Текст книги "Гассенди"

Автор книги: Бернард Быховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Перед нами парадоксальное сплетение гносеологической трактовки практики как средства познания истины и как причины непознаваемости. Подойдя к порогу выхода из созерцательной философии, Гассенди упирается в него как в препятствие к переходу от созерцания механизма зрелища мира к познанию сокровенного механизма его движущих сил, недоступных недейственному созерцанию. Слова Маркса о предшествующем материализме сохраняют свою силу по отношению к Гассенди, несмотря на сверкнувшую у него догадку, не получившую, однако, теоретического закрепления. Созидание, преобразование существующих вещей он противопоставляет их созерцательному отражению в познании. В конечном счете, согласно Гассенди, как правильно резюмирует Блош рассмотрение этого вопроса, «мы только зрители, наблюдатели действий, причиной которых не являются наши деяния и которые мы не можем и не должны пытаться воспроизвести собственными изделиями» (28, стр. 72).

Мы познакомились с логикой Гассенди в ее гносеологическом аспекте, сосредоточенном на эмпирической стадии познания. Каковы же его взгляды на рациональную ступень познания, составляющую предмет логики в собственном смысле слова, как учения о правильном мышлении? Этому учению посвящены второй раздел его «Логики», «О суждении», содержащий шестнадцать канонов, и третий раздел «О силлогизме», формулирующий двадцать один канон. «Логика» завершается разделом «О методе», излагающим четырнадцать методологических выводов из предшествующих разделов.

Свободный от бездумного эмпирического крохоборства, Гассенди с нескрываемой неприязнью относится и к беспредметной софистической логистике. При всей своей настойчивости в признании первичности чувств он никоим образом не принижает активной роли рассудка в разыскании истины, важности правильного пользования им и опасности злоупотребления. Продолжая линию Бэкона, он избегает уподобляться как муравьям, так и паукам, предпочитая тем и другим образ действия пчел.

Неустанно изобличает Гассенди никчемность и вред, наносимый научному познанию «диалектикой»: «…диалектика – по крайней мере в том виде, как ее обычно предподносят, – занимается лишь хитросплетениями и представляет собой не что иное, как пустую болтовню и школу софизмов» (5, т. 1, стр. 115). Речь идет о «диалектике» не как противоположности метафизике, а как о сугубо метафизической риторической эквилибристике понятиями, практикуемой схоластами. Гассенди ополчается против чуждого научному познанию спекулятивного умозрения. Уже в своем первом произведении он старается убедить читателя в том, что «диалектика» ничего не дает для различения истинного и ложного, что она «не может показать, что следует или не следует из чего бы то ни было» (5, т. 2, стр. 200), что она не способствует доказательству, не дает решения вопросов, что она бесплодна, безжизненна и нелепа.

Презрение к схоластической логистике нисколько не задевает познавательное значение законов формальной логики. Гассенди дает систематическое изложение логических правил суждения и умозаключения и использование их как необходимых средств анализа и синтеза. И несмотря на то, что истина – не детище силлогизма, без пользования им она недостижима: «От силлогизма зависит в сущности сила и потенциал всякого рассуждения» (4, т. I, стр. 90).

В особой главе, посвященной логике Бэкона Веруламского, Гассенди, высоко оценивая огромную научную ценность разработанного английским мыслителем нового, индуктивного метода, упрекает его в одностороннем противопоставлении им индукции силлогизму, в незаслуженном пренебрежении к этому «нерву» логических операций. Ведь и сам Бэкон, по словам Гассенди, даже отвергая силлогизм, неизбежно пользуется им. Ведь индуктивный метод сам по себе приобретает доказательность постольку, поскольку он является потенциальным силлогизмом.

Таким образом, как и в своем отношении к догматикам и скептикам, Гассенди и в логике избирает «средний путь», противостоя односторонности «диалектики» и индуктивизма и уравновешивая и сочетая эмпирический и рациональный, опытный и логический компоненты научного познания.

Методологическим завершением логики Гассенди является учение о взимоотношении анализа и синтеза, без применения которых недоступна пониманию структура целого как сложного сочетания образующих его составных частей. Нельзя построить дом, не зная, из каких он строится частей, как нельзя понять его устройство мысленно, не расчленив его на части, из которых он построен; равным образом нельзя собрать часовой механизм, не зная, из каких винтиков и колесиков он состоит и каково их положение в структуре целого.

В целом логика Гассенди, диаметрально противоположная схоластике, – это логика, предназначенная, в отличие от последней, не для словопрений, не для затуманивания умов, а для их прояснения – логика для развивающейся новой науки, логика для физики. И сколь ни велика историческая заслуга основоположника индуктивной логики Фрэнсиса Бэкона, логика Гассенди теснее, ближе к естественнонаучной практике своего времени, непосредственным активным участником которой, в отличие от ее гениального английского предвестника, он был.

VI. Физика

Основным корпусом всего философского построения Гассенди, средоточием его научных интересов является «Физика». Из 1768 страниц «Свода философии» ей уделено 1285. Круг вопросов, охватываемых «Физикой», очень велик, значителен и разнообразен. Это всеобъемлющее учение о природе вещей, природоведение в целом, натурфилософия. Ее объектом является весь «театр природы» – материальный мир во всей полноте его проявлений. Вся вселенная, земля и небо, механика, химия, метеорология, неорганическая и органическая природа, биология, физиология [4]4
  В «Animadversiones» Гассенди употребляет этот термин в необычном смысле: «физикой» он называет учение о нашем мире, «физиологией» – учение о Вселенной в целом, «космологией» – учение о природе вообще.


[Закрыть]и даже психология входят в круг предметов, исследуемых в его «Физике».

Философию, обращенную схоластами спиной к природе, Гассенди поворачивает к ней лицом, призывая читать «непосредственно книгу природы». Этот призыв дословно совпадает с лозунгом Галилея, провозглашенным в письме к Кеплеру. Если «Логика» Гассенди была крутым поворотом от схоластического метода, его «Физика» была столь же радикальным разрывом со схоластическим пониманием предметафилософии – его слиянием с наукой, нерасторжимым сплетением с естествознанием.

Что окружающий нас мир, изучаемый «Физикой», мир, в котором мы живем и который стремимся познать, материален – в этом у Гассенди также нет никакого сомнения, как и в том, что этот мир существует. И именно потому, что он материален, познание его возможно лишь на сенсуалистической основе – посредством вооруженного разумом опыта.

Извлеченная Гассенди из далекой древности атомная теория, столь устарелая и даже наивная в глазах человека нашего времени, для своего времени была не только новаторской, но и преждевременной, недоказуемой, не отвечающей требованиям и возможностям тогдашней физики, экспериментально не оправдываемой, несмотря на изобретение микроскопа. Она опережала свой век. Атомная физика была делом далекого будущего. И все же это была атомная физика, притом Физика с большой буквы, во всей универсальности ее охвата. Мир устроен не из четырех элементов, как учат в школах. Вода, огонь, воздух и земля – не первоосновы всего сущего, а производные образования. Основа материального единства мира, первоначало сложных тел – атомы, бесконечное множество атомов: не в смысле актуальной бесконечности, а как неисчислимое множество [5]5
  Гассенди оставляет открытым вопрос о бесконечном множестве миров, но его понимание «бесконечности» множества атомов (из которых состоят миры) предрешает отрицательный ответ на этот вопрос.


[Закрыть]. Атомы бесконечно малы и в этом смысле конечны, неделимы («Но как может конечное тело состоять из бесконечных частей?» – 5, т. 1, стр. 152), они – предел делимости материи.

Нашему чувственному восприятию (даже при посредстве микроскопа) доступны лишь сложные образования, состоящие из бесчисленного множества атомов. Кончик ножки клеща делим на миллиарды частиц. У зернышка проса больше частиц, чем может человек подметить не только в горах Кавказа, но и на всем земном шаре. Малейшая чувственно воспринимаемая вещь, начиная с «первичных молекул, представляющих собой соединение атомов» (5, т. 1, стр. 165), бесконечно больше и сложнее отдельных атомов [6]6
  Термин «молекула» впервые введен в научный обиход Гассенди (во вступительный лекции к курсу астрономии в Королевском коллеже). Уже Гегель в своей истории философии обратил внимание на то, что «еще и поныне сохранилось в физике учение о молекулах», зачинателем которого был Гассенди (11 б, т. IX, стр. 169).


[Закрыть].

Вместе с тем Гассенди предостерегает от отождествления бесконечно малого, неделимого атома с точкой. «Атомы называются так не потому, что они являются, как обычно думают, математическими точками, которые не поддаются расчленению из-за отсутствия частей, а потому, что, хотя они и являются тельцами, нет такой силы в природе, посредством которой они могли бы быть рассечены или разъединены» (4, т. III, стр. 466, 467). Физики в их царстве материи, в отличие от математиков в их царстве абстракции, не рассматривают атомы как неделимые, лишенные измерений – величины, длины, ширины. Абстрактному математическому понятию четко противопоставляется материальное физическое понятие. «Когда математики предполагают бесконечно делимые тела, они делают это, однако, исходя из гипотез о вещах, лишенных реального существования, как точка без частей, линия без ширины и т. п…» (письмо к Лицети от 13.1.1641). Атом реален, а математическая точка нет. Атом конкретен, точка абстрактна.

Недоступность атомов чувственному восприятию влечет за собой парадоксальную антиномию между «Физикой» и «Логикой» Гассенди. С одной стороны, все наше миропонимание возводится на основе чувственного опыта, с другой – все мироздание покоится на недоступных опыту атомах: «Атом – это нечто невидимое» (5, т. 1, стр. 151). Атомы – физические первоначала – лишь мыслимы, но недосягаемы для ощущений. «…Наши чувства не воспринимают самой материальности атомов, мы воспринимаем лишь некоторые материальные следствия, причиной которых должны быть элементы столь же материальные, как и они» (4, т. I, стр. 207). Стало быть, видимое– результат невидимого. О первоначалах бытия мы умозаключаем.Первичное в бытии не совпадает с первичным в познании.

Натурфилософия Гассенди исходит из твердого убеждения в материальном единстве природы. «Материя есть, таким образом, общая матрица, из которой происходят все тела и все их превращения и преобразования» (4, т. I, стр. 229). Категория «субстанция» отождествляется с «материей». «Мы полагаем, – утверждает Гассенди, – что в естественных телах нет ничего, кроме материи, и эта материя обладает способностью путем сложения, вычитания, преобразования всячески их трансформировать…» (4, т. I, стр. 470). Причем остовом всего мироздания, «материальным первоначалом вещей» являются атомы: «Можно, мне кажется, признать атомы материальной основой вещей, или первоматерией» (4, т. I, стр. 279).

Однако не существует «первоматерии» в смысле материи «вообще», материи «как таковой». Ее всеобщность отнюдь не исключает, а необходимо предполагает особенности ее существования. Это всегда та или иная форма существования материи. «Материя, хотя сама по себе есть некое неопределенное тело, т. е. имеет ту, а не иную форму, все же всегда обладает некоторой формой» (4, т. I, стр. 231, 232). Мало того, материя реально существует не только как особенное, но вместе с тем и как конкретный, единичный предмет. Материальное единство природы нераздельно от бесконечного многообразия материальных вещей. На одном и том же дереве нет двух совершенно одинаковых листьев; не бывает двух абсолютно тождественных зерен, капель воды. Бесчисленные разновидности слагаемых из комбинации атомов материальных вещей Гассенди уподобляет сочетанию из букв алфавита не только нескончаемого обилия слов, но и целых поэм.

Но разнообразие атомных сочетаний было бы невозможным при однообразии самих образующих эти сочетания атомов. Его возможность предполагает различие и в составных элементах. Отсюда следует, что, «хотя все атомы… представляются однообразными и одинаковой природы, они, однако, обладают некоторыми свойствами и внутренними особенностями или качествами, благодаря которым они могут между собой различаться» (5, т. 1, стр. 154). Единство и различие, всеобщее и особенное нераздельны и в самих атомах.

Каковы же по-разному присущие всем атомам, общие им и различающие их качества, лежащие в основе многообразия их вещественных сочетаний? Будучи материальными, атомы телесны, обладают плотностью, массой, а это значит протяжением не в абстрактно-геометрическом понимании, а величиной, причем различной у разных атомов при всей их «бесконечной» малости. Столь же общим и столь же различным другим свойством атомов является их форма, или фигура. Третьим таким свойством является тяжесть, вес (pondus, gravitas), имеющая особое значение и представляющая в неоэпикурейской физике особый интерес. Дело в том, что тяжесть понимается как присущее атомам тяготение, устремление (impetus), потенциальная энергия [7]7
  «Если можно выразить это современными словами, – добавляет, приводя этот термин, В. Фрост (42, стр. 366). – Но и сам Гассенди пользовался этим термином. Он говорил не только о силе (vigor), которой одарены атомы, стремящиеся к движению, но прямо об „энергии (energia), или активной силе движения“» (5, т. I, стр. 165).


[Закрыть], как естественная, имманентная атомам тенденция.

Помимо тяготения атомам присуща и обратная тенденция – сила притяжения. Наблюдаемая нами столь наглядно в магните, эта сила в той или иной мере свойственна и другим телам. Она определяет направление, в котором осуществляется их тяготение. Земля может рассматриваться как огромный магнит. Падение тел, таким образом, является следствием, сочетающим действие двух факторов – тяготения и притяжения (магнетизма).

Таковы универсальные первичные свойства атомов, лежащие в основе как всеобщих законов физики, так и специфических различий, образуемых сочетанием атомов вещей.

Включение тяготения, устремления, в первоначала материи не дает основания, вопреки мнению Спинка (68, стр. 94), говорить о гилозоизме Гассенди, даже при различении гилозоизма и панпсихизма, против которого прямо выступал провансальский философ, отрицавший в письме к Кампанелле «душу мира». Употребляемые им образные уподобления тяготения к влечению живых существ выражают скорее обратную тенденцию – механистического сведения влечения к тяготению. Аналогия магнетического притяжения с чувственным влечением живых существ, по его словам, «не позволяет все же полагать, подобно Фалесу, душу в железе или магните» (4, т. III, стр. 493). И хотя Гассенди пользуется иногда термином «монада», его понимание атома диаметрально противоположно не только лейбницевой монадологии, но и спинозовскому панпсихизму на материалистической основе.

«Тяготение» вплотную подводит нас к главному, наряду с атомизмом и неотделимому от него, принципу всей гассендистской физики. «Тяготение» – не потенциально, а актуально, оно реально воплощено в движенииуниверсальной и имманентной изначальной формой существования атомов и их образований. Нет неподвижных атомов. Нет материи без движения, как нет и движения без материи. В отличие от Спинозы, у Гассенди движение не бесконечный модус, а атрибут материи, присущий всякой материи и неотъемлемый от нее. Атомы «не инертны и не неподвижны, а активны и подвижны» (4, т. I, стр. 334). «Изначально подвижные атомы дают движение всем вещам и являются также источником, основой и причиной всех движений, имеющихся в природе» (4, т. I, стр. 337). И «совсем не глупо признать материю активной. Скорее нелепо считать ее инертной…» (5, т. 1, стр. 165).

Значение, придаваемое Гассенди движению материи, является решающим для всей его натурфилософии, ключом к объяснению всех совершающихся в природе явлений. Движение «как бы цвет (flos – цветение) всякой материи» (4, т. I, стр. 117), оно – динамический принцип действенности и подвижности всех вещей. Этой активности, изначально присущей всем атомам, «несомненно достаточно для объяснения причины всех явлений» (4, т. I, стр. 279).

Доводы элеатов против возможности движения нельзя, по мнению Гассенди, принимать всерьез. Самое убедительное опровержение Зенона дал Диоген: он встал и пошел (4, т. I, стр. 340, 341) [8]8
  Исторически было бы совершенно неоправданным искать «пробел» в непонимании Гассенди негативной диалектики (установленной Гегелем!) в аргументации элеатов.


[Закрыть].

Самодвижение материи находится в радикальной оппозиции к освоенному томистами перипатетическому учению о дуализме материи и формы, согласно которому материя инертна, пассивна, а движущей и преобразующей силой является привходящая в нее форма [9]9
  Понятие, совершенно отличное от «формы» как фигуры, приписываемой атомам эпикуреизмом.


[Закрыть]. Материя активна сама по себе и не нуждается в некоем нематериальном начале, которое, не будучи материальным, тем не менее якобы делает материю иной, не такой, какой она была прежде. Как может нечто нематериальное запечатлеваться на строении материи? Приобретаемая материей определенная форма – не что иное, как атомная структура самой материи, «получать ее из иного источника, чем сама материя, она не может» (5, т. 1, стр. 165).

Движение первично и абсолютно. Покой вторичен и относителен. Абсолютного покоя нет. Неподвижность – результат, вынужденный противодействием. Не движение, а покой требует в каждом случае объяснения при остановке движения. Когда тело находится в покое, его тяготение к движению не исчезает, а встречает сопротивление. Принцип самодвижения не исключает второго рода движения, вызванного внешним воздействием, движением другого тела извне. Имманентное действие не исключает, а обусловливает взаимодействие. Но грубейшей ошибкой было бы сводить к нему движение. Можно понять, что одно тело движимо другим, другое в свою очередь третьим и т. п. Но нельзя понять подобное взаимодействие до бесконечности. Движение извне непонятно, если сами по себе все движущие тела неподвижны. Взаимодействие предполагает первичное самодвижение.

Учение о движении материи можно назвать движущей силой всей натурфилософии Гассенди. Но это не простое воспроизведение эпикуреизма, а его значительное обогащение и обновление. Рошо прав, утверждая, что учение Гассенди о движении далеко превосходит учение Эпикура (65, стр. 93). Теоретические рассуждения тесно переплетаются у Гассенди с наблюдениями, достигнутыми в результате его собственных экспериментов, связанных с изучением падения тел, закона тяготения и закона инерции движения, четко сформулированного Гассенди (4, т. I, стр. 349). Земное притяжение и орбитальное движение небесных тел (в том числе движение Земли!) являются предметом его неустанных исследований. Признав имманентную атомам «тяжесть» (gravitas) «Адамом» и «первопричиной всякого движения» (4, т. I, стр. 338), Гассенди образно уподобляет непрестанное движение атомных сочетаний во всевозможных направлениях с движением «множества мух, заключенных в стеклянной колбе» (4, т. I, стр. 277). Но, конечно, никак нельзя сказать, как это делает Пав, о гассендистских динамичных атомах, что они «бесстыдно (shameless) анимистичны» (54, стр. 25). Это совершенно противоречит не только букве, но и всему духу неоэпикурейской натурфилософии.

Как понимает Гассенди эту первостепенной важности философскую категорию? Какое содержание вкладывает он в понятие «движение»? «Под движением, – гласит ответ Гассенди, – я понимаю лишь переход с места на место…» (5, т. 1, стр. 167). Он проводит грань между таким пониманием движения и его пониманием, как изменения (mutatio) и преобразования (alteratio). Это механистическое понимание он противопоставляет более широкому аристотелевскому (включающему оба значения), считая последнее «крайне темным» (4, т. I, стр. 338). Тем самым он отвергает таящее в себе диалектические мотивы понятие движения как становления в качестве иного и исключает из него переход возможности в действительность. Для Гассенди изменение или преобразование «не есть вид движения, отличный от указанного движения перехода, или местного движения», а подчиненная ему разновидность перемещения (5, т. 1, стр. 167). Всякое изменение является в конечном счете результатом перемещения атомов, не превращением потенциального в актуальное, а одного действительного в другое.

Такое понимание движения не отрицает качественные изменения, преобразования, но подчиняет их механическим и, стало быть, количественным движениям. Для превращения, например, сладкого в горькое или твердого в мягкое, как и для всякого другого превращения, необходимо, чтобы молекулы, образующие данные тела, «совершили движение перехода» (5, т. 1, стр. 168). Ибо «всякое изменение… происходит от перестановки частей или увеличения либо уменьшения их числа» (5, т. 1, стр. 183).

Отнюдь не отрицая качественных различий вещей, Гассенди обусловливает их переходом количественных различий в качественные. Предвосхищение закона перехода количества в качество не допускает определения его учения как последовательно механического в строгом смысле слова, хотя «в том, что физика Гассенди является механической в своих принципах, – правильно замечает Блош, – нельзя усомниться, если брать термин „механицизм“ в широком смысле слова» (28, стр. 202).

Это разграничение получает особенно наглядное выражение при рассмотрении вопроса о первичных и вторичных качествах. Первичные качества материи, присущие атомам, носят количественный характер, и они именно лежат в основе качественных мутаций. Тем не менее в отличие от строгого механицизма вторичные, производные качества не субъективны, а объективны. Они определяются двойной зависимостью: от самих тел, которым они свойственны, и от органов чувств, какими они воспринимаются. Говорит ли Гассенди о цвете, звуке, запахе или вкусе, все они – различные «истечения атомов» и «содержатся в тельцах, из которых состоит вещь», воздействующая на чувства. Он приводит при этом различные доказательства «телесной природы» всех этих вторичных качеств (5, т. 1, стр. 176–180). Таким образом, различение первичных и вторичных качеств основывается им не на противопоставлении реального и феноменального, а на дифференциации сложных образований из атомных первоначал.

Утверждение Пава, что подход Гассенди остается скорее качественным, чем точным количественным (54, стр. 34), содержит в себе «рациональное зерно» именно потому, что неоэпикурейский атомизм механистичен лишь «в широком смысле слова». Ему не свойственно строго механическое сведение высших форм существования материи к низшим. Для него совершенно неприемлем и томистский постулат о невозможности закономерного, естественного перехода от низшего к высшему, используемый схоластикой как одно из доказательств бытия бога, без участия которого такой переход был бы неосуществим. Ничто, по мнению Гассенди, не дает нам права претендовать на то, что все свойства, присущие сложным материальным образованиям, должны равным образом находиться в образующих их элементах (4, т. II, стр. 222): атомы не видят, не слышат, не чувствуют, не мыслят. Признание естественной закономерности возникновения нового, высшего в результате материального движения – ценный вклад Гассенди в теорию развития.

Этот вклад раскрывается во всем своем богатстве в учении Гассенди о живой материи, изучению которой уделено большое внимание в его «Физике». Пограничным понятием между химической и биологической проблематикой служит понятие «семян» (semina), употребляемое в этой связи как синоним «молекул». Само это слово, взятое для обозначения элементарного комплекса атомов, образующего живую материю, зачатка, зародыша новых форм существования, говорит само за себя. Перед нами своего рода «молекулярная» биология [10]10
  Разумеется, это понятие столь же далеко от нашего понимания этого термина, как «атомная физика» Гассенди от ее нынешнего понимания. Следует помнить, что открытие клеточного строения организмов было сделано Шлейденом и Шванном в XIX в.


[Закрыть]. Идентифицируя «семена» с «молекулами», Гассенди стремился сочетать это понятие с атомизмом. «Вот почему, – писал он, – хотя и говорят, что вещи рождаются из семян, это не следует понимать в том смысле, будто семена являются чем-то первичным, ибо они сами образуются из более первичных начал, а именно из атомов» (5, т. 1, стр. 163). «Семена-молекулы» – это определенное соединение определенного рода атомов, притом качественно новое, отличное от своих составных элементов. «При этом не создается новая субстанция, а лишь появляется новое качество в объединенной субстанции», откуда следует, что «всякое рождение есть своего рода изменение, или преобразование…» (5, т. 1, стр. 183). Данное Гассенди объяснение перехода от неживой к живой материи, не нарушая его атомистической концепции, явно выражает его стихийный подход к идее перехода количества в качество. «Синтез первичных элементов образует целое, обладающее качествами, которыми эти элементы не обладают» (69, стр. 223). Вывод Койрэ о том, что «сведение свойств атомов к весу, количеству, величине не помешало попытке развить качественную физику на атомной основе…» (43, стр. 69), вполне оправдан. При этом Гассенди по своему обыкновению опирался не на одни гипотетические построения эпикуреизма, но должным образом оценил новые эмбриологические открытия Гарвея и Фейенса, широко используя их в своих рассуждениях о том, как растут растения, образуя корни, стволы, листья, цветы, плоды, и как формируются многообразные органы животных. Материальные «семена-молекулы», не нуждаясь ни в какой нематериальной субстанции или «форме», заменяют при этом в возникновении нового функцию, выполняемую у аристотеликов нематериальной «потенцией».

Отождествление «семян» с «молекулами» позволяет Гассенди совместить механистическую тенденцию эпикурейского атомизма с принципами качественного различения. Ссылаясь на химические явления кристаллизации, на реактивность физического противодействия, сопоставляя инстинктивные влечения живых существ с магнетизмом, притяжением и тяготением, размышляя о наследственности, Гассенди находит общее в особенном, синтезирует атомистический динамизм с биологическим органицизмом. В его понимании «жить – это сохранять в этом вихре атомов свое собственное лицо и упрочить принадлежность к своему виду». Приводя эту характеристику, Тома замечает: «При всей своей элементарности это поразительно» (69, стр. 102).

Но решающим, критическим пунктом всей проблематики единства и многообразия материального мира является постановка и решение ключевого вопроса об ощущающих, чувствующих, сознающих «вещах» – о своеобразии психического. Острейшая психофизическая проблема, которой Гассенди уделяет должное внимание, не служит камнем преткновения для его материалистических устремлений. Обстоятельно, вдумчиво он старается вскрыть физиологические основы психических процессов, проложить путь научной психофизиологии.

Переход от живой материи к чувствующей материи совершается в соответствии с теми же принципами, согласно которым осуществляется переход от материи неорганической к живой, органической. Динамическая материальная субстанция остается самодостаточной для возникновения этой новой, высшей формы ее существования. Самодвижение как «цвет материи» созревает до расцвета чувствующей материи– «чувственной души» (amina sensitiva), как именует ее Гассенди. Душа эта лишена у него субстанциальности, она причастна высокоорганизованной материальной субстанции. Душа эта, присущая живым, материальным существам и активно участвующая в их физиологических функциях, порождение тех же молекулярных «семян», их качественно новое детище. Бесчувственные вещи перевоплощаются в чувствующие, которые «рождаются из бесчувственных, иначе говоря, совершенно лишенных способности чувствовать первоначал» (5, т. 1, стр. 234). «Душа представляется, таким образом, скорее как некая тончайшая субстанция, – утверждает Гассенди, – как бы цвет материи…» (4, т. II, стр. 250). Снова этот образ, но уже не в смысле движущей силы, а в смысле достигнутого совершенства. Гассенди напоминает при этом об эпикурейском понимании огнеподобности атомов души; и так же как огонь, нуждающийся в питании воздухом, пламя души сохраняется, непрестанно обновляясь. Как же иначе, не будучи материальной, она могла бы взаимодействовать с телом? Душу «следует считать телесной, т. е. неким нежнейшим, сотканным из тончайших частиц телом. В самом деле, те, кто утверждают, что… душа бестелесна, говорят нелепости, ибо, если бы она была таковой, она не могла бы ни действовать, ни испытывать воздействия…» (5, т. 1, стр. 229).

Гассенди в своем исследовании материальной души пристально рассматривает вопросы зоопсихологии, уделяет особенное внимание тому, что есть общего в психике животных и человека. Он отмечает сочетание в обоих случаях элементов наследственного и приобретенного в результате обучения на примере родителей. Внимание его привлекает и «язык» животных как средство взаимного общения. Рассматривая поведение собаки, он находит в нем проявление элементов суждения. Размежевание между психикой высших животных видов и человеческой психикой пролегает по двум линиям: животные лишены способности образования абстрактных понятий и в отличие от человека не обладают самосознанием, т. е. не знают, что они знают.

Вершиной неоэпикурейской натурфилософии является анализ физиологических оснований психической жизни человека. «Ни один философ XVII века не понял так хорошо человеческую душу… никто так не приблизился к современным психологам. Одно лишь неизбежно устарело в этом изучении: те физиологические гипотезы, которые Гассенди выдвигает для объяснения механизма наших мыслей и наших чувств…» (69, стр. 118). Но давно изжившие себя гипотезы нисколько не умаляют исторического значения перспектив, открываемых постановкой Гассенди психологических проблем на физиологическую почву, научной ценности его психофизиологической ориентации, его материалистического подхода к психофизической проблеме, превосходящего все то, что было сделано в этой области предшествующим материализмом.

Очень интересны мысли, высказанные Гассенди о столь существенном психическом процессе, как память, физиологической основой которой являются следы, оставляемые в центральной нервной системе воздействием на органы чувств внешних предметов. Сохраняясь, эти следы дают нам возможность представлять эти предметы и тогда, когда они уже перестают на нас действовать. Опосредствованное этими отпечатками образов вещей, сознание мыслит.

Если следы исчезают, стираются, мы забываем о вызвавших их предметах. Но они способны и восстановиться, и тогда мы вспоминаем забытое. Это учение о следах как физиологической основе памяти, а также размышления Гассенди о сновидениях были (как заметил еще Тома) первыми шагами, ведущими к психологии бессознательного.

Много внимания уделяет Гассенди физиологическому механизму восприятия. Образы вещей постигаются не самими органами чувств, подвергающимися воздействию: через разветвленные в организме нервные пути образы достигают мозга, в котором они и запечатлеваются. Глаза и уши действуют лишь как орудия, обслуживающие мозговой центр, причем они дифференциально локализуются в нем.

Головной мозг для Гассенди – не сосуд. Он и есть «материальная душа»; он чувствует, он ощущает, он регулирует все физиологические и психологические функции организма. Душа в мозгу – это «король на престоле». По сравнению со Вселенной, окружающей его и отражаемой в нем, он бесконечно мал. Но, добавляет Гассенди, по сравнению с атомами, его образующими, он бесконечно велик.