Текст книги "Правосудие Зельба"
Автор книги: Бернхард Шлинк
Соавторы: Вальтер Попп
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
5
Для кого же это он старается?
За бранчем в кафе «Гмайнер» я составил план действий на остаток недели. За окнами крупными хлопьями падал снег. Я должен был найти командира группы бойскаутов, членом которой был Менке, и поговорить с профессором Кирхенбергом. А еще я решил встретиться с судьей, который приговорил к смерти Тиберга и Домке. Мне нужно было узнать, не был ли этот приговор результатом указания сверху.
Судья Бойфер после войны стал председателем судебной коллегии Верховного суда земли Баден-Вюртемберг в Карлсруэ. Я нашел его фамилию в телефонной книге Карлсруэ на главном почтамте. У него был на удивление молодой голос. Он вспомнил мою фамилию.
– Тот самый Зельб? – воскликнул он с швабским акцентом. – Чем же он, интересно, занимается, наш Зельб?
Бойфер согласился принять меня у себя после обеда. Он жил в Дурлахе, в доме на склоне высокого холма, откуда был виден весь Карлсруэ. Я увидел большой газгольдер, приветствующий гостей города надписью «Карлсруэ». Судья Бойфер сам открыл мне дверь. Он держался по-военному прямо, на нем был серый костюм, белая рубашка и красный галстук с серебряной булавкой. Воротник рубашки стал слишком широк для его старой, морщинистой шеи. Бойфер был лыс, все части его обрюзгшего лица обвисли – мешки под глазами, щеки, подбородок. В прокуратуре мы все посмеивались над его оттопыренными ушами. Сейчас они производили еще более сильное впечатление, чем тогда. Вид у него был болезненный. Ему, по-видимому, уже давно перевалило за восемьдесят.
– Значит, он стал частным детективом, наш Зельб? И ему не стыдно? Он же был хорошим юристом, лихим прокурором. Когда улеглись все эти страсти, я думал, вы вернетесь к нам.
Мы сидели у него в кабинете и пили херес. Он все еще читал «Новый юридический еженедельник».
– Но ведь Зельб явно пришел не для того, чтобы проведать старого судью, а? – Его свиные глазки хитро блеснули.
– Вы не помните уголовное дело по обвинению Тиберга и Домке? Конец сорок третьего, начало сорок четвертого? Я вел дознание, Зёделькнехт был представителем обвинения, а вы были судьей.
– Тиберг и Домке… Тиберг и Домке… – пробормотал он, припоминая. – Ну да, конечно. Их приговорили к смерти. Домке казнили, а Тибергу удалось скрыться. Этот малый потом далеко пошел. Был уважаемым человеком. Или он еще жив? Мы с ним как-то встретились на приеме в Солитюде, [129]129
Вероятно, имеется в виду Академия «Замок Солитюде» в Штутгарте, дом творчества молодых художников.
Прим. верст.: Солитюд (нем. Schloss Solitude, фр. «одиночество») – барочная вилла в Штутгарте, Баден-Вюрттемберг, Германия. Академия замка Солитюд и швабская Вилла Массимо.
[Закрыть] пошутили о старых временах. Он понял, что мы все тогда выполняли свой долг.
– Я хотел спросить вас – члены суда тогда, случайно, не получали никаких сигналов сверху относительно исхода этого процесса? Или это был совершенно обычный процесс?
– И зачем ему это, интересно, понадобилось, нашему Зельбу? Для кого же это он старается?
Вопрос этот, конечно, был неизбежен. Пришлось рассказать ему о случайном знакомстве с Верой Мюллер и о встрече с фрау Хирш.
– Я просто хочу знать, что тогда произошло и какую роль во всем этом сыграл я.
– Того, что вам рассказала эта женщина, совершенно недостаточно для возобновления дела. Если бы Вайнштейн еще был жив… А так – нет. Да я и не верю в это. Есть приговор, и чем дольше я вспоминаю это дело, тем больше убеждаюсь, что никакой судебной ошибки там быть не могло.
– Ну а сигналы сверху все-таки были? Поймите меня правильно, господин Бойфер. Мы с вами оба знаем, что немецкий судья всегда умел сохранить свою независимость даже в особых условиях. Но все же нередко бывало, что те или иные заинтересованные лица пытались оказать влияние на суд, и мне хотелось бы знать, была ли и в этом процессе заинтересованная сторона?
– Ох уж этот Зельб! Зачем ему обязательно нужно ворошить прошлое? Но если уж ему так неймется… Мне тогда несколько раз звонил Вайсмюллер, тогдашний генеральный директор. Ему было важно, чтобы это дело поскорее закрыли и про РХЗ перестали болтать. Может, ему именно поэтому и нужно было, чтобы Тиберга и Домке осудили. Нет более надежного средства поскорее закрыть дело раз и навсегда, чем казнь. Были ли у него другие причины желать смертного приговора… Представления не имею. Не думаю. Вряд ли.
– И это все?
– Вайсмюллер, кажется, обращался тогда и к Зёделькнехту. Адвокат Тиберга привел кого-то с РХЗ в качестве свидетеля защиты, и этот свидетель договорился до того, что чуть сам не угодил за решетку; за него ходатайствовал Вайсмюллер. Постойте, этот парень, кажется, тоже стал большой шишкой… Верно! Кортен его фамилия, это же нынешний генеральный директор. Видите, у нас с вами одни генеральные директора! – Он рассмеялся.
Как же я мог это забыть? Я тогда еще радовался, что мне не понадобилось привлекать к следствию своего друга и шурина, потому что Кортен так тесно сотрудничал с Тибергом, что участие в процессе могло его самого превратить в подозреваемого, во всяком случае, могло повредить его карьере. Но его привлекла защита.
– А в суде тогда знали, что Кортен – мой шурин?
– Вот так номер! Никогда бы не подумал. Плохо же вы консультировали своего шурина. Он так усердно защищал Тиберга, что Зёделькнехт чуть не велел взять его под стражу прямо в зале суда. Очень благородно, даже чересчур благородно. Но Тибергу это не помогло. Свидетель защиты, который ничего толком по делу сказать не может, а только нахваливает подсудимого, всегда вызывает недоверие.
Мне больше нечего было спрашивать у Бойфера. Я выпил вторую рюмку хереса, которую он мне налил, поболтал с ним о бывших коллегах и откланялся.
– Старина Зельб… Теперь он небось опять пойдет по следу. Никак ему не обойтись без этой пресловутой справедливости, верно? Заглянет ли он еще как-нибудь ко мне? Был бы рад.
Моя машина была покрыта толстым слоем свежего снега. Я смел его, благополучно миновал спуск до трассы и поехал вслед за снегоочистительной машиной по автостраде на север. Радио сообщало о заторах на дорогах и передавало хиты шестидесятых годов.
6
Кровяная колбаса с картофелем и капустой
Из-за снегопада я прозевал у Вальдорфской развязки съезд с автострады на Мангейм. Потом снегоочиститель повернул на стоянку, и я понял, что дальше мне пути нет. Мне удалось еще дотянуть до автозаправки в Хартвальде.
За чашкой кофе в закусочной я смотрел на танцующие снежинки в окне и ждал, когда кончится снегопад. Перед глазами вдруг опять поплыли картины прошлого.
Это было вечером, в августе или сентябре 1943 года. Нам с Кларой пришлось съехать с квартиры на Вердерштрассе, и мы только что закончили переезд в новую квартиру на Банхофштрассе. Кортен пришел к нам на ужин. Мы ели горячую кровяную колбасу с картофелем и капустой. Кортен восхищался квартирой, хвалил Клару за вкусный ужин, а я злился, потому что он прекрасно знал, как плохо готовит Клархен, и потому что не мог не заметить, что картофель был пересолен, а капуста подгорела. Потом мы уединились с сигарами на часок в моем кабинете.
Я тогда как раз только что получил дело Тиберга и Домке. Меня не удовлетворяли результаты полицейского расследования. Тиберг был из хорошей семьи, просился на фронт, но был оставлен на РХЗ из-за своих научных разработок военного значения. Я не мог представить его себе саботажником.
– Ты ведь хорошо знаешь Тиберга. Что ты о нем можешь сказать?
– Он просто безупречен. Мы все были в ужасе, когда его и Домке арестовали прямо на рабочем месте, неизвестно за что. Член германской сборной по хоккею в тридцать шестом году, награжден медалью профессора Дэмеля, талантливый химик, все ценят его как коллегу и уважают как начальника. Я просто не понимаю, что вам там взбрело в голову, чем он мог не угодить полиции и прокуратуре!
Я объяснил ему, что арест – это еще не обвинительный приговор и что немецкий суд никому не вынесет приговора без доказательств. Это у нас с ним была традиционная тема со студенческой скамьи. Кортен откопал тогда у букиниста книгу о нашумевших судебных ошибках и ночи напролет спорил со мной о том, может ли человеческое правосудие в принципе избежать судебных ошибок. Я утверждал, что может, Кортен же настаивал на том, что это невозможно и что с этим надо смириться.
Мне вспомнился один зимний вечер из нашей берлинской студенческой жизни. Мы с Кларой катались на санках на Кройцберге, [130]130
Холм в районе Кройцберг, в настоящее время в парке Виктории у края возвышенности Тельтов.
[Закрыть] а потом ужинали у нее дома с родителями. Кларе было семнадцать лет, я видел ее уже тысячу раз и до этого воспринимал не иначе, как просто младшую сестру Фердинанда. В тот раз я взял девчонку с собой только потому, что она так просилась на Кройцберг. Я, собственно, надеялся встретить на катальной горке Паулину и помочь ей встать, если она упадет, или защитить ее от противных кройцбергских уличных мальчишек. Не помню, была ли Паулина в тот день на Кройцберге или нет. Во всяком случае, я вдруг заметил, что меня интересует только Клара. Она была в меховой куртке и с пестрым шарфом на шее, ее белокурые волосы развевались на ветру, а на румяных щеках таяли снежинки. На обратном пути мы в первый раз поцеловались. Кларе пришлось меня уговаривать подняться с ней наверх. Я не знал, как мне теперь себя с ней вести перед родителями и братом. Когда я потом, попрощавшись, собрался уходить, она под каким-то предлогом проводила меня до двери и тайком поцеловала.
Я поймал себя на том, что улыбаюсь, глядя в окно. На автостоянке остановилась крытая желтым брезентом фура Общества благотворительности. Благотворительность тоже вынуждена была отступить перед снегопадом. На моей машине уже опять выросла шапка снега. Я купил себе у стойки еще один кофе и бутерброд и опять встал у окна.
В тот вечер мы с Кортеном заговорили и о Вайнштейне. Безупречный обвиняемый и еврей-свидетель со стороны обвинения – я уже подумывал о том, не прекратить ли мне дознание по этому делу. Рассказать Кортену о значении Вайнштейна для следствия я не мог, но и не хотел упускать возможности узнать от него что-нибудь о Вайнштейне.
– А как ты относишься к использованию труда евреев у вас на заводе?
– Герд, ты же знаешь, мы с тобой всегда расходились во взглядах на еврейский вопрос. Я никогда не одобрял антисемитизма. На мой взгляд, это очень хлопотное дело – использование на заводе труда заключенных, будь то евреи, или французы, или немцы, все равно. У нас в лаборатории работает профессор Вайнштейн, и это ужасно, что он не может стоять за кафедрой или сидеть в своей лаборатории! Он оказывает нам неоценимую помощь, а если тебя интересует его внешний облик и его умонастроения, то вряд ли ты найдешь кого-нибудь с более немецкой внешностью и более немецкими взглядами! Профессор старой школы, до тридцать третьего года заведующий кафедрой химии в Бреслау. Всем, чего Тиберг достиг в химии, он обязан Вайнштейну, чьим учеником и ассистентом он был. Классический тип приветливого, доброжелательного, рассеянного ученого.
– А если я тебе скажу, что он обвиняет Тиберга?
– Бог с тобой, Герд! Что ты такое говоришь! Он так привязан к своему ученику Тибергу!.. Даже не знаю, что и сказать.
На стоянку въехала снегоуборочная машина, пропахав себе дорогу сквозь снег. Водитель вылез из машины и вошел в закусочную. Я спросил его, смогу ли я добраться до Мангейма.
– Мой коллега только что поехал в сторону Гейдельбергской развязки. Если поторопитесь, может, еще успеете за ним, до того как дорогу опять заметет.
Было семь часов. Без четверти восемь я добрался до Гейдельбергской развязки, а в девять уже въехал в Мангейм. Мне захотелось еще немного пройтись пешком, и я пошел по улице, радуясь глубокому снегу. Город затих. Я бы с удовольствием прокатился по Мангейму на тройке.
7
Что ты сейчас, собственно, расследуешь?
В восемь я проснулся, но так и не смог заставить себя подняться с постели. Слишком много всего свалилось на меня за последние двое суток: ночной перелет из Нью-Йорка, поездка в Карлсруэ, разговор с Бойфером, воспоминания и одиссея по заснеженным автострадам.
В одиннадцать позвонил Филипп:
– Ну наконец-то я тебя поймал! Где тебя носит? Твоя докторская работа готова.
– Докторская работа? – Я не понял, о чем он говорил.
– Переломы в результате закрытия дверей. Плюс статья по морфологии аутоагрессивного поведения. Ты же заказывал!
– Ах да, вспомнил! И что, у тебя об этом есть целый научный трактат? И когда я могу заехать за ним?
– В любое время, приезжай ко мне в больницу и забирай.
Я встал, сварил кофе. Над городом все еще серебрилась плотная снеговая завеса. С балкона в комнату вошел припудренный снегом Турбо.
Мой холодильник был пуст, и я отправился в магазин. Хорошо, что в городах осторожно обращаются с противогололедными реагентами, и я не шлепал по бурой жиже, а шагал по скрипучему, свежеутоптанному снегу. Дети лепили снеговиков и играли в снежки. В кондитерской у водонапорной башни я встретил Юдит.
– Какой чудесный день, правда? – Ее глаза сияли. – Раньше, когда мне нужно было ездить на работу, снег меня раздражал – то стекла чистить, то машина не заводится, то тащишься как черепаха из-за гололеда, то застрянешь где-нибудь. Сколько радостей я упустила!
– Давай пройдемся! Совершим зимнюю прогулку до «Розенгартена». Я приглашаю.
На этот раз она не стала отказываться. Я чувствовал себя рядом с ней старомодным – она в куртке и брюках на ватине и в высоких сапогах, похожих на побочную продукцию космической промышленности, и я в пальто и калошах. По дороге я рассказал ей о своем расследовании по делу Менке и о снегопаде в Питсбурге. Она тоже сразу спросила, не видел ли я эту крошку из «Танца-вспышки». Я решил посмотреть фильм.
Джованни, увидев нас, раскрыл рот от удивления. Когда Юдит была в туалете, он подошел ко мне.
– Старая женщина – никс гут? Новая лучше? В следующий раз я знакомить тебя с итальянская женщина, и ты наконец успокоиться.
– Немецкий мужчина не хотеть успокоиться. Он хотеть много женщин.
– Тогда ты надо много хорошо питаться. – Он порекомендовал стейк пиццайола, [131]131
Стейк, жаренный на оливковом масле с острой приправой.
Прим. верст.: Классическое неаполитанское блюдо, которое готовится из цельного круглого стейка (round steak), который отбивается и тушится в томатном соусе. Так как соус напоминает тот, который используется для пиццы, стейк был назван Pizzaiola, или «pizza style».
[Закрыть] а перед этим куриный суп. – Шеф лично зарезал курицу сегодня утром.
Я не стал дожидаться Юдит, а заказал для нее то же самое и попросил Джованни принести бутылку кьянти «Классико».
– Я был в Америке еще по одной причине, Юдит. Дело Мишке не давало мне покоя. Там я с ним, правда, тоже не продвинулся. Но эта поездка вернула меня в прошлое.
Она внимательно выслушала мой рассказ.
– Так что ты сейчас, собственно, расследуешь? И зачем?
– Сам толком не знаю. Я бы с удовольствием поговорил с Тибергом, если он еще жив.
– Еще как жив! Я не раз писала ему всякие деловые письма и отчеты или посылала какие-нибудь праздничные подарки от завода. Он живет на озере Лаго-Маджоре в Монти-сопра-Локарно.
– Кроме того, я еще раз хотел бы поговорить с Кортеном.
– А какое он имеет отношение к убийству Петера?
– Не знаю, Юдит. Я бы многое отдал за то, чтобы узнать все нюансы. Я ведь именно благодаря Мишке занялся своим прошлым. А ты ничего больше не вспомнила по убийству?
Она подумывала о том, чтобы обратиться с этой историей в прессу.
– Я просто никак не могу свыкнуться с мыслью, что все так и закончится ничем!
– Ты хочешь сказать, что того, что нам известно, недостаточно? Но оттого, что мы обратимся с этим в прессу, ничего не изменится.
– Конечно не изменится. Я считаю, что РХЗ так и не расплатился за эту историю. Не важно, как там все получилось со стариком Шмальцем, – все равно это на их совести. Кроме того, может, удастся узнать больше, если пресса разворошит это осиное гнездо.
Джованни принес стейк. Мы замолчали и принялись за еду. Мне эта идея с прессой пришлась не по душе. Убийцу Мишке я как-никак, в конечном итоге, нашел по поручению РХЗ. Во всяком случае, РХЗ мне за это заплатил. То, что знала Юдит, она знала от меня. На кону стояла моя профессиональная честь. Я разозлился на себя за то, что взял с Кортена деньги. Если бы отказался, был бы сейчас ничем не связан.
Я рассказал ей о своих сомнениях.
– Я, конечно, подумаю, могу ли я прыгнуть выше собственной головы, но, честно говоря, я предпочел бы, чтобы ты немного потерпела.
– Ну хорошо. Я тогда обрадовалась, что не надо оплачивать твой счет, а могла бы и сообразить, что такие вещи даром не проходят.
Когда мы все съели, Джованни принес две рюмки самбуки:
– С комплиментами от нашего заведения!
Юдит рассказала мне о своей жизни в качестве безработной. Сначала она наслаждалась свободой, но потом начались проблемы. Рассчитывать на то, что бюро по трудоустройству предложит ей равноценное рабочее место, она не могла. Нужно было шевелиться самой. С другой стороны, она пока сама еще не поняла, хочет ли опять начинать жизнь секретарши.
– А ты знакома с Тибергом лично? Сам я видел его в последний раз более сорока лет назад и не уверен, что узнаю его теперь.
– Да, тогда, во время столетнего юбилея РХЗ, меня приставили к нему девочкой на побегушках, опекать во всех вопросах. А что?
– У тебя нет желания составить мне компанию, если я поезду к нему в Локарно? Я был бы рад.
– Значит, ты все-таки решил докопаться до истины. А как ты собираешься устанавливать с ним контакт?
Я задумался.
– Ладно, – сказала она, – это я беру на себя. Когда мы едем?
– Как только ты с ним договоришься и он назначит день.
– Воскресенье? Понедельник? Пока ничего не могу сказать. Может, он вообще где-нибудь на Багамских островах.
– Постарайся поймать его как можно скорее, и сразу же поедем.
8
Сходите как-нибудь на Шеффель-террасу
Профессор Кирхенберг, услышав, что речь идет о Сергее, сказал, что готов немедленно принять меня.
– Бедный мальчик! И вы хотите ему помочь? Тогда приезжайте прямо сейчас. Я во второй половине дня буду в Пале-Буассере.
По сообщениям прессы о так называемом процессе над германистами, я еще помнил, что в Пале-Буассере обосновался Германистский семинар Гейдельбергского университета. Профессора чувствовали себя законными наследниками былых высокородных хозяев. Когда взбунтовавшиеся студенты, осквернив дворец, лишили его аристократического ореола, их примерно наказали с помощью юстиции, преподав другим наглядный урок послушания.
Кирхенберг особенно отличался вельможно-профессорским видом. У него была лысина, контактные линзы, сытое, розовое лицо; несмотря на свою склонность к полноте, он двигался с игривой грацией. Приветствуя меня, он сжал мою руку обеими ладонями.
– Какая все-таки ужасная история – то, что приключилось с Сергеем, не правда ли?
Я опять принялся задавать свои вопросы о душевном состоянии, о дальнейших планах на жизнь, о финансовом положении. Профессор откинулся на спинку кресла.
– На Сережу наложило неизгладимый отпечаток его тяжелое детство. С восьми до четырнадцати лет он жил во франконском гарнизоне Рот, в ханжески-солдафонской среде. Это были для мальчика поистине годы мученичества. Отец, реализующий свои гомоэротические комплексы в солдатском культе грубой физической силы, мать с ее неутомимым трудолюбием, добросердечностью, робостью и слабостью. И это «топ-топ, топ-топ»… – он постучал костяшками по столу, – изо дня в день марширующих взад-вперед солдат. Вы только вслушайтесь в эти звуки! – Он призвал меня жестом к молчанию и принялся стучать по столу в ритме марширующих солдат. Наконец стук стих. Кирхенберг горестно вздохнул. – Только рядом со мной он смог избавиться от тяжкого груза этих впечатлений.
Когда я заговорил о подозрении в членовредительстве, Кирхенберг был вне себя от возмущения:
– Да это же просто смешно! У Сергея особое отношение к собственному телу, чуть ли не нарциссическое. При всех предрассудках, существующих по отношению к нам, гомикам, надо же все-таки понимать, что мы с большей заботой относимся к своему телу, чем обычный гетеросексуал. Мы – это наши тела, господин Зельб.
– А что, Сергей Менке действительно гомик?
– Еще одно преюдициальное заявление! – произнес Кирхенберг почти сочувственно. – Вы никогда не сидели на Шеффель-террасе [132]132
Каменная терраса на территории гейдельбергского замка, названная в честь Иозефа фон Шеффеля (1826–1886), немецкого писателя и поэта.
[Закрыть] с книгой Стефана Георге? Попробуйте как-нибудь. Может, тогда вы почувствуете, что гомоэротика – это не вопрос бытия, а вопрос становления. Сергей не есть, он становится,он находится в процессе становления.
Я попрощался с профессором Кирхенбергом и пошел мимо дома Мишке наверх, к замку. Поднявшись в замок, я постоял немного на Шеффель-террасе. Мне было холодно. Или мне сталохолодно? Больше никаких признаков становления я не заметил. Может, потому, что был без Стефана Георге.
В кафе «Гунде» уже продавалось рождественское печенье. Я купил кулек, чтобы порадовать Юдит по дороге в Локарно.
В конторе у меня все шло как по маслу. В телефонной справочной службе мне дали номер католического пастора в Роте. Тот охотно прервал свою работу над текстом следующей проповеди и сообщил мне, что командиром ротских бойскаутов с незапамятных времен подвизается Йозеф Мария Юнгблют, учитель по профессии. Я тут же дозвонился и до старшего учителя Юнгблюта, и тот с готовностью согласился встретиться со мной завтра после обеда и побеседовать о маленьком Зигфриде. Юдит договорилась с Тибергом о встрече в воскресенье во второй половине дня, и мы решили выехать в субботу.
– Тиберг с нетерпением ждет встречи с тобой!
