Текст книги "Дикое животное и человек"

Автор книги: Бернхард Гржимек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Глава XXII. Испанская коррида – бесчестное состязание

Напрасно писатели ее облагораживают

•

Есть честный и достойный бой быков – в Португалии

•

Обыкновенные пастухи храбрее тореро

•

Здесь герои уходят с арены живыми

•

Найдите лучшее применение своим деньгам!

•

А быков пусть забивают на бойне

Хотите я вам скажу, где на сегодняшний день можно во время своего отпуска увидеть настоящий, благородный бой быков, после которого не уходишь с нечистой совестью и камнем на сердце?

Я уже неоднократно публично обосновывал, почему образованный и интеллигентный человек не должен в Испании посещать корриду. Вовсе не потому, что там убивают быков, – их ведь предостаточно убивают и на бойне. Однако в большинстве стран принято, чтобы, как в спорте, так и в жизни, всякое соревнование проводилось честно, порядочно, чтобы обе стороны имели одинаковые шансы. Врожденный способ, которым принято меряться силами у быков, – это лоб в лоб – и старайся столкнуть противника с места. И тогда это действительно прекрасное спортивное зрелище. Его еще сегодня можно увидеть в-Таиланде, население которого, с его древней высокой культурой, устраивает во время своих празднеств не бой быка против человека, а бой быка против быка. Происходит такое состязание почти на рыцарский манер: когда один из быков побежден, другой не преследует его, никоим образом не старается его убить. А вот в Испании заставляют искусственно разъяренное животное бодать пустой платок, а в него тем временем сзади втыкают острые бандерильи. Тореро до тех пор дразнит сильное и ловкое животное, заставляя его совершать «холостые» выпады, при которых он ни разу не встречает ожидаемого честного сопротивления, пока оно окончательно не вымотается и не потеряет всякого интереса к такой бесплодной игре. И тогда быка, уже почти беззащитного и не оказывающего сопротивления, просто закалывают на радость зрителям, жаждущим крови и убийства. Бык всегда погибает, а тореро уходит целехонек, а если с ним порой что и случается, то это равносильно обычным «производственным травмам».

Поскольку коррида существует только для того, чтобы ублажать жаждущих крови непритязательных зрителей, то и проводить ее можно неспортивно, бесчестно. Известно, что во многих случаях быкам перед боем спиливали концы рогов, а затем снова приклеивали, с тем чтобы они не могли причинить серьезного вреда в случае, если бык против ожидания вдруг и на самом деле пырнет своего мучителя. Испанские газеты уже не раз печатали подобные скандальные разоблачения, когда быкам перед боем делали усыпляющие уколы, ставили их транспортные клетки вверх ногами или били мешками с песком по почкам, чтобы животные стали менее поворотливыми. Но никогда нигде нельзя прочесть, чтобы какого-нибудь тореро за подобные вещи дисквалифицировали, как это, безусловно, произошло бы при любом другом спортивном состязании.

Разумеется же, нельзя считать испанцев по этой причине более жестокими или менее симпатичными, чем другие народы. Ведь и в Италии прежде для увеселения масс бросали христиан на растерзание львам, в фашистской Германии совсем недавно еще устраивались такие зрелища, как публичные казни, а в Англии сто лет назад петушиные бои считались национальным видом спорта. Бойцовым петухам прикрепляли к шпорам маленькие острые ножи, чтобы противники действительно имели возможность искромсать друг друга и зарезать. Но у всех этих народов с подобными делами давно покончено.

Однако не подумайте, боже упаси, что я беру на себя смелость указывать испанцам, каким образом им следует забивать свой скот. Это их дело.

Но неиспанским писателям и другим деятелям культуры не пристало в своих произведениях облагораживать подобную бесчестную игру, украшать ее исполнителей незаслуженными лаврами, как это сделал еще в 1875 году композитор Бизе своим популярным маршем из оперы «Кармен» или лауреат Нобелевской премии Эрнест Хемингуэй в своих книгах об Испании. А уже им вторят и подражают разные эпигоны. Поддержка подобного бизнеса хоть и помогает тореадорам значительно быстрее превратиться из пастухов или погонщиков ослов во владельцев шикарных особняков и «кадиллаков», однако отнюдь еще не делает их героями!

Каждый турист, направляющийся в Испанию, с которым мне приходилось разговаривать, решительно отвергал корриду: нет, он в корне против таких зрелищ, но… один раз все же стоит посмотреть, что это такое. Что же касается наших «Бюро путешествий», то те устраивают все таким образом, что стоимость входного билета на корриду и проезд туда и обратно входят в оплату гостиницы. Кому же охота зазря деньги платить? И вот уже 80, а то и больше огромных автобусов с иностранными туристами теснятся на стоянке возле арен. А молодого современного испанца спортивного склада уже давно не интересует старомодная кровавая романтика боя быков, тот гораздо охотнее сходит на футбольный матч. Коррида же демонстрируется в основном для приезжих, она превратилась в «туристический аттракцион» и содержится на деньги туристов.

Недавно я был в Португалии. Отправляясь в Лиссабонский зоопарк, я, признаться, не испытывал особых надежд увидеть что-нибудь стоящее. Ведь если в Англии—10, в маленькой Голландии– два, в ФРГ – примерно двенадцать, а в США – несколько дюжин больших зоопарков, то во всей Франции существует всего один по-настоящему большой зоопарк, в Италии тоже только один, который можно считать современным, а в Испании Барселонский зоологический сад еще только набирает силу. Единственный зоопарк Бельгии находится не в его столице– Брюсселе, а в Антверпене – центре фламандской части страны. Три швейцарских зоопарка возникли не в говорящей по-французски части страны; в Женеве же, Лозанне и Лугано зоопарки отсутствуют начисто. По-видимому, интерес к животному миру присущ больше североамериканцам, североевропейцам, славянам, а романским народам уже в гораздо меньшей степени, в особенности почему-то жителям Средиземноморья.

Каким же неожиданным сюрпризом оказалось для меня то, что после семиминутной поездки в метро из центра Лиссабона я очутился перед прекрасным, идеально чистым, просторным зоопарком, в котором увидел ухоженных животных. В стране, где каждый третий человек не умеет ни читать, ни писать, Лиссабонский зоопарк сумел организовать специальную школу для детей своих служителей и уже выстроил вторую, в которой школьники, пришедшие на экскурсию, смогут получить квалифицированную консультацию. В прелестно оформленном «Собачьем поселке» живут все имеющиеся в Португалии породы собак. Тут же и ветеринарная лечебница, открытая для посетителей.

«По-видимому, и к другим животным в Португалии относятся иначе, чем в Испании», – подумал я и решил это проверить.

Входные билеты на бой быков, который должен был состояться в пасхальное воскресенье, стоили 60–70 марок и тем не менее оказались распроданными. Я вспомнил, что в Испании первая в году коррида тоже приходится непременно на пасху.

Пришлось мне побегать по разным причастным к этому делу учреждениям, прежде чем в самом влиятельном из них, находящемся на третьем этаже дворца в стиле ренессанс, проявили внимание к моей просьбе. Здесь я получил письменное разрешение спуститься вниз, на арену, в то время как газетным репортерам и даже телевизионным операторам не разрешалось покидать междурядий трибун.

Вот это был настоящий спорт! Я просто восхищался. В то время как в Испании рыцари только в давние времена выходили один иа один против быков – в Португалии все сложилось совсем иначе. Там эти игрища остались привилегией отважных и благородных.

На испанских курортах можно и сейчас еще нанять верховых лошадей, у которых выколот один глаз – «для арены». Бедных старых кляч выпускают на арену, с тем чтобы нарочно разъяренные быки их там разодрали в клочья. Причем это те же быки, которые где-нибудь на выгоне ни одной лошади не причинили бы ни малейшего вреда!

Здесь же, в Лиссабоне, на желтый песок арены выезжают самые искусные наездники на прекрасных чистокровных лошадях. У всадника нет даже уздечки, он управляет лошадью одним лишь нажатием ног и шпорами, да так, чтобы она пританцовывала навстречу быку, кружила вокруг него, гарцевала перед ним, а потом быстро удирала от него, как только бык всерьез вздумает за ней погнаться. Ни одна лошадь при этом не оказывается пораненной: они ведь слишком дорого стоят, а искусство наездников слишком высоко. Помимо того на рога быков предусмотрительно надеты кожаные чехлы, уменьшающие риск для лошади.

Испанского тореро, делающего вид, что ему ежеминутно грозит смертельная опасность, здесь, по-моему, просто-напросто осмеют! Потому что делают все то же самое, что делает и он, но только без всяких помпезных выкрутас и трюкачества, а главное– без убийства. Быку протягивают красный платок, и он три, шесть, а то и двадцать раз бросается на него, стараясь забодать. Тореро остается стоять на месте, лишь перемещая платок, а бык бегает вокруг него, да так, что каждый раз задевает его боком то за спину, то за живот. А тореро может его в такой момент еще и дружески пошлепать по крупу, что он, смеясь, и делает.

К великому сожалению, и здесь, стараясь доказать, что искусство испанцев им полностью подвластно, быкам втыкают в загривок бандерильи, обернутые цветной бумажной лентой, правда, с той разницей, что здесь человек это делает спешившись, один па один с разъяренным животным, притом не отвлекая его красным платком, а если верхом – то на благородной лошади и без поводьев. Разгоряченный схваткой бык, возможно, и не ощущает особой боли от болтающихся у него на спине штырей. Но именно затем, чтобы португальцы не считали, что им следует во всем подражать испанцам в их отвратительном обращении с быками (чтобы тоже приманивать к себе в страну как можно больше туристов), нам следовало бы возить свои деньги именно на португальскую корриду, а не на испанскую.

Последний акт корриды в Португалии выглядит совсем по другому, чем в Испании. Когда бык уже совершенно измотан и не хочет больше бороться, португальский тореро становится в двух метрах от него к нему спиной, более того – опускается на колени, а бык взирает на него совершенно равнодушно. Затем тореро берет платок и шпагу и показывает, как легко и просто в такой момент заколоть обессилевшее животное: никакого особого искусства тут не требуется! Он показывает это дважды, трижды, а то и семь раз, но только имитирует, а не вонзает шпагу в быка. Восторженные молодые дамы бросают ему на арену снятую с ноги изящную туфельку на высоком каблуке, причем непременно левую, а мужчины бросают шляпы.

То, что такой вот бык отнюдь не какое-то жуткое чудище, не людоед какой-нибудь, можно понять хотя бы по тому, как он после боя, под аплодисменты публики, покидает арену. Тут только вспоминаешь, что это ведь самый обыкновенный домашний скот! Чтобы забрать быков домой, на арену выходят так называемые «forcados», или «campinos», обыкновенные пастухи из Рибатейо, знаменитого местечка, где разводят рогатый скот. На них та же самая одежда, в которой они ходят и дома, у себя в деревне, – яркие цветные курточки, короткие штаны, вязаные белые гольфы и зеленые шапочки с помпонами. Восемь или девять парней не спеша заходят на арену без всяких платков, без шпаг, просто с голыми руками, как у себя дома, на пастбище. Они миролюбиво подзывают своих питомцев. А взволнованный недавними переживаниями бык вглядывается в них пристально, узнает эти цветастые фигурки и постепенно начинает успокаиваться. Один из парней, руки в боки, смело идет навстречу быку через всю арену. Ради увеселения публики он даже подзадоривает быка. Тот действительно кидается ему навстречу, но «campinos» не увертывается от него, как это делает тореро. Он просто хватает его за рога и ложится животом на широкий лоб животного. Там он либо удерживается, либо бывает подброшен высоко в воздух, падает на спину быка и сползает сбоку на землю. В тот же момент уже двое других пастухов хватают быка за хвост, а двое или трое теснят его с обеих сторон так, чтобы он не мог обернуться.

Во время того представления, на котором мне довелось присутствовать, двух «campinos», повредивших себе ногу и захромавших, их товарищи уводили с арены под руки. Надо сказать, что эти «campinos» произвели на меня гораздо более сильное впечатление, чем тореро.

Если четвероногий герой еще не перебесился и не дает прогнать себя с арены, «campinos» поступают очень просто: они берут в руки обычный деревянный шест, держат его поперек впереди себя и теснят быка к выходу так, как проделывают это с ним на выгоне, когда его надо куда-нибудь перегнать. И бык к такому обращению явно привык. Правда, бывает, что он возмущается подобной фамильярностью, поворачивает назад и хочет наказать наглеца. Так случилось как раз возле того места, где я стоял, наблюдая за происходящим. Но «campinos» ничуть не растерялся и просто перемахнул через барьер на трибуны, вмиг очутившись рядом со мной.

Но самый надежный способ – это коровы. Да, коровы, представьте себе! Если разбушевавшийся бык так и не желает покинуть арену, туда запускают одновременно шесть или семь коров со звенящими колокольчиками на шее. Они окружают вояку со всех сторон, и поскольку стадное чувство сильнее всякого желания подраться, то вскоре наш герой уже мирно топает вслед за остальными к выходу, точно так же как у себя дома он возвращается с пастбища в свой хлев.

Глава XXVIII. Гризли истреблены, бурые – распроданы

Великий дух Маниту создал гризли раньше, чем людей

•

А Гуласс, оказывается, не умер Ухо придется пришить!

«Старичина Мозес»

•

Под Бонном отлавливали медведей для римских гладиаторов

•

Война из-за гербового медведя

•

Наполеон увез не только казну, но и медведей

•

Граждане туристы! Не превращайте медведей в попрошаек!

•

Разве нельзя заселить ими снова Альпы?

Когда Великий дух Маниту уже вдоволь настранствовался по свету, он решил заселить Землю животными. Он взял свой длинный посох, отломил нижний его конец и раскрошил в мелкие щепки, которые затем бросил в воду. Из них получились рыбы. Потом он сорвал несколько листьев с дерева, положил на ладонь и сдунул. Из них получились птицы. Среднюю часть своего посоха он разломал на крупные и мелкие куски, и они побежали, поскакали и поползли в разные стороны: из них получилось всякое зверье. Под конец у него остался в руках лишь круглый набалдашник. Великий дух поразмыслил, что бы такое из него сотворить? И наконец решил превратить его в существо, которое должно быть мощнее и умнее всех остальных. Им и стал медведь-гризли. Он сразу сделался таким сильным и агрессивным, что самому Маниту пришлось спасаться от него на вершину горы Схаста.

В те времена медведи-гризли ходили еще выпрямившись во весь рост на двух ногах, как позднее люди, а добычу свою не рвали клыками и когтями, а убивали дубинками. Так во всяком случае рассказывают индейцы племени схаста.

Великому духу так понравилось жить на обитаемой теперь Земле, что он привез с неба все свое семейство и поселился на горе Схаста. Гора эта напоминала огромный, остроконечный виг-рам, и Мониту разжигал в ней для своего семейства огонь. И точно так же как над индейскими вигвамами, над ее вершиной днем курился дымок, а по ночам плясали огненные искры.

В один прекрасный весенний день младшая из дочерей Мани-ту, нежная рыжеволосая девушка, побежала одна в лес. Дул теплый ветер, и дочке Великого духа не хотелось возвращаться домой. Она шла и шла, пока к вечеру не заблудилась.

Возвращаясь домой с охоты, папаша-гризли нашел под кустом спящее рыжеволосое и белокожее дитя богов. Он принес свою находку жене, и та решила воспитать найденыша вместе с собственными детьми. Так и произошло. Маленькая дочь Великого духа выросла совместно с медвежатами, а когда все они повзрослели, мамаша-гризли выдала свою приемную дочку за одного из своих сыновей. Медведи, которые тогда еще умели говорить, съехались со всей округи на свадьбу. Дети, родившиеся затем от этой неравной пары, – а их было видимо-невидимо – отчасти походили на Великого духа, а отчасти на медведя-гриз-ли. Кожа у них была красноватой и безволосой, как у их матери, а волосы на голове были черными, как шерсть гризли, и вырастали очень длинными. Они были сильными и смелыми, как их отец, но обладали умом своего деда, Великого духа. Так произошли краснокожие люди – первые индейцы.

Когда старая медведица, приемная мать, много лет спустя уже лежала на смертном одре и почувствовала, что близок конец, ее стала терзать совесть. Она послала гонца к Великому духу, чтобы тот открыл ему секрет, где живет его пропавшая без вести дочка. Услыхав правду, Маниту пришел в такую ярость, что рванулся как безумный вниз с горы: да сих пор еще можно увидеть, каким ободранным, прямо вспаханным, выглядит ее южный склон– Настигнув медведей-гризли, Маниту ударом молнии убил старую медведицу. А за то что– гризли осмелились создать новые живые существа на Земле, хотя это положена одному лишь ему» Великому духу„он наказал их. Им пришлось расстаться со своими, дубинками, которыми они прежде убивали добычу и впредь им разрешалось пользоваться одними лишь клыками и когтями; кроме того, они лишились, дара речи. Маниту сломил их гордыню и заставил припасть к Земле. Такими они и остались: с тех пор им приходится бегать только на четвереньках. Лишь в случае, крайней опасности, когда кому-нибудь из медведей угрожает смерть, он может подняться на дыбы. Так что в свой последний, смертный час гризли поднимается на задние лапы и стоит так, как стояли, его предки и сам Маннту Великий дух.

И тем не менее огромные медведи, еще долго– оставались страшными владыками Северной Америки, обожествляемыми индейцами. И на самом деле, подумайте только, каким надо обладать мужеством, чтобы с одним лишь каменным топором в руках пли со стрелами с каменными наконечниками выходить против такого мощного и свирепого зверя! Пусть даже вшестером или ввосьмером – все равно страшно! Ведь медведи-гризли считали себя равными с людьми и при встрече не желали уступали им дорогу.

Это пришлось испытать на себе и первым белым, появившимся на континенте. Со своими кремневыми ружьями, свинцовыми пулями и вечно сырым порохом они не слишком-то превосходили силами медведей и индейцев. Наоборот, тогда считалось, что индейцы способны «одной стрелой пронзить самку бизона, да еще и спрятавшегося за ней теленка в придачу». Пока первая стрела звенит в воздухе, тетива уже спускает вторую, а отдельные стрелки ухитрялись выпустить подряд восемь стрел, до того как первая коснется земли…

Первым белым, которому удалось увидеть своими глазами медведя-гризли и описать его, был некто Генри Келси. По-видимому, он был парнем что надо. Четырнадцатилетним нищим мальчишкой он перебрался из Англии в Канаду и нанялся учеником в «Компанию Гудзонова залива по продаже пушнины». Он быстро нашел общий язык с индейцами, и отношения у него с ними сложились лучше, чем с белыми. Вскоре он ушел с ними вместе в прерии и пропадал там два года, кочуя со стойбищами краснокожих. За это время он не только досконально ознакомился с канадскими прериями и бизонами, но, как он писал в 1691 году, «видел медведей больше белых, но не белых, не черных, а серебристых, как наши английские кролики». Двадцатый годами позже он стал британским управляющим «Кампаний Гудзонова залива».

Еще сто лет спустя в отдельных районах Америки бывало не совсем ясно, кто кого преследует: кто, собственно говоря, охотник, а кто дичь? Один капитан, по фамилии Леви, курсировавший весной 1805 года по верхнему течению Миссури, сообщал потом; что ему и его спутникам все время приходилось спасаться от огромных медведей. Один подранок преследовал капитана несколько десятков метров, и только потому, что он был ранений ослабел, у охотника оказалось время перезарядить свое ружье и еще дважды пальнуть в разъяренного зверя. А двумя днями позже один из спутников капитана с диким криком выбежал из леса на берег и успел еще в последнюю минуту прыгнуть в лодку: за ним гнался гризли. В другого такого медведя несколько дней спустя палили сразу шесть охотников одновременно. Несмотря на то что четверо из них попали, зверь в бешенстве, широко разинув пасть, бросился на своих обидчиков. Двое дрогнули и кинулись к лодкам, но четверо других перезарядили ружья и снова выстрелили в раненого зверя. Но и им под конец пришлось побросать свои ружья и прыгнуть в воду. К такому способу не раз приходилось прибегать медвежатникам во время той знаменательной поездки.

Когда мне не так давно довелось побывать в верхнем течении Миссури, по берегам которой сейчас выросло множество ферм, поселков, городишек и даже больших городов, у меня никак не укладывалось в голове, что здесь только каких-нибудь сто лет назад бродили медведи и охотились индейцы.

Известен случай, когда в 1923 году некто Хуг Гуласс ранил крупного медведя-гризли, который погнался за ним. Человек едва успел ухватиться за нижний сук дерева, но подтянуться не успел – медведь стащил его вниз и стал терзать. Товарищи Гуласса подбежали к месту происшествия, но никак не могли выстрелить, потому что неминуемо попали бы и в человека. Когда медведь наконец отпустил свою жертву и повернулся, чтобы уйти, двое или трое немедленно в него выстрелили. Тогда он с новой силой набросился на несчастного Гуласса. Это повторилось трижды, пока чудовище не рухнуло замертво.

Гуласс был еще жив, но так искусан и переломан, что его нельзя было тронуть с места. Тогда спутники перевязали его как могли и, посовещавшись, приняли решение оставить его на месте. Майор Генри, возглавлявший отряд, спросил, кто согласен добровольно остаться дежурить возле раненого, пока не пришлют подмогу. Если учесть, что в округе обитали враждебно настроенные индейцы, уж не говоря о медведях, это было небезопасное предложение. После долгого тягостного молчания один парень наконец вызвался остаться. Звали его Джим Бриджер, и был он очень молод и отважен. За особое вознаграждение с ним согласился остаться еще и некий Фитцжеральд. Джим Бриджер позже стал одним из самых известных землепроходцев. Он сам рассказал впоследствии, как они тогда провели пять томительных дней возле умирающего, но никаких признаков ни ухудшения, ни улучшения его состояния не наступило. Поэтому они решили, что дело безнадежное и, забрав его ружье, лошадь и все пожитки, отправились догонять своих. Прибыв в форт, они рассказали, что Гуласс умер и они его захоронили.

Но Гуласс не умер. Он даже сумел дотащиться до реки, чтобы промыть свои гноящиеся раны, и больше ползком, чем пешком, добрался до форта. Немножко окрепнув, он двинулся вверх по Миссури в поисках тех, кто его так бессовестно покинул.

И он нашел их, представьте! Когда он наконец предстал перед глазами Бриджера, тому почудилось, что перед ним привидение. Но, убедившись, что это живой Гуласс, он понял, что сейчас наступит его, Бриджера, смертный час, и уже увидел, как перед ним открываются врата вечности…

Однако за долгое время, ушедшее на поиски обидчиков, жажда мести у Гуласса значительно поостыла, и острота обиды прошла. Он лишь смерил молодого человека с ног до головы пристальным взглядом и затем сказал:

– Куда вы, тысячу чертей, подевали мое ружье и мою лошадь?

Неподалеку от форта Киова, где спасся злополучный Гуласс, в том же году случилось еще одно неприятное происшествие. На капитана Смита, ведшего под уздцы вьючную лошадь, посреди небольшой поляны внезапно напал гризли. Зверь схватил человека за голову, свалил на землю и разгрыз в щепки рукоятку охотничьего ножа, которым тот пробовал защититься. Один из спутников капитана, не владея особым литературным стилем, так описывал впоследствии все, что произошло:

«Ну ясно, что ни у кого из нас не было никаких медицинских познаний. Один сказал: эй, помоги-ка, подержи-ка его, а другой ответил, почему бы тебе самому не подержать? И так мы топтались вокруг и не знали чего делать. Тогда я спросил у самого капитана, как нам лучше поступить. А тот сказал, чтобы один или двое сбегали за водой, а я, мол, если у меня есть с собой иголка с нитками, пускай вытащу их поскорей, да чтобы живей принимался пришивать ему кожу к голове. Обрезал я ему ножницами волосы и, ей же богу, в первый раз в жизни мне пришлось заниматься подобным делом, давай, верите или нет, зашивать ему раны! Тут выяснилось, что проклятый медведь захватил в свою страшенную пасть почти что всю голову капитана– от левого глаза с одной стороны, до правого уха с другой! Он фактически снял с него скальп, и кожа висела белыми лохмотьями там, где он проехался по черепу своими огромными клычищами. Одно ухо было оторвано и висело лишь на лоскуте кожи… Ну, залатал я его как только мог – он мне все время давал указания, что куда пришивать, – но когда дело дошло до уха, я сказал, что не знаю, что с ним делать, придется ему, дескать, теперь без уха обходиться. А он – нет, нет, попробуй-ка все-таки его как-нибудь присобачить, не бойся. Вот я, значит, и постарался получше приложить его к прежнему месту и пришил как смог. Вот какая история. А потом мы нашли примерно в миле оттуда воду и пошли туда все вместе, и капитан тоже. Там мы немножко передохнули, пока капитан снова был в состоянии сесть на лошадь. Так мы наконец и добрались до нашего лагеря, где и устроили его как только можно лучше. И знаете– ничего, оправился! А мы все получили урок, каков характер у этих медведей-гризли, и, уж поверьте, не скоро о том позабудем».

А я вам в свою очередь скажу, что можно только поражаться, из какого крепкого материала были скроены тогда эти малые – трапперы и землепроходцы…

Но постепенно времена менялись и не в пользу самоуверенных медведей-гризли, властелинов Американского континента. Их ведь когда-то в США жило свыше сотни тысяч. Но с тех пор индейцы успели приобрести сначала железные наконечники для стрел, а затем и огнестрельное оружие, да и вооружение белых становилось все изощреннее и стрелять из него можно было более метко. Пули все глубже проникали в тела животных. Свыше 60.миллионов бизонов, пасшихся в бескрайних прериях, исчезли без следа за какие-нибудь десятки лет.

В 1848 году пять охотников после года пребывания в штате Орегон вернулись с 700 шкурами медведей-гризли.

Чем превосходнее делалось оружие, тем нахальнее стали обходиться люди с прежде столь устрашавшим их противником. Так, в Калифорнии господствовавшие тогда там испанцы упражнялись в том, что окружали медведя верхом на лошадях и набрасывали ему на шею лассо. А один североамериканский морской офицер решил однажды проделать нечто подобное в одиночку-Ему и на самом деле удалось накинуть лассо на одну из медвежьих лап, и он стал тянуть за нее, намереваясь потащить медведя волоком за лошадью. Однако не тут-то было! Лошадь не могла сдвинуться с места даже на сантиметр, словно пришитая. Более того, растерявшийся поначалу медведь пришел в себя, ударил свободной лапой пару раз по натянутому лассо, а затем принялся грызть его зубами и тянуть за него изо всех сил. Лошадь пришлось осадить назад, а затем мишка ее форменным образом потащил за собой, как непослушную собачонку! Под конец офицеру не оставалось другого выхода, как ударом ножа перерубить лассо под громкий хохот местных жителей, следовавших за ним верхом в качестве зрителей.

Пойманных таким способом медведей в южных штатах часто выпускали на арену бороться с быками вместо тореадоров. Медведя привязывали на тяжелую цепь посреди арены так, чтобы у него оставались лишь самые незначительные возможности для передвижения. А быка доводили до такого состояния бешенства, что он кидался на медведя, всаживая ему в ребра свои страшные рога; тот обычно тут же вцеплялся ему зубами в нос и таким способом удерживал от дальнейших попыток напасть. Лежа на спине и цепко удерживая быка зубами за нос, медведь старался обхватить передними лапами его шею, в то время как бык пытался по мере возможности затоптать медведя копытами. Медведь от этого приходил все в большую ярость, злобно тряс быка за нос, и порой ему удавалось в бешеной схватке сбить своего противника с ног. В подобных случаях медведь «срывал» бурные аплодисменты, потому что кровожадная публика уже предвкушала, как медведь сейчас разделается с быком. Зачастую быку удавалось вырваться, подняться снова на ноги и ретироваться, в то время как медведь забирался в вырытую им самим яму зализывать раны. Но такой исход боя не устраивал зрителей. Быка все вновь и вновь натравливали на медведя, пока он наконец окончательно не отказывался от поединка. Тогда организатор «турнира» требовал от публики дополнительно двести долларов, которые ему охотно бросали на арену. После этого выводили свежего быка, и все начиналось сначала. Под конец обоих быков пристреливали, чтобы избавить от ненужных мучений.

А тем временем для медведей-гризли наступали тяжелые времена. И чем дальше – тем хуже. К 1830 году в прериях Техаса паслось 100 тысяч голов рогатого скота, десятью годами позже его было уже 330 тысяч, а в 1850 году – 3,5 миллиона. Если где-нибудь находили мертвую корову, от которой медведи уже успели оторвать какую-нибудь часть, то они тотчас же получали клеймо «убийц» и «разбойников», хотя известно, что медведи при случае не прочь поживиться падалью, и любое животное, погибшее от каких-либо инвазий или эпизоотий, может стать для них притягательным объектом. Медведей начали травить со сворами собак; такой вид охоты считался даже «веселым спортом». Собаки облаивали мишку, окружая его со всех сторон так, чтобы он не мог удрать и в то же время не мог наброситься на охотника. Такой способ сильно облегчал отстрел, делал его даже, можно сказать, удобным, необременительным. За голову каждого медведя полагалась премия; кроме того, стали разбрасывать отравленные приманки. Животные, которые прежде не знали себе равных по силе, становились все пугливее, они отступали в самые дальние, недоступные для человека горные долины. Ни разу за последние десятилетия никто не слышал, чтобы гризли на кого-нибудь напал. Уже начинает казаться, что они полностью изменили свой нрав, эти медведи, что они вовсе и не правнуки тех, прежних, наводящих ужас на всю округу бестий! Может быть, они сумели оценить опасность, которую представляет собой человек, вооруженный современным оружием? Или кровавые истории из прошлого несколько преувеличены?

Во всяком случае на сегодняшний день гризли считаются почти безобидными: 99 из ста никогда не убивают ни скота, ни какую-либо крупную дичь. Правда, случались и исключения. В течение целых 35 лет медведь, получивший кличку Старый Мозес, терроризировал в Колорадо всю округу в радиусе ста километров. Закончились его бесчинства лишь в апреле 1904 года. Считалось, что он зарезал 800 голов крупного рогатого скота, не считая нескольких дюжин телят и мелких домашних животных. Убил медведь и не менее пятерых людей, пытавшихся его пристрелить. Но «людоедом» его никак не назовешь, потому что сам он никогда на людей не нападал, если его не трогали. Некоторые очевидцы рассказывали, что он даже обладал своеобразным чувством юмора, этот Старина Мозес. Не раз он устраивал такие номера: подкрадывался незаметно к лагерю каких-нибудь землемеров или ни о чем не подозревающих путешественников и затем внезапно врывался туда с шумным сопением и ревом. Но ни разу при этом никого не поранил, если в него не пытались выстрелить из ружья. Он вполне удовлетворялся тем, что распугивал всех обитателей лагеря, наслаждаясь зрелищем, как они кидаются врассыпную или карабкаются на деревья, словно стая перепуганных обезьян. Возможно, что он таким способом пытался прогнать непрошеных пришельцев из своих владений. Вполне возможно.