меня внутри разверзлась пустота. Я словно со стороны видел, как мы стоим и говорим. Сцена из немого кино: высокий берег под серыми облаками, брызги грязной пены, взлетающие ввысь, узкая тропа над обрывом, а за ней поля, двое пожилых мужчин о чем-то взволнованно спорят, яростно жестикулируют, губы шевелятся, но сцена остается немой. Мне захотелось очутиться где-нибудь далеко-далеко от этого места.
– Домке? Я, собственно, вовсе не обязан больше ничего говорить по этому поводу. Забвение того отрезка времени между тридцать третьим и сорок пятым годами – фундамент, на котором построено наше государство. Ну, немного театра с громкими процессами и приговорами было – и, наверное, все еще остается – печальной необходимостью. Но в сорок пятом году никто не устроил «Ночи длинных ножей», [150]150
Имеется в виду расправа Гитлера над штурмовиками СА 30 июня 1934 г. Поводом для этой акции (кодовое название – «Операция Колибри») послужила нелояльность штурмовиков во главе с Эрнстом Рёмом и подозрение в подготовке путча.
[Закрыть] а это была бы единственная возможность заставить кое-кого заплатить по счетам. Потом фундамент опечатали. Ты недоволен? Ну хорошо, Домке был ненадежен и непредсказуем. Возможно, талантливый химик, но во всем остальном – дилетант, который на фронте не прожил бы и двух дней.
Мы шли дальше. Ему больше не надо было брать меня под руку: я шел рядом, стараясь не отставать.
– Фердинанд, это судьба может себе позволить так рассуждать, но не ты. Пароходы, идущие сквозь льды, нерушимые фундаменты, хитросплетения, в которых мы всего лишь куклы на ниточках, – что бы ты мне там ни рассказывал о законах жизни, фактом остается то, что ты, Фердинанд Кортен, ты один…
– Какая судьба? – Он вдруг разозлился. – Наша судьба – это мы! И я ничего не сваливаю ни на какие законы жизни. Это ты – человек, который так и не научился либо идти до конца, либо не идти вообще! Загнать в угол Домке или Мишке – это пожалуйста! А когда потом происходит то, что и должно произойти, ты начинаешь свои игры в щепетильность и, конечно же, ничего не видел, ничего не знаешь, и тебя там вообще не было. Черт побери, Герд, когда же ты наконец повзрослеешь?
Тропа сузилась, и я шел за ним, слева – море, справа стена, а за ней – поля.
– Зачем ты приехал? – Он обернулся. – Чтобы посмотреть, не убью ли я и тебя? Столкнув вниз? – Под нами в пятидесятиметровой пропасти пенилось море. Он рассмеялся, как будто это была шутка.
– Я пришел, чтобы убить тебя. – Он прочел это в моих глазах еще до того, как я успел открыть рот.
– А их тем самым оживить? – с издевкой произнес он. – Преступник решил поиграть в судью, а? Тебя, невинную овечку, цинично использовали? Да кем бы ты был без меня? Что бы ты до сорок пятого года делал без моей сестры и моих родителей, а потом – без моей помощи? Прыгай сам в пропасть, если тебе все это терпеть невмоготу!
Его голос сорвался. Я, не отрываясь, смотрел на него. Потом на его лице появилась ухмылка, которая была знакома мне до боли и так нравилась мне с детства. Сколько раз эта ухмылка служила мне сигналом к участию в каких-нибудь проказах или спасательным кругом в каких-нибудь трудных ситуациях – проникновенная, подкупающая, надменная…
– Герд, какого черта! Мы же с тобой старые друзья! Брось, пошли завтракать. Я уже чую запах кофе. – Он свистнул собакам.
– Нет, Фердинанд.
Я толкнул его в грудь обеими руками. Он еще успел посмотреть на меня с выражением безграничного удивления и, взмахнув руками, полетел в пропасть в своем развевающемся пальто. Я не слышал крика. Он ударился о скалу, и через мгновение его подхватило море.
19
Бандероль из Рио-де-Жанейро
Собаки проводили меня до самой машины, а потом еще бежали рядом, весело тявкая, пока я не повернул с проселочной дороги на шоссе. Меня всего трясло, и в то же время во мне ширилось давно забытое чувство: ощущение невероятной легкости. На шоссе мне попался навстречу трактор. Водитель пристально посмотрел на меня. Может, он видел со своей верхотуры, как я столкнул Кортена в пропасть? Я ведь даже не подумал о возможных свидетелях. Я оглянулся назад – другой трактор бороздил поле; двое детей ехали куда-то на велосипедах. Я поехал на запад. В Пуэн-дю-Ра я подумал, не остаться ли мне здесь и встретить Рождество в полном одиночестве, на чужбине. Но мне не попался ни один отель, а скалистое побережье выглядело точно так же, как в Трефентеке. И я поехал домой. Перед Кемпером я наскочил на полицейскую проверку. Сколько я ни убеждал себя в том, что она никак не может быть связана с поисками убийцы Кортена, страх не отпускал меня все время, пока я стоял в длинной очереди машин. Только когда полицейский махнул мне рукой, чтобы я проезжал, я облегченно вздохнул.
В Париже я успел на одиннадцатичасовой поезд. Он был пуст, и мне без проблем удалось получить место в купе спального вагона. В первый день Рождества, в восемь часов утра, я был уже дома. Обиженный Турбо встретил меня прохладно. Фрау Вайланд положила мою почту на письменный стол. Среди поздравительных посланий от разных фирм и учреждений была открытка от Кортена с приглашением провести Новый год с ним и Хельгой в Бретани и бандероль от Бригиты из Рио-де-Жанейро с каким-то индейским облачением. Я надел его вместо ночной рубашки и лег в постель. В половине двенадцатого зазвонил телефон.
– С Рождеством тебя, Герд! Где ты пропадаешь?
– Бригита?.. С Рождеством! – Ее звонок меня обрадовал, но я был так измотан и пуст, что даже говорил с трудом.
– Старый ворчун! Ты что, не рад? Я вернулась.
Я взял себя в руки.
– Что ты говоришь! Здорово… Давно?
– Вчера утром. И все это время пытаюсь до тебя дозвониться. Где ты пропадал? – В ее голосе слышался упрек.
– Я не хотел быть здесь в сочельник. Решил куда-нибудь уехать, чтобы не сидеть в четырех стенах.
– Ты не хочешь с нами пообедать? У нас будет огузок. Он уже стоит на огне.
– Хочу… А кто еще будет?
– Я привезла Ману. Герд… я так рада, что увижу тебя! – Она чмокнула меня через трубку.
– Я тоже, – сказал я и ответил тем же.
Потом я долго лежал в постели, медленно возвращаясь в настоящее. В свой привычный мир, в котором судьба не гоняет сквозь дрейфующие льды никакие корабли и не заставляет плясать никаких марионеток, в котором не закладывают и не опечатывают никаких фундаментов и не творят историю.
Рядом с кроватью лежал рождественский выпуск «Зюддойче цайтунг». В нем приводилась статистика аварий в химической промышленности, связанных с высокотоксичными веществами, за прошедший год. Я отложил газету в сторону.
Мир не стал лучше после смерти Кортена. Чего я добился? Преодолел свое прошлое? Покончил с ним?
На обед я опоздал.
20
Ах, вот, оказывается, где собака зарыта!
В первый день рождественских праздников в новостях не было сообщения о смерти Кортена, на следующий день тоже. Время от времени мне становилось страшно. Когда раздавался звонок в дверь, я испуганно вздрагивал и ждал, что сейчас в квартиру ворвется полиция. Блаженствуя в объятиях Бригиты, я временами с тоской спрашивал себя, не последняя ли это наша ночь. Несколько раз я представлял себе сцену своей явки с повинной в кабинете Херцога. Или, может, лучше дать признательные показания Нэгельсбаху?
Но чаще я был исполнен фаталистического спокойствия и наслаждался всеми радостями жизни в эти предновогодние дни, включая и кофепитие со сливовым пирогом у Шмальца-младшего. Маленький Мануэль мне понравился. Он отважно пытался говорить по-немецки, без ревности воспринял мое утреннее присутствие в ванной и не терял надежды увидеть снег. Сначала мы проводили наши культурные мероприятия втроем – побывали в Долине сказок на Кёнигштуле [151]151
Кёнигштуле– гора в Гейдельберге. Долина сказок– парк для детей с многочисленными павильонами, иллюстрирующими разные сказки.
[Закрыть] и в планетарии. Потом мы стали гулять с ним вдвоем. Он оказался таким же страстным любителем кино, как и я. Когда мы с ним вышли из кинотеатра после просмотра фильма «Свидетель», [152]152
Художественный фильм в жанре триллера (1985, реж. Питер Уир).
[Закрыть] у нас обоих были мокрые от слез глаза. Во «Всплеске» [153]153
Фантастический художественный фильм (1984, реж. Рон Ховард).
[Закрыть] он не понял, почему русалка любит этого типа, хотя тот так дурно с ней обошелся. Я не стал объяснять ему, что так всегда и бывает. В «Розенгартене» он сразу раскусил нашу с Джованни игру и тоже включился в нее. После этого его уже было не заставить нормально произнести ни одного немецкого предложения. По дороге домой после катания на коньках он взял меня за руку и сказал:
– Ты всегда у нас, когда я приезжать еще раз?
Бригита с Хуаном решили, что Мануэль следующей осенью пойдет в мангеймскую гимназию. Может, я следующей осенью уже буду сидеть в тюрьме? А если нет – будем ли мы с Бригитой вместе?
– Пока не знаю, Мануэль. Во всяком случае, в кино мы будем ходить вместе.
Дни проходили, а Кортен все не становился героем газетных публикаций – ни в роли погибшего, ни в роли пропавшего без вести. Бывали моменты, когда мне хотелось, чтобы эта история обрела какой-нибудь конец. Но потом я опять благодарил судьбу за подаренное мне время. На третий день я позвонил Филиппу. Он стал сетовать на то, что в этом году до сих пор еще не видел моей елки.
– И где ты вообще был в последние дни?
Тут мне и пришла в голову мысль о новогодней вечеринке.
– Я собираюсь кое-что отпраздновать. Приходи ко мне тридцать первого, я устраиваю у себя праздник.
– Привести тебе что-нибудь этакое, тайваньское?
– Спасибо, не надо. Бригита вернулась.
– Ах, вот, оказывается, где собака зарыта! Но для себя-то я могу кого-нибудь привести на твой праздник?
Бригита, которая слышала мой телефонный разговор с Филиппом, спросила:
– Праздник? Что за праздник?
– Отпразднуем Новый год с твоими и моими друзьями. Кого бы ты хотела пригласить?
В субботу после обеда я зашел к Юдит. Она собирала чемоданы, чтобы завтра отправиться в Локарно. Тиберг хотел на новогоднем приеме в Асконе ввести ее в тессинское общество.
– Герд, я рада тебя видеть, но я сейчас в жутком цейтноте. У тебя что-нибудь важное или это может подождать до конца января? – Она указала рукой на открытые и упакованные чемоданы, две большие картонные коробки и разбросанную по всей комнате одежду. Я узнал блузку, в которой она была, когда вела меня из приемной Кортена в кабинет Фирнера. Одной пуговицы на ней по-прежнему не хватало.
– Теперь я могу тебе наконец рассказать всю правду о смерти Мишке.
Она села на чемодан и прикурила сигарету.
– Да?
Она выслушала меня не перебивая. Когда я закончил, она спросила:
– И что теперь будет с Кортеном?
Я опасался этого вопроса и долго думал, не лучше ли дождаться официальных известий о смерти Кортена, прежде чем пойти к Юдит. Но нельзя же было ставить свои действия в зависимость от убийства Кортена, а без него у меня не было оснований скрывать, чем кончилось расследование.
– Я попробую припереть Кортена фактами. Он в начале января возвращается из Бретани.
– Ах, Герд, неужели ты надеешься, что он испугается твоих фактов и тут же во всем признается?
Я не ответил. Мне не хотелось дискуссии о дальнейшей участи Кортена.
Юдит достала из пачки еще одну сигарету и вертела ее между пальцами. У нее был расстроенный и подавленный вид, словно она ужасно устала от этой затянувшейся истории, связанной с гибелью Мишке, вся изнервничалась и мечтала о том, чтобы все это наконец осталось позади.
– Я поговорю с Тибергом. Ты ничего не имеешь против?
Ночью мне снилось, что меня допрашивает Херцог:
– Почему вы сразу не пришли в полицию?
– А что могла сделать полиция?
– О, у нас сегодня имеется много очень эффективных средств. Идемте, я покажу вам их.
Мы пошли по длинным коридорам, по бесконечным лестницам и наконец пришли в помещение наподобие тех, что я видел в средневековых замках – со щипцами, масками, цепями, плетьми, ремнями и иглами. В камине пылал адский огонь. Херцог показал на дыбу-ложе.
– Вот здесь мы бы уж как-нибудь заставили Кортена говорить. Почему же вы не доверились нам? Теперь вам придется самому ложиться на эту штуковину.
Я не стал сопротивляться, и меня привязали к дыбе. Когда я почувствовал, что не могу пошевелиться, меня охватил панический страх. Похоже, я закричал, прежде чем проснулся. Бригита включила ночник и с тревогой склонилась надо мной:
– Все хорошо, Герд, все в порядке. Никто тебе ничего не сделает.
Я выпутался из простыни, которая меня сковывала.
– Черт, ну и сон!..
– Расскажи, что тебе приснилось, и тебе станет легче.
Но я не захотел рассказывать, и она надулась.
– Я ведь вижу, Герд, с тобой все эти дни что-то происходит. Иногда ты как будто улетаешь куда-то.
Я ласково прижался к ней.
– Это пройдет, Бригита. К тебе это не имеет никакого отношения. Потерпи немного, раз уж связалась со стариком.
Только в Новый год в прессе появились сообщения о смерти Кортена. Отдыхая в своем французском имении в Бретани, в сочельник, во время утренней прогулки по отвесному берегу моря, он сорвался с утеса и разбился о скалы. Материалы, собранные редакциями газет, радио и телевидения к семидесятилетнему юбилею Кортена, теперь были включены в некрологи и восхваления. С Кортеном закончилась целая эпоха – эпоха великих людей послевоенного возрождения Германии. Похороны состоятся в начале января, в траурных церемониях примут участие федеральный президент, федеральный канцлер и федеральный министр экономики, а также кабинет министров земли Рейнланд-Пфальц в полном составе. Более полезного события для карьеры его сына и не придумаешь. Мне как шурину тоже пришлют приглашение, но не пойду. И выражать соболезнования его жене Хельге я тоже не стану.
Я не завидовал его славе. И не простил его. Убийца не обязан прощать свою жертву.
