Текст книги "Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 1"

Автор книги: Бенджамин Франклин

Соавторы: Бенджамин Раш,Кедвалладер Колден,Итэн Ален
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

Если общество как принцип человеческого единения есть добро, то государство, служащее противоядием против общественной диссоциации, является лишь неизбежным злом. «Общество, – пишет Пейн, – в любом состоянии есть благо, государственное же управление, даже лучшая его форма, только неизбежное зло, а худшая – нетерпимое зло». Общество, поясняет он свою мысль, «позитивно способствует нашему счастью, объединяя наши усилия», государство же содействует нашим интересам лишь «негативно, сдерживая наши пороки...»[54]54
  Th. Paine. Life and Works, vol. II. New Rochelle, 1923, p. 97—98.


[Закрыть] Отсюда один шаг до заключения: «Чем совершеннее цивилизация, тем меньше она нуждается в государстве...» Односторонность такой оценки в отношении всякого возможного государства очевидна. Когда Пейн писал свои работы, он не мог предвидеть возникновения государства нового типа, и было бы неисторично упрекать его в этом. Пейну не чужд, однако, дифференцированный подход к государственному строю. Он различает три источника и соответственно три типа государственной власти. Первый источник – суеверие, второй – сила, а третий – общие интересы и общие права всех членов общества. Возникшая из первого источника государственная форма – власть попов, из второго – власть завоевателей, а из третьего – царство разума. Понятно, что к последнему неприменима не только отрицательная оценка, но даже и квалификация «неизбежное зло».

На различении общества и государства покоится теория естественных прав, отличаемых от прав гражданских. Первые врожденны и неизменны, вторые приобретены и преходящи. «Мы убеждены, – писал Джефферсон У. Джонсону (12.VI.1823), – что человек... наделен от природы правами и врожденным чувством справедливости». Причем общество гарантирует только осуществление наших естественных прав и выполнение соответствующих им, столь же естественных обязанностей. Оно должно обеспечить каждому человеку свободное приложение его усилий и приобретенные благодаря им плоды. Естественные права неотъемлемы и никто, даже общество в целом, не вправе лишить нас их. В проекте «Декларации прав», предложенном Джефферсоном, он в следующих словах формулирует свое понимание естественных прав: «Все люди созданы равными... они наделены создателем врожденными и неотчуждаемыми правами... среди которых: жизнь, свобода, достижение счастья...»

В отличие от этих неотъемлемых прав гражданские права, приобретение и отчуждение которых связано с возникновением государства, являются вторичными, выполняя служебную роль по отношению к естественным правам. Гражданские права как бы надстраиваются над естественными. Но формуле Пейна, «каждое гражданское право вырастает из естественного права, другими словами, оно есть обмененное естественное право»[55]55
  Th. Paine. Rights of Man, p. 40.


[Закрыть]. Это положение Пейна сближает его учение с теорией общественного договора, согласно которому люди во имя охраны своих естественных прав предоставляют государственной власти некоторые необходимые для этой цели права.

Социальные убеждения просветителей проникнуты отвращением к косности, застою, консерватизму. Движение и развитие – непременное условие жизни здорового общества. «Общественные институты... должны развиваться и идти в ногу со временем, – писал Джефферсон Керчевалю (12.VII.1816). – Подобно тому как нельзя требовать от взрослого человека, чтобы он носил костюм, который был ему впору в детстве, от цивилизованного общества нельзя требовать, чтобы оно руководствовалось порядками, установленными его варварскими предками».

Закон общественного обновления при переходе от одного поколения к другому занимает у Пейна и Джефферсона место, подобное тому, какое занимает в научной социологии учение о смене общественных формаций. По Джефферсону, «земля всегда принадлежит живущему поколению... и каждый закон естественно изживает себя к исходу тридцати четырех лет. Если принуждать к нему дольше, это будет уже актом насилия, а не права»[56]56
  R. С. Wittmore. Makers of the American Mind, p 147—148.


[Закрыть]. Новое поколение не может быть связано пережитками старого. «Любое поколение является и должно быть вполне правомочным вершить свои дела в соответствии со своими обязательствами»[57]57
  Th. Paine. Rights of Man, p. 16.


[Закрыть].

Если социальная философия французских просветителей послужила теоретической основой для политической практики следовавшего за ними поколения, то социальная философия их американских собратьев служила руководством для их собственной революционной деятельности; учение о двух видах прав и учение о борьбе нового против старого последовательно доводятся до революционных политических выводов. Коль скоро существующая форма государственной власти вступает в противоречие с общественными интересами и становится губительной для блага общества, народ вправе изменить или упразднить ее и учредить новое правительство. Право на революцию основывается на признании суверенности народа и ответственности перед ним государства. Это основоположение демократии лапидарно сформулировано Пейном: «Народ имеет право на то, что он желает».

Оценивая существующее положение вещей, Пейн приходит к заключению, что современное состояние цивилизации в равной мере отвратительно и несправедливо[58]58
  Th. Paine. Writings, vol. III. N Y., 1894, p. 341.


[Закрыть], что оно прямо противоположно тому, что должно быть. А отсюда следует непреложный вывод, что революция – насущная необходимость, что свершение ее благотворно и если она не возникнет стихийно, ее следует организовать. «Пусть избавит нас бог от того, – писал, вторя Пейну, Джефферсон, – чтобы мы еще двадцать лет оставались без... восстания. Древо свободы должно время от времени освежаться кровью патриотов и тиранов. Это его естественное удобрение» (письмо к У. Смиту, 1787). Но самым глубоким прозрением в учении американских просветителей о революции была, пожалуй, высказанная однажды Пейном мысль о том, что революция в состоянии цивилизации является необходимой спутницей революций в государственной системе. Перед нами смутная догадка о связи политических и социальных революций. То, что Пейн называет «состоянием цивилизация», – научно не выкристаллизовавшееся смутное представление об «общественном строе» в отличие от «политического устройства».

Примечательно, что среди «естественных прав», как их понимали некоторые из американских просветителей, по существу нет права частной собственности, этого «священного права», на страже которого стояла и стоит вся буржуазная политика и идеология. Отношение к праву собственности может служить надежным критерием для определения классовой сущности идеологии.

Два исторических факта проливают свет на этот вопрос: замена Джефферсоном при составлении проекта «Декларации независимости» формулы «жизнь, свобода и собственность» формулой «жизнь, свобода и стремление к счастью» и исключение им «собственности» из проекта «Декларации прав» Лафайета. Право частной собственности для него, как и для Франклина и Пейна, гражданское, а не естественное право; оно не первично и изначально, а имеет «чисто функциональный характер» и установлено дополнительно на определенной ступени цивилизации в соответствии с появившимися требованиями. Ни один человек, по словам Джефферсона, не имеет естественного права ни на один акр земли. Частная собственность не естественное порождение общественной жизни, а результат исторически возникшего законодательства. В качестве примера общественной жизни, свободной от частной собственности, он приводит индейские общины. И это отсутствие частной собственности нисколько не мешает тому, что «счастье более широко и равномерно распространено среди дикарей, чем в наших обществах»[59]59
  А. О. Aldridge. Franklin and his French Contemporaries, p. 225—226.


[Закрыть], как заметил однажды по этому поводу Франклин.

Отвергая в противоположность феодальным и буржуазным идеологам освящение права собственности, американские просветители вместе с тем признавали ограниченную собственными трудовыми возможностями мелкую собственность, не допускающую эксплуатации и тунеядства. «В действительности всякая собственность, – писал Франклин, – исключая временную хижину дикаря, его лук, шкуру и другие мелкие приобретения, абсолютно необходимые для его существования, кажутся мне продуктом общественного договора... Вся собственность, необходимая человеку для самосохранения и продолжения рода, является его естественным правом, которого никто не вправе лишить его»[60]60
  R. С. Whittmore. Makers of the American Mind, p. 79.


[Закрыть]. Но вся собственность сверх этих потребностей является гражданской собственностью, учрежденной по закону, и поэтому может быть подвергнута пересмотру другими законами, если этого потребует общественное благо. А Пейн, опережая своих соратников, высказывался за общественную собственность на землю, за национализацию земли.

Демократическое учение о врожденном, естественном равенстве людей было объявлением войны тем ретроградам, кто подобно автору одного английского анонимного памфлета против Пейна провозглашал, что «провидением установлен такой порядок, что богатый не может обойтись без бедного, а бедный – без богатого...»[61]61
  R. R. Fennessy. Burke, Paine, and the Rigths of Man, p. 246.


[Закрыть]. Просветители не скрывали своих классовых симпатий и антипатий. «Каннибалов, – писал Джефферсон Ч. Клею (29.I.1815), – следует искать не только в американских лесах; они сосут кровь каждого существующего народа». Народ просветители противопоставляли богачам. «Я не из тех, кто боится народа, – заявлял Джефферсон в письме Керчевалю. – От народа, а не от богачей зависит сохранение нашей свободы». А Итэн Аллен готов был даже признать существование загробного мира при условии... если там будет ад, чтобы карать тори.

Земледельцы и ремесленники – вот кого американские просветители считали «костяком нации». Для Пейна фермеры – «первый по полезности класс граждан». «Трудящиеся классы», владеющие мелкой собственностью, обрабатывающие свою землю, были для Джефферсона теми, чьи интересы совпадают с интересами нации, «богом избранным народом». А вот как рисовал себе Франклин идеальную, счастливую новую Англию, в которой «каждый человек – земельный собственник (freeholder), имеет право голоса в публичных делах, живет в чистом, теплом доме, имеет вдоволь пищи и топлива» (письмо Бэбкоку, 13.I.1772). Правы те американские историки, которые называют Франклина «крестьянским философом» (А. Олдридж), а Джефферсона – вождем фермерской Америки (В. Парринртон). Учение, разработанное радикальным крылом американского Просвещения, было действительно теоретическим выражением интересов народных масс – крестьян и ремесленников.

Скажи мне, кто твои враги, и я скажу, кто ты! Не может быть более лестной «аттестации» для прогрессивного деятеля, чем бешеная ненависть и жестокая травля со стороны ретроградов и мракобесов. С этой точки зрения чрезвычайно поучительна для оценки американских просветителей развернувшаяся в Англии борьба Эдмунда Бэрка против Пейна.

Пейн был одним из инициаторов антиколониальной революции в Америке и активным участником Великой французской революции. Памфлеты Пейна в защиту французской революции и его призывы к революционному восстанию в Англии получили массовое распространение и сыграли немалую роль в формировании революционного движения в этой стране. Уильям Годвин, о котором высоко отзывались основоположники марксизма, был одним из его приверженцев. В возникших с конца XVIII в. в Англии рабочих клубах зачитывались его памфлетами.

И вот, как и следовало ожидать, в Англии и в Америке началась травля Пейна. Во множестве памфлетов и на страницах субсидируемых правительством газет поднялась злобная кампания против «безбожника», «ренегата», «американского шпиона». В 1791 г. герцог Морнингтон писал министру внутренних дел: «Я удивляюсь, что Вы не повесили этого негодяя Пейна за его оскорбление Библии, короля, лордов и палаты общин... Прошу Вас, повесьте этого субъекта, если можете его поймать». В следующем году сам Уильям Питт выступил в палате общин с заявлением, предающим анафеме Пейна. В декабре 1792 г. Пейн был заочно осужден по обвинению в клеветничестве и объявлен вне закона.

Главным идеологическим антиподом Пейна был Бэрк, лично знавший его и некоторое время поддерживавший с ним приятельские отношения. Но после того как Пейн и Бэрк встали по разные стороны идейно-политических баррикад французской революции, а тем более после революционных выступлений Пейна против английских порядков, Бэрк набросился на него с бешенством цепного пса реакции. Его памфлет против Пейна был высоко оценен не только английским королем, но и австрийским кайзером и русской императрицей.

Нет такого вопроса, по которому Бэрк и Пейн не придерживались бы диаметрально противоположных взглядов. Просветительскому рационализму противостоит иррационализм, деизму – христианская ортодоксия, демократизму – аристократизм, революционности – заскорузлый консерватизм. Но ничто так не выводит из себя Бэрка, как отрицание Пейном святости права собственности. Пафос Бэрка достигает предела, когда он защищает собственность как первое и главное естественное право, охрана которого составляет основную обязанность государства. Его вера в право собственности не уступает его вере в бога. А что касается обездоленных, лишенных собственности трудящихся, то они, по словам Бэрка, «должны почитать собственность, которая им не принадлежит. Они должны трудиться, чтобы трудом добиться того, чего они могут добиться. А если они находят... что результаты не соответствуют их усилиям, они должны искать утешения, полагаясь в конечном счете на вечную справедливость»[62]62
  R. R. Fennessy. Burke, Paine, and the Rigths of Man, p. 129.


[Закрыть]. Защита собственности смыкается с защитой религии. Бэрк не довольствуется опровержением взглядов противника, он старается дискредитировать его лично. «Вы, – обращается он в письме к У. Смиту, – судите о Пейне с большим уважением, чем он того заслуживает. Он совершенно неспособен попять предмет своего исследования. У него нет даже ограниченного запаса каких-либо знаний... Беззаботен в отношении логической последовательности... Совершенно лишен чести и нравственности...» (письмо от 22.VII.1791).

С тех пор как это было написано, прошло более ста семидесяти лет. И вот в Гааге в 1963 г. вышла в свет работа «Бэрк, Пейн и права человека». Работа эта представляет собой докторскую диссертацию, защищенную в Лувенском университете, одном из основных теоретических центров католицизма. Автор ее францисканец Р. Р. Феннесси проделал немалую работу с целью реабилитировать Бэрка перед судом истории. Все симпатии Феннесси на стороне британского реакционера. К Пейну же новоявленный адвокат Бэрка относится с нескрываемой неприязнью и презрением. Пейн для него дилетант, самоучка, не обладающий ни знаниями, ни умственными способностями, необходимыми для теоретической деятельности. Пейн не в состоянии был даже понять доводы и идеи Бэрка, не то, чтобы их опровергнуть. «Пейн, – пишет духовный потомок Бэрка, – самонадеянно уверенный в правоте своего дела, был типичным революционером. И самонадеянность эта сочеталась у него со столь же типичной неспособностью оценить всякую отличную от его собственной точку зрения и даже поверить, что его противник выступает чистосердечно»[63]63
  R. R. Fennessy. Burke, Paine, and the Rigths of Man, p. 41.


[Закрыть]. Так выглядит в кривом зеркале Феннесси принципиальность и идейная непримиримость славного борца за права человека. Перед нами новое яркое свидетельство того, что историческая наука так же партийна, как и сама история, которую она изучает. То, что ненависть реакционеров к Пейну не угасла спустя столетия, способствует лишь укреплению уважения к нему и его соратникам у передовых людей нашего времени.

*

Второе десятилетие XIX в. являет резкий контраст концу предыдущего столетия. В Америке, как и в Европе, наступила эпоха реакции. Это было время наполеоновских войн, «Священного союза», реставрации Бурбонов. Во Франции отзвучала «Ça ira», a в Соединенных Штатах «надежды на потусторонний мир вновь заменили идеалы Палмера о счастливом веке здесь и теперь»[64]64
  G. A. Koch. Republican Religion, p. 283.


[Закрыть]. Бразды правления все крепче прибирала к рукам крупная буржуазия. Наступила пора реставрации религиозной идеологии, воцарился культ бизнеса, сметавшего с пути идейные устремления просветителей. «В известном смысле, – подводит итоги истории американского Просвещения Герберт Шнейдер, – Просвещение потерпело полный провал. Его идеи были вскоре отвергнуты и захирели, его планы будущего похоронены, и безудержная реакция неотступно преследовала его идеалы и убеждения. Просвещение оказалось драматическим эпизодом. Как быстро замерли отзвуки его великих тем!.. Как велико было разочарование!»[65]65
  Η. W. Schneider. Geschichte der amerikanischen Philosophie, S. 124.


[Закрыть]

Путь исторического прогресса оказался гораздо длиннее и труднее, дорога к «правам человека» несравненно тернистее, чем это думали ее пролагатели. Колониальный гнет заменили не свобода и равенство, а еще более жестокий внутренний гнет долларократии. «Мы продали свое первородство, и старый Том Джефферсон ворочается в своем гробу... А вы знаете, за что мы его продали? За короб хромированного хлама из Детройта да за слюну от жевательной резинки!» – говорит с горечью герой одного из романов Стайрона.

Это горечь не вымышленного персонажа, а всех честных, передовых американцев, не забывающих о своих просветителях. «Мы были в интеллектуальном и духовном отношении великим и жизнеспособным народом, – пишет в предисловии к своей книге „Творцы американской мысли“ профессор Тюлейнского университета. Р. Уиттмор, – и может статься, что снова им станем, но сейчас мы не велики и не жизнеспособны ни духовно, ни интеллектуально. Наши идеалы потеряли свою жизненность. Мы бесплодны как нравственно, так и идеологически»[66]66
  R. C. Whittmore. Makers of the American Mind, p. XI.


[Закрыть].

Составленная Джефферсоном и провозглашенная в 1776 г. «Декларация независимости» была знаменем борьбы за национальную независимость, равенство всех граждан, народный суверенитет и право на революционное преобразование общества. «Билль о правах» 1791 г., ставший неотъемлемой частью конституции США, запрещал военные мероприятия в мирное время и обязывал власти к строгому соблюдению неприкосновенности личности, жилищ, личных бумаг.

Под этим ли знаменем разбойничают ныне американские войска во Вьетнаме, нагло попирая национальную независимость? Не заявляют ли теперь цинично государственные деятели США, что «предусмотренное конституцией требование о том, что войну может объявлять только конгресс, является устарелой фразеологией...»? Под знаменем ли равенства подавляются военной силой массовые негритянские восстания? Четвертой ли поправкой к конституции руководствуются организаторы бесшабашного разгула полицейского сыска? Сегодня правители цитадели мирового империализма выступают, пародируя Франклина и Пейна, под лозунгом: «Наша армия там, где свобода, чтобы ее душить, и там, где нет свободы, чтобы от нее ограждать». В глазах всего мира Соединенные Штаты Америки стали символом реакции, милитаризма, антигуманизма. А было время, и это было время просветителей, когда лучшие люди всего мира с восхищением прислушивались к голосу разума и свободы, звучавшему из-за океана. «Несомненно, Франклин был одним из освободителей своей страны, одним из тех, кто первым выступил против правительственной тирании Великобритании. Он питал к ной неиссякаемую ненависть. Он приложил все силы, чтобы сбросить ее ярмо, сокрушить империю. И он никогда не противоречил себе», – писал в некрологе на страницах «Друга народа» Жан-Поль Марат. «Одним из самых красноречивых защитников прав человечества» называл Пейна Максимилиан Робеспьер. А полвека спустя – это был 1848 год – из своего баварского захолустья Людвиг Фейербах восклицал: «У какого народа в его детские годы была голова Франклина?»[67]67
  К. Grün. L. Feuerbach in seinem Briefwechsel und Nachlass, Bd. II. Leipzig, 1874, S. 327.


[Закрыть] Великий материалист и атеист обратился к издателю Виганду с предложением напечатать в немецком переводе избранные сочинения «знаменитого американского философа и демократа» Пейна, отрывки из произведений которого он «читал с восторгом и воодушевлением». «Как хорошо было бы, – добавлял он, – выпустить библиотеку, составленную из литературных произведений всех американских борцов за свободу, таких, например, как столь мало известный у нас Джефферсон!»[68]68
  L. Feuerbach. Briefwechsel. Leipzig, 1963, S. 228—229.


[Закрыть]

В далекое прошлое канули эти времена. Но мы вместе с американскими друзьями разума, мира и прогресса твердо верим, что взлет прогрессивной американской общественной мысли – достояние не только ее светлого прошлого.

Б. Быховский

БЕНДЖАМИН ФРАНКЛИН

Рассуждение о свободе и необходимости, удовольствии и страдании

Господину Дж. Р.^{1}

Сэр, я излагаю Вам здесь, согласно Вашей просьбе, свои теперешние мысли об общем положении вещей в мире. Примите их такими, какие они есть, и, если они доставят Вам хоть сколько-нибудь удовольствия или удовлетворения, я буду считать, что мои усилия достаточно вознаграждены. Я знаю, что мой очерк может встретить многочисленные возражения со стороны читателя, менее проницательного, чем Вы, но он не предназначен для тех, кто не способен его понять. Нет нужды предупреждать Вас о том, что гипотетические части аргументации следует отделить от доказательных. Вы легко отличите предназначенное для доказательства от того, что только вероятно. Все в целом я отдаю полностью на Ваш суд. От него, от Вашей оценки и одобрения будет зависеть моя собственная оценка.

Раздел I. О свободе и необходимости

I. Утверждается, что существует перводвигатель, который называется богом, творцом Вселенной.

II. Утверждается, что он всемудр, всеблаг и всемогущ.

Эти два положения принимаются и защищаются людьми почти всех вероучений и взглядов; я принимаю их здесь как нечто признанное и кладу их в основу своей аргументации. Все, что следует затем как цепь правильно выведенных из них заключений, будет утверждаться или отвергаться в зависимости от того, истинны они или ложны.

III. Если он всеблаг, то все, что бы он ни делал, должно быть благом.

IV. Если он всемудр, то все, что бы он ни делал, должно быть мудрым.

Я думаю, что истинность этих положений в отношении первых двух может быть с полным основанием названа очевидной; ведь если бы эта бесконечная благость совершила зло, а бесконечная мудрость – нечто немудрое, то это было бы слишком явным противоречием, чтобы не быть замеченным и отвергнутым здравомыслящими людьми, как только оно станет понятным.

V. Если он всемогущ, то не может быть ничего существующего или действующего во Вселенной против или помимо его согласия, и то, на что он дал свое согласие, должно быть благом, потому что он добр; следовательно, зла не существует.

Unde malum?^{2} есть давний вопрос, и многие ученые запутали себя и читателей, безуспешно пытаясь ответить на него. То, что имеются вещи и действия, которые мы называем злом, такие, как страдание, болезнь, нужда, воровство, убийство и др., здесь не отрицается; а то, что они и подобное им в действительности не есть зло, вред или изъян в устройстве Вселенной, доказывается в следующем разделе этим и другими положениями. В самом деле, предположить, что нечто существует или совершается против воли всемогущего, – значит допустить, что он не всемогущ, или что нечто (причина зла) более могущественно, чем всемогущий. Это непоследовательность, которую, как я думаю, защищать никто не будет. Отрицать, что любая вещь или действие, на которые он дал свое согласие, должны быть хорошими, – значит полностью отвергнуть два его атрибута – мудрость и благость.

Во Вселенной, говорят философы, делается только то, что бог либо сделал, либо позволил быть сделанным. Поскольку он всемогущ, это, без сомнения, истинно. Но к чему такое разграничение между действием и позволением? Сперва они принимают, что многие вещи во Вселенной существуют не в лучшем виде и что совершены многие действия, которые не должны были быть совершены, и было бы лучше, чтобы они не были совершены. Эти вещи или действия они не могут приписать богу, как таковому, ибо они уже признали за ним бесконечную мудрость и благость. В этом смысл слова «позволить». Он позволил, чтобы они были сделаны, говорят они. Но мы будем рассуждать так: если бог позволил, чтобы действие было совершено, то это потому, что он нуждается в силе или склонности помешать этому. Говоря, что он нуждается в силе, мы отрицаем его всемогущество. Если же он нуждается в склонности или воле, то это должно быть либо потому, что он не благостен, либо действие не зло (так как всякое зло противоположно сущности бесконечной благости). Первое не согласуется с указанным выше атрибутом благости, следовательно, истинным должно быть второе.

Возможно, скажут, что бог позволяет совершать дурные действия ради мудрых целей и замыслов. Но это возражение уничтожает само себя, потому что, какие бы цели ни усматривал бесконечно добрый бог в страданиях, они должны нести в себе добро и быть вознаграждены добром, иначе быть не может.

VI. Если какое-либо существо создано богом, то оно должно зависеть от бога и получать все свои силы от него; с помощью этих сил существо не может делать ничего противоположного воле бога, потому что бог всемогущ; а то, что не противоположно его воле, должно быть согласно с ней; а то, что согласно с ней, должно быть благом, потому что он благо; следовательно, существо может делать только то, что есть благо.

Это положение имеет примерно тот же смысл, что и предшествующее, но оно более частное. Его вывод так же справедлив и очевиден. Хотя существо может совершать многие действия, которые окружающими его существами будут названы злом и которые естественно и необходимо причинят тому, кто их совершает, определенные страдания (которые также могут быть названы наказаниями), это положение тем не менее доказывает, что существо не может совершать действие, которое само по себе было бы на деле дурным или богопротивным. А то, что последствия его (так называемых) дурных действий, приносящие страдание, не наказания или несчастья, какими они на самом деле не должны быть, будет показано дальше.

Тем не менее покойный сведущий автор «Религии природы» (которую я Вам посылаю при этом) дает нам правило или наставление, чтобы знать, какие из наших действий должны быть определены и названы хорошими и какие дурными. Кратко оно гласит так: «Каждое действие, которое совершено в соответствии с истиной, есть добро, и каждое действие, противоположное истине, есть зло. Действовать в соответствии с истиной – значит употреблять и оценивать каждую вещь такой, какая она есть, и т. д. Так, если А украл у В лошадь и ускакал на ней, то он использовал ее не в соответствии с тем, какова она в действительности, т. е. не как имущество другого, а как свое собственное, что противоположно истине и потому – зло». Но, как говорит сам этот господин (разд. I, полож. VI): «Для того чтобы судить правильно о какой-нибудь вещи, нужно рассмотреть не только то, что она представляет собой в одном отношении, но также и то, чем она может быть в любом другом отношении; и должно быть дано полное описание вещи». Также и в этом случае необходимо принять во внимание, что А по природе жадное существо, испытывающее недовольство оттого, что у него нет лошади, принадлежащей В; это вызывает желание украсть ее, более сильное, чем страх перед наказанием за свое действие. Это также истина, и А действует в соответствии с ней, когда он крадет лошадь. Кроме того, если будет доказана истинность того, что А не имеет власти над своими собственными действиями, то станет неоспоримым, что он действовал в соответствии с истиной и что невозможно, чтобы он действовал иначе.

Я не должен быть понят в том смысле, что поощряю или защищаю воровство. Это говорится только ради аргументации и, конечно, не повлечет за собой дурных последствий. На порядок и ход вещей не влияют подобного рода рассуждения. Для В так же справедливо и необходимо и так же соответствует истине питать отвращение к тому, кто украл его лошадь, и наказывать его, как для А украсть ее.

VII. Если существо, таким образом, ограничено в своих действиях и способно делать только то, что ему предназначил бог, и не способно отказываться совершать то, что совершил бы бог, то у него не может быть ни свободы, ни свободной воли, ни способности совершить или не совершить какое-либо действие.

Иногда под свободой понимается отсутствие помех; и в этом смысле можно поистине сказать, что все наши действия суть следствия нашей свободы. Но это свобода того же свойства, что и падение твердого тела на землю. Оно обладает свободой падения – это значит, что оно не встречает ничего, что воспрепятствовало бы его падению. Но вместе с тем оно неизбежно должно падать, оно не в состоянии и не свободно оставаться парящим.

Рассмотрим, однако, довод с другой точки зрения. Предположим, что мы свободные деятельные существа. Поскольку человек составляет часть большого механизма – Вселенной, его обычные действия – необходимая часть правильного движения целого. Так как он свободен и на его выбор не оказывают никакого влияния (именно так должно быть, иначе он не свободен), то он может среди многих вещей, которые он должен делать, выбрать что-то одно и отвергнуть остальное. Далее, в каждый данный момент имеется нечто лучшее из всего, что должно быть сделано, и одно только это в тот момент есть благо, и по отношению к нему любая другая вещь в данное время есть зло. Для того чтобы знать, что из того, что должно быть сделано, лучшее, а что нет, необходимо, чтобы мы имели представление о всех сложных последствиях каждого действия по отношению к общему порядку и плану Вселенной, как настоящему, так и будущему, но они неисчислимы и постижимы только всеведением. И поскольку мы не можем знать их, у нас есть всего лишь один шанс из десяти тысяч, чтобы найти правильное действие. Мы, стало быть, постоянно блуждаем в темноте и приводим план в беспорядок, так как каждое неправильное действие части представляет собой изъян или недостаток в [общем] порядке целого. Не необходимо ли в таком случае, чтобы наши действия управлялись и определялись всемудрым провидением? Как точна и правильна каждая вещь в мире природы! Как мудро устроена каждая задуманная часть! Мы не найдем здесь ни малейшего недостатка! Те, кто изучал простых животных и растения, показали, что ничто не может быть более гармоничным и прекрасным! Все небесные тела, звезды и планеты управляются глубочайшей мудростью! И можем ли мы предположить, что в порядок моральной системы вложено меньше заботы, чем в порядок естественный? Это было бы так, как если бы искусный изобретатель, построивший замысловатую машину или часы и поставивший их многочисленные сложные колеса и силы в такую зависимость друг от друга, чтобы целое могло двигаться наиболее точно и правильно, вопреки этому включил бы в них некоторые другие колеса, наделенные независимым самодвижением, безразличным к общему ходу (interest) часового механизма; и они могли бы время от времени двигаться неправильно, нарушая нормальное движение и давая постоянную работу ремонтному мастеру, что можно было предотвратить, лишив их этой силы самодвижения и поставив в зависимость от правильно действующей части часов.