Текст книги "Правосудие Зельба"
Автор книги: Бернхард Шлинк
Соавторы: Вальтер Попп
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
12
Сардины из Локарно
За завтраком Юдит спросила меня, что я думаю по поводу предложения Тиберга.
– Он мне очень даже понравился… – начал я.
– Еще бы! Это был незабываемый аттракцион! Прокурор и его жертва дружно исполняют камерную музыку! Я просто ушам своим не поверила. Неудивительно, что он тебе понравился, мне он тоже понравился. Но что ты скажешь о его предложении?
– Соглашайся, Юдит. По-моему, более выгодного предложения для тебя и не придумаешь.
– А то, что я ему нравлюсь как женщина, – это не осложнит дело?
– Это тебе светит на любой другой работе, и ты уже научилась решать эту проблему. А Тиберг – джентльмен и не станет совать тебе руку под юбку, диктуя свои мемуары.
– А что я буду делать, когда он закончит свои мемуары?
– Сейчас я вернусь и отвечу на твой вопрос.
Я встал и пошел к шведскому столу за ржаным хлебцем и медом. «Смотри-ка, – подумал я, – похоже, она задумалась о семейном очаге…» Вернувшись к столу, я сказал:
– Он уж тебя как-нибудь пристроит. Об этом можешь не беспокоиться.
– Хорошо, пойду на озеро, погуляю и подумаю. Увидимся за обедом?
Я уже знал, что будет дальше. Она примет предложение, позвонит в четыре часа Тибергу и будет до вечера обсуждать с ним детали. Я решил отправиться на поиски «летней резиденции на старость», оставил Юдит записку с пожеланиями удачных переговоров, доехал вдоль озера до Бриссаго, переправился на пароме на остров Изола-Белла и там пообедал. Потом направился в горы и, сделав большой крюк, у Асконы снова выехал к озеру. «Летних резиденций» вокруг было хоть отбавляй. Но сокращать продолжительность своей жизни настолько, чтобы полученной назад страховки хватило на покупку домика в Швейцарии, мне не хотелось. Может, Тиберг пригласит меня как-нибудь погостить у него?
Я вернулся в Локарно, когда уже стемнело, и побродил по городу, украшенному к Рождеству, заодно поглядывая по сторонам в поисках сардин для моей рождественской елки. В одном магазине деликатесов я нашел португальские сардины с датой выпуска на банке. Я купил две банки, одну красно-зеленую, с датой «1983», другую белую, с золотой надписью и датой «1984».
В отеле портье сообщил мне, что звонил Тиберг и предлагал прислать за мной машину. Вместо того чтобы звонить ему и принимать приглашение, я пошел в сауну отеля, провел там три приятнейших часа и лег в постель. Перед тем как уснуть, я написал Тибергу коротенькое письмо и поблагодарил его за любезность.
В половине двенадцатого в дверь постучала Юдит. Я открыл ей. Она похвалила мою ночную рубашку, и мы договорились выехать в восемь часов.
– Ну как, ты довольна своим решением? – спросил я.
– Да. Работа над мемуарами займет два года, и у Тиберга уже есть кое-какие соображения по поводу моей дальнейшей занятости.
– Чудесно. Ну, тогда спокойной ночи.
Я забыл открыть окно и проснулся от кошмарного сна: я спал с Юдит, со своей дочерью, которой у меня никогда не было. На ней была нелепая красная, совершенно неприличная юбчонка. Когда я открыл для нас с ней банку сардин, оттуда вылез Тиберг и стал расти на глазах, пока не заполнил собой всю комнату. Мне стал тесно, и я проснулся.
Заснуть я больше не смог, поэтому очень обрадовался, когда пришло время идти на завтрак, а еще больше – когда мы наконец выехали. За Готтардом снова началась зима, и до Мангейма мы добирались целых семь часов. Во вторник я собирался навестить Менке, лежавшего в больнице после повторной операции, но на это у меня уже просто не осталось сил. Я предложил Юдит отметить ее новую должность шампанским. Она отказалась: у нее болела голова.
Так что пить шампанское, закусывая сардинами, мне пришлось в одиночестве.
13
Разве вы не видите, как Сергей страдает?
Сергей Менке лежал в клинике Остштадт в двухместной палате с окнами в сад. Вторая кровать стояла свободной. Его нога была подвешена с помощью некоего устройства, похожего на систему подъемных блоков, и удерживалась под нужным углом посредством металлической рамки и нескольких винтов. Последние три месяца, если не считать нескольких коротких перерывов, он провел в больнице, и вид у него был соответствующий. И все же мне сразу бросилось в глаза, что он красивый мужчина. Белокурые волосы, удлиненное английское лицо, сильный подбородок, темные глаза и обидчиво-высокомерное выражение. Правда, в его голосе было что-то плаксивое – может быть, из-за месяцев, проведенных на больничной койке.
– Не проще ли было сразу прийти ко мне, а не пугать расспросами всех моих знакомых, друзей и коллег?
Вот, значит, какой он, Сергей Менке, – нытик и брюзга.
– И что бы вы мне сказали?
– Что ваши подозрения высосаны из пальца, плод воспаленной фантазии! Вы можете представить себе, что вы сами себе калечите ногу таким зверским способом?
– Ах, господин Менке… – Я придвинул стул к его кровати. – Существует столько всего, чего я сам никогда бы не сделал! Я бы, например, не смог сам себе порезать палец, чтобы больше не мыть грязную посуду. И что бы я сделал, будучи бесперспективным танцовщиком, чтобы получить миллион, я тоже не знаю…
– Эта дурацкая история из бойскаутских времен! Вы-то откуда ее знаете?
– Результат моих расспросов, которыми я пугал ваших знакомых, друзей и коллег. Так как же все было на самом деле с вашим пальцем?
– Это была самая обыкновенная травма! Я чистил селедку перочинным ножом. Да-да, я знаю, что вы хотите сказать… Эту историю я рассказывал совсем иначе. Но только потому, что это забавная история, а в моей юности было не так уж много интересных историй. А что касается моей бесперспективности как танцовщика… Знаете, вы тоже не производите впечатления особой перспективности, но вы же не будете из-за этого калечить себе руки или ноги!
– Скажите, господин Менке, на какие средства вы собирались открывать школу танцев, о которой вы так часто говорили?
– Мне обещал помочь Фредерик. Я имею в виду – фриц Кирхенберг. У него куча денег. Если бы я захотел обмануть страховую компанию, то придумал бы что-нибудь поумнее.
– Дверца автомобиля – не такая уж глупая идея. А что, интересно, было бы еще умнее?
– У меня нет желания обсуждать с вами подобные вещи. Тем более что я сказал: « Если быя захотел обмануть страховую компанию»…
– Вы согласились бы подвергнуться психиатрическому освидетельствованию? Это существенно облегчило бы страховой компании принятие решения.
– И не подумаю! Еще чего не хватало – чтобы меня выставляли сумасшедшим! Если они немедленно не заплатят, я пойду к адвокату.
– Если дело дойдет до судебного разбирательства, вам будет не обойтись без этой процедуры.
– Это мы еще посмотрим!
Вошла медицинская сестра с разноцветными таблетками в маленькой чашечке.
– Вот эти две красные – сейчас, желтую – перед едой, голубую – после. Ну, как мы себя сегодня чувствуем?
У Сергея в глазах блеснули слезы.
– Я больше не могу, Катрин! Постоянные боли, с танцами навсегда покончено, а теперь еще этот господин из страховой компании пытается выставить меня мошенником!..
Сестра Катрин положила ему руку на лоб и сердито посмотрела на меня:
– Разве вы не видите, как Сергей страдает? У вас есть совесть? Оставьте его наконец в покое. Вечная история с этими страховыми компаниями – сначала они сдерут с тебя три шкуры, а потом морочат голову, потому что не хотят платить.
Мне вряд ли удалось бы сделать эту беседу еще более увлекательной, и я поспешил ретироваться. За обедом я набросал тезисы своего отчета для Объединения гейдельбергских страховых компаний.
Я так и не сделал окончательного выбора между двумя версиями – целенаправленным членовредительством и несчастным случаем. Я мог только суммировать факты, говорившие в пользу одной и в пользу другой версии. Если страховая компания не хочет платить, то в суде у нее будет неплохая позиция.
Когда я переходил улицу, какая-то машина обдала меня с ног до головы снежной кашей. В свою контору я пришел уже в дурном настроении; работа над отчетом окончательно его испортила. Вечером я с грехом пополам надиктовал две кассеты и отнес их на Таттерзальштрассе, чтобы распечатать. По дороге домой я вспомнил, что хотел еще спросить фрау Менке о способах удаления зубов маленького Зигфрида. Но мне на это уже было наплевать с высокой горы.
14
Матфей 6, 26 [139]139
Прим. верст.: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?»
[Закрыть]
Провожающих Вилли в последний путь на главном кладбище в Людвигсхафене было не много: Эберхард, Филипп, заместитель декана факультета естествознания Гейдельбергского университета, приходящая уборщица покойного и я. Заместитель декана приготовил речь, но ввиду малочисленности публики произносил ее без удовольствия. Мы узнали, что Вилли пользовался международным авторитетом в области изучения сычей. И был предан своему делу телом и душой. Во время войны – тогда он был приват-доцентом в Гамбурге – он спас из горящего вольера в зоопарке Хагенбек целую семью совершено обезумевших от страха сычей. Пастор привел слова из Евангелия от Матфея, глава шестая, стих двадцать шестой, – о птицах небесных. Под голубыми небесами, по скрипучему снегу мы направились от часовни к могиле. Первыми за гробом шли мы с Филиппом.
– Надо будет тебе как-нибудь показать фотографию! – шепнул он мне. – Я наводил у себя порядок и случайно на нее наткнулся. Вилли и спасенные сычи – с обгоревшими волосами и перьями. Шесть пар ошалевших, но счастливых глаз… Я чуть не прослезился от умиления.
Потом мы стояли вокруг глубокой ямы. Все было как в детской считалке. По возрасту следующий на очереди Эберхард, потом я. Когда умирает кто-нибудь их тех, кто мне дорог, я давно уже больше не думаю: «Ах, если бы я побольше делал то-то и почаще говорил то-то…» А когда умирает мой ровесник, у меня такое чувство, как будто он просто немного опередил меня, чуть раньше меня вошел в какую-то дверь – не знаю в какую. Пастор начал читать «Отче наш», и мы нестройным хором вторили ему. Даже Филипп, самый закоренелый из всех известных мне атеистов, тоже громко произносил слова молитвы вместе со всеми. Потом все бросили в могилу по горсти земли, и пастор попрощался с каждым из нас за руку. Молодой паренек, но убежденный и убедительный. Филиппу сразу же надо было назад в клинику.
– Приходите вечером ко мне, на поминки.
Накануне я купил в городе еще двенадцать баночек сардин для своей рождественской елки и выложил их содержимое в маринад эскабече. [140]140
Прим. верст.: Escabeche – острый или сладкий морковно-томатный испанский маринад.
[Закрыть] К ним я подам белый хлеб и риоху. [141]141
Риоха– испанское вино.
Прим. верст.: Rioja – сорт испанкого вина.
[Закрыть] Мы договорились на восемь часов.
Филипп тут же умчался, Эберхард принялся обмениваться любезностями с заместителем декана, а пастор бережно повел под руку трогательно всхлипывающую уборщицу к выходу. Мне спешить было некуда, и я медленно побрел по дорожкам кладбища. Если бы Клара была похоронена здесь, я бы мог сейчас навестить ее и поговорить с ней.
– Господин Зельб!
Я обернулся и увидел фрау Шмальц с тяпкой и лейкой в руках.
– Я иду на нашу фамильную могилу, там сейчас захоронена и урна Генриха. У нас теперь красивая могилка. Хотите посмотреть?
Она робко смотрела на меня, подняв ко мне свое узенькое, смятое горем личико. На ней были старомодное черное зимнее пальто, черные ботинки на кнопках и черная меховая шапка, из-под которой выглядывали седые, стянутые в узел волосы, а ее сумочка из искусственной кожи вызывала душераздирающую жалость. Есть женщины моего поколения, при виде которых я готов поверить во все, что пишут пророчицы женского движения, хотя никогда не читал их писаний.
– Вы все еще живете на старой территории? – спросил я ее по дороге к могиле.
– Нет, оттуда мне пришлось съехать. Там же все снесли. Заводское начальство поселило меня в Пфингствайде! [142]142
Пфингствайд– район Людвигсхафена.
[Закрыть] Квартира, правда, хорошая, современная, но знаете, это так тяжело – после стольких лет… Мне теперь нужен целый час, чтобы добраться до могилки моего Генриха. Потом за мной, слава богу, заедет сын на машине.
Мы остановились перед могилой. Она вся была занесена снегом. Лента давно сгнившего венка от РХЗ, привязанная к палочке, трепетала на ветру рядом с памятником, напоминая флаг. Вдова Шмальц поставила лейку и опустила руку с тяпкой.
– Столько снега… Значит, я сегодня ничего здесь не смогу сделать.
Мы стояли и думали о старике Шмальце.
– И Рихардле я теперь почти не вижу. Я же теперь далеко живу. Вот как по-вашему, это справедливо, что завод… Ах, с тех пор как не стало Генриха, мне в голову лезут всякие мысли… Он-то мне не позволял ворчать, всегда оправдывал свой завод.
– А когда вы узнали, что вам придется освободить заводскую квартиру?
– Еще полгода назад. Они нам тогда прислали письмо. А потом все так быстро произошло.
– А разве Кортен не говорил с вашим мужем лично за месяц до вашего выселения? Чтобы как-то утешить и ободрить вас?
– Нет. Генрих мне ничего говорил. У него с генеральным были особые отношения. Еще с войны, когда он был в СС и его откомандировали на завод. С тех пор так оно и было, как они говорили на похоронах, – завод стал его жизнью. Выгоды ему от этого было немного, но мне и заикнуться об этом нельзя было. Не важно, офицер СС или офицер заводской охраны, – борьба продолжается, говорил он.
– А что стало с его мастерской?
– Он устраивал ее с такой любовью. Он очень любил машины. Когда ангар сносили, все куда-то быстро подевалось. Сын даже не успел ничего взять. По-моему, они все отправили на металлолом. Это, я считаю, тоже не по-людски… О боже!.. – Она прикусила губу и сделала такое лицо, как будто совершила кощунство. – Извините, я не хотела говорить ничего плохого про завод. – Она примирительно взяла меня за локоть и, не убирая руки, несколько секунд молча смотрела на могилу. – Но может, Генрих под конец и сам уже понял, что все это не по-людски… – продолжила она задумчиво. – Когда он умирал, он что-то хотел сказать генеральному о гараже и о машинах. Я не разобрала его слов.
– Вы позволите старику один вопрос, фрау Шмальц? Вы были счастливы с вашим мужем?
Она взяла лейку и тяпку.
– Это сегодня задают такие вопросы. А я никогда не думала об этом. Он был мой муж, вот и все.
Мы пошли на стоянку. Туда как раз только что приехал Шмальц-младший. Он обрадовался, увидев меня.
– Господин доктор! Встретили маму у могилы папы…
Я рассказал о похоронах друга.
– Мои соболезнования. Это больно, когда теряешь друзей. Мне это знакомо. Я часто вспоминаю вас с благодарностью. Вы ведь спасли нашего Рихарда. И когда-нибудь все же хотелось бы выпить с вами чашку кофе. И моя жена была бы рада. Мама тоже может присоединиться к нам. Какие у вас будут пожелания насчет пирогов?
– Больше всего я люблю сливовый тертый пирог. [143]143
Прим. верст.: Песочное печенье с начинкой из варенья.
[Закрыть]
– О, сливовый тертый пирог! Нет ничего проще – в этом деле моей жене нет равных. Так как насчет чашки кофе как-нибудь во время рождественских праздников?
Я согласился. Мы договорились созвониться и уточнить день.
Вечер с Филиппом и Эберхардом был исполнен печального веселья. Мы вспоминали нашу последнюю встречу за доппелькопфом. Мы тогда еще острили по поводу дальнейшей судьбы нашего общества любителей доппелькопфа в случае смерти одного из нас.
– Нет, давайте не будем искать четвертого. С сегодняшнего дня мы играем в скат.
– А потом в шахматы. А последний будет дважды в год встречаться с самим собой и устраивать вечер солитера, [144]144
Солитер– карточная игра-пасьянс.
Прим. верст.: le solitaire (фр.) – одинокий.
[Закрыть] – сказал Филипп.
– Да, тебе хорошо смеяться, ты самый молодой.
– Какой там смех! Играть в солитер – да я лучше сразу умру, на всякий случай.
15
And the race is on
С тех пор как я переехал из Берлина в Гейдельберг, я всегда покупаю себе елку возле Тифбурга в Хандшусхайме. [145]145
Хандшусхайм– район Гейдельберга; Тифбург– средневековый замок.
[Закрыть] Правда, они там давно уже ничем не отличаются от других елок, но мне нравится эта маленькая площадь перед руинами древнего замка. Раньше вокруг площади ездил трамвай, скрежеща колесами на поворотах. Здесь была конечная остановка, и мы с Клархен часто поднимались отсюда на Хайлигенберг. Сегодня Хандшусхайм стал модным местом: здесь тусуются все, кто относит себя к гейдельбергскому культурно-интеллектуальному бомонду. Не за горами тот день, когда аутентичными будут только агломерации вроде Мэркише Фиртель. [146]146
Мэркише Фиртель– район Берлина, состоящий преимущественно из высотных жилых домов.
[Закрыть]
Особенно мне нравятся белые пихты. Но к моим консервным банкам, как мне показалось, больше подходила пихта Дугласа. Я нашел красивое, стройное, высокое и пушистое деревце. Опустив спинку правого переднего сиденья назад и сложив заднее сиденье, я просунул елку спереди по диагонали в салон.
У меня был с собой маленький список рождественских покупок. Машину я оставил в паркинге у Штадтхалле. На Хауптштрассе царил предпраздничный хаос. Я пробился к ювелиру Вельшу и купил серьги для Бабс. Жаль, что мне все никак не удается выпить с Вельшем хотя бы по кружке пива. У нас с ним совершенно одинаковый вкус. Для Рёзхен и Георга я в муках выбрал в одном из этих вездесущих бутиков одноразовые часы, такие, которые у современной, «постмодерновой» молодежи считаются «модерновыми» – кварцевый механизм с интегрированным циферблатом, запаянный в прозрачный пластик. На этом мои силы кончились. В кафе «Шафхойтле» я встретил Томаса с женой и тремя пубертирующими дочерьми.
– Мне казалось, что сотрудник заводской охраны должен дарить заводу сыновей?
– В сфере безопасности сегодня есть чем заняться и женщинам. По предварительным прогнозам, около тридцати процентов учащихся нового набора в нашей школе составят женщины. Между прочим, Министерство культуры поддерживает нашу инициативу как пилотный проект, и поэтому мы решили открыть еще одно отделение: внутренняя безопасность. Кстати, позвольте представиться – будущий декан. Первого января я увольняюсь с РХЗ.
Я поздравил его превосходительство [147]147
Официальное обращение к декану.
[Закрыть] с новой почетной должностью, новым статусом и титулом.
– Что же теперь будет делать Данкельман – без вас?
– Да, последние годы перед пенсией ему будет непросто. Но я хочу, чтобы новое отделение оказывало не только учебно-образовательные, но и консультационные услуги. И Данкельман сможет у нас эти услуги покупать. Господин Зельб, вы не забыли, что обещали прислать мне свой Curriculum Vitae?
Томас явно уже мысленно распрощался с РХЗ и быстро вживался в свою новую роль. Он пригласил меня за свой столик, за которым хихикали его дочери и нервно хлопала глазами жена. Я посмотрел на часы, извинился и поспешил в кафе «Шой».
Потом я начал следующий забег со своим списком. Что дарят «настоящему мужчине» под шестьдесят? Тигровое нижнее белье? Маточное молочко? Эротические истории Анаис Нин? [148]148
Анаис Нин(1903–1977) – американская и французская писательница, известная своими эротическими романами и дневником, который она вела более шестидесяти лет.
Прим. верст.: Anaïs Nin (фр.), полное имя – Анхела Анаис Хуана Антолина Роса Эдельмира Нин-и-Кульмель, исп. Angela Anais Juana Antolina Rosa Edelmira Nin y Culmell (21 февраля 1903, Нёйи-сюр-Сен – 14 января 1977, Лос-Анджелес) – актриса, почётный доктор Филадельфийского художественного колледжа (1973), член Национального института искусства и литературы США (1974).
[Закрыть] В конце концов я купил Филиппу шейкер для его бара на яхте. К этому моменту моя «любовь» к рождественскому шопингу и трезвону достигла апогея. Меня переполняло глубокое недовольство людьми и самим собой. Дома мне понадобится несколько часов, чтобы прийти в себя. Зачем я вообще полез в эту предрождественскую сутолоку? Почему я каждый год совершаю эту ошибку? Может, я вообще так ничему и не научился в этой жизни? Зачем все это?
В салоне машины приятно пахло хвоей. Не без труда пробившись сквозь городскую толчею к автостраде, я с облегчением вздохнул и сунул в магнитофон кассету. Я достал ее с самого низа, из-под кучи кассет, потому что остальные прослушал уже по нескольку раз на пути в Локарно и обратно.
Но музыки на ней не оказалось. Кто-то снял телефонную трубку, послышался непрерывный сигнал, звонивший набрал какой-то номер, раздались длинные гудки. Вызываемый абонент ответил. Это был Кортен.
– Здравствуйте, господин Кортен. Это говорит Мишке. Предупреждаю вас: если ваши люди не оставят меня в покое, я от души угощу вас вашим славным прошлым. Я больше не позволю вам оказывать на меня давление и тем более избивать меня.
– По описаниям Зельба вы представлялись мне умнее. Сначала вы взламываете нашу систему, а теперь еще и пытаетесь шантажировать меня… Мне не о чем с вами говорить.
В сущности, Кортен должен был в ту же секунду положить трубку. Но он не сделал этого, и Мишке продолжил:
– Те времена давно прошли, господин Кортен, когда достаточно было иметь знакомство в СС и эсэсовский мундир, чтобы распоряжаться людьми, как пешками, – кого в Швейцарию, а кого на виселицу…
Мишке положил трубку. Я услышал, как он перевел дыхание, потом раздался щелчок магнитофона. Пошла музыка: «And the race is on and it looks like heartache and the winner loses all». [149]149
Слова из песни американского кантри-певца Джорджа Джонса: «Жизнь продолжается, и сердцу нет покоя, и в проигрыше победитель».
Прим. верст.: George Jones, (род. 12 сентября 1931 г.) – один из наиболее легендарных вокалистов в истории кантри-музыки.
Гонка на выживаниеПохожа на страдание —Победитель теряет всё.
[Закрыть]
Я выключил магнитолу и остановился на обочине. Кассета из кабриолета Мишке – я совершенно про нее забыл.
16
Ради карьеры?
В эту ночь я так и не смог заснуть. В шесть утра я не выдержал, встал и принялся за установку и украшение елки. Кассету Мишке я прослушал еще и еще раз. Размышлять и анализировать в субботу я уже был не в состоянии.
Тридцать накопившихся у меня пустых консервных банок из-под сардин я положил в мыльную воду, чтобы от елки не пахло рыбой. Опершись на края раковины, я смотрел, как они погружаются на дно. У некоторых отломились крышки, когда я их открывал. Придется их приклеить.
Значит, это Кортен заставил Вайнштейна найти документы в столе Тиберга и донести на него. Я должен был сразу догадаться, когда Тиберг сказал, что о тайнике знали только он, Домке и Кортен. Нет, это была не случайная находка, как думал Тиберг. Они приказали Вайнштейну найти бумаги в столе. Это было как раз то, о чем говорила фрау Хирш. Может, Вайнштейн даже вообще не видел документов; ему ведь надо было только заявить, что он их там нашел.
Когда за окнами рассвело, я пошел на балкон и стал устанавливать елку на подставку. Мне пришлось поработать ножовкой и топориком. Верхушка была слишком длинной. Я подрезал ее так, чтобы потом снова приставить к стволу и закрепить с помощью швейной иглы. Наконец я поставил елку на отведенное для нее место в гостиной.
Зачем? Ради карьеры? Да, Кортен не смог бы добиться своих целей, если бы Тиберг и Домке были рядом. Тиберг говорил, что как раз период после процесса над ними стал фундаментом карьерного роста Кортена. А освобождение Тиберга было перестраховкой. И она полностью себя оправдала. Когда Тиберг стал генеральным директором РХЗ, Кортен тут же взлетел на головокружительную высоту.
Заговор, в котором я сыграл роль полезного идиота. Задуманный и реализованный моим другом и шурином. Которого я рад был не привлекать к участию в процессе. Он цинично меня использовал. Я вспомнил наш с ним разговор после переезда на Банхоф-штрассе. Я вспомнил наши последние разговоры в Синем салоне и на террасе его дома. «Зельб, сердобольный ты наш!»
У меня кончились сигареты. Такого со мной не случалось уже несколько лет. Я надел пальто, галоши, сунул в карман святого Христофора, которого взял в машине Мишке и о котором вспомнил только вчера, сходил на вокзал, а потом зашел к Юдит. Было уже около одиннадцати утра. Она открыла мне в халате.
– Что с тобой, Герд? – спросила она, испуганно глядя на меня. – Пойдем наверх, я как раз варю кофе.
– Что, у меня такой ужасный вид? Нет, я не пойду наверх, я занимаюсь украшением своей елки. Просто хотел занести тебе Христофора. Мне не надо объяснять тебе, откуда он. Я совершено забыл про него, а сейчас вот нашел.
Она взяла фигурку святого и прислонилась к дверному косяку, борясь со слезами.
– Юдит, скажи мне, ты не помнишь, Петер случайно никуда не уезжал после Солдатского кладбища? На два-три дня?
– Что? – Она не слышала моего вопроса, и я повторил его.
– На два-три дня? Да, уезжал. Откуда ты знаешь?
– А куда он уезжал?
– Он сказал, на юг. Чтобы прийти в себя, потому что, мол, от всего устал. А почему ты спрашиваешь?
– Я думаю, не ездил ли он к Тибергу в роли того репортера из «Цайт».
– Ты хочешь сказать, в поисках материала, который можно было бы использовать против РХЗ? – Она на секунду задумалась. – Я бы не удивилась… Но найти-то там было нечего, судя но тому, как Тиберг описал его визит. – Она зябко укуталась в халат. – Ты действительно не хочешь кофе?
– Я позвоню тебе, Юдит. – И я пошел домой.
Все сходилось. Отчаявшийся Мишке попытался обратить гимн благородству и бесстрашию, услышанный от Тиберга, против Кортена. Он интуитивно, лучше, чем мы все, распознал в этих дифирамбах диссонансы – связь с СС, спасение только одного коллеги вместо двух. Он и не подозревал, как близок был к истине и как опасен стал для Кортена своими упорными поисками компромата.
Почему я не обратил внимания на эту деталь? Если это было так легко – спасти Тиберга, – почему же он за два дня до этого, когда еще был жив Домке, не вытащил из тюрьмы обоих? Потому что для перестраховки достаточно было одного из них, а Тиберг как руководитель исследовательской группы был интереснее, чем просто сотрудник Домке.
Я снял галоши и постучал их одну о другую, чтобы отряхнуть снег. На лестнице пахло жарким. Вчера я ничего не покупал из продуктов и мог сейчас приготовить себе только яичницу-глазунью из двух яиц. Третье из оставшихся яиц я разбил в миску с кошачьим кормом Турбо. Бедняга настрадался в последние дни из-за запаха сардин в доме.
Эсэсовец, который помог в освобождении Тиберга, был Шмальц. Вместе с ним Кортен надавил на Вайнштейна. Для Кортена Шмальц убил Мишке.
Я отполоскал консервные банки в чистой горячей воде и вытер их. Потом приклеил отломанные крышки. Зеленую шерстяную нитку, на которой я хотел вешать их на елку, я либо пропускал через трубочку, в которую при открывании сворачивается крышка, или через кольцо на самой крышке, либо привязывал к месту соединения взрезанной крышки с корпусом банки. Препарировав очередную банку, я подыскивал для нее подходящее место на елке – большие банки я вешал внизу, маленькие вверху.
Нет, напрасно я старался себя обмануть – на елку мне было наплевать. Почему Кортен оставил в живых главного свидетеля, Вайнштейна? По-видимому, у него не было никакого веса в СС, у него был всего-навсего Шмальц, прикомандированный к заводу эсэсовский офицер, повязанный и управляемый. Кортен не мог влиять на события, но мог предполагать, что Вайнштейн, отправленный обратно в концентрационный лагерь, вряд ли доживет до конца войны. А после войны? Даже если он знал, что Вайнштейн остался жив, – он вполне обоснованно мог надеяться на то, что, сыграв в этой истории такую неблаговидную роль, Вайнштейн вряд ли захочет предать ее огласке.
Теперь обрели особый смысл и последние слова Шмальца, о которых говорила его вдова. Судя по всему, он пытался предупредить своего господина и благодетеля о следах, которые он в силу своего физического состояния не успел устранить. Но как ловко Кортен сумел подчинить себе этого человека! Молодой специалист с высшим образованием, из хорошей семьи и офицер СС из простолюдинов, большие задачи и амбиции, два ревностных служаки, каждый на своем посту. Я хорошо мог себе представить их взаимоотношения. Кому, как не мне, было знать, насколько убедительным и обаятельным мог быть Кортен.
Моя рождественская ель была готова. Тридцать консервных банок, тридцать белых свечей. Одна из овальных, вертикально висевших банок напомнила мне ореол на некоторых изображениях Девы Марии. Я спустился в подвал, нашел коробку с рождественскими игрушками Клархен и достал из нее маленькую изящную фигурку Мадонны в голубой мантии. Она поместилась в банку.
