Текст книги "1356 (ЛП)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

У Томаса на опушке леса было тридцать лучников, и за первые полминуты они выпустили более ста пятидесяти стрел. Это была уже не война, а бойня.

Стрела пробивает кольчугу с двухсот шагов, но никто из людей графа Лабруйяда не был в кольчуге и не нес щит – все это было погружено на вьючных лошадей.

Большинство воинов носили кожаные куртки, но все без исключения сняли тяжелые кольчуги и железные доспехи, и стрелы врезались в них, раня людей и лошадей, мгновенно внеся хаос.

Арбалетчики графа шли пешком и намного отстали от всадников, в любом случае, им мешали тюки с награбленным.

Им было нужно несколько минут для подготовки к бою, но Томас не дал ни минуты. После того как стрелы были выпущены в последний раз по ржущим от боли лошадям и падающим всадникам, Томас повел двадцать два латника из леса во фланг воинам графа.

Люди Томаса сидели на боевых конях, огромных жеребцах, способных выдержать вес воина, его доспехов и оружия.

У них не было копий, слишком тяжелых и могущих замедлить их на марше, вместо этого они обнажили мечи или взяли в руки топоры и булавы.

У многих были щиты с черной эмблемой Бастарда, а Томас, как только всадники выехали из-под прикрытия деревьев, развернул строй в сторону врага и резко опустил меч как сигнал к атаке.

Они понеслись рысью вперед, нога к ноге. Луг был усеян камнями, и строй разделился, а потом снова собрался вместе. Всадники были в кольчугах.

Некоторые добавили доспехи, нагрудники или наплечные пластины, и все носили бацинеты – простые шлемы, не закрывающие лицо и дающие хороший обзор в бою. А стрелы продолжали падать.

Некоторые всадники графа пытались сбежать, дергая поводья, чтобы повернуть обратно на север, но мечущиеся раненные лошади мешали им, и они видели черный строй латников-эллекенов, приближавшийся с фланга, и некоторые в отчаянии волочили свои мечи.

Несколько все же прорвались и помчались обратно в сторону северного леса, где находились арбалетчики, а другая группа собрались вокруг своего господина, графа, в чьем бедре торчала стрела, несмотря на приказ Томаса его не убивать.

– Мертвец не сможет заплатить свои долги, – пояснил Томас, – поэтому застрелите кого-нибудь другого, но убедитесь, что Лабруйяд жив.

Граф пытался повернуть коня, но его вес был слишком велик, а лошадь ранена, и повернуть он не смог, а затем эллекены пустили лошадей в карьер, опустив мечи в положение для выпада, и дождь стрел прекратился.

Лучники прекратили стрельбу из опасения попасть в своих же всадников, затем отбросили луки, вытащили мечи и побежали, чтобы присоединиться к бойне, когда латники уже врезались в противника.

Мечи, попавшие в цель, звучали, как топор мясника, разделывающего тушу. Мужчины кричали. Некоторые бросали мечи и поднимали руки, молча принимая поражение.

Томас был не настолько ловок верхом, как с луком, и его выпад отразили мечом. Он пронесся мимо противника и ударил ​​клинком назад, но кожаная одежда отразила удар, затем рубанул вперед – прямо по рыжей голове.

Противник упал, вывалившись из седла, а эллекен развернулся и возвращался, чтобы прикончить врага. Всадник в черной шляпе с плюмажем из длинных белых перьев сделал выпад мечом Томасу в живот.

Лезвие скользнуло по кольчуге, и Томас с яростью вернул удар, рассекая мечом лицо, тогда как Арнальд, один из гасконцев-эллекенов, пронзил мечом его позвоночник.

Всадник графа издал пронзительный крик, непроизвольно дергаясь, из разрубленного лица лилась кровь. Он уронил меч, и Арнальд снова вонзил меч, после чего тот медленно упал на бок.

Лучник схватил за узду его лошадь. Умирающий был последним, кто оказал сопротивление. Людей графа застигли врасплох, им пришлось драться в неравном бою против воинов в доспехах, чья жизнь прошла в битвах, и в несколько мгновений сражение было кончено.

С дюжину людей графа бежало, остальные были мертвы либо в плену, пленником был и сам граф.

– Лучники! – крикнул Томас. – Луки! – они должны были наблюдать за северным лесом на случай, если арбалетчики захотят сражаться, в чем Томас сомневался, поскольку их лорд был захвачен.

Дюжина лучников собирала стрелы, вырезая их из мертвых и раненых лошадей, подбирая с земли и наполняя свои колчаны.

Пленных согнали в одну сторону и разоружили, в то время как Томас направил коня туда, где на траве лежал раненный граф.

– Милорд, – поприветствовал он его, – ты должен мне денег.

– Тебе заплатили, – заревел граф.

– Сэм, – позвал лучника Томас, – если его светлость будет со мной спорить, можешь нафаршировать его стрелами. Он говорил по-французски, который Сэм понимал, и лучник положил стрелу на тетиву и радостно ухмыльнулся графу.

– Милорд, – снова сказал Томас, – ты должен мне.

– Ты мог бы обратиться в суд, – сказал Лабруйяд.

– Обратиться в суд? Спорить? Препираться? Затягивать? Почему я должен позволить колдовать твоим законникам ? – Томас покачал головой. – Где генуаны, что ты забрал из Павиля?

Граф подумывал заявить, что монеты все еще находились в замке Вийон, но лучник наполовину натянул тетиву, а лицо Бастарда был безжалостно, поэтому граф неохотно сказал правду.

– Они в Лабруйяде.

– Тогда отправь одного из своих латников в Лабруйяд, – вежливо велел Томас, – с приказом, чтобы деньги доставили сюда. И когда это произойдет, милорд, мы отпустим тебя.

– Отпустите меня? – удивился граф.

– А какой мне от тебя прок? – спросил Томас. – Понадобится много месяцев, чтобы собрать за тебя выкуп, милорд, а за эти годы ты проешь больше, чем даст твой выкуп.

– Поэтому я отпущу тебя. А теперь, милорд, когда ты послал за деньгами, позволь моим людям вытащить эту стрелу из бедра?

Из числа пленных отобрали латника, дали ему лошадь и отправили на юг с сообщением. Затем Томас позвал брата Майкла.

– Знаешь, как доставать стрелу из плоти?

Молодой монах встревоженно посмотрел.

– Нет, сир.

– Тогда смотри, как Сэм делает это, и сможешь научиться.

– Не хочу учиться, – выпалил брат Майкл, а потом смутился.

– Не хочешь учиться?

– Не люблю медицину, – признался монах , – но аббат настаивал.

– А чего же ты хочешь? – спросил Томас.

Майкл смутился и предположил:

– Служить Богу?

– Тогда служи ему, научившись извлекать стрелы, – сказал Томас.

– Лучше надейся, что это шило, – бодро сказал Сэм графу. – Будет больно в любом случае, но шило я могу извлечь в мгновение ока. Если же это стрела для лошадей, придется вырезать наконечник. Готов?

– Шило? – неуверенно переспросил граф. Сэм говорил по-английски, но граф наполовину понял.

Сэм извлек две стрелы из своего мешка. У одной был длинный узкий наконечник без насечек.

– Шило, милорд, предназначено для пробивания брони.

Он постучал по второй стреле с зазубренным треугольным наконечником.

– Стрела для лошадей, – сказал он и извлек короткий нож из-за пояса. – Не займет и секунды. Ты готов?

– Меня будет лечить мой собственный врач! – закричал граф на Томаса.

– Как угодно, милорд, – сказал Томас. – Сэм! Отрежь древко и перевяжи графа.

Граф вскрикнул, когда вырезали стрелу. Томас отъехал, направляясь к повозке, где лежал владелец Вийона. Голый и окровавленный человек лежал, свернувшись клубком.

Томас спешился, привязал лошадь и позвал Вийона. Граф не шевельнулся. Томас влез в повозку, перевернул его и увидел, что тот мертв.

В повозке было достаточно свернувшейся крови, чтобы заполнить пару ведер, и спрыгнув, Томас поморщился и вытер сапоги о пожухшую траву, перед тем как подойти к клетке, откуда графиня Бертийя наблюдала за ним с широко открытыми глазами.

– Лорд Вийон мертв, – сказал Томас.

– Почему ты не убил лорда Лабруйяда? – спросила она, кивнув головой в сторону мужа.

– Я не убиваю людей за то, что они должны мне деньги, – ответил Томас, – только за отказ вернуть их. Он вынул меч и использовал его, чтобы вскрыть хилый замок на двери клетки, потом протянул руку, чтобы помочь графине спрыгнуть на траву.

– Твой муж, – сказал он, – скоро будет свободен. И ты тоже, миледи.

– Я не пойду с ним! – сказала он дерзко. Она подошла к графу, лежащему на траве. – Он может спать со свиньями, – она указала на две туши, валяющиеся на клетке, – и не поймет разницы.

Граф попытался встать на ноги, чтобы ударить жену, но Сэм, перевязывающий его рану куском материи, вырванной из одежды трупа, резко дернул полотно, так что граф снова завизжал от боли.

– Извините, милорд, – сказал Сэм. – Просто лежите спокойно, это займет совсем немного времени.

Графиня плюнула в него и отошла.

– Приведи сюда эту сучку! – заорал граф.

Графиня продолжала двигаться, прижимая разорванное платье к груди. Женевьева дотронулась до ее плеча, что-то сказала, а потом приблизилась к Томасу.

– Что ты будешь с ней делать?

– Она не моя, чтобы что-то с ней делать, – ответил Томас, – но она не может поехать с нами.

– Почему? – просила Женевьева.

– Когда мы уедем отсюда, то отправимся в Мутуме. Там, возможно, нам придется прокладывать себе путь силой. Мы не можем брать лишние рты, которые будут нас тормозить.

Женевьева коротко улыбнулась, потом взглянула на арбалетчиков, сидящих у края северного леса. Ни у одного не было оружия, они просто наблюдали за унижением своего господина.

– Твоя душа ожесточилась, Томас, – тихо произнесла она.

– Я солдат.

– Ты был солдатом, когда я тебя встретила, а я была пленницей, обвиненной в ереси, отлученной от церкви, приговоренной к смерти, но ты забрал меня. Кем я была, если не лишним ртом?

– Она принесет проблемы, – раздраженно заметил Томас.

– А я их не приносила?

– Но что мы будем с ней делать?

– Увезем ее отсюда.

– Откуда?

– От этого мужа-борова, – сказала Женевьева, – от будущего в монастыре? От вцепившихся в нее когтей иссохших монахинь, завидующих ее красоте? Она должна сделать то же, что и я. Найти свое будущее.

– Ее будущее в том, – заметил Томас, – чтобы учинять ссоры среди мужчин.

– И хорошо, потому что мужчины причиняют женщинам достаточно неприятностей. Я защищу ее.

– Боже ты мой, – раздраженно воскликнул Томас, а потом повернулся к Бертийе. Она была, как он подумал, редкой красавицей. Его воины уставились на нее с нескрываемым желанием, и он не мог их винить. Мужчины готовы умереть за женщину, которая выглядит как Бертийя.

Брат Майкл нашел плащ, свернутый у задней луки седла графа, вытащил его, отнес ей и предложил прикрыть разорванное платье.

Она что-то ему сказала, и молодой монах покраснел, как облака на западе.

– Похоже, – заметил Томас, – что у нее уже есть защитник.

– У меня это получится лучше, – сказала Женевьева, подошла к лошади графа и дотянулась до покрытого кровью ножа для кастрации, свисающего с луки седла. Она направилась к графу, которого передернуло при виде клинка.

Он напряженно смотрел на женщину в серебристой кольчуге, которая глядела на него с презрением.

– Твоя жена поедет с нами, – сказала ему Женевьева, – и если ты предпримешь попытку вернуть ее, я лично тебе кое-что отрежу.

Я буду резать тебя медленно и заставлю визжать как свинью, потому что ты свинья и есть, – она плюнула на него и отошла в сторону.

Еще один враг, подумал Томас.

Генуаны прибыли, когда сумерки сгустились и превратились в ночь. Монеты были нагружены на двух вьючных лошадей, и как только Томас убедился, что все деньги на месте, он подошел к графу.

– Я заберу все монеты, милорд, и плохие, и хорошие. Ты заплатишь мне дважды, второй раз – за беспокойство, которое причинил сегодня.

– Я убью тебя, – сказал граф.

– Было приятно служить тебе, милорд, – сказал Томас. Он вскочил в седло, а потом повел своих людей и всех захваченных лошадей на запад.

На темнеющем небе замерцали первые звезды. Внезапно похолодало, потому что поднялся северный ветер, предвестник зимы.

А когда придет весна, подумал Томас, будет еще одна война. Но сначала он должен отправиться в Арманьяк.

Так что Эллекены поскакали на север.

Глава третья

Брату Фердинанду было бы довольно легко украсть лошадь. Армия принца Уэльского оставила своих лошадей за пределами Каркассона, и те несколько человек, что их охраняли, устали и изнывали от скуки.

Боевые кони, эти огромные лошади, на которых ездили латники, охранялись лучше, но лошади лучников находились в загоне, и черный монах мог бы взять хоть дюжину, но одинокий человек на лошади очень заметен и является мишенью для бандитов, а брат Фердинанд не осмелился рисковать потерей Злобы, так что он предпочел идти пешком.

Ему понадобилось семь дней, чтобы добраться до дома. Некоторое время он ехал вместе с торговцами, нанявшими для охраны товаров дюжину латников, но через четыре дня они свернули на юг, в Монпелье, а брат Фердинанд двинулся на север.

Один из торговцев спросил его, почему он несет Злобу, и монах просто пожал плечами.

– Это всего лишь старый клинок, – сказал он, – из него можно сделать хорошую косу.

– Выглядит так, как будто и масло не разрежет, – заметил торговец, – тебе лучше его переплавить.

– Может, так и сделаю.

По дороге он слышал новости, хотя рассказы таких путешественников всегда были ненадежны. Они говорили, что неистовствующая английская армия сожгла Нарбонну и Вильфранш, а другие сказали, что пала даже Тулуза.

Торговцы жаловались, что набеги англичан были способом подорвать могущество страны, задавить лордов налогами, сжечь их мельницы, разорить виноградники, стереть с лица земли города, и эта армия-разрушитель могла быть остановлена только другой армией, хотя король Франции по-прежнему находился на севере, далеко отсюда, а принц Уэльский устраивал волнения на юге.

– Королю Иоанну следовало бы явиться сюда, – сказал один из торговцев, – и убить этого английского князька, или у него не останется Франции, которой он смог бы править.

Брат Фердинанд промолчал. Сухопарый, суровый и загадочный, он вызывал беспокойство у других путешественников, хотя попутчики были благодарны за отсутствие проповедей.

Черные монахи были орденом проповедников, они бродили по миру, оставаясь нищими, и взывали к благочестию, и когда торговцы повернули на юг, то дали ему денег, которые, как подозревал брат Фердинанд, являлись платой за его молчание.

Он принял этот дар, благословил дарителей и пошел в одиночестве на север.

Он держался лесистой местности, чтобы избежать встреч с незнакомцами, поскольку знал, что некоторые налетчики, бандиты и наемники даже не задумываясь ограбят монаха.

Он подумал, что мир стал злом, и молился, чтобы Господь защитил его, и тот ответил на молитвы, потому что монаху не встретились ни бандиты, ни враги, и поздно вечером во вторник он пришел в Агу, деревню, лежащую к югу от холмов, где находилась башня. Он вошел в таверну и услышал новости.

Лорд Мутуме был мертв. Его посетил священник в сопровождении латников, а когда тот уехал, сир Мутуме был мертв.

Теперь его похоронили, а латники остались в башне, пока не приехали какие-то англичане, и был бой, и англичане убили троих людей священника, а остальные сбежали.

– А англичане все еще там?

– Тоже уехали.

На следующий день брат Фердинанд отправился к башне, где обнаружил домоправительницу сира Мутуме, словоохотливую женщину, вставшую на колени, чтобы получить благословение от монаха, но она не могла прекратить болтовню, даже получив его.

Она рассказала о визите священника.

– Он был так груб!

А когда священник отправился восвояси, люди, которых он оставил, обыскали башню и деревню.

– Они вели себя как животные, – сказала она. – Французы! Но просто звери! Потом пришли англичане.

Она сказала, что англичане носили эмблемы со странным животным, держащим кубок.

– Эллекен, – сказал брат Фердинанд.

– Эллекен?

– Это имя, которым они гордятся. Люди должны страдать за такую гордыню.

– Аминь.

– Но Эллекены не убивали сира Мутуме? – спросил монах.

– К их прибытию его уже кремировали, – она перекрестилась. – Нет, его убили французы. Они приехали из Авиньона.

– Из Авиньона!

– Священник приехал оттуда. Его звали отец Каладрий, – она перекрестилась. – У него были зеленые глаза, и мне он не понравился. Сира ослепили! Священник выколол ему глаза!

– О Господи, – тихо сказал брат Фердинанд. – Откуда ты знаешь, что они приехали из Авиньона?

– Они так сказали! Люди, которых он здесь оставил, так нам сказали. Говорили, что если мы не дадим им то, что они хотят, то все будем прокляты самим Папой!

Она молчала достаточно долго, чтобы успеть перекреститься и вздохнуть.

– Англичане тоже задавали вопросы. Мне не понравился их предводитель. Одна рука у него была похожа на лапу дьявола, как коготь.

Он был вежлив, – неохотно признала она, – но тверд. Судя по его руке, он само зло!

Брат Фердинанд знал, насколько старая женщина суеверна. Она была хорошим человеком, но видела знамения в облаках, в цветах, в собаках и в дыме, в общем, в чем угодно.

– Они спрашивали обо мне?

– Нет.

– Хорошо.

Монах нашел прибежище в Мутуме. Он стал слишком стар, чтобы бродить по дорогам Франции и полагаться на доброту незнакомцев в поисках постели и пищи, и в прошлом году пришел в башню, где старик пригласил его остаться.

Они разговаривали, вместе обедали, играли в шахматы, и граф рассказал брату Фердинанду все древние истории про темных рыцарей.

– Думаю, англичане вернутся, – произнес монах, – а, возможно, и французы тоже.

– Зачем?

– Чтобы кое-что найти, – сказал он.

– Они искали! Они даже перекопали свежие могилы, но ничего не нашли. Англичане отправились в Авиньон.

– Откуда ты это знаешь?

– Так они сказали. Что они отправятся за отцом Каладрием в Авиньон, – она снова перекрестилась. – Что нужно было здесь священнику из Авиньона? Почему англичане пришли в Мутуме?

– Из-за этого, – сказал брат Фердинанд, показывая ей старый клинок.

– Если это то, чего они хотят, – презрительно заметила она, – так отдай им его.

Граф Мутуме, опасаясь, что английские налетчики разграбят могилы Каркассона, упросил монаха спасти Злобу.

Брат Фердинанд подозревал, что старик на самом деле хотел сам прикоснуться к мечу, увидеть эту чудотворную вещь, которую охраняли его предки, реликвию, обладающую такой силой, что она могла отправить душу человека прямо на небеса, и именно такой была мольба старика, так что брат Фердинад согласился.

Он спас Злобу, но его собратья-монахи проповедовали, что меч является ключом к раю, и во всем христианском мире люди вожделели его.

Почему они так говорили? Он подозревал, что должен винить себя. После того, как граф рассказал ему легенду о Злобе, монах, исполненный чувства долга, пошел в Авиньон и пересказал эту историю главе своего ордена, а тот, достойный человек, улыбнулся, а потом сказал, что тысячи таких легенд рассказываются каждый год, и ни в одной из них не содержится и доли правды.

– Помнишь, десять лет назад, – спросил глава ордена, – когда пришла чума? И как весь христианский мир поверил, что найден Грааль?

А что было до того? Ах да, копье Святого Георгия! И это тоже оказалось чепухой, но спасибо, брат, что поделился со мной.

Он отослал брата Фердинанда прочь, благословив его, но, возможно, глава ордена рассказал кому-нибудь про реликвию? И теперь благодаря черным монахам слухи расползлись по Европе.

– Тот, кто должен править нами, найдет его, и будет благословен, – сказал монах.

– Что это значит? – спросила женщина.

– Это значит, что некоторые сходят с ума в поисках Господа, – объяснил брат Фердинанд, – это значит, что каждый человек, жаждущий власти, ищет знака от Господа.

Старуха нахмурилась, не понимая, о чем речь, но полагала, что брат Фердинанд странноват.

– Мир сошел с ума, – сказала она, уцепившись за это слово. – Говорят, что английские демоны сожгли половину Франции! Где же король?

– Когда придут англичане, – произнес брат Фердинанд, – или кто-либо еще, скажи им, что я отправился на юг.

– Ты уходишь?

– Здесь для меня небезопасно. Возможно, я вернусь, когда закончится это безумие, но сейчас я направлюсь к высоким холмам Испании. Там я укроюсь.

– В Испанию! Там живут демоны!

– Я уйду в холмы, – успокоил ее брат Фердинанд, – это близко к ангелам.

И на следующее утро он направился на юг, и только когда деревня скрылась из вида и он удостоверился, что никто за ним не наблюдает, то повернул на север. Ему предстояло долгое путешествие, а в руках было сокровище, которое нужно было защитить.

Он вернет Злобу ее настоящему владельцу. Он пойдет в Пуату.

Человек небольшого роста, смуглый, с хмурым взглядом и забрызганной краской копной черных волос сидел на высоких козлах и наносил кистью коричневую краску на сводчатый потолок. Он сказал что-то на языке, которого Томас не понимал.

– Ты говоришь по-французски? – спросил Томас.

– Нам всем здесь приходится говорить по-французски, – ответил художник, переходя на этот язык, на котором он говорил с отвратительным акцентом, – конечно, мы прекрасно говорим на проклятом французском. Ты пришел, чтобы дать мне совет?

– О чем?

– О фреске, конечно, проклятый идиот. Тебе не нравится цвет облаков? Бедра Пресвятой Девы слишком широки? Головы ангелов слишком малы?

Вот что мне сказали вчера, – он показал своей кистью на потолок, где летающие ангелы трубили в горны в честь Пресвятой Девы, – их головы слишком маленькие, так они сказали, но откуда они смотрели?

С верхней ступени одной из моих лестниц! С пола они выглядят превосходно. Конечно, они превосходны. Я нарисовал их. Я и Пресвятую Деву нарисовал, – он злобно ткнул кистью в потолок, – а проклятые доминиканцы сказали мне, что это ересь.

Ересь! Обнажить у Пресвятой Девы пальцы на ногах? Боже святый, в Сиене я нарисовал ее с голыми титьками, но там никто не угрожал меня сжечь, – он снова ткнул кистью, потом отклонился.

– Прости, дорогая, – он разговаривал с нарисованной на потолке Марией, – тебе не разрешено иметь грудь, а теперь ты потеряла еще и пальцы на ногах, но они вернутся.

– Они вернутся? – спросил Томас.

– Штукатурка высохла, – рявкнул художник, как будто ответ был совершенно очевиден, – а если ты рисуешь на сухой штукатурке, то краска начнет отшелушиваться, как короста со шлюхи.

Это займет несколько лет, но еретические пальцы вернутся, а доминиканцы этого не знают, потому что они треклятые идиоты.

Он перешел на свой родной итальянский, выкрикивая оскорбления своим двум помощникам, использующим огромную толокушку для замешивания свежей штукатурки в бочке.

– Они тоже идиоты, – добавил он Томасу.

– Ты должен рисовать по влажной штукатурке? – спросил Томас.

– Ты пришел за уроком по рисованию? Тогда придется чертовски хорошо мне заплатить. Кто ты такой?

– Меня зовут д'Эвек, – сказал Томас.– Он не хотел, чтобы в Авиньоне узнали его настоящее имя. У него было достаточно врагов в церковных кругах, а Авиньон являлся домом Папы, что означало, что город был наводнен священниками и монахами.

Он приехал сюда, потому что неприятная женщина в Мутуме заверила, что загадочный отец Каладрий пришел из Авиньона, но теперь у Томаса появилось нехорошее предчувствие, что он зря потратит время.

Он расспросил дюжину священников, знакомы ли они с отцом Каладрием, и никто не знал это имя, но также никто не узнал и Томаса или не был в курсе, что его отлучили от церкви.

Теперь он стал еретиком и находился вне церковной благодати, стал человеком, на которого охотились, которого нужно сжечь, но все же он не мог отказаться от посещения огромной крепости-дворца Папы.

В Риме тоже был Папа, из-за церковного раскола, но власть находилась в Авиньоне, и Томас был поражен богатством необъятного здания.

– По голосу, – сказал художник, – могу судить, что ты норманн. Или, может быть, англичанин, а?

– Норманн, – ответил Томас.

– И что норманн делает так далеко от дома?

– Хочу увидеть его святейшество.

– Конечно, черт возьми. Но что ты делаешь здесь? В зале подъемной решетки?

Зал подъемной решетки являлся помещением в папском дворце, открытым для широкой публики, и когда-то в нем находился механизм, опускающий решетку дворцовых ворот, хотя лебедки и блоки давно уже вынесли, так что, очевидно, комната должна была превратиться в очередную часовню.

Томас поколебался, прежде чем ответить.

– В этом углу, – художник сделал жест кистью, – есть дыра под изображением Святого Иосифа, это оттуда внутрь проникают крысы, так что сделай мне одолжение, прогони парочку этих ублюдков.

Так значит, ты хочешь увидеть его святейшество? Отпущение грехов? Пропуск на небеса? Один из хористов?

– Просто благословение, – сказал Томас.

– Ты просишь такую малость, норманн. Проси больше, тогда, может, получишь малость. Иначе можешь не получить ничего. Этот Папа не поддается на взятки.

Художник пробрался с лесов вниз, погримасничал, глядя на проделанную только что работу, потом подошел к столу, заставленному небольшими горшками с драгоценными красками.

– Хорошо, что ты не англичанин! Его святейшество не любит англичан.

Томас подтянул штаны.

– Не любит?

– Нет, – сказал художник. – Откуда я знаю? Потому что я всё знаю. Я рисую, и они не обращают на меня внимания, потому что не видят!

Я Джакомо на строительных лесах, и они разговаривают подо мной. Не здесь, – он сплюнул, как будто помещение, которое он расписывал, не стоило этих усилий, – но я рисую и ангелов с голыми титьками в палате конклава, именно там они и разговаривают.

Болтают, болтают и болтают! Как пташки, щебечут сомкнув головы, а Джакомо занят тем, что прячет титьки, стоя на лесах, так что они забывают, что я там.

– И что же говорит его святейшество об англичанах?

– Хочешь, чтобы я поделился своими знаниями? Плати.

– Хочешь, чтобы я плеснул краской на твой потолок?

Джакомо захохотал.

– Я слышал, норманн, что его святейшество хочет, чтобы французы победили англичан. Здесь сейчас три французских кардинала, все беспрерывно ему жалуются, но он не нуждается в поддержке.

Ему сказали, что Бургундия должна драться на стороне Франции. Он послал гонцов в Тулузу, в Прованс, в Дофин, даже в Гасконь, убеждая людей, что их долг – сопротивляться англичанам.

Его святейшество – француз, помни об этом. Он хочет, чтобы Франция снова стала сильной, достаточно сильной, чтобы платить церкви соответствующие налоги. Англичане здесь непопулярны, – он помедлил, скосив взгляд на Томаса, – так что хорошо, что ты не англичанин, да?

– Хорошо, – согласился Томас.

– Его святейшество может проклясть всех англичан, – хихикнул Джакомо. Он снова взобрался на леса, разговаривая на ходу. – Шотландцы послали своих людей, чтобы драться за Францию, и Папа очень доволен! Он говорит, что шотландцы – верные сыны церкви, но хочет, чтобы англичане, – он умолк, чтобы сделать мазок кистью, – были наказаны. Так ты проделал такой путь только ради благословения?

Томас прошел до конца помещения, где на стене была выцветшая старая роспись.

– Ради благословения, – сказал он, – и чтобы найти одного человека.

– А! Кого?

– Отца Каладрия.

– Каладрия! – Джакомо покачал головой. – Я знаю отца Каллэ, но не Каладрия.

– Ты из Италии? – спросил Томас.

– Милостию Господа я из Корболы, а это венецианский город, – сказал Джакомо, потом проворно спустился с лесов и подошел к столу, где вытер руки тряпкой.

– Конечно, я из Италии! Если тебе нужно что-то нарисовать, ты ищешь итальянца. Если тебе нужна что-то намалевать, запачкать и забрызгать, ты ищешь француза.

Или этих двух дураков, – он указал на своих помощников, – идиотов! Продолжайте помешивать штукатурку! Они, может, и итальянцы, но мозги, как у французов.

В одно ухо влетает, в другое вылетает! – он подобрал кожаную плетку, чтобы отстегать одного из помощников, потом резко опустился на одно колено.

Помощники тоже преклонили колена, а потом Томас увидел, кто вошел в комнату, и тоже снял шапку и встал на колени.

Его святейшество вошел в комнату в сопровождении четырех кардиналов и дюжины других священников. Папа Иннокентий с отсутствующим видом улыбнулся художнику, потом уставился на только что написанные фрески.

Томас поднял голову, чтобы взглянуть на Папу. Иннокентий IV, уже три года как Папа, был стариком с поредевшими волосами, вытянутым лицом и трясущимися руками.

Он был одет в красный плащ с оторочкой из белого меха и ходил слегка согнувшись, как будто у него был поврежден позвоночник. Он приволакивал левую ногу, но его голос был достаточно звучным.

– Ты проделал хорошую работу, сын мой, – сказал он итальянцу, – превосходную! Надо же, эти облака выглядят более реальными, чем настоящие!

– Все во славу Господа, – пробормотал Джакомо, – и чтобы прославить вас, ваше святейшество.

– И ради твоей собственной славы, сын мой, – отозвался Папа, сделав неясный жест благословения в сторону двух помощников. – А ты тоже художник, сын мой? – спросил он Томаса.

– Я солдат, ваше святейшество, – ответил тот.

– Откуда?

– Из Нормандии, ваше святейшество.

– А! – Иннокентий казался довольным. – У тебя есть имя, сын мой?

– Гийом д'Эвек, ваше святейшество.

Один из кардиналов, чья красная ряса плотно обтягивала живот обжоры, быстро отвлекся от рассматривания потолка и бросил такой взгляд, как будто собирался возразить.

Потом он закрыл рот, но продолжал глазеть на Томаса.

– А скажи мне, сын мой, – Иннокентий не заметил реакцию кардинала, – поклялся ли ты в верности англичанам?

– Нет, ваше святейшество.

– А многие норманны это сделали! Но я не должен тебе этого говорить. Я оплакиваю Францию! Слишком многие умерли, и настало время для мира под христианским небом.

Благословляю тебя, Гийом, – он протянул руку, и Томас встал, подошел к нему, снова встал на колени и поцеловал кольцо рыбака, которое Папа носил поверх вышитой перчатки. – Благословляю тебя, – сказал Иннокентий, возлагая руку на обнаженную голову Томаса, – и молюсь за тебя.

– А я буду молиться за вас, ваше святейшество, – сказал Томас, задумавшись о том, не был ли он первым в мире отлученным от церкви человеком, получившим благословение от Папы. – Я буду молиться за ваше долголетие, – он прибавил вежливую фразу.

Рука на его голове задрожала.

– Я старый человек, сын мой, – сказал Папа, и мой врач говорит, что я проживу еще долго. Но врачи лгут, не правда ли?

Он хихикнул.

– Отец Марчан говорит, что его каладрий может сказать, ждет ли меня долгая жизнь, но я скорее поверю своим лживым врачам.

У Томаса перехватило дыхание и внезапно он почувствовал биение своего сердца. Казалось, комната наполнилась холодом, потом дрожь папской руки вернула Томасу дыхание.

– Каладрий, ваше святейшество? – спросил он.

– Птица, которая предсказывает будущее, – ответил Папа, убирая руку с головы Томаса. – Настанет век чудес, когда птицы станут пророками! Разве не так, отец Маршан?

Высокий священник поклонился Папе.

– Ваше святейшество и так творит чудеса.

– О нет! Чудо заключено здесь! В этих фресках! Они превосходны. Поздравляю тебя, сын мой, – обратился Папа к Джакомо.