Текст книги "Game over (СИ)"
Автор книги: Beatrice Gromova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
«Не паникуй.» Ему так просто было говорить это. Будто бы моя нога не была пережата куском балки ниже колена. Будто бы я не видела сочащуюся из-под нее кровь.
Я до сих пор удивляюсь, почему я могу ходить.
– Запускаем туда Змею и не паримся. – Капитан просто пожимает плечами, задумчиво рассматривая карту местности, на которой должна была происходить зачистка. Пошло два месяца с операции, я еще прихрамывала, но вполне себе резво бегала. И была не против убить парочку людей.
– Я против! – резко высказывается Кира, подскакивая на месте, вызывая в груди глухое раздражение.
О, я поняла, что это за момент. Момент, когда я перестала чувствовать. Таблетки сделали свое дело – я была страшно спокойна и ужасно хладнокровна. Считай, идеальный солдат.
С отточенными навыками, но без сожаления, страха смерти и всего прочего, что мешает быть хорошим убийцей.
– Прижмись к стулу, Ящер, – холодно осаживает его капитан, даже не взглянув в сторону парня, чем страшно взбесил его. – Ты пока не капитан и не можешь решать, что делать людям, находящимся в моем расположении. Капитан тут пока я, и я решаю, что делать моим людям, фирштейн?
Я не пыталась лезть в их перепалку, мы с Котом играли в ножички: моя рука с растопыренными пальцами лежала на столе, а он пытался не проткнуть мне ладонь.
Игра адреналиновая и забавная.
Была бы, если бы я чувствовала хоть что-то. А так я молча наблюдала, как лезвие ножа-бабочки молниеносно порхает между моими пальцами.
– Кот, блядь, ты чем там занимаешься?
– Ой…
Я отвлеклась всего на секунду, а когда вернула взгляд на руку, под ладонью уже растекалась лужа крови.
Никто тогда ничего толком не понял. Только опытный в таких делах Клим укоризненно качал головой, пока перебинтовывал мне ладонь.
– Сколько?
– Чрезмерно дохуя. – И я пытаюсь забрать свою ладонь, которую я уже давно не чувствовала.
– Мозги ебать будешь ёбырю своему, а мне лапшу на уши-то не вешай! – Клим дергает руку обратно, удобнее усаживаясь на кушетке в своей комнате. Я помню этот специфический запах лекарств, который всегда сопровождал парня. И до определенного момента я его чувствовала, а потом как обрубило. – Я таких нариков за версту чую. Давай, признавайся, сколько уже таблеток заглатываешь.
– Двенадцать. – Нехотя признаю я, благодарно кивая, когда он заканчивает с перевязкой. – Шесть того и шесть этого.
– И с каким интервалом повышаешь дозу?
– Раз в полгода. Или когда прошлая дозировка перестает действовать.
– У тебя осталось лет пять, не больше. Сейчас ты просто не чувствуешь боль, как отдельную грань чувствительности, дальше не будет вкуса, запаха, потом, возможно, слух и зрение. Нервы будут постепенно отказывать. А еще ты можешь начать откусывать себе язык при пережёвывании. И хочу сказать сразу: сдохнешь ты мучительно.
– Спасибо за поддержку! – хохотнула я, даже не обратив внимание на его слова: я и не планировала прожить так долго.
На моих губах печальная улыбка, потому что я понимаю, к чему эта хронология. Бывалые ребята, не раз бывавшие на грани жизни и смерти, рассказывали, что вся жизнь проносится перед глазами. И сейчас я видела свою жизнь. Те моменты, которые привели к нынешнему пиздецу.
И жаль, что я не сдохла тогда, в шесть. Это бы определенно облегчило бы жизнь всему вокруг.
Одно мое рождение – большая проблема.
========== 11. “Тебя всё равно уже не спасти” ==========
– Адреналин внутрисердечно.
Тук-тук.
– Норадреналин, быстро!
Тук-тук-тук.
– Разряд!
Тук.
– Еще один разряд!
Линия на экране прямая, как моя жизнь.
– Разряд на двести! Живи, сука, иначе твой отец мне голову оторвет.
На экране появляются ритмы моего сердца. Слабые, еле заметные сокращения, но врач, откладывая реанимационный набор, устало, но облегченно вздыхает, счастливый от того, что спас меня. Точнее, от того, что мой отец «оторвет ему голову».
Интересно, он здесь?
Интересно, а почему я в сознании. И это ли сознание?
Я думаю, значит, я живая.
Интересная выходит картина. Что случилось?
Сердце остановилось. А вот интересно, кто вызвал скорую?
Кто пустил их за все замки?
– Доктор, – слышу всхлипы. Где я? Я… потеряла сознание? Да. – С ней все будет в порядке? Я могу ее увидеть?
– К сожалению, нет. – Жестко отрезает врач. Я слышу шелест бумаги. Я почему-то уверена, что ему лет тридцать. Лет тридцать и у него очки. А еще мерзкий и скверный характер. Прямо в моем вкусе. – О посещениях больной выдал четкие, нотариально заверенные инструкции: никто, кроме ограниченного круга лиц. И вы, Василиса Фёдоровна, в этот список не входите. Вы адвокат, должны понимать, о чем я.
Если бы я могла пошевелиться, я бы рассмеялась в голос, потому что он мне определенно нравится. Мне кажется, мы подружимся.
– Я могу хотя бы узнать о ее состоянии? – Холодно спрашивает мать. Они явно в палате, потому что голоса ничем не приглушены, но, видимо, где-то в каком-то коридоре.
– Кома. Большего я сказать не могу.
– Пациент: Романова Ярослава Арсеньевна. Возраст – двадцать пять лет. Диагноз – передозировка лекарствами. При томографии была выявлена опухоль мозга, которую две недели назад успешно удалил Сергей Михайлович. Сейчас находится в коме по неизвестным причинам. Физически пациент здоров, но не просыпается. Причина не ясна.
– Отлично, Максим, шаг назад. – Снова этот голос. Я снова «упала»? – Сейчас я проверю капельницы и зрачки на реакцию, и мы пойдем дальше. – Шелест бумаг, шаги и ничего. Я знаю, что он проверят капельницы и иглы в венах, но ничего не чувствую. Интересное кино. – Такая молодая и красивая, а уже наркоманка. Ну, судя по записям, ты из конфликта на западе. Из-за таких, как ты, не началась война. Прям жалко, когда такие, как ты, умирают от депрессии и ПТСР. На вас всем плевать. – Мои веки поднимаются и глаза слепит яркий свет. – Ебучий случай, так ты что, в сознании? Эй, ты меня слышишь? – Слышу. Даже слишком хорошо. – Моргать можешь? – Моргаю. – Значит, нет. – Значит, не моргаю. Хуево. – Но в сознании. Неужто психологический паралич? Физически ты здорова. Тогда просто будем ждать, ничего не остается.
Веки закрываются, погружая меня в блаженную темноту, и я бы облегченно вздохнула, если бы могла, потому что глаза жгло нещадно.
– Ваше имя?
– Бесов Климент Евгеньевич. Я должен быть в списках доверенных лиц.
Я сидела на своей кушетке, пялясь в стену. Я не могла даже веками пошевелить. Не хотела даже. Было страшно лень делать что-либо, поэтому я позволяла открывать и закрывать себе глаза, закапывать в них раствор, чтобы промочить глаза, менять капельницы и прочее. Я отдыхала. Морально. Без Стужева, без брата и семьи, без всех. Мне было тихо и хорошо.
– Да, вы есть в списках. Вы може…
– Да-да, отлично. – Парень, не давая договорить врачу, просто отодвигает его в сторону, подходя к моей кровати и садясь напротив. – Дверь закрой. Желательно на ключ.
– Зачем? – интересуется мужчина, тем не менее действительно закрывая дверь.
– Сейчас буду мозги ей вправлять. – Он жутенько улыбается, придвигаясь поближе. – Что, Рыжая, доигралась? – щеку обжигает резкий удар. От неожиданности врач подпрыгивает и открывает рот в попытке возразить, но не успевает, второй удар опускается на мое лицо. – Давай, Змея, защищайся. Иначе я начну пинать тебя ногами. Ты же, вроде, не на таблетках уже, поэтому тебе будет больно. Ну, моргни хотя бы! – Третий удар приходится в нос, и я вижу следы крови на его кулаке. Неужто сломал, собака?
– Ты че делаешь, долбоеб? Нахуя ты ее избиваешь? Она беременна, ебанько! Ты ей сейчас такой стресс наносишь!
– Что?
Не знаю, кто из нас с Климом заорал громче, но слова доктора возымели свой эффект: мне почему-то захотелось зашевелиться.
– О, очнулась. Отлично. – Клим повернулся ко мне лицом, снова замахиваясь. Ушла в отмах, выкидывая вперед зажатую в кулак руку. Удар пришелся в Климову ладонь, выставленную перед его лицом. – Реакция есть. Ну чё, Змея, допрыгалась? Умудрилась, гиена сутулая, залететь от Ящера. Умница, дочка! – издевательски хохотнул он, проверяя капельницы. Доктор незаметно ретировался, оглушив меня новостью о беременности. Что, опять? – Что делать будешь?
– В смысле «что»? – Прохрипела я. Горло саднило от недостатка влаги, и я потянулась за стаканом на тумбочке. Наебнулась на пол, не удержав равновесия. – Заебись.
– Ебанько! – хохотнул блондин, подтягивая меня вверх за подмышки. Стоять на ногах было неудобно, непривычно. Кололо все тело, особенно онемевшие конечности. Господи, как же хуево без таблеток! – Так что ты будешь делать с ребенком?
– Рожать, блядь! – Раздраженно огрызнулась я, вырывая руки и опираясь ими о стену для равновесия. – Ты чё, орёшь что ли надо мной? Нахуя мне сейчас ребенок?
– Тебе третий десяток. Четверть столетия. Часики-то тикают.
– Клим, ты заебал стебаться! – психанула я, пальцами зачесывая отросшие волосы назад. Слишком длинные, первым делом надо будет отрезать их. – Что я буду делать? – Он иронически поднимает бровь, складывая руки на груди, всей своей позой говоря: «Ну давай, удиви меня!». – Аборт, ясен хуй.
– Ты понимаешь, что если сейчас сделаешь аборт, то больше не родишь?
– А нахуя плодить нищету? – Устало опускаюсь на кушетку, хлопая ладонями по коленям, оставляя на коже красный след. – Слыш, я чувствую боль, не все еще потеряно, а ты один хуй ничего не делаешь, метнись и оформи мне выписку отсюда, ну, как ты это умеешь. – Клим на мои слова только усмехается и выходит из палаты, картинно взмахнув полами своей мантии, на что я только закатываю глаза. – Долбоеб.
Тишина в квартире пугала и заставляла думать, чего я ну никак не хотела.
Залетела, блядь. Умница, Ярослава!
В стену летит какая-то статуэтка, разбиваясь на несколько больших кусков.
– Давай без гандонов, Яр! Почему бы и нет! Новые ощущения! – яростно передразнивала Быкова, отправляя в стену тарелку. Истерично смеюсь, потому что в настолько дерьмовой ситуации могла оказаться только я. И, как назло, кто-то дохуя умный обнес все, абсолютно все мои заначки с таблетками, так что у меня не было даже способа успокоиться. – Когда ж я уже сдохну? – Метательный нож летит в единственное кресло, прорезая острием кожаную обивку.
Мне настолько понравилось это зрелище, этот знакомый звук разрезаемой кожи, что я, улыбнувшись, достала со дня так и не разобранной сумки шесть новых комплектов.
– Ебать ты тут тусу устроила! – Удивляется Клим, сгружая на стол два бумажных пакета с эмблемой маркета, находившегося неподалеку и оглядывая бедлам вокруг. – Что тебе кресло-то сделало?
– Оно просто резалось круто! – нож по рукоять погружается в самый левый угол кресла. – Кстати, где мой телефон, и кто вообще вытащил меня?
– Ну, даже не знаю, кто больше спас тебя: твой злоебучий горностай или твой злоебучий бывший. – Удивленно приподнимаю левый уголок губы, выражая крайнюю степень недоумения, хватая со стола любимую шоколадную конфету с орехами. – Сначала скотина твоя бучу подняла, начиная орать неистово, а потом и бывший подключился. На самом деле, мне очень интересно, откуда у него ключи от хвоей хаты, но это именно он вытащил тебя с передозом. Зверье твое, кстати, у него. И я крайне удивлен тому, что он относится к нему хорошо. Я бы сказала, твой горностай любит твоего бывшего.
– Интересное кино, однако! – удивляюсь я, засовывая в рот еще одну конфету.
На душе было муторно и тяжело. Дышать было очень трудно, а грудную клетку разрывало от недостатка воздуха, от чего я рефлекторно схватилась за горло, как рыба хватая воздух губами.
– Так, ясненько, – нахмурился Клим, начиная шариться по ящикам. – Куда ж ты, собака сутула, засунула ингалятор. – И я, как могу, указываю ему на верхний угловой шкаф, где все это добро-богатство лежало в невероятных количествах. – Ебать дорого-богато!
Вдыхая кислород из ингалятора, придерживаемого стальной рукой парня, я всё думала, что Клим – самый интересный персонаж в моей жизни.
По характеру он был интереснее Стужева, Гордова, Ростислава и всех моих знакомых вместе взятых. То, сколько он матерится, мне даже и не снилось, хотя и я люблю посквернословить, но при этом парень будто мамка – всегда найдет, накормит, напоит, в чувство приведет.
Вот и сейчас он рядом, неодобрительно сверкает своими темными, почти черными глазами, но крепко держит ингалятор у моего рта, даже по спинке поглаживает для успокоения.
Но, стоит мне отдышаться, как удар ладони по спине выбивает воздух из легких.
– Гиена сутулая! – И все мысли о его доброте мигом испарятся. Добрый, как же! Сатана в беленькой рубашке-поло! Бес, как есть Бес! – Будешь созывать сучий совет?
– На кой, позволь спросить? – чуть хрипловато спросила я, все же втягивая из ингалятора сыворотку.
– Ну как, вы же, бабы, любите попиздеть, пообсуждать все между собой. Да и самой тебе было бы неплохо попиздеть с кем-нибудь. С бабой какой-нибудь ебливой. На телефон, звони. Созывай свою сучью армию.
Дрожащими руками беру свой телефон, сразу же отправляя сообщения на несколько номеров и откладывая его на комод в ожидании чуда.
– Ну че, жрать будешь, псина?
– Нет, – отмахиваюсь я, наблюдая за тем, как парень шарится по моим шкафам.
– А придется! – И наглая ухмылочка наползает на его лицо, давая мне понять, что, если сама не буду, то он затолкает еду мне прямо в глотку. А если понадобится – то и в желудок.
– Ты – зло. – Фыркаю я, отворачиваясь к окну в ожидании позднего обеда.
– Жри давай, – передо мной, отрывая от глубокого самобичевания, приземляется полная тарелка жаренной картошки с колбасой. Прямо как я люблю: с кучей соли, перца и других специй. – А потом у нас с тобой будет одна увлекательная прогулка.
– Куда? – Уплетая очень поздний ужин за обе щеки, удивленно спросила я, чем вызвала у парня только улыбку умиления.
– Пока ты хандрила там и хуйней страдала, твой телефон разрывался от звонков какого-то «босса-молокососа» и «маленькой папенькиной сучки». Ты связалась с коллекторами?
– Они мой легкий неофициальный заработок. На военную пенсию не долго ты проживешь.
– Окей, – он складывает локти на стол, а на переплетенные пальцы опускает свой острый подбородок, – так вот, пока ты ебланила, я пообщался с обоими. Ну и парочку заказов выполнил. Так, для себя. – Я только ухмыльнулась: кто бы сомневался, что прагматичный Клим упустит хоть какой-то заработок. – Так вот. Сейчас у них в загашнике лежит одно дельце. Я как увидел его, так сразу понял, что для нас с тобой. Выследить и убить. Ты как?
– Ты думаешь, я потяну? С моими-то проблемами?
– Господи, детка, брось! – он пренебрежительно машет руками, будто муху от своего лица отгоняет. – Единственное, что с тобой было – это небольшая опухоль мозга, которая тебе приходы и видения посылала. Сначала она твоими таблетками глушилась, потом ты перестала их принимать, и мы получили то, что получили. А в больнице у тебя, считай, отпуск был. Нехуй тут мозга ебать. Все мы в курсе твоего вечного пиздострадания и проблем. Ты думаешь, ты одна дохуя такая бедная и войной разбитая? Ты Дэна вспомни. У чувака ноги нахуй миной разорвало. А руки ему самому себе отрезать пришлось, потому что заражение где-то поймал. Сейчас лежит, одна голова да жопа. Вот ему в пору ныть, что жизнь его потаскала. Но ниче, не ноет же, живет со своей Лианкой на побережье где-то. Второго растят. А ты тут развела, блядь, ебаторию из нихуя. Заебала. Собирай шмот и на выход. Пойдем делать мою любимую работу.
– Хорошо, мама! – ядовито выдавила я, обиженно подрываясь из-за стола.
Я понимаю, что проблемы у меня не такие уж и глобальные. Что даже с ними жить можно. Но что я, пострадать о судьбе не могу? В конце концов, она у меня чуточку сложнее, чем у стандартных обывателей. И что, что есть люди, что живут хуже меня. Что ж мне теперь, всю жизнь улыбаться и цветами срать?
– Ярочка, – эта наглая рожа засунулась в мою спальню, где я очень зло зашнуровывала кроссовки для бега, – тебе напомнить, что делают с обиженными? По твоему скривившемуся личику вижу, что надо, так вот, блядь, обиженных, Ярочка, в жопу ебут, поэтому давай, блядь, реще шмот свой собирай и на выход.
Я не стала ничего говорить ему, просто понимая, что это забота. Злая, уставшая, но забота. Потому что если бы не это бесполезное мероприятие, я бы продолжала разрушать себя и мир вокруг. А так хоть делом займусь.
– Ладно, мамочка, выкладывай суть дела.
Тёмный узкий переулок, лицо Клима освещает только далекий фонарь, но даже этого тусклого света хватает для того, чтобы увидеть его довольную улыбку.
Мне не раз доводилось видеть Клима в действии, но каждый раз даже я, без своих чувств и морали, вздрагивала от ужаса, потому что Клим единственный из всех нас, кто получал удовольствие от убийства.
Он был отменным врачом, замечательным другом, мамкой-наседкой, да кем угодно. Но за всем этим скрывался убийца.
Профессиональный, безжалостный, безрассудный ублюдок, который спокойно вскрывал глотки детям, что приходили в наш лагерь, чтобы убить нас.
Клима боялись.
Клима стоило бояться.
Его возбуждали убийство и кровь на руках. После хорошей драки он мог трахаться часами напролет, потому что член не падал, чтобы он не делал.
Поэтому сейчас, стоя напротив и смотря в эти пустые глаза, полные жажды убийства, я только улыбалась. Потому что была всегда ближе всех к нему. Потому что понимала его.
– У чувака там серьезная охрана, – предвкушающая улыбка не сходила с его лица, – и их всех придется зачистить. Давай сыграем в игру, наркоманка? Кто сегодня прольет больше крови, не спалившись? Как только поднимется тревога – игра окончена. Не зря же тебя Змеей называют.
– Замётано! – и я первая цепляюсь за карниз, чтобы залезть на крышу и уже оттуда действовать, краем глаза подмечая, что парень уже перерезал кому-то глотку.
Непорядок. Нужно наверстывать упущенное, поэтому я, тихонько спрыгнув с крыши на коробки уже внутри здания, достала из кармана стальную леску, тут же накидывая ее на шею ближайшему от меня телу и резко тяну на себя. Кровь хлынула во все стороны, заливая стены.
В голове играла какая-то назойливая песенка, а я продолжала, шастая по тени, затаскивать в нее по одному бойцов и оставлять там уже мертвые тела.
– Не дотягиваешь, Змея. – Громко шипит у меня в наушнике веселый голос Клима. – Отстаешь по всем фронтам.
– Ты мне тут тренировку устроить решил? – раздраженно шиплю я, перерезая глотку очередного наёмника и затаскивая тяжелое тело за ящики. – И не хочу тебя расстраивать, но мне до цели осталась одна комната.
– Сука, не заходи туда без меня.
– Поздно, – злорадно усмехнулась я, толкая тяжелую металлическую дверь.
Поэтично было бы сказать, что, стоило мне открыть дверь, как в глаза мне ударил ярко ослепляющий свет.
Но не было ничего такого. Была лишь темнота, но ПНВ, прибор ночного видения, отлично спасал, и в центре комнаты я отлично видела примотанные к стулу фигуры.
Ну, а потом действительно зажегся свет и глаза обожгло легкой болью, стрельнувшей по мозгам.
– Бля, Змея, вот куда ты вечно летишь? – Запыхавшийся Клим влетел в комнату, открывая дверь плечом.
– Куда-куда, – прошипела я, растирая больные глаза подушечками пальцев, – в муда. Вон твои клиенты, развлекайся.
– Ну вообще-то, – жеманно-обиженно пропел парень, доставая из ботинка нож, – это и твои клиенты тоже!
– Ладно-ладно, – улыбнулась я, поворачиваясь к клиентам.
И улыбка тут же сползает с моего лица. Становится нервной и каменной. Потому что передо мной сидели Екатерина и Владимир Стужевы. И за их спинами примотанная к стулу и зареванная Соня.
Родители Никиты были по меньшей мере шокированы. Но тем не менее очень рады меня видеть. Удивлена, что они меня вообще узнали.
И на мое лицо возвращается злобная ухмылка – не смотря ни на всё зло, что мы со Стужевым сделали друг другу, пока в их жизни будет пиздец, они мне будут рады. Человеческое лицемерие, хули.
– Ты давай развязывай этих и выводи отсюда, а я пойду, убью парочку людей. Чёт у меня настроение как-то нихуёво так испортилось.
– Змея… – начал виноватым тоном парень, не ожидая от меня подобной реакции.
– Дома поговорим, – чеканя слова, зло прошипела я, аккуратно закрывая за своей спиной дверь и облегченно выдыхая.
Ну Клим, ну собака!
В голове шумело. Не ожидала я, что такая простая встреча со Стужевскими родителями так выбьет меня из колеи. Так подкосит меня. Это прям что-то с чем-то.
А они не особо-то и изменились. Только постарели немного, да Сонька повзрослела, а так как типичными зажиточными жителями города N, так ими и остались. Интересно, а мои родаки тоже совсем за шесть лет не изменились, или, все-таки, что-то во взглядах на жизнь поменялось?
Отец все так же пытается быть несусветным диктатором, но прогибается под маму и сестру?
А маман все такая же до ужаса деловая, по шесть встреч в день в разных концах мира, но на ночь неизменно читает малым сказки про Хоббита?
И все же, не смотря на такую невероятную тоску и ностальгию, мне совсем не хочется их видеть. Никого из них.
Теперь они для меня слишком чужие.
Хотя, это скорее я уже слишком чужая для их маленького уютного пушистого мирка. Мирка, в котором сломанной и разъёбанной мне давно нет места.
– Змея! Змея, приём! – шипит наушник недовольным голосом Клима, и я останавливаюсь, прекращая кровавую резню. Ого, а я и не заметила, как вся испачкалась в крови. О-ой, опять вымывать эту дрянь из волос. – Ответь мне, псина сутулая, пока я тебя поперёк хребта не переебал.
– Да тут я, тут. Не ори так. – Раздраженно отвечаю я, проходясь между нестройными рядами мертвых тел в поисках чего-нибудь интересного. Уже все равно на ботинки, их так и так придется выкинуть, потому что отстирывать кровь – это последнее, что я собираюсь делать в этой жизни. – Чё надо?
– Мы вышли уже минут двадцать как, тебя ждем. Где ты, блядь, шароебишься?
– Езжайте без меня. Я останусь тут. Поищу что-нибудь интересненькое для себя на сувениры, ну и, может быть, дождусь их дружков. Мне все равно скучно.
– Оставайся, Рыжая, – устало вздыхает парень, и такой тон: обреченно-безнадежный, я слышу от него впервые. – Тебя все равно уже не спасти.
И я вполне радостно и весело улыбаюсь. Потому что мой финал признал даже Клим. Врач, который за шесть лет намеренно не потерял ни одного пациента.
– Меня все равно уже не спасти. – Прокатила фразочку на языке. – А мне нравится, Клим. Звучит неплохо.
Но в ответ мне была лишь шипящая тишина пустого здания, где не было ни единого живого человека.
Меня все равно уже не спасти. Главное – втолковать это остальным.
========== 12. “Слабоумие и отвага” ==========
– Красиво все-таки тут ночью, – выдыхаю я сигаретный дым, специально целясь в окна квартиры стужевских родителей.
Что я тут делаю – знают только боги. И то, мне кажется, сами не до конца понимают.
Где-то в голове теплится мысль, что я просто пришла проверить, что они живы, что Клим в целости и сохранности доставил их домой и только это. А не слабая надежда увидеть черный Стужевский мустанг и самого бывшего.
Херово это все как-то. Неправильно. Ненормально.
Рука сама собой тянется за фиолетовой пачкой «вкусненьких», как любит говорить Кира, сигарет. Жаль, сейчас нет каких-нибудь борцов с единственной мыслью «Зародыш – тоже ребенок!» в голове. Я бы с радостью поорала бы сейчас на кого-нибудь. Помахала бы руками. Выместила куда-нибудь это странное чувство в груди.
Аборт назначен на четырнадцатое число. Через три дня.
Всего-лишь три дня, и я снова буду одна. Совсем одна.
Мысль оставить этого ребенка противна мне. Я не хочу детей. Не хочу никого. Зачем этот ребенок этому миру? Для чего? Страдать из-за матери психопатки? Расти без отца и всю жизнь провести в странных поисках и ненависти? Я не хочу этого для своих детей. Не хочу.
– Тебе не кажется, Ярослава, что ты в тупике?
– Кажется. – Отвечаю я пустоте. Голос Стужевский. Он преследует меня уже на протяжении шести лет. Говорит со мной. Задает вопросы. Сам на них отвечает. Этот голос – мой единственный собеседник. – Но что я могу сделать?
– Убить себя? – Голос безразличный, без эмоций, без ударений. Но я всегда различаю вопросы. Всегда подсознательно отделяю их. – А смысл тебе жить?
Смеюсь.
Смеюсь, потому что ответить мне нечего. Действительно нечего. Я не знаю, зачем я живу. Подтягиваю колени к груди, укладывая на них подбородок, и чувствую, как по щекам текут слезы.
– Я не знаю. Но знаешь, умирать так страшно…
– Знаю. – Недолгая пауза. – Знаю. Но причины тебе жить не вижу.
– Я тоже. Но ты же сам знаешь, я не смогу сделать это с собой. Я слишком много пережила, слишком часто случайно и счастливо выживала, чтобы сейчас так тупо уйти из жизни.
– Ты бесполезна, Ярослава, – на этих словах из груди вырывается жалобный скулеж, и я прячу лицо в коленях, прикрывая щеки волосами. – Если на войне ты была неоценима: прекрасная, бесчувственная машина для убийств, без капли жалости и сочувствия! – В безучастном голосе чувствуются нотки восторга. – То здесь, в мире, который ты оградила от войны ценой жизни детей-смертников и твоих солдат, ты никому не нужна. Никому. Такие пустышки, как ты, никогда никому не нужны.
Согласно киваю своей шизе, полностью подтверждая ее слова.
Устала.
Господи-Боже, как же я устала!
Упираюсь руками в колени и рывком поднимаюсь. Настоебало мне сидеть и скулить. Настоебало быть слабой и никчемной. Надо выживать. Надо снова жить. Хватит пиздострадать!
Родная лестничная клетка встречает уже знакомыми и родными бабками, которые держатся за крашенные головы и на все лады причитают, как молодежь охуела в край, а из квартиры сверху доносятся уже надоевшие басы.
– Что, опять? – Устало спрашиваю я, открывая дверь квартиры. Удивительно, что замки все на месте. Неужто Кира приезжал?
– Да, Ярослава! Опять бесы окаянные разбушевались. Как только родители уезжают, так Денис вечеринку устраивает!
– Кот из дома, мыши в пляс! – негодующе ей поддакивает ей вторая женщина и смотрит на меня выжидающе, мол, «пойдешь разбираться или нет?»
– Сейчас схожу, поговорю.
Бабки радуются, а я проклинаю тот момент, когда вообще выбрала эту квартиру, польстившись на тихий спальный район.
Дверь в квартиру шкета уже новая, стальная, более массивная и безопасная.
Устало вздыхаю, закатывая глаза к потолку и достаю связку отмычек, чтобы уже через пару минут вырубать громкую музыку в пустой квартире.
– Таки здравствуйте! – говорю в пустоту помещения и недоуменно оглядываюсь. Не могли они свалить куда-то, не вырубив музыку.
И тут, уже на пути к выходу, в нос бросается знакомый запах обезболивающих таблеток. Я пробовала пить их раньше, но именно из-за запаха отказалась – слишком химического и едкого. Клим всегда чуял его за версту, как собака, и давал мне пиздюлей.
И правда – паренек нашелся в своей спальне, картинно раскинув руки и держа в одной пустую бутылочку из-под таблеток. Какая прелесть. Не учитывая того, что ресницы у «бессознательного» тела чуть подрагивали, а под кроватью валялись сами таблетки.
– Ох ты ж мой бедненький. – Картинно вздыхаю я и думаю, что делать дальше: демонстративно свалить домой или пойти искупать его в холодной воде. Есть варик получше – напоить его средством для рвоты, а потом закрепить каким-нибудь слабительным, чтоб неповадно было. – Сейчас, тётя Ярослава тебе поможет!
В аптечке нет ничего нужного, но если смешать вот этот порошочек, раздавить эти таблеточки и добавить этот сиропчик, эффект будет даже лучше, чем я хотела!
Больной с радостью выпил всю мою мешанину, млея под моей рукой, что поглаживала его черные, лезущие во все стороны волосы. Господи, прямо как у Стужева в семнадцать. Мне аж поплохело на минуту, но рука не дрогнула, как было раньше, когда я вспоминала о парне.
– В общем так, симулянт, – мышцы лица Дениса дрогнули и парень широко раскрыл свои синие глазищи. Еб его мать, и почему я раньше не замечала это пиздецки дикое сходство? – Через полчаса тебя должно прихватить – проблюешься, два дня с унитазом пообщаешься во всех направлениях и, может, тогда поймешь, что не стоит нарушать общественный покой.
– Что?.. – хотел было начать парень, но тут же схватился за лицо, прикрывая рот. О, понеслась! И парень понесся.
А я лишь радостно хмыкнула, напоследок покрепче хлопнув входной дверью.
Моя собственная квартирка поприветствовала меня тишиной, спокойствием и свистом чайника на кухне.
– Интересное кинцо тут намечается, – хмыкаю я, наблюдая всю мою старую компанию в маленькой кухоньке. Тут были и сидящие на диване Игнат с Эвелиной; Ваня, что метался вокруг стола, хмуря свои светлые брови; Ростислав, как всегда пышущий недовольством всего на свете; Аля, нервно наводящая всем чай; Клим, что лишь со всей стандартной гиеньей улыбкой осматривал всех вокруг, сидя на кухонной тумбе. И Стужев, которому места не хватило, и он своей тушей подпирал подоконник. Собственно, тему собрания мы и так знаем, но я просто не вижу смысла это обсуждать, поэтому сразу иду в атаку. Сразу бью. – А хули собрались? И че всех моих ебырей бывших не позвал, Вань? – обращаюсь я к бывшему другу, потому что уверена, что именно он решил собрать весь этот сучий совет.
– Ярослава, мы собрались по очень важному делу… – Начал Росс, как единственный, как он сам думает, способный на меня повлиять. Вот, кажется, и собрались все самые главные пролайферы защищать права зародыша внутри меня.
– Да что ты, ебанный рот, говоришь? Ты сначала со своими делами разберись, а потом уже в мои лезь. Разборщик хуев. У самого хуй на плече болтается, а он мне тут что-то заливать собрался. – Близнец, гневно сверкнув глазами, закрыл рот, как никто другой понимая, что говорить мне сейчас что-либо бесполезно. – Кто следующий?
– Ярослав…
– Ты, Алюсик, тоже сначала порядок в своей жизни наведи, потом я с радостью тебя выслушаю и пошлю туда же, куда и братца своего. Дальше.
– Ярик, – только было я собралась открыть рот, как Эвелина, поддерживаемая мужем, вытянула вперед ладонь, – ебало завали и меня послушай. Я полностью на твоей стороне. Когда получила сообщение с текстом «Рыжая собралась делать аборт, приходи отговаривать», я пришла чисто ради того, чтобы поддержать тебя, потому что прекрасно понимала, что они сейчас накинутся, как коршуны. И я стою полностью на твоей стороне. Какой бы выбор ты не сделала.
– Да как ты не понимаешь! – взорвался брат, бросая гневные взгляды на девушку, что одним своим видом давала понять, что слушать его даже не собирается. – Это же ребенок! Твоя кровь и плоть! Наша! Ребенок, блядь, Ярослава! Ты должна дать ему шанс!
– Угу, а мне шанс никто не хочет дать? – и рты все сразу прикрыли. – Шанс ребенку? Это не ребенок. Пока набор клеток. Это раз. Два – это мое тело, что хочу, то и делаю. Три – я уже лет десять как на таблетках. Сдохнуть должна со дня на день, а ребенок, если и родится живым, будет с таким набором отклонений, что не каждый врач в своей жизни не то, что видел, даже не слышал. А теперь вопрос, дорогие мои отговариватели, кто возьмет себе этого ребенка, когда я сдохну? Кто будет с ним носиться? Ты, Ростислав, который еще не нагулялся? Или ты, Вань, который дома не появляешься? Или Аля, которой только двадцать четыре и нет нихуя? Вы готовы бросить всё, бросить свою старую и крутую жизнь и сидеть с чужим ребенком? Любить его, одевать-обувать? Положить жизнь ради него? И не возненавидеть его через год, а через два вообще сдать куда-нибудь подальше, лишь бы больше не видеть? Готовы? По вашим вмиг опустившимся рожам, я вижу, что нет. Я не вижу смысла в этом собрании. Это не ваше тело, это не ваш ребенок, и решать, слава богу, не вам! Я все сказала. И распаляться на эту тему я больше не собираюсь. Собрание объявляю закрытым.
