Текст книги "1356 (ЛП)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

На других был нарисован круг на белом поле, красный, как заходящее солнце. За стенами простиралась поросшая сорняками пустошь, а под сорняками виднелся пепел, хотя в некоторых местах торчали каменные очаги, показывающие, что когда-то здесь стояли дома.

Сгорбленная старая женщина с черным шарфом на голове копошилась рядом с одним из очагов.

– Ты жила здесь? – спросил Томас.

Она ответила по-аквитански, на языке, который Томас едва знал, но Галдрик перевел.

– Она жила здесь, пока не пришли англичане.

– Здесь были англичане? – удивился Томас.

Оказалось, что в прошлом году принц Уэльский подошел близко к Монпелье, очень близко, но в последний момент его армия-разрушитель поменяла направление, но до этого было сожжено каждое здание за пределами городских стен, чтобы не предоставить англичанам ни одного места, где могли бы спрятаться лучники или осадные машины.

– Спроси, чего она ищет, – приказал Томас.

– Что-нибудь, – последовал ответ, – потому что она потеряла все.

Женевьева бросила женщине монету. В городе зазвонил колокол, и Томас побоялся, что это сигнал к закрытию ворот, так что поторопил своих людей.

Колонна повозок, нагруженных древесиной, полотном и бочками, ожидала у ворот, но Томас проследовал мимо. Он был в кольчуге, с мечом, и это отмечало его как привилегированную особу.

Галдрик, скачущий чуть позади, развернул знамя с изображением сокола, держащего сноп ржи. Это была старая эмблема Кастийона д'Арбизон, и полезная вещь, когда Томас не хотел демонстрировать свою верность графу Нортгемптону или что он командовал ужасающими эллекенами.

– Что у вас за дело, сир? – спросил стражник у ворот.

– Мы пилигримы, – ответил Томас, – хотим помолиться.

– Мечи должны находиться в ножнах, пока вы в городе, сир, – с уважением произнес стражник.

– Мы здесь не для драки, – заметил Томас, – только для молитв. Где мы можем найти кров?

– Впереди много таких мест, рядом с церковью Святого Пьера. Лучшее – то, где нарисована святая Лючия.

– Потому что оно принадлежит твоему брату? – догадался Томас.

– Хотел бы я этого, сир, но оно принадлежит моему кузену.

Томас засмеялся, бросил стражнику монету и проскакал под высоким арочным проемом. Стук копыт его лошади отражался эхом от зданий, а колокол продолжал звонить, Томас поехал в сторону церкви Святого Петра, внезапно вдохнув городской дух смердящих отбросов.

Человек в красно-синей тунике, несущий горн с болтающимся на нем знаменем со Святой Девой, пробежал мимо.

– Я опаздываю! – крикнул он Томасу.

Стражник начал закрывать ворота.

– Вам придется подождать до завтра! – крикнул он возницам.

– Погоди, – сказал второй стражник. Он увидел восемь всадников, пересекающих расчищенное поле, копыта их лошадей выбивали клубы пепла и пыли, пока они спешили к городу.

– Какой-то проклятый лорд, – проворчал стражник. Один из всадников развернул знамя, чтобы показать, что они приехали по важному делу. На флаге был изображен зеленый конь на белом поле, хотя на возглавлявшем процессию всаднике был черный жиппон с эмблемой белой розы.

Все восемь всадников носили кольчуги и мечи.

– Дайте им пройти! – закричал стражник на возниц.

– Если ты собираешься их впустить, – обратился к нему возница, который вез дрова, – то почему не нас?

– Потому что вы – просто отбросы, а они нет, – заявил стражник и поклонился всадникам, которые с грохотом проезжали через ворота.

– Я веду здесь дела, – объяснил предводитель возниц стражнику, который и не требовал никаких дальнейших объяснений, а просто захлопнул большие ворота и задвинул засов.

– Примите мою благодарность, – сказал первый всадник и поскакал в город.

Роланд де Веррек прибыл в Монпелье.

Глава пятая

– Предположение, – доктор Люциус проревел достаточно громко, чтобы его слова могли услышать рыбы в Средиземном море, плещущемся в шести милях к югу от Монпелье, – заключается в том, что ребенок, умерший некрещеным, тем самым обречен на вечные муки ада, вечно гореть в дьявольских кострах и навеки быть разлученным с Господом, и на всю ту боль, агонию, сожаления и несчастья, которые влечет за собой подобная судьба. Вопрос: верно ли это предположение?

Никто не ответил.

Доктор Люциус, носивший забрызганную чернилами белую сутану доминиканского ордена, бросил сердитый взгляд на своих напуганных студентов.

Томасу сказали, что этот доминиканец – самый умный человек в университете Монпелье, так что он пришел вместе с братом Майклом в зал, где доктор читал лекцию. Зал, на взгляд Томаса, был наскоро построен путем возведения крыши над маленьким клуатром [18] монастыря Святого Симеона.

Прошлой ночью погода испортилась, небо затянули низкие злые тучи, из которых лил дождь, протекая через плохо пригнанную черепицу в зал для лекций. Доктор Люциус сидел на возвышении за кафедрой, а перед ним стояли три ряда скамеек, на которых сгрудились студенты в черных и темно-синих робах и со скучающими лицами.

Доктор Люциус похлопал себя по бороде. Она была огромная и ниспадала до потрепанной веревки, которой он был подпоясан.

– Мы что, тупые? – потребовал он ответа у своих студентов.

– Мы спим? Мы выпили слишком много вина прошлой ночью? Некоторые из вас, да поможет Господь своей святой церкви, станут священниками. Вы должны будете заботиться о пастве, а в этой пастве будут женщины, чьи дети умрут перед тем, как над ними успеют свершить таинство крещения.

Мать, в слезах и нуждаясь в вашем утешении, спросит вас, попадет ли дитя в компанию святых, и каков будет ваш ответ? – доктор Люциус подождал ответа, но его не последовало. – О, Бога ради, прорычал доктор, – хотя бы у одного из вас должен быть ответ!

– Да, – произнес молодой человек в грязном черном студенческом головном уборе, из-под которого свисали длинные черные волосы, наполовину закрывая лицо.

– А! Мастер Кин проснулся! – воскликнул доктор Люциус. – Он не бесцельно проделал весь этот путь из Ирландии. Спасибо Господу. Так что, мастер Кин, ты скажешь горюющей матери, что ее мертвое дитя в раю?

– Потому что если я скажу ей, что оно в аду, доктор, она начнет стенать и реветь, а в мире мало вещей хуже завывающей женщины. Лучше всего просто избавиться от нее, сказав бедняжке то, что она хочет услышать.

Доктор Люциус скривил рот, возможно, развеселившись.

– Так тебе все равно, мастер Кин, верно ли это предположение, ты лишь хочешь избавиться от звуков рыданий? Ты не подумаешь о долге священника дать утешение этой женщине?

– Сказав бедняжке, что ее дитя отправится в ад? Господи, нет! А если она хорошенькая, то я, конечно, утешу ее.

– Твоя щедрость не знает границ, – едко заметил доктор Люциус, – но давай вернемся к предположению. Оно верно или нет? Кто-нибудь ответит?

Бледный юноша, чей головной убор и платье были безупречной чистоты, откашлялся, и большинство остальных студентов застонали.

Бледный юноша, тощий как голодная крыса, был, очевидно, усердным студентом, на фоне достижений которого усилия остальных выглядели ничтожными.

– Святой Августин, – сказал он, – учит нас, что Господь не простит грехи никому, кроме тех, кто крещен.

– Следовательно? – спросил доктор Люциус.

– Поэтому, – отчетливо произнес юноша, – ребенок обречен на ад, потому что рожден с грехом.

– Так мы нашли ответ? – поинтересовался доктор Люциус. – Согласно авторитетному мнению мастера де Бофора, – бледный юноша улыбнулся и попытался принять вид скромника, – и блаженного Святого Августина. Согласны ли мы? Можем ли мы теперь перейти к обсуждению основных добродетелей?

– Как может ребенок отправиться в ад? – спросил мастер Кин с отвращением. – Что он такого сделал, чтобы это заслужить?

– Будучи рожденным женщиной, – твердо ответил студент по имени де Бофор, – и при отсутствии таинства крещения ребенок обречен страдать за грех, который уже несет в себе.

– Мастер де Бофор задел тебя за живое в этом споре, не так ли? – спросил доктор Люциус ирландского студента.

– Бог не занимается обрядами, – вмешался Томас, разговаривая, как и все остальные, на латыни.

Все замолчали и повернулись посмотреть на незнакомца со смуглым и твердым лицом, облокотившегося на колонну на краю клуатра.

– Кто это тут у нас? – спросил доктор Люциус. – Надеюсь, ты заплатил за посещение моих лекций?

– Я здесь, чтобы сказать, что мастер де Бофор – просто куча дерьма, – заявил Томас, – и не понимает или не читал учение Фомы Аквинского, который уверяет, что Бог не связан с обрядами.

Бог, а не мастер де Бофор, решит судьбу ребенка, и Святой Петр учит нас в своем первом письме к коринфянам, что дитя, рожденной парой, в которой один из родителей – язычник, свято для Господа.

И Святой Августин в священном городе объявил, что родители мертвого ребенка могут найти способ спасти его душу.

– Могут – не значит, что спасут, – рявкнул де Бофор.

– Ты священник? – доктор Люциус проигнорировал де Бофора и задал вопрос Томасу, завернутому в темный плащ.

– Я солдат, – ответил тот и позволил плащу слегка распахнуться, чтобы была видна кольчуга.

– А ты? – доктор Люциус потребовал ответа у брата Майкла, отступившего в один из старых арочных проемов клуатра в попытке отмежеваться от Томаса.

Молодой монах был не рад находиться поблизости от университета и пребывал в дурном расположении духа.

– Ты с ним? – спросил доктор Люциус брата Майкла, указывая на Томаса.

Брат Майкл выглядел встревоженным.

– Я ищу медицинскую школу, – произнес он с запинкой.

– Костоломы и нюхачи мочи дают уроки в Сен-Стефане, – мастер де Бофор хихикнул, а доктор Люциус снова перевел взгляд на Томаса.

– Солдат, говорящий на латыни! – произнес доминиканец с насмешливым восхищением. – Господь будет польщен, но кажется, вернулся век чудес. Разве тебе не следует заниматься убийствами?

– Займусь на досуге, – сказал Томас, – после того, как задам тебе вопрос.

– И как только заплатишь за ответ, – отозвался доктор Люциус, – но пока, – он призвал своих студентов ко вниманию, – хотя у меня нет сомнений, что наш посетитель, – он махнул перепачканной в чернилах рукой в сторону Томаса, – выигрывает споры на полях сражений с помощью грубой силы, он полностью ошибается в этом вопросе.

Некрещеный ребенок обречен на вечные муки ада, и мастер де Бофор покажет почему. Встань, мастер де Бофор, и просвети нас.

Бледный студент вскочил на ноги.

– Мужчина, – заявил он уверенно, – сделан по образу Божиему, но не женщина. Законы церкви в этом вопросе ясны.

Я процитирую Corpus Iuris Canonici в поддержку этого заявления, – но прежде чем он смог продекламировать церковный закон, в коридоре снаружи раздались тяжелые шаги, и голос де Бофора постепенно затих, когда шестеро вооруженных людей в доспехах вошли через арку в помещение для лекций.

Они были одеты в хауберки, поверх которых носили жиппоны с изображением сидящей Девы Марии, все были в шлемах и с копьями.

За ними появились двое мужчин в синих и розовых одеждах городского совета Монпелье, правители города, а потом человек с эмблемой белой розы – Роланд де Веррек.

– Вы нас прервали, – негодующе заявил доктор Люциус, но на латыни, так что никто из вновь прибывших его не понял.

– Вот он, – Роланд де Веррек не обратил внимания на доктора и указал на Томаса. – Немедленно арестуйте его!

– За что? – на этот раз доктор Люциус использовал французский. Едва ли он пытался защитить Томаса, задав этот вопрос, вместо этого он защищал свое достоинство, которое было унижено появлением вооруженных мужчин, и пытался восстановить свой авторитет в помещении для лекций.

– За похищение законной жены другого человека, – ответил Роланд де Веррек, – и за еще более ужасное преступление – ересь. Он отлучен от церкви, и люди его ненавидят. Его имя Томас Хуктон, и я требую, чтобы он был помещен ко мне под надзор, – он сделал знак вооруженным людям схватить Томаса.

Который ругнулся про себя и отступил на два шага назад. Он ухватился за брата Майкла, который все еще таращил глаза на вновь прибывших.

Томас оставил свой меч у Женевьевы, потому что вход в монастырь вооруженным людям был запрещен, но за поясом у него висел короткий нож, и он его вытащил, обхватил левой рукой шею брата Майкла, а острие ножа приложил к его горлу. Брат Майкл издал звук, как будто задыхается, и этот звук остановил городских стражей.

– Отойдите, – сказал им Томас, – или я убью монаха.

– Если ты сдашься без боя, – сказал Томасу Роланд де Веррек, – я попрошу графа Лабруйяда, чтобы обращался с тобой мягко, – он помедлил, как будто ожидая, что Томас опустит нож.

– Взять его, – приказал он стражникам, после того как нож остался у горла брата Майкла.

– Хочешь его смерти? – прокричал Томас. Он плотнее сжал горло юного монаха, и тот взвыл от ужаса.

– Обещаю награду тому, кто его возьмет, – провозгласил Роланд де Веррек, делая шаг вперед. Мысль о награде возбудила студентов, которые с широко открытыми глазами наблюдали за драмой, неожиданно оживившей лекцию по теологии.

Они издали рычание, как охотники, увидевшие добычу, и повскакивали со скамеек, спеша захватить Томаса.

– Он покойник! – заревел Томас, и студенты остановились, опасаясь, что вот-вот брызнет кровь монаха. – Скажи Женевьеве, – прошептал Томас на ухо брату Майклу, – чтобы присоединилась к Карилу.

Женевьева, которой, как женщине, было запрещено входить на территорию монастыря, осталась в таверне с Хью, Галдриком и двумя латниками.

– Господи Иисусе, спаси меня! – выдохнул брат Майкл, и Томас отпустил его и левой рукой толкнул в объятья студентов, а потом побежал налево, в еще один открытый коридор.

Преследователи снова взревели, улюлюкая и вопя. Доктор Люциус закричал, призывая к порядку, но понапрасну, и Томас услышал шаги, увидел справа дверь и распахнул ее.

Это была уборная! Три монаха сидели на стульчаках, взгромоздившись на каменные скамьи, что шли по бокам вонючего помещения, а в дальнем конце в арочном проеме находилась дверь.

Монахи взглянули на Томаса, но не помели пошевелиться, и он схватил одного за бороду и бросил его, с голым задом в нечистотах, на пол.

Сделав то же самое со вторым монахом, он побежал к дальнему концу комнаты. Преследователи наполнили уборную, споткнувшись об упавшего монаха, а Томас выбежал через дверь. Она не была заперта.

Впереди простирался проход с дверьми по каждой стороне. Монашеские кельи? Он бежал с трудом, проклиная старую рану в ноге, из-за которой был не так быстр, как раньше, но ему удалось оторваться от преследователей. Он ворвался через дальнюю дверь с задвижкой на внешней стороне.

В комнату, которая оказалась прачечной с большими каменными чанами, кувшинами и кипами одежды. Он сбросил одежду на пол, толкнул следующую дверь и оказался в примыкающем к помещению маленьком огородике.

Там никого не было, как не было и выхода, за исключением двери, которой он только что воспользовался, а люди кричали в проходе, они были близко, слишком близко. Дождь усилился.

Высокая стена загораживала одну сторону сада, и Томас подпрыгнул, схватился за верхний ряд камней и с помощью своих мускулов лучника подтянулся. Он забросил вверх ногу, залез на стену, встал и побежал по ней туда, где она упиралась в скат черепичной крыши.

Люди высыпали в огород, когда он взбирался по крыше. Из-за дождя черепица стала скользкой, и он упал за несколько мгновений до того, как добраться до конька крыши.

– Он там! – с энтузиазмом прокричал ирландец Кин.

– Направляется в сторону кухни!

Томас оторвал кусок черепицы с крыши и швырнул его в студентов, потом еще один. Кин изрыгнул поток грязных ругательств, пригнулся, а Томас уже взобрался на конек крыши и побежал, скрываясь из вида, но слышал, как студенты кричали и улюлюкали в пылу охотничьего азарта.

Преследовать англичанина-еретика было гораздо веселей, чем обсуждать четыре основные добродетели или необходимость крещения младенцев.

Мимо Томаса просвистел арбалетный болт, и он посмотрел влево, заметив человека в ливрее городской стражи, перезаряжающего свое оружие, стоя на помосте возле церкви.

Проклятье. Он сел на конек крыши, потом соскользнул вниз по грязному скату, пока его ноги не врезались в маленький каменный парапет.

– Он в трапезной! – прокричал какой-то человек.

Томас оторвал еще один кусок черепицы и подбросил его высоко и далеко сквозь дождь и над крышами, не прицеливаясь. Он услышал, как черепица ударилась о дом, и звон осколков.

– В другую сторону! – призвал голос. – Он на помещении капитула! Начал звонить колокол, потом к нему присоединился еще один, и Томас услышал шаги на противоположном скате крыши.

Он оглянулся направо и налево, не увидев легкого пути для побега, и внимательно всмотрелся в низкий каменный парапет. Под ним был еще один сад, небольшой и густо засаженный фруктовыми деревьями.

– Налево! – прокричал голос где-то позади него.

– Нет, он пошел в эту сторону! – это был ирландский студент Кин, и он говорил очень уверенно. – Сюда! – прорычал он. – Я видел ублюдка!

Томас вслушивался, как шум погони затихал. Кин увел их в совершенно неправильном направлении, но опасность для Томаса еще не миновала.

Ему нужно было найти способ спуститься с крыш, и он решил рискнуть и сделать это через маленький сад. Он перекинул ноги через парапет и присел на нем, колеблясь, потому что высота была большой, затем посчитал, что другого выбора нет.

Он спрыгнул, продираясь сквозь цветущие ветки и мокрые листья и тяжело приземлился, упав вперед на руки.

Левую лодыжку пронзила резкая боль, и он продолжал стоять на четвереньках, прислушиваясь к звукам погони, голоса преследователей ослабевали. Не двигайся, сказал он себе. Не двигайся, и пусть преследователи уйдут подальше. Жди.

– Арбалет, – раздался голос позади него и совсем рядом, – нацелен тебе в спину. И причинит тебе боль. Очень сильную.

Это была гениальная идея, подумал отец Маршан, избрать аббатство Сен-Дени в качестве места, где орден Рыбака проведет всенощную и обряд посвящения.

Там, под высокими каменными сводами крыш, в вечернем свете, сияющем через густо покрытые пылью великолепные витражи окон, и перед алтарем, нагруженном золотыми сосудами и сверкающим серебром, рыцари ордена Рыбака преклонили колена для благословения.

Пел хор, мелодия казалась печальной, но вдохновляющей, мужские голоса взлетали высоко, то понижались в огромном аббатстве, где короли Франции покоились в своих холодных могилах и на алтаре лежала орифламма, хоругвь аббатства Сен-Дени.

Орифламма являлась французским боевым знаменем, огромный красный шелковый стяг, развевавшийся над королем, когда тот находился на поле битвы. Она был священна.

– Это новая, – прорычал Арнуль д'Одрам, маршал Франции, своему товарищу, лорду Дугласу. – Проклятые англичане захватили последнюю при Креси. Наверное, они сейчас подтирают ей задницы.

Дуглас буркнул вместо ответа. Он наблюдал, как племянник стоит на коленях перед алтарем с четырьями другими рыцарями, а отец Маршан в сияющей ало-белой рясе читает мессу.

– Орден чертова Рыбака, – саркастически произнес Дуглас.

– Редкостная чепуха, согласен, – сказал д'Одрам, – но чепуха, которая может убедить короля отправиться на юг. Ведь именно этого ты хочешь?

– Я приехал, чтобы драться с англичанами. Я хочу отправиться на юг и наподдать чертовым ублюдкам.

– Король нервничает, – заявил д'Одрам, – и пытается увидеть знаки. Возможно, эти рыцари Рыбака убедят его?

– Он нервничает?

– Из-за английских стрел.

– Я говорил тебе, их можно победить.

– С помощью пехоты? – в голосе д'Одрама звучал скепсис. Ему было за пятьдесят, этот крупный человек с седыми волосами и свернутой от удара булавы челюстью состарился на войне.

Он давно знал Дугласа, с тех пор как еще юношей д'Одрам побывал на войне в Шотландии. Он все еще содрогался при воспоминаниях об этой холодной далекой земле, когда думал о той пище, которую там ел, о сырых и неуютных замках, о ее болотах, скалах и вересковых пустошах, но даже если он и не любил эту страну, то восхищался ее людьми.

Шотландцы, объяснил он королю Иоанну, были лучшими бойцами в христианском мире.

– Если они и правда принадлежат христианскому миру, сир.

– Они язычники? – с интересом спросил король.

– Нет, сир, просто живут на краю света и сражаются с демонами, чтобы не свалиться с него.

А теперь две сотни демонов находились здесь, во Франции, отчаянно желая получить шанс сразиться со своим старым врагом.

– Нам следовало вернуться в Шотландию, – прорычал Дуглас д'Одраму. – Я слышал, что перемирие нарушено. Мы можем убивать англичан там.

– Король Эдуард, – спокойно произнес д'Одрам, – вновь захватил Берик, война окончена, англичане победили. Снова заключен мир.

– Проклятый Эдуард, – сказал Дуглас.

– А ты думаешь, что лучников может победить пехота? – спросил д'Одрам.

– Да, – отозвался лорд Дуглас. – Можно бросить на ублюдков несколько всадников, но лошади должны быть в хорошей броне. Дело не в лучниках, дело в лошадях!

Эти проклятые стрелы не протыкают доспехи, хорошие доспехи, но они отправляют лошадей в ад. Доводят животных до безумия. Поэтому они сбрасывают рыцарей, те попадают в ловушку, лошади бросаются во все стороны от боли, потому то все лучники целятся в лошадей.

Стрелы превращают атаку кавалерии в один большой склеп, так что не предоставляйте им лошадей, которых они могут убить, – для обычно молчаливого лорда Дугласа это была длинная речь.

– Твои слова имеют смысл, – согласился д'Одрам. – Я не был при Креси, но слышал, как страдают лошади.

– А пехота может нести щиты, – сказал Дуглас, – или быть одетой в тяжелые доспехи. Они подберутся близко к ублюдкам и прикончат их. Вот как это делается.

– Именно так ваш король сражался при, как его там, Дареме?

– Он выбрал неправильное место для битвы, – пояснил Дуглас, – так что теперь бедняга в плену у ублюдков в Лондоне, а мы не можем выплатить выкуп.

– Поэтому тебе нужен принц Уэльский?

– Я хочу, чтобы этот проклятый мальчишка стоял на коленях, обделавшись от страха, лизал навоз на моих сапогах и умолял о пощаде, – Дуглас рассмеялся, и эхо этого смеха прокатилось по аббатству.

– А когда у заполучу его, то обменяю на своего короля.

– У него есть определенная репутация, – мягко заметил д'Одрам.

– Какая? Азартные игры? Женщины? Роскошь? Бога ради, он же щенок.

– В двадцать шесть? Щенок?

– Щенок, – настаивал Дуглас, – и мы можем загнать его в клетку.

– Или Ланкастера.

– Говеный Ланкастер, – Дуглас сплюнул. Генри, герцог Ланкастер, вышел со своей армией из Бретани и опустошал Мэн и Анжу.

Король Иоанн подумывал повести армию против него, предоставив старшему сыну докучать принцу Уэльскому на юге, и именно этого и боялся Дуглас.

Ланкастер не был глупцом. Столкнувшись с большой армией, он, скорее всего, отступил бы к крупным крепостям Бретани, но принц Эдуард Уэльский был молод и упрям.

Он пережил прошлое лето, проведя свою разрушительную армию по всему Средиземноморью и обратно в Гасконь, не встретив настоящего сопротивления, и это, конечно же, воодушевило его на кампанию, которую он только что начал.

Дуглас был уверен, что принц отойдет слишком далеко от своих безопасных укрытий в Гаскони, и его можно будет поймать в ловушку и победить.

Английский принц был слишком безответственным, слишком увлечен своими шлюхами и золотом, слишком пристрастился к роскоши своего привилегированного положения. И выкуп за него будет огромен.

– Мы должны отправиться на юг, – сказал Дуглас, а не пердеть этой чепухой с рыбаками.

– Если ты хочешь идти на юг, – предложил д'Одрам, – тогда помоги чем только сможешь ордену Рыбака. Король нас не слушает! Но он прислушивается к кардиналу. Кардинал может его убедить, а кардинал хочет идти на юг. Так что делай то, чего хочет кардинал.

– Я сделал! Позволил ему забрать Скалли. Бога ради, Скалли – не человек, это животное. У него сила быка, когти медведя, зубы волка и чресла как у козла. Он и на меня наводит ужас, так что одному Богу известно, что он сделает с англичанами. Но что, Бога ради, от него нужно Бессьеру?

– Кое-какую реликвию, как мне сказали, – ответил д'Одрам, – и он верит, что эта реликвия принесет ему папский престол, а папский престол даст ему власть. А если он станет Папой, друг мой, лучше, чтобы он был на твоей стороне, а не наоборот.

– Но сделать Скалли рыцарем, Боже всемогущий! – Дуглас расхохотался.

И все же Скалли был там, на ступенях у высокого алтаря, стоя на коленях между Робби и рыцарем по имени Гвискар де Шовиньи, чьи земли в Бретани были отняты англичанами.

Де Шовиньи, как и остальные, был известен своими подвигами на турнирах по всей Европе. Отсутствовал лишь Роланд де Веррек, и отец Маршан послал людей по всей Франции, чтобы разыскать его.

Это были лучшие бойцы, которых смог найти кардинал, величайшие воины, люди, которые вселяли страх в противника. Теперь они будут убивать во имя Христа, или, по крайней мере, для кардинала Бессьера.

Последние солнечные лучи на небе исчезли, и витражи потемнели. По всему аббатству на многих алтарях сияли и мерцали свечи, а священники бормотали молитвы по усопшим.

– Вы были избраны, – сказал отец Маршан мужчинам в доспехах, преклонивших колена перед алтарем. – Вы были избраны, чтобы стать воинами Святого Петра, рыцарями Рыбака.

Ваша задача такая же великая, как и награда. Грехи ваши будут прощены, вы освободитесь от всех данных ранее клятв, и вам будет дарована сила ангелов, чтобы побеждать врагов.

Вы выйдете отсюда новыми людьми, связанными друг с другом клятвой верности, освященной Богом. Вы избраны, как и он, вы исполните его волю и однажды встретитесь с ним в раю.

Робби Дуглас почувствовал прилив чистой радости. Он так долго искал свое предназначение. Он думал, что найдет его в компании женщин или в дружбе с другими воинами, но знал, что грешен, и это знание отравляло его жизнь. Он играл, не сдерживал свои обещания.

Он был турнирным бойцом, которого боялись по всей Европе, но всё же чувствовал себя слабым. Он знал, что дядя презирает его, но сейчас, перед сверкающим алтарем и строгим голосом отца Маршана, он почувствовал, что обрел избавление.

Он стал рыцарем Рыбака, которому церковь дала задание и обещала награду на небесах. Он чувствовал, как его душа воспарила в этот торжественный момент, и поклялся самому себе, что будет служить этой группе людей, отдавая и сердце, и силу.

– Останьтесь здесь и молитесь, – велел рыцарям отец Маршан, – завтра мы отправляемся на юг с нашей миссией.

– Благодарение Господу, – сказал Робби.

А Скалли выпустил газы. Звук отразился от стен аббатства и затих.

– Господи, – произнес Скалли, – на этот раз мокрый.

Орден Рыбака был освящен и отправлялся на войну.

– Секрет в том, – сказал Томас, – чтобы вложить болт в паз.

– Болт?

– Болт. Стрелу.

– А! – произнесла женщина. – Я была уверена, что что-то забыла. Такое случается, когда стареешь. Начинаешь забывать всякое. Мой муж показал мне, как пользоваться этими штуковинами, – она положила арбалет на маленькую деревянную скамейку между двумя апельсиновыми деревьями, – но я ни разу не стреляла.

Хотя у меня возникало искушение пристрелить его. А ты убегаешь?

– Да.

– Мы промокнем. Пойдем внутрь, – женщина была старой и сгорбленной, маленького роста и едва доставала Томасу до пояса. У нее было проницательное смуглое лицо, покрытое морщинами. Она носила сутану монахини, но поверх нее – дорогой шерстяной алый плащ, отороченный горностаем.

– Где я? – спросил Томас.

– Ты спрыгнул в монастырь. Монастырь Святой Дорки. Полагаю, я должна тебя поприветствовать, так что добро пожаловать.

– Святой Дорки?

– Она совершила много хороших деяний, как мне сказали, так что уверена, что она была ужасно скучной, – старуха прошла через низкую дверь, и Томас, последовав за ней, подобрал арбалет.

Это было прекрасное оружие с ложем из каштана, отделанным серебром.

– Он принадлежал моему мужу, – объяснила женщина, – у меня так мало от него осталось, что я сохранила его на память. Не то чтобы я и правда хотела о нем вспоминать. Он был на редкость отвратительным, как и его сын.

– Его сын? – спросил Томас, положив арбалет на стол.

– И мой сын. Граф Мальбюисон. Я вдовствующая графиня одноименного графства.

– Миледи, – произнес Томас с поклоном.

– Боже ты мой! Манеры еще не позабыты! – радостно заявила графиня, потом уселась в кресло с подушками и похлопала по коленям. На мгновение Томас решил, что она приглашает его там сесть, но потом, к своему облегчению, увидел серого кота, появившегося из-за спинки кресла и прыгнувшего женщине на колени.

Она махнула рукой, как будто приглашая Томаса присесть где-нибудь, но он остался стоять. Комната была небольшой, всего четыре или пять шагов в каждом направлении, но заполнена мебелью, которая, казалось, была бы уместнее в большом зале.

Там был стол, покрытый гобеленом, два больших сундука, скамья и три кресла.

На столе стояли четыре массивных подсвечника, несколько кубков и блюд и богато украшенный шахматный набор, а на побеленных стенах висели распятие и три кожаных панно, на одном была нарисована охотничья сцена, на втором – пахарь, а на третьем – пастух со стадом.

Гобелен, изображающий двух единорогов в розарии, свисал над небольшой аркой, за которой, по всей видимости, скрывалась спальня графини.

– А кто ты? – спросила она.

– Меня зовут Томас.

– Томас? Это английское имя? Или норманнское? Ты говоришь как англичанин, я думаю.

– Я англичанин, хотя мой отец был французом.

– Всегда любила полукровок, – промолвила графиня. – Откуда ты бежишь?

– Это очень долгая история.

– Я люблю долгие истории. Меня заперли здесь, потому что иначе я бы тратила деньги, которые предпочитает проматывать моя невестка, так что здесь только монахини составляют мне компанию.

– Они милые женщины, – она помолчала, – в целом, но очень нудные. На столе есть немного вина. Оно не очень хорошее, но лучше, чем ничего. Я люблю разбавлять вино водой, которая в том испанском кувшине. Так кто тебя преследует?

– Все.

– Должно быть, ты очень порочный человек! Великолепно! Что ты натворил?

– Меня обвиняют в ереси, – ответил Томас, – и в похищении жены другого человека.

– О, дорогуша, – сказала графиня, – не будешь ли ты так любезен принести мне вон то одеяло? Темное. Здесь редко бывает холодно, но сегодня просто озноб пробирает. Ты еретик?

– Нет.

– Кто-то, должно быть, считает, что да. Что ты сделал? Отрицал триединство?

– Расстроил кардинала.

– Не очень-то мудро с твоей стороны. Которого?

– Бессьера.

– О, это ужасный человек! Свинья! Но опасная свинья, – она помедлила, погрузившись в раздумья. За внутренней дверью послышались голоса, женские голоса, но они затихли.

– Здесь в монастыре мы многое слышим, – продолжала графиня, – новости со всего света. Мне кажется, я слышала, что Бессьер искал святой Грааль?