Текст книги "Дикое животное и человек"

Автор книги: Бернхард Гржимек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава XIX. Много ли ума надо опоссуму!

Искаженный портрет опоссума

•

У кошки и то мозгов в пять раз больше

•

Можно ли убить вонью?

•

Что значит «играть в опоссума»?

•

«Национальное кушанье» американцев

•

Двадцать четыре детеныша на одной чайной ложке

•

Они жили рядом с динозаврами

В моем школьном учебнике по естествознанию была забавная картинка, которая запомнилась мне на всю жизнь. На ней была изображена мамаша-опоссум, несущая на спине своих детенышей. Длинный хвост ее был загнут кверху и вперед, нависая горизонтально над спиной, а маленькие опоссумята зацепились за него своими тоненькими хвостиками, чтобы ненароком не свалиться.

И вот только совсем недавно я узнал, что эта картинка – чистейший вымысел и что принадлежит она известной франкфуртской художнице Анне Марии Сибилле Мериан (1647–1717), нарисовавшей ее 250 лет тому назад. Художница провела несколько лет (с 1699 по 1701) в Суринаме, в северной части Южной Америки, где рисовала различные виды местных цветов и насекомых; рисунки эти еще по сегодняшний день вызывают восхищение у каждого, кому их приходится видеть. Однако большинство рисунков было опубликовано только после смерти художницы ее дочерью. На последней странице книги можно увидеть картинку, где под веткой с сидящими на ней насекомыми изображен и опоссум, причем та самая злополучная мамаша-опоссум с детишками на спине. Но хвост ее, за который уцепились своими крохотными хвостиками детеныши, направлен не вперед, а горизонтально назад. Однако за прошедшие с тех пор десятилетия и даже столетия картинка не раз перерисовывалась для различных изданий, и можно проследить, как ее постепенно видоизменяли, «подправляли» и «улучшали», пока хвост мамаши-опоссума не превратился в настоящий поручень над ее спиной, за который детишкам замечательно удобно держаться. Есть даже фотографии подобного же рода, однако сняты на них всегда только чучела, изготовленные в музеях, по-видимому, по этим же образцам.

С тех самых пор как мы, европейцы, знаем, что такое опоссум, а именно с 1500 года, он неизменно будоражил наше воображение и давал пищу для самых невероятных фантастических измышлений. Но за последние десятки лет в Америке так тщательно исследовали биологию и образ жизни этого животного, как ни у одного другого сумчатого на Земле. И тут выяснились такие удивительные подробности, которые поначалу действительно можно принять только за вымысел.

Надо сказать, что уже тогда, когда испанский путешественник и натуралист Пинсон привез из недавно открытой в то время Бразилии самку опоссума с детенышами в набрюшной сумке, это вызвало в Испании подлинную сенсацию. Даже правящие в то время монархи – Фердинанд и Изабелла – пожелали убедиться в существовании подобного чуда природы и собственноручно залезали своими царственными перстами в сумку опоссума…

И действительно, нигде во всей Европе, Азии, Африке, ни па Яве, ни на Суматре, ни на Филиппинах нет и в помине сумчатых животных. Найти их можно только в обеих Америках, в Австралии, на Тасмании и некоторых близлежащих к ней островах. Но в то время как в Австралии до сих пор еще проживает 150 видов сумчатых животных, опоссум в Америке, как, впрочем, и многие другие «устаревшие», «несовременные» формы животных, попал в невыгодные для себя условия и стал постепенно вымирать; становился все малочисленнее, а кое-где практически исчез и вовсе.

Может быть, у него не хватило смекалки приспособиться к новым условиям, как это делали другие млекопитающие? Ведь опоссум слывет явно туповатым животным. Мозг опоссума весит всего лишь пятую часть мозга кошки. А ведь по общему весу тела обоих животных примерно одинаковы.

Но вот с 1920 года опоссумы начали вновь завоевывать Северную Америку, продвинувшись далеко на север. Теперь ежегодно на пушной рынок США поступает от двух до трех миллионов их шкурок.

Первое, что инкриминировалось опоссумам в книгах о только недавно открытом континенте – Америке, – это то, что они дурно пахнут. То есть просто жутко воняют. Запах этот проникает якобы сквозь дерево и камень, а индейцы, понюхав его, падают замертво на землю. Если опоссум приблизится к какой-нибудь деревне, жители вынуждены ее поспешно покинуть… Затем опоссуму приписывался такой фокус: поймав маленькую птичку, он кладет ее на землю, а сам повисает над ней, зацепившись хвостом за сук. Как только какая-нибудь хищная птица, желая поживиться добычей, подлетит к ней, опоссум отпускает сук, падает на хищника сверху и – «одним махом двоих побивахом». В довершение всего утверждалось, что животные эти спариваются через нос, а самки «вдувают» затем новорожденных в свою сумку…

Что касается дурного запаха, то тут верно лишь одно – что опоссумы действительно большинству животных не по вкусу или во всяком случае не являются для них лакомым блюдом. Возле или внутри лисьей норы никогда не найдешь косточек опоссума. Если же собака поймает опоссума, она перегрызет ему хребет, встряхнет пару раз хорошенько и бросит мертвого зверька на землю, в то время как лесного сурка она в аналогичных обстоятельствах наполовину слопает, а остаток еще и закопает «про запас». И тем не менее, в особенности в южных штатах США, опоссум считается национальным блюдом, причем едят его с гарниром из батата. Правда, некоторые люди советуют при этом больше нажимать на батат, а не на жаркое… И все же имеются фотографии, на которых можно увидеть президента США Франклина Д. Рузвельта за поеданием жареного опоссума.

То, что опоссуму удается даже с малым количеством мозгов выживать в борьбе за существование, объясняется все же не столько его дурным запахом, сколько его необычайной живучестью. Так, если повнимательнее рассмотреть коллекции скелетов опоссумов в различных музеях, то можно обнаружить на них огромное множество сросшихся переломов, от которых другие млекопитающие, одинаковых с опоссумом размеров, безусловно погибли бы. Ни одно из них не смогло бы перенести столько травм! К тому же опоссумы очень ловко прикидываются мертвыми. У американцев даже есть выражение «to play opossums», что означает «изображать опоссума», то есть «притворяться мертвым». Такое поведение в минуту опасности довольно широко распространено в животном мире: умеют прикидываться мертвыми и птицы, и пресмыкающиеся, земноводные и членистоногие, но среди них нет ни одного, которое бы пользовалось в Америке такой популярностью, как опоссум. Опоссум в подобных случаях остается лежать на боку с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом, из которого вываливается язык.

Какой-то мальчишка подобрал однажды на дороге мертвого опоссума; неся его за хвост и размахивая животным из стороны в сторону, он протаскал свою находку в течение двух часов, пока наконец, перелезая через забор, не заметил, что «мертвое» животное старается ухватиться за забор лапами…

Если опоссум и не использует собственный хвост в качестве поручня или якорной стоянки для сидящих на его спине детенышей, то тем не менее способен транспортировать с его помощью листву и траву для утепления своей норы. Он подгибает хвост под себя, пропуская его между ногами вперед, затем набирает полный рот зелени и запихивает шесть, а то и восемь порций меж животом и хвостом. Придерживая таким способом поклажу, он затаскивает ее в свое жилище. Но никоим образом опоссумы не способны крепко-накрепко ухватиться хвостом за сук и повиснуть на нем вниз головой, как это делают некоторые обезьяны. Используют они его во время лазания только затем, чтобы придерживаться за ветки и не потерять равновесия. Повиснуть же, прочно уцепившись одним лишь хвостом, опоссумы не в состоянии.

В прошедшие геологические эпохи Земли сумчатые были распространены почти по всей планете. Еще Кювье в 1820 году находил их ископаемые останки в меловых отложениях под улицами Парижа. Когда доктор Барнум Браун вырыл из земли в канадской провинции Альберта целый скелет рогатого гигантского динозавра, то есть пресмыкающегося, то рядом с ним он нашел останки и современного ему вымершего сумчатого. Его крохотные косточки вызвали у палеонтологов куда больший интерес, чем огромный костяк динозавра! Потому что маленькое сумчатое относилось к самым первым млекопитающим, появившимся рядом с рептилиями на земном шаре. Именно поэтому ему и дали научное название «Eodelphis», то есть «заря опоссума». Потому что маленькое сумчатое животное относилось именно к опоссумам.

Сегодняшние опоссумы еще не распространились столь далеко к северу, чтобы добраться до Канады, – ведь их подлинный дом находится на юге. Зиму они переносят плохо, хотя и не впадают в настоящую зимнюю спячку, как сурки. У опоссумов зимой нередко отмерзают кончики ушей или хвоста, что им, впрочем, не мешает жить дальше.

В то время как у лошади беременность длится около года, у козы – пять месяцев, у собак и кошек – около двух, у кролика– один, а у болотного бобра больше четырех, опоссуму достаточно всего 13 дней, чтобы произвести на свет свое потомство. Правда, по новорожденным и видно, что это настоящие недоноски. Их скорее назовешь эмбрионами, чем новорожденными детенышами: шесть штук весят вместе один грамм, а на чайной ложке их помещается целых 24! Вес одного детеныша равняется одной десятитысячной части веса матери, он слепой, голый, с недоразвитыми задними конечностями. Так что роды мамаше-опос-суму не доставляют особого труда. Даже если детенышей бывает за один раз до 25 штук (что случается нередко!), все равно они появляются на свет в течение каких-нибудь пяти минут.

Многие сотни лет оставалось загадкой, каким образом такое недоношенное малюсенькое существо добирается из родовых путей до сумки матери, расположенной на животе. Много вокруг этого было споров и догадок, точно так же как и вокруг кенгуру. Одним казалось, что они видели, как мамаша-опоссум хватала малышей зубами или губами и сажала к себе в сумку, другие утверждали, что самка в момент родов сгибается почти пополам, так что родовое отверстие приходится прямо против широко растянутой брюшной сумки и детенышу остается лишь, ухватившись ртом за один из сосцов, повиснуть на нем.

Что касается кенгуру, то с ним все стало ясно 25 февраля 1906 года, когда некто Герлинг сумел пронаблюдать у своей «домашней» самки кенгуру весь процесс появления на свет детеныша от начала и до конца. Он увидел, как маленький «недоносок» с огромным напряжением в течение получаса пробирался по шерсти живота матери и заполз наконец в набрюшную сумку, где и исчез, мать ему при этом почти ничем не помогала. В 1933 году одному посетителю Галльского зоопарка тоже удалось пронаблюдать аналогичный случаи. Только с той разницей, что па сей раз самка расчищала дорогу маленькому путешественнику, старательно прилизывая шерсть на его пути в сумку.

И вот наконец 6 февраля 1920 года выяснилось и то, как это все происходит у опоссума. Пронаблюдать весь процесс на сей раз удалось преподавателю Техасского университета, доктору К. Г. Гартману. Он увидел, как крохотные эмбрионы опоссума без всякой помощи со стороны матери самостоятельно проползали восемь сантиметров, отделявшие их от сумки, цепляясь изо всех сил за шерсть своими передними, хорошо развитыми лапками. Ползли они медленно, с огромным трудом, похожие скорее на червей, чем на млекопитающих. От того, сумеют ли они достичь спасительной сумки, зависит их жизнь, и, по всей вероятности, добрая половина их, будучи не в силах удержаться, падает на землю.

Между прочим, доктору Гартману принадлежит большинство разгадок тайн биологии и образа жизни опоссума. В 1952 году была издана его книга об опоссумах.

Если детеныш достиг теплой сумки матери – он преодолел первую и наибольшую трудность в своей жизни. В сумке имеется 13 сосцов, и мамаша-опоссум может по своему усмотрению открывать и закрывать сумку, плотно стягивая ведущее в нее отверстие. Но, когда сумка закрыта, в нёй скапливается плохой воздух – он содержит 6 процентов углекислого газа. Остается только удивляться, как маленькие опоссумы способны эдакое выдержать!

Лишь спустя 10 недель они начинают выползать из сумки и довольно ловко ползать по шерсти матери, без всякой помощи с ее стороны, а достигнув возраста трех-четырех месяцев, становятся уже совершенно самостоятельными. Две трети их питания– продукты животного происхождения: насекомые, мыши, личинки майских жуков, дождевые черви и даже жабы, которыми другие мелкие хищники обычно брезгуют.

Поскольку продолжительность жизни у опоссумов весьма мала – не больше двух лет, то им приходится интенсивно размножаться: самка дважды в год приносит детенышей. Не так давно Глену Сандерсону из Иллинойса удалось проделать совершенно потрясающий опыт: он пометил крошечных эмбрионов еще в сумке матери для того, чтобы потом иметь возможность отличить их во взрослом состоянии от других; он под лупой удалил каждому из них по одной фаланге на десяти пальцах задних конечностей, причем в различном порядке. Это помогло ему впоследствии выявить немаловажные детали и особенности в образе жизни опоссума. Так, например, выяснилось, что у них бывает одинаковое число самок и самцов и что на одном квадратном километре может обитать сто особей.

Хотя все сумчатые животные и без того считаются не слишком-то сообразительными, опоссум среди них занимает особенно незавидное место по своим умственным способностям – это животное явно «туповатое». Так, Г. X. Нойманн проделывал следующие опыты. Он приучал гигантского кенгуру и опоссума искать корм в двух коробках с различными геометрическими фигурами на крышках. Например, на одной – кружок, а на другой – треугольник, и корм всегда под треугольником. Кенгуру быстро выучился различать семь таких пар коробок и искать корм только под нужной крышкой. Опоссуму же едва удавалось запомнить две такие пары и то не твердо. В то время как кенгуру еще дольше, чем пять месяцев спустя, помнил, под каким знаком следует искать лакомство, а под каким нет, опоссум уже через четыре недели позабыл и перепутал все начисто.

В зоопарке у профессора Хедигера австралийский опоссум упорно восседал на горячей трубе парового отопления, несмотря на то что в его распоряжении находилось достаточно много деревянных приспособлений для лазания. На всех четырех лапах и на голом хвосте у него образовались тяжелые ожоги, но он упрямо продолжал залезать именно на трубу отопления. Причина, видимо, крылась в том, что там, высоко, под самым потолком, где проходила труба, животное чувствовало себя в большей безопасности, скрытым от посторонних глаз.

Но если так подумать, то ведь ни труба парового отопления, ни черно-белые фигуры на картонных крышках не относятся к предметам, встречающимся опоссумам в их обычной жизни. Они попросту не играют для них никакой роли. А то, что эти сумчатые достаточно хорошо оснащены для своего существования в нашем мире, они за последние четыре десятка лет доказали не только в США, но и в Новой Зеландии. С самого начала освоения Новой Зеландии у попадающих туда европейцев наблюдается какая-то удивительная тяга завозить самых различных животных из всех частей света и там их акклиматизировать. Завезенных туда американских опоссумов вскоре стало уже слишком много. В 1947 году впервые был разрешен их свободный отстрел.

Опоссумов в США сейчас уже около 20 миллионов, и говорят, что ежегодно поголовье их увеличивается еще на шесть-семь миллионов. Плотность заселенности достигла уже 100 голов на каждый квадратный километр. Считается, что они весьма существенно вредят деревьям.

Так что, как видите, можно неплохо обходиться даже совсем скудным количеством мозгового вещества… и не только в политике…

Глава XX. Человек, которого выменяли на оленьи рога

Олени в зоопарке опаснее львов

•

Радиоактивный стронций накапливается… в оленьих рогах

•

К 1900 году в Швейцарии не осталось ни одного оленя

•

Охота только для аристократии, крестьянам за охоту – порка

•

Удобны ли такие головные украшения? Безрогий олень – трусливое животное

•

О пантах в Сибири, Казахстане и на Алтае

•

Богатые заокеанские гости не должны охотиться в Африке!

•

Хотите послушать, как трубят олени?

Прежде в нашем Франкфуртском зоопарке только тем служителям доплачивали «за работу в особо опасных условиях», которые ухаживали за львами, тиграми, медведями и слонами. Потому что когда думаешь о возможных несчастных случаях в зоопарке, то прежде всего приходят в голову львы, леопарды или белые медведи, которые ведь и на свободе убивают других крупных животных. А между тем именно они-то реже всего нападают на своих служителей. Ведь хищные звери в зоопарках живут обычно в двойных клетках, то есть в клетках, состоящих из двух помещений; во время уборки или кормления достаточно перегнать их в другой отсек и хорошенько запереть дверь, чтобы полностью себя обезопасить. Никому не приходится заходить вместе с ними в одно и то же помещение. И если все же случается, что кто-то получает ранение, то только по причине невнимательности во время работы или из-за попыток служителя «дрессировать» животное.

А вот по вине человекообразных обезьян, жеребцов зебры, верблюдов, быков или диких кабанов люди уже не раз попадали на операционный стол. За искусанные руки чаще всего следует «благодарить» мартышек, куниц, лис и разную прочую «мелочь»; чаще всего подобное происходит, когда их хотят поймать и пересадить в другую клетку. Как-то один бородавочник: пару лет тому назад серьезно ранил, чуть не убил, одного из наших самых опытных служителей, а спустя год в Дуйсбургском зоопарке такой же ручной бородавочник и на самом деле убил служителя.

Но особенно коварны олени. Выращенные дома ручные самцы косули уже многих людей отправили на больничную койку. Один из наших благородных оленей 20 лет назад тяжело ранил своего служителя, тот едва успел перелезть через ограду вольеры. А в Базельском зоопарке олень заколол одного служителя насмерть.

Однако не подумайте, что благородные олени с их роскошными головными украшениями и в природных условиях норовят пырнуть человека! Такого с ними никогда не бывает. Просто, находясь в зоопарке, они теряют всякий страх перед двуногими существами, а кроме того, они содержатся там в условиях, сильно отличающихся от природных.

У нас, например, самец-олень круглый год живет в одной вольере совместно с небольшой группой оленух и молодняка. Мы, правда, встраиваем в их вольеры поперечные загородки с узкими лазами для самок, где они могут спастись от назойливости или грубости самцов. Самцы же с их раскидистыми рогами не могут вообще или не могут слишком быстро последовать за ними сквозь узкий проход. В лесах же такие мощные рогачи проводят вместе с самками лишь одну двенадцатую часть года, а именно время гона, падающее на сентябрь и октябрь. Остальную же часть года самцы держатся отдельно, в своей «мужской компании». В таком стаде самцов практически не бывает вожака, все пасутся совершенно независимо, не обращая друг на друга никакого внимания. И наоборот: ссор между самцами тоже не возникает. Если же в самочьем стаде встречаются рогачи, то это обычно выросшие сыновья – двух– или трехлетки. Они еще продолжают «держаться за мамину юбку», хотя на хороших кормах уже успели отрастить завидные головные украшения. Однако «права голоса» в стаде у них еще нет. Группу возглавляет, как правило, одна из старших оленух, но обычно лишь до тех пор, пока у той есть собственные малыши. Так во. всяком случае утверждает Вильгельм Линке в своей книге о благородном олене. Олени доживают в среднем до двадцатилетнего возраста, но иногда могут прожить и дольше.

Такие ветвистые оленьи рога весом в 14–16 килограммов – вещь совершенно удивительная! Наверное, не слишком-то удобно н приятно таскать подобное сооружение у себя на голове! Причем таскать его приходится большую часть года, пока не сбросишь. Сбрасывание приходится обычно на февраль. Но еще значительно раньше, примерно с июля или августа (после того как олень соскреб о камни и кустарник отмершую, засохшую кожу с рогов), они уже представляют собой лишь мертвую, затвердевшую кость. А затем происходит следующее: особые клетки растворяют костное вещество под розетками у основания роскошных «канделябров», и в один прекрасный день они сваливаются с головы своего владельца. Удивительным образом оба рога, как правило, падают почти одновременно.

Потеря грозного оружия приводит оленя поначалу в шоковое состояние. По-видимому, он кажется себе в таком виде совершенно неполноценным и беззащитным. Во всяком случае в зоопарках уже наблюдалось, как потерявшего рога красавца оленя, которому прежде всегда почтительно уступали дорогу, какая-нибудь старая самка лупцевала передними копытами, да так его охаживала, что он в страхе бросался наутек. По-видимому, в такие минуты он даже забывает, что мог бы оказать сопротивление аналогичным способом, то есть встать на дыбы и отбиваться передними ногами. Ведь именно так и поступают так называемые «гололобые» самцы или те, у которых только что отросли чувствительные и легко ранимые панты, когда между оленями возникают какие-либо разногласия или несовпадения во взглядах…

Сброшенные же рога достаются обычно мышам, белкам и другим грызунам, которые их охотно поедают; впрочем, в Шотландии их якобы съедают сами олени.

По-видимому, олений организм должен заранее накопить большую массу питательных веществ, чтобы затем, в течение всего лишь нескольких месяцев, вырастить подобное мощное сооружение! Сначала из черепа показывается нечто клубнеобразное. Но даже тогда, когда рога наполовину готовы, обтянуты мягкой кожей наподобие замши, а концы их округлые и тупые, – они бывают на ощупь неизменно теплыми, почти горячими.

Растущие кости значительно сильнее накапливают радиоактивные вещества, чем любые другие. Именно поэтому в скелетах детей находят гораздо больше ядовитого радиоактивного стронция, чем в скелетах взрослых людей. В рогах шотландского оленя, которые подробно исследовали в 1957 году, содержалось в 10 раз больше радиоактивного стронция, чем в рогах оленя, убитого в 1952 году.

Таким образом, оленьи рога способны особенно наглядно отражать все усиливающееся загрязнение нашей земной атмосферы из-за испытаний ядерного оружия.

Молодые оленьи рога – панты – испокон веков считались целебными и использовались в народной медицине. В наше время в Советском Союзе в государственных масштабах, на больших современных фермах держат оленей-пантачей, которым периодически спиливают рога.

В Москве были проведены серьезные клинические анализы оленьих рогов, что позволило выяснить следующее: панты действительно содержат много половых гормонов и биологически активных веществ. Они оказывают положительное действие при явлениях старения организма и залечивании ран.

На территории нынешних ФРГ и ГДР олени водились с незапамятных времен. И были они в Европе прежде столь многочисленны, что одну из трех наиболее ранних эпох появления человеческих поселений в Швейцарии даже назвали «эпохой оленьих рогов». Однако к 1900 году во всей Швейцарии уже нельзя было найти ни одного благородного оленя. Граждане Швейцарской конфедерации их начисто истребили. В других странах Европы правящие династии и титулованная знать заботились о том, чтобы сохранить хоть часть этих великолепных животных для своих охотничьих утех… В то время как леса и поля испокон веков были всеобщим достоянием людей и любые поселенцы и крестьяне могли добывать в них для себя дрова и пропитание, эти знатные господа во времена средневековья превратили такие угодья в свою частную собственность. Во всяком случае теперь только им одним разрешалось охотиться на оленей, медведей, кабанов, волков и прочую дичь. Охота служила как бы временной заменой воинского ремесла, развлечением среди скучных и будничных хозяйственных дел. Кроме того, такую охоту можно было обставить весьма роскошно и помпезно. Сначала строили охотничьи дома в лесу, затем уже начали воздвигать целые охотничьи замки и дворцы, достигавшие порой грандиозных размеров, как, например, замок Морицбург в Саксонии.

Что касается четвероногих, то с ними все эти благородные бароны, графья, князья, короли обходились, прямо скажем, не очень-то благородно и недостойно настоящих охотников, во всяком случае в сегодняшнем нашем понимании. Они загоняли оленей верхом и с помощью целых свор собак, преследуя их часами, до тех пор пока у тех уж и дух вон; затем обессилевшим животным наносили поначалу легкие раны, чтобы продлить себе удовольствие, и разыскивали подранков по их кровавым следам… А чтобы не так уж сильно напрягаться самим, гоняясь за зверем по лесу, они вскоре додумались загонять дичь в большие загоны и уже там, где ей некуда было деться, убивали ее копьями, стрелами из лука или из мушкетов. Используя подневольный труд, крестьян принуждали воздвигать километровые заграждения, чтобы феодал всегда имел под рукой подходящую дичь к приезду гостей, если тем захочется поохотиться. Рогачей гнали вдоль длинных изгородей, в проемах которых их подстерегали петли-удавки и ловчие сети. Нечто подобное делают в наши дни в Африке браконьеры, живущие рядом с национальным парком Серенгети. Наиболее «добычливыми» оказывались самые длинные сети, в которых прочно запутывалась загнанная дичь. Чтобы иметь возможность развешивать такие грандиозные сети для проветривания и лучшей их сохранности (иначе могут истлеть!), в лесу воздвигались специальные хранилища для сетей. Такое строение в Гессенском Вальдау, например, имеет в длину 75 метров, то есть только в половину короче развешиваемой в нем сети.

Если кто-либо в Европе или еще где-то становится богат, тот зачастую начинает интересоваться охотой. Это происходит не потому только, что скитание по лесам и полям привносит приятное разнообразие в тягостные и скучные будничные занятия, связанные с деланием денег, а скорее потому, что охота все еще носит оттенок необычного и благородного занятия. Тот, кто в наше время приглашает «погоняться за зайцами» или «пострелять оленей», заставляет окружающих быстрее забыть о том, что разбогател-то он на торговле потрохами или холодильниками…

Но то, что у нас, в Европе, есть охотники, – это все же хорошо. Иначе кто бы стал подкармливать зимой оленей? Не будь у нас энергичных людей, радеющих об охотничьем хозяйстве, наши крестьяне давно бы уже объявили всех рябчиков, зайцев, лис и оленей «вредителями сельского хозяйства» и начисто их истребили.

Вот если бы только некоторые охотники, кстати прекрасно изучившие средневековые приемы охоты и лихо трубящие в охотничий рожок, научились бы еще вдумчивому природоведческому подходу к вопросам охоты! Хорошо бы им усвоить, что хищное животное отнюдь не кровожадный разбойник, которого следует убивать лишь за то, что он, так же как и сам охотник, убивает мирных представителей нашей фауны. А что, наоборот, рыси, дикие кошки, орлы, лисы, филины, ястребы, соколы, коршуны, выдры, куницы и другие хищники изымают из природного биоценоза излишек молодняка травоядных, а также больных и ослабленных особей, сохраняя биологическое равновесие в природе. Причем они в отличие от человеческих охотников выходят на промысел не только по выходным дням, а всегда – и ночью, и в метель, и в стужу, и под моросящим дождем. И уж поверьте, они получше нас с вами различают, кто слаб и кто болен! И никакой выборочный отстрел с целью оздоровления стада никогда не заменит их острого, натренированного и «профессионального» взгляда!

Когда в прошедшие времена знатный охотник был одновременно и владельцем угодий и единовластным судьей, он всегда стремился особенно жестоко расправиться со своими охотничьими конкурентами. Изгнать нарушителей запретов из страны или жестоко высечь – было еще самым легким наказанием. Некоторые князья приказывали за подобные провинности отрубать нарушителю руку, выкалывать глаза или забрасывать его камнями. Егеря и охрана бдительно следили за сохранностью «барской дичи». Многим из них в благодарность за верную службу даровали дворянский титул (о чем можно было впоследствии догадаться по оленьим рогам на их гербе). Притом крестьян в лес толкал отнюдь не охотничий азарт, а голод и безнадежная нужда.

На сегодняшний день считается нормальным, если на один квадратный километр смешанного леса приходится один благородный олень, а в хвойном достаточно и одного на два квадратных километра. Во всей Федеративной Республике Германии обитает сейчас не больше 60 тысяч оленей и в 10 раз больше косуль. Однако князьям, повелевавшим в прошлые времена Европой, всего было мало, поскольку им ведь все равно не приходилось возмещать крестьянину нанесенного ущерба за потравы. Они только радовались, когда стада благородных оленей разрастались до колоссальных размеров.

Некоторые августейшие охотники приказывали собирать диких копытных в загон, а затем прогонять по одному мимо стрелка словно движущуюся мишень. Лучше всего – мимо окна охотничьего замка. Именно таким способом австрийскому наследнику престола (позже убитому) удавалось иной раз за день уложить 100 оленей. Да и последний кайзер – Вильгельм II устраивал подобного же рода «охоты» в Верхней Силезии. Два телохранителя при этом перезаряжали и подавали ему ружья.

Я очень боялся, что то же самое повторится и в Африке. Поэтому я стал деятельно противиться тому, чтобы европейские-и заокеанские псевдоохотники, надежно охраняемые вооруженными платными провожатыми, имели право стрелять во время своих «сафари» во львов и слонов, в то время как местного африканца за то же самое бросают в тюрьму как браконьера. Я опасался, как бы теперь африканцы, ставшие самостоятельными, не убрали вместе с европейским господством и всех кафрских буйволов, носорогов и жирафов. Я постарался сделать все от меня зависящее, чтобы этого не произошло. В пятидесятых годах мы совместно с моим сыном Михаэлем написали книгу и отсняли одноименный фильм «Для диких животных места нет» [23]23
  Книга переведена на русский язык и издана издательством «Мысль» в 1977 г.


[Закрыть], где резко осуждалась подобная, ничем не оправданная и никому не нужная стрельба «заезжих гастролеров» по диким животным. Это ведь никакая не охота. Она не имеет ничего общего с деятельностью настоящих охотников из европейских Охотничьих обществ, радеющих о процветании подлинного охотничьего хозяйства. Вместе с целой группой других энтузиастов по охране природы нам еще удалось в самый, можно сказать, последний момент убедить некоторых африканских государственных деятелей ставших самостоятельными молодых африканских стран изменить свое отношение к собственной дикой фауне.

Мне бы хотелось, чтобы богатые заезжие охотники приносили Африке не вред, а пользу. И этого можно было бы достичь, если бы они согласились арендовать в Восточной Африке большие охотничьи угодья, держать там платных егерей, отстреливать дичь только согласно плану Управления охоты, а именно изымать излишнюю часть ее, бороться с браконьерством, выплачивать местным племенам столь же высокие арендные платы за пользование охотничьими угодьями, как, например, в Баварии, и покрывать нанесенный дикой фауне ущерб. Вот это было бы справедливо. Я не охотник, но против разумной формы охоты я абсолютно ничего не имею. Разумеется, вне границ заповедников и национальных парков.