Текст книги "1356 (ЛП)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Томас украдкой бросил взгляд на отца Маршана и увидел худощавого человека со смуглым лицом и глазами, которые, казалось, сверкают, зелеными глазами, наполненными силой и устрашающими, которые внезапно остановились на Томасе, он опустил взгляд, уставившись на туфли Папы с вышитыми на них ключами Святого Петра.

Папа благословил Джакомо, а потом, удовлетворенный тем, как продвигается работа над фресками, похромал к выходу. Свита последовала за ним, вся, кроме жирного кардинала и зеленоглазого священника, которые остались.

Томас был уже готов встать, но кардинал положил тяжелую руку ему на голову и заставил снова опуститься.

– Назови свое имя еще раз, – потребовал он.

– Гийом д'Эвек, ваше преосвященство.

– А я кардинал Бессьер, – сказал человек в красной сутане, держа руку на голове Томаса. – Кардинал Бессьер, архиепископ Ливорно, папский легат при короле Франции Иоанне, которого Господь благословил превыше всех земных монархов, – он помедлил, со всей очевидностью желая, чтобы Томас повторил его последние слова.

– Благослови Господь его величество, – с готовностью отозвался Томас.

– Я слышал, что Гийом д'Эвек умер, – произнес кардинал угрожающим тоном.

– Это был мой кузен, ваше преосвященство.

– Как он умер?

– Чума, – расплывчато произнес Томас. Сир Гийом д'Эвек был его врагом, потом стал другом и умер от чумы, но до этого сражался вместе с Томасом.

– Он дрался за англичан, – сказал кардинал.

– Я тоже об этом слышал, ваше преосвященство, и это позор нашей семьи. Но я почти не знал своего кузена.

Кардинал убрал руку, и Томас встал. Священник с зелеными глазами рассматривал поблекшую роспись на дальней стене.

– Это ты нарисовал? – поинтересовался он у Джакомо.

– Нет, отец, – ответил тот, – это очень старая роспись, и очень плохая, возможно, ее здесь намалевал какой-то француз или бургундец? Его святейшество желает, чтобы я ее заменил.

– Уверен, ты так и сделаешь.

Тон священника привлек внимание кардинала, который теперь тоже уставился на старую роспись. Он посмотрел на Томаса, нахмурившись, как будто сомневаясь в его словах, но созерцание росписи его отвлекло.

Поблекшая картина изображала Святого Петра, легко узнаваемого, потому что в одной руке он держал два золотых ключа, а другой протягивал меч в сторону коленопреклоненного монаха.

Оба находились на заснеженном поле, хотя кусок поверхности вокруг коленопреклоненного человека был расчищен от снега. Монах тянулся к мечу, а за ним наблюдал еще один, нерешительно выглядывая из-за приоткрытого ставня небольшого покрытого снегом дома.

Кардинал изучал картину довольно долго и поначалу выглядел удивленным, но потом содрогнулся от гнева.

– Кто этот монах? – спросил он у Джакомо.

– Я не знаю, ваше преосвященство, – ответил итальянец.

Кардинал вопросительно взглянул на зеленоглазого священника, который в ответ лишь пожал плечами. Кардинал разъярился.

– Почему ты до сих пор это не закрасил?

– Потому что его святейшество приказал сначала расписать потолок, а потом стены, ваше преосвященство.

– Тогда закрась это сейчас! – прорычал кардинал. – Закрась это до того, как закончишь с потолком, – он бросил взгляд на Томаса. – Почему ты здесь? – потребовал он ответа.

– Чтобы получить благословение Папы, ваше преосвященство.

Кардинал Бессьер нахмурился. Ему внушало подозрение то имя, которым назвался Томас, но существование старой росписи, казалось,беспокоило его даже больше.

– Просто закрась это! – снова приказал он Джакомо, а потом опять посмотрел на Томаса. – Где ты остановился? – спросил он.

– У церкви Сен-Бенезе, ваше преосвященство, – солгал Томас. На самом деле он оставил Женевьеву, Хью и несколько своих людей в таверне около большого моста, очень далеко от церкви Сен-Бенезе.

Он солгал, потому что внезапный интерес кардинала Бессьера к Гийому д'Эвеку было совсем не тем, чего он мог пожелать. Томас убил брата кардинала, и если бы Бессьер узнал, кто Томас на самом деле, то на большой площади у папского дворца зажглись бы костры для еретиков.

– Я интересуюсь состоянием дел в Нормандии, – сказал кардинал. – Я пошлю за тобой после литургии. Отец Маршан тебя заберет.

– Заберу, – священник произнес это слово так, что оно прозвучало как угроза.

– Большая честь – помогать вашему преосвященству, – сказал Томас, склонив голову.

– Избавься от этого рисунка, – велел кардинал Джакомо, а потом повел своего зеленоглазого компаньона прочь из комнаты.

Итальянец, все еще стоя на коленях, сделал глубокий вдох.

– Ты ему не понравился.

– А ему кто-нибудь нравится? – спросил Томас.

Джакомо встал и закричал на своих помощников.

– Штукатурка застынет, если они не будут ее мешать, – объяснил он свой гнев Томасу. – У них каша вместо мозгов. Они миланцы, ага.

А это значит, что они идиоты. А кардинал Бессьер не идиот, он может стать опасным врагом, мой друг, – Джакомо этого не знал, но кардинал уже являлся врагом Томаса, хотя, к счастью, Бессьер никогда с ним не встречался и не имел представления, что англичанин находится в Авиньоне.

Джакомо подошел к столу, на котором стояли в маленьких горшках его краски.

– И кардинал Бессьер, – продолжал он, – надеется, что станет следующим Папой. Иннокентий слаб, а Бессьер нет. Скоро мы можем получить нового Папу.

– Почему ему не понравился этот рисунок? – спросил Томас, указывая на стену.

– Может быть, у него хороший вкус? Или, может, потому что он выглядит так, как будто его рисовала собака засунутой в задницу кистью?

Томас поглядел на старую роспись. Кардинал хотел знать, что за история на ней рассказана, но ни Джакомо, ни зеленоглазый священник ему не ответили, а он явно хотел, чтобы рисунок исчез, чтобы никто не смог найти ответа.

А рисунок действительно рассказывал историю. Святой Петр протягивал меч монаху в снегах, и у монаха должно было быть имя, но кем он был?

– Ты и правда не знаешь, что означает этот рисунок? – спросил Томас Джакомо.

– Легенду? – беспечно предположил итальянец.

– Но какую легенду?

– У Святого Петра был меч, – сказал Джакомо, – думаю, что он передает его церкви. Ему следовало бы отрубить им руку художника и спасти нас от лицезрения его ужасной мазни.

– Но обычно меч рисуют в гефсиманских садах, – сказал Томас. Он видел много церквей со сценами из жизни Христа до ареста, когда Петр вытаскивает меч, чтобы отрезать ухо слуге первосвященника, но он никогда не видел Петра во время снежной бури.

– Значит, глупец, который это нарисовал, не знает эту историю, – сказал Джакомо.

Однако в картинах все имеет значение. Если человек держит пилу, то это Святой Симон, потому что Симона распилили на части, таковым было его мученичество.

Виноградная кисть напоминает людям об евхаристии, король Давид держит арфу, Святой Фаддей – палку или мерную ленту плотника, Святой Георгий стоит перед драконом, Святой Дионисий всегда нарисован держащим собственную отрезанную голову: всё имеет значение, но Томас не имел понятия, что означал этот старый рисунок.

– Разве вам, художникам, не известны все символы?

– Какие символы?

– Меч, ключи, снег, человек в окне!

– Меч – это меч Петра, ключи – ключи от рая! Тебя нужно учить, как сосать мамкину титьку?

– А снег?

Джакомо бросил сердитый взгляд, явно чувствуя дискомфорт от вопроса.

– Идиот просто не умел рисовать траву, – наконец решил он, – так что просто нашлёпал немного дешевых белил. Нет у него никакого значения! Завтра мы это соскребем и нанесем здесь что-нибудь красивое.

Но кто бы ни нарисовал эту сцену, он позаботился о том, чтобы убрать снег вокруг коленопреклоненного человека, и совсем неплохо прорисовал там траву, покрытую маленькими желтыми и синими цветами.

Так что расчищенный снег имел значение, так же как и присутствие второго монаха, испуганно выглядывающего из окна дома.

– У тебя есть уголь? – спросил Томас.

– Конечно, есть! – Джакомо махнул в сторону стола, на котором стояли краски.

Томас подошел к двери и выглянул из нее в большую палату аудиенций. Ни кардинала Бессьера, ни зеленоглазого священника не было видно, так что он подобрал кусок угля и подошел к странному рисунку и что-то на нем написал.

– Что ты делаешь? – спросил Джакомо.

– Хочу, чтобы кардинал это увидел, – сказал Томас.

Он нацарапал большими черными буквами по снегу "Calix Meus Inebrians".

– Чаша моя преисполнена? – спросил озадаченный Джакомо.

– Это псалом Давида, – ответил Томас.

– Но что это значит?

– Кардинал поймет, – сказал Томас.

Джакомо нахмурился.

– Боже святый, но ты затеял опасную игру.

– Спасибо, что разрешил тут накалякать, – сказал Томас. Художник был прав, все это было опасно, и если он не может разыскать отца Каладрия в этом городе своих врагов, он может пригласить отца Каладрия последовать за собой, и Томас подозревал, что отцом Каладрием мог оказаться священник с ярко-зелеными глазами.

Зеленоглазый священник явно был заинтересован старым поблекшим изображением двух монахов и Святого Петра, но центром картины был не коленопреклонненый монах и даже не фигура Святого Петра, а меч.

А Томас, хотя и не был полностью уверен, внезапно осознал, что у меча есть имя: Злоба.

И в тот же день, задолго до девятичасовой молитвы и прежде чем кто-либо мог найти его и подвергнуть церковным пыткам, Томас и его компания покинули Авиньон.

Наступила теплая погода. Погода как раз для военных кампаний, и по всей Франции мужчины точили оружие, объезжали лошадей и ждали, что король призовет их на службу.

Англичане посылали подкрепление в Бретань и Гасконь, и все думали, что король Иоанн, несомненно, соберет огромную армию, чтобы сокрушить их, но вместо этого он повел небольшую армию к границам Наварры, к замку Бретёй, и там перед обветшалыми стенами цитадели его люди возвели осадную башню.

Огромнейшее трехэтажное сооружение, выше церковного шпиля, воздвигнутое на двух железных осях с четырьмя массивными колесами из твердого вяза.

Фронтальная и боковые поверхности башни были оббиты дубовыми досками, чтобы защитить от обстрела из арбалетов, и теперь, на холодной заре, к этой деревянной броне гвоздями прибивали жесткие шкуры.

Люди работали в четырехстах шагах от замка, и время от времени защитники стреляли из арбалетов, но расстояние было слишком велико, и болты никогда не долетали. Четыре флага развевалось над вершиной башни: два с французскими лилиями, еще два изображали топор – символ покровителя Франции, мученика Сен-Дени .

Флаги трепетали и перекручивались на ветру. Ночью штормило, и все еще дул сильный ветер с запада.

– Один дождичек, – сказал лорд Дуглас, – и эта проклятая штуковина будет бесполезна. Они никогда ее не сдвинут. Она утонет в грязи.

– Бог на нашей стороне, – спокойно сказал его молодой спутник.

– Бог, – с отвращением повторил лорд Дуглас.

– Наблюдает за нами, – сказал молодой человек. Он был высоким и стройным, едва ли больше двадцати или двадцати одного года, с поразительно красивым лицом.

У него были светлые волосы, зачесанные назад с высокого лба, спокойные голубые глаза, а в уголках рта, казалось, постоянно таилась улыбка.

Он был родом из Гаскони, где ранее владел феодом, теперь конфискованным англичанами, что оставило его без доходов от земель и довело до нищеты, но сир Роланд де Веррек был известен как величайший турнирный боец Франции.

Некоторые утверждали, что Жослин из Берата лучше, но в Осере Роланд трижды победил Жослина, а затем измучил жестокого чемпиона, Вальтера из Сигентейлера, блестящим фехтованием.

В Лиможе он остался единственным, кто выстоял до конца в ожесточенном меле [13], а в Париже женщины вздыхали, когда он сокрушил двух закаленных рыцарей в два раза его старше и намного опытнее. Роланд де Веррек стяжал чемпионские лавры, потому что был смертоносен

И девственником.

На его черном щите была изображена белая роза, роза без шипов. Цветок Девы Марии и горделивое отображение собственной чистоты.

Те, кого он постоянно побеждал в турнирах, думали, что он безумен, женщины, любовавшиеся им, считали, что он растрачивает себя понапрасну, но Роланд де Веррек посвятил свою жизнь рыцарству, святости и добрым делам.

Он был известен своей девственностью, над этим также потешались, но никогда в лицо и только вне досягаемости его молниеносного меча.

Его чистотой также восхищались, даже завидовали, потому что поговаривали, что ему предназначено жить в святости явившейся ему Девой Марией.

Она явилась ему, тогда еще четырнадцатилетнему, прикоснулась к нему и сказала, что он будет благословлен превыше всех людей, если станет держать себя в целомудрии, как и она сама.

– Ты женишься, но до того ты – мой, – сказала она и исчезла.

Мужчины могли насмехаться, но женщины вздыхали по Роланду. Одна женщина дошла до того, что сказала Роланду де Верреку, что он красив.

Она протянула руку и коснулась его щеки.

– Столько боев и ни одного шрама! – произнесла она, а он отпрянул от этого прикосновения, словно палец обжег его, и ответил, что вся красота есть отражение Божьей благодати.

– Если я не верил бы в это, – сказал он ей, – я бы испытывал соблазн тщеславия, – возможно, он все-таки был подвластен греху тщеславия, так как всегда одевался с большой заботой о внешнем виде, и его доспехи всегда были начищены при помощи песка, уксуса и проволоки до зеркального блеска и сияли, отражая солнце.

Но не сегодня, потому что над Бретёем низко висели серые и темные облака.

– Дождь все-таки будет, – прорычал лорд Дуглас, – и эта проклятая башня не сдвинется с места.

– Она принесет нам победу, – спокойно и уверенно сказал Роланд де Веррек. – Епископ Шалонский благословил его прошлой ночью, мы не можем потерпеть неудачу.

– Её тут вообще быть не должно, – прорычал Дуглас. Король Иоанн призвал для участия в атаке на Бретёй шотландских рыцарей, но защитники крепости были не англичанами, а французами. – Я пришел сюда убивать не французов, – сказал Дуглас, – я пришел сюда убивать англичан.

– Это наваррцы, – сказал Роланд де Веррек, – враги Франции, и наш король желает победы над ними.

– Бретёй – это ничтожный прыщ! – запротестовал лорд Дуглас. – Ради всего святого, что в нем такого важного? И там нет проклятых англичан!

Роланд улыбнулся.

– Кто бы там ни был внутри, милорд, – тихо сказал он, – я выполняю приказ моего короля.

Король Франции, игнорируя присутствие англичан в Кале, Гаскони и Бретани, выступил против Наваррского королевства, часть земель которого располагалась в приграничных землях Нормандии.

Повод был пустяковым, кампания против Наварры – пустой тратой скудных ресурсов, но таков был выбор короля Иоанна.

Это, очевидно, была семейная ссора из тех, что лорд Дуглас не понимал. – Пусть гниют здесь, – сказал он, – а мы пойдем в поход на англичан. Мы должны преследовать мальчишку Эдуарда, а вместо этого ссым на угли в Нормандии.

– Король желает получить Бретёй! – сказал Роланд.

– Он не хочет сражаться с англичанами, – объявил лорд Дуглас, и знал, что прав. Даже с тех пор, как шотландские рыцари приехали во Францию, король колебался. Иоанн решал отправиться на юг в один день, на запад – на следующий, и оставался на месте на третий.

Теперь, наконец-то, он выступил против Наварры. Нарварры! А англичане устраивали набеги из своих крепостей в Гаскони и снова опустошали страну.

Еще одна армия собралась на южном побережье Англии, без всяких сомнений, с намерением высадиться в Нормандии и Бретани, а король Иоанн находился в Бретёе!

Лорду Дугласу хотелось зарыдать при мысли об этом. Отправляйся на юг, подстегивал он французского короля, иди на юг и сокруши щенка Эдуарда, захвати ублюдка, втопчи в грязь кишки его людей, а потом заключи его в темницу для обмена на плененного короля Шотландии. Вместо этого они осаждали Бретёй.

На самой высокой площадке башни стояли два человека. Роланд де Веррек вызвался повести атаку.

Осадная башня покатится вперед, подталкиваемая дюжинами людей, некоторые из которых падут под арбалетными болтами, но их заменят другие, и в конечном счете башня столкнется со стеной замка, и люди Роланда перережут веревки, держащие откидной мост, служащий защитой для верхней площадки.

Мост упадет, став широким проходом на стену Бретёя, и тогда атакующие пройдут по нему, выкрикивая свой боевой клич, и эти первые воины, вероятно, умрут, но удержат захваченную стену достаточно времени, чтобы сотни солдат короля Иоанна взобрались по лестницам башни.

Им придется взобраться по этим лестницам, несмотря на стесняющие движения кольчуги, доспехи и оружие. Это займет какое-то время, и первые воины, которые перейдут по откидному мосту, должны купить это время своими жизнями.

Быть среди этих первых атакующих – большая честь, честь, заработанная с риском для жизни, и Роланд де Веррек опустился на колени перед королем Франции и умолял даровать ему эту привилегию.

– Почему? – спросил Роланда король, и тот объяснил, что любит Францию ​​и будет служить своему королю, но он никогда не участвовал в бою, а только в турнирах, и настало время применить его воинские таланты для благородного дела. И это было правдой.

Но реальной причиной, по которой Роланд де Веррек хотел возглавить штурм, было стремление к значимому деянию, рыцарскому обету, некоему вызову, который был бы достоин его чистоты.

Король милостиво дал Роланду разрешение возглавить атаку, а затем даровал такую же честь второму человеку: племяннику лорда Дугласа, Робби.

– Ты хочешь умереть, – ворчал лорд Дуглас на Робби накануне вечером.

– Я хочу попировать в зале этого замка завтра вечером, – ответил Робби.

– Зачем? – потребовал ответа лорд Дуглас. – С какой, черт ее дери, целью?

– Поговори с ним, – теперь лорд Дуглас обратился к Роланду де Верреку. Потому Дуглас и пришел к башне, чтобы убедить Роланда де Веррека, которого считали величайшим глупцом и самым благородным рыцарем во всей Франции, чтобы тот призвал Робби исполнить свой долг.

– Робби уважает тебя, – сказал он Роланду, – восхищается тобой и хочет быть похожим, – скажи, что его христианская обязанность – сражаться с англичанами, а не умереть в этом жалком месте.

– Он дал клятву, – ответил Роланд де Веррек, – клятву не воевать против англичан, клятва дана без принуждения и священна. Я не могу советовать ему нарушить ее, милорд.

– К черту его клятву! Поговори с ним!

– Человек не может нарушить клятву и сохранить душу, – спокойно сказал Роланд, – и ваш племянник стяжает большую славу, сражаясь здесь.

– Дерьмовую славу, – ответил лорд Дуглас.

– Милорд, – Роланд повернулся к шотландцу, – если бы я мог убедить вашего племянника сражаться с англичанами, я бы так и сделал. Вы льстите мне, думая, что он меня послушает, но по христианской совести, я не могу посоветовать ему нарушить священную клятву. Это будет не по-рыцарски.

– И дерьмовое рыцарство, – выпалил лорд Дуглас, – и дерьмовый Бретёй и все вы – дерьмовые. Он спустился по лестнице и хмуро посмотрел на Робби, ждущего вместе с сорока другими латниками, чтобы пойти в атаку через откидной мост осадной башни. – Ты проклятый кретин! – прокричал он сердито.

Прошел еще час, пока не закончили прибивать шкуры и не пропитали их водой, а к тому времени с запада начал накрапывать мелкий холодный дождь.

Башню наполнили латники. Самые храбрые взбирались по лестнице на верхнюю площадку, чтобы первыми пересечь откидной мост. Робби Дуглас был одним из них.

Он облачился в кожу и кольчугу, но принял решение не надевать доспехи за исключением поножей, чтобы прикрыть голени, и наручей на правом предплечье. Левую руку защищал щит с изображением красного сердца рода Дугласов.

Его меч был старый, но добрый, с простой деревянной рукоятью, внутри которой скрывался ноготь Святого Андрея, покровителя Шотландии.

Меч принадлежал другому дяде, сэру Уильяму Дугласу, рыцарю Лиддсдэйла, но тот был убит лордом Дугласом в семейной ссоре.

Робби впоследствии был вынужден преклонить колени перед лордом Дугласом и присягнуть на верность. "Теперь ты мой, – сказал лорд Дуглас, зная, что Робби любил сэра Уильяма, – а если не мой, то ты ничей, а если ты ничей, то ты изгой, а если ты изгой, я могу убить тебя. Так чей же ты?"

"Твой", – кротко сказал Робби и встал на колени. Теперь, присоединясь к Роланду де Верреку на верхней площадке башни, он спрашивал себя, правильно ли поступил тогда.

Ему следовало бы вернуться к дружбе с Томасом из Хуктона, но он сделал свой выбор, присягнув на верность своему дяде, и теперь пойдет в атаку по откидному мосту навстречу вероятной смерти на стене крепости, которая ничего не значила ни для него, ни для Шотландии, да и мало для кого еще.

Так почему он присоединился к атаке? Потому что, подумал он, это его подарок роду. Жест, показывающий французам качество шотландских воинов. Битва, в которой он мог сражаться с чистой совестью, даже если это означало его смерть.

Через час после рассвета король Франции приказал арбалетчикам выдвинуться вперед. Их было восемьсот, в основном из Генуи, но несколько из Германии, и у каждого был помощник, несущий большой щит – павезу, за которым арбалетчик мог укрыться во время перезарядки.

Арбалетчики и их щитоносцы построились в фаланги по обе стороны башни, к которой уже приделали длинные шесты, чтобы это огромное сооружение можно было толкать вперед.

За башней стояли две шеренги латников, которые последуют по лестницам за первой волной атакующих, чтобы наводнить валы Бретёя, и они собрались под знаменами своих лордов.

Ветер был еще достаточно силен, чтобы красочные флаги развевались, выставляя напоказ львов и распятия, оленей и звезды, полосы и грифонов. Бароны Франции собрались для атаки.

Священники проходили перед строем воинов, благословляя их и уверяя, что Бог на стороне Франции, что наваррские подонки обречены на ад, и что Христос поможет штурму.

Тогда же появился новый флаг, синее знамя, украшенное золотыми лилиями, и латники приветствовали короля, когда он проехал между их рядами.

На нем были доспехи, отполированные до блеска, а на плечах – плащ из красного бархата, колышущийся на ветру.

Шлем сверкал, а поверх него сияла золотая корона, украшенная бриллиантами. Его лошадь – белый боевой конь, высоко поднимал ноги, пока Иоанн французский ехал среди солдат, не глядя ни вправо, ни влево, пока не достиг длинных шестов, ждущих крестьян, которые будут толкать башню вперед.

Там он повернулся, обуздал лошадь, и все подумали, что он собирался что-то сказать, и притихли, но король просто поднял левую руку, как будто предлагая благословение, и приветственные крики возобновились.

Кто-то пал на колени, другие с обожанием смотрели на длинное, бледное лицо короля, обрамленное полированным шлемом. Иоанн Добрый, так его называли, но не потому, что он был добр, а потому, что наслаждался мирскими удовольствиями, что было прерогативой короля.

Он не был великим воителем, его нрав был известен, и он слыл нерешительным, но в этот момент рыцарство Франции было готово умереть за него.

– Никакого толка от этого человека верхом на чертовой лошади, – проворчал лорд Дуглас. Он с полудюжиной своих шотландцев ждал позади башни.

Дуглас был одет в простой кожаной хауберк [15], поскольку не намеревался присоединиться к атаке. Он привел свой отряд убивать англичан, а не прихлопнуть парочку наваррцев.

– На проклятой лошади на каменные стены не въедешь.

Его люди прорычали согласие, а затем застыли, когда король в сопровождении придворных подъехал к ним.

– На колени, ублюдки, – приказал Дуглас.

Король Иоанн обуздал лошадь рядом с Дугласом.

– Твой племянник сегодня сражается? – спросил он.

– Да, ваше величество, – ответил Дуглас.

– Мы благодарны ему, – сказал король.

– Вы были бы еще благодарнее, если бы повели нас на юг, сир, – сказал Дуглас, – на юг, чтобы убить этого щенка Эдуарда Уэльского.

Король моргнул. Дуглас, единственный среди шотландцев не вставший на одно колено, публично сделал ему замечание, но король улыбнулся, показав, что воспринял его без обид.

– Мы пойдем на юг, когда уладим это дело, – сказал король высоким голосом с ноткой раздражительности.

– Рад этому, сир, – свирепо произнес лорд Дуглас.

– Если не появятся другие дела, – уточнил король своё ​​первое замечание, поднял руку в неопределенном жесте благословения и поехал дальше. Дождь усилился.

– Если не появятся другие дела, – яростно проговорил лорд Дуглас. – Англичане грабят его земли, а он считает, что могут появиться другие дела?

Он сплюнул и повернулся, когда приветственные крики ждущих латников возвестили, что башню наконец-то толкают в сторону высоких стен. Взревели горны.

Огромное знамя с изображением Сен-Дени водрузили на верхушке башни. Флаг изображал мученика Дени, держащего собственную отрубленную голову.

Огромная осадная башня покачнулась, двинувшись вперед, и Робби пришлось схватиться за одну из стоек, удерживающих откидной мост.

Длинные жерди были вставлены сквозь основание башни, торча по обе стороны, и десятки людей налегали на них, подбадриваемые кнутами и барабанщиками, отбивавшими устойчивый ритм на литаврах – огромных чашах, покрытых козлиной кожей и громыхающих, как пушки.

– Нам нужна была пушка, – проворчал лорд Дуглас.

– Слишком дорого, – к шотландцу подошел Джоффри де Шарни, один из главных военачальников короля Иоанна. – Пушки стоят денег, друг мой, и порох стоит денег, а у Франции денег нет.

– Она богаче Шотландии.

– Налоги не собраны, – уныло сказал Джоффри. – Кто заплатит этим людям? – он махнул рукой в сторону ожидавших солдат.

– Отправьте их собирать налоги.

– Они оставят их себе, – Джоффри перекрестился. – Будем молиться, что в Бретёе мы найдем горшок с золотом.

– Там нет ничего кроме кучки проклятых наваррцев. Нам нужно идти на юг!

– Согласен.

– Так почему мы этого не делаем?

– Потому что король не приказал, – Джоффри посмотрел на башню. – Но он прикажет, – тихо добавил он.

– Прикажет?

– Думаю, что да, – сказал Джоффри. – Папа подталкивает его к войне, и он знает, что не может снова позволить проклятым англичанам устроить беспорядки на доброй половине Франции. Так что да, прикажет.

Дугласу хотелось бы, чтобы голос Шарни звучал более уверенно, но он больше ничего не сказал и последовал за французом, чтобы взглянуть, как башня раскачивается и кренится на траве.

Арбалетчики продвигались, сохраняя тот же темп, что и башня, и через пятьдесят ярдов из замка полетели первые арбалетные болты, и арбалетчики, отстреливаясь, побежали вперед.

Их задача была проста: заставить обороняющихся пригнуться за зубцами стены, пока катилась высокая башня. Болты шипели и стукались о камень, колыхая большие знамена, свисающие со стены, а арбалетчики всё стреляли, болт за болтом, потом пригибались за павезами и поворачивали большие ручки, взводящие тетиву.

Защитники крепости отстреливались, их болты вонзались в дерн или ударялись о павезы, и вскоре первые болты долетели и до башни.

Робби услышал их. Он увидел, как откидной мост задрожал под ударами, но мост, который теперь был поднят, образовав переднюю стенку самой высокой площадки башни, был сделан из толстого дуба, покрытого шкурами, и ни один из болтов наваррцев не пробил кожу и древесину.

Они просто с непрекращающейся дробью застревали в нем, и башня под Робби, продвигаясь вперед, вибрируя и скрипя. Можно было лишь выглянуть из-за правого края откидного моста, и Робби увидел, что замок всего в двух сотнях шагов.

Со стены свисали большие знамена, многие пронзенные арбалетными болтами. Болты защитников стучали по башне, превратив ее переднюю сторону в подушку для булавок с торчащими в ней стрелами с кожаным оперением.

Барабаны грохотали, горны трубили, башня прокатилась еще несколько ярдов, иногда ныряя вниз, там, где были ямы, и несколько арбалетных болтов со стен поразили толкающих крестьян.

Привели новых крестьян, чтобы заменить убитых и раненых, латники кричали на них, стегали кнутами, они налегли на жерди, и гигантская башня снова покатилась, теперь уже быстрее, так быстро, что Робби вытащил меч и посмотрел наверх, на одну из перекрученных веревок, удерживающих откидной мост.

Это были две конопляные веревки, по одной с каждой стороны, и когда башня окажется достаточно близко, их нужно будет перерезать, чтобы большой мост упал на зубчатые стены. Уже скоро, подумал он и поцеловал рукоять своего меча, где были скрыты мощи Святого Андрея.

– Твой дядя, – сказал Роланд де Веррек, – сердится на тебя.

Француз выглядел совершенно спокойным, пока башня с грохотом медленно продвигалась вперед, а болты защитников города сильнее стучали по откидному мосту.

– Он вечно сердится, – сказал Робби. Он нервничал в присутствии Роланда де Веррека. Молодой француз был так собран, так уверен в себе, что Робби чувствовал себя неполноценным. Он ни в чем не был уверен.

– Я сказал ему, что ты не можешь нарушить клятву, – сказал Роланд. – Тебя не принуждали дать её?

– Нет.

– Что было у тебя на сердце, когда ты приносил ее? – спросил француз.

Робби задумался.

– Благодарность, – сказал он через некоторое время.

– Благодарность?

– Один друг заботился обо мне во время чумы. Я должен был умереть, но не умер. Он спас мне жизнь.

– Господь спас твою жизнь, – поправил его Роланд, – и спас не просто так. Завидую тебе. Ты был избран.

– Избран? – спросил Робби, уцепившись за опору, когда башня качнулась.

– Ты был болен чумой, но выжил. Ты зачем-то нужен Господу. Прими мое почтение, – Роланд де Веррек поднял меч и отсалютовал Робби. – Завидую тебе, – снова произнес он.

– Завидуешь мне? – переспросил удивленный Робби.

– Я ищу то дело, что мне предназначено, – сказал Роланд.

А потом башня остановилась.

Она застряла намертво, так накренившись, что людей внутри отбросило на одну сторону. Одно колесо попало в яму, достаточную по размеру, чтобы заблокировать башню, и сколько ни толкай, невозможно было сдвинуть колесо, все усилия приводили только к тому, что башня еще больше накренялась на левый бок.

– Стойте! – прокричал какой-то человек. – Хватит!

Защитники города засвистели. Арбалетные болты летели сквозь мелкий дождь и вонзались в крестьян, толкавших башню. Кровь окрасила траву, и люди кричали, когда тяжелые стрелы протыкали плоть и дробили кости.

Джоффри де Шарни побежал вперед. Он был в кольчуге и шлеме, но без щита.

– Рычаги! – прокричал он, – Рычаги! Он надеялся, что этого не случится, но французы были к этому готовы, и группа людей с крепкими дубовыми шестами подбежала к попавшей в ловушку стороне башни, где они поместили похожие на наковальню куски древесины, чтобы использовать их как точку опоры, так, чтобы с помощью рычагов можно было поднять левую сторону башни и протолкнуть ее вперед.

Другие люди принесли бадьи с камнями, чтобы заполнить яму, и заднее колесо могло проехать через нее.