Текст книги "Game over (СИ)"
Автор книги: Beatrice Gromova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
– Ты… – Он хватал ртом воздух, яростно сжимая кулаки, играя желваками, всем своим видом показывая свое разозленное состояние.
– Я, милый младший братик, я! Официант, – улыбнулась я девочке на обратном пути к Стужеву. – Подайте за тот столик самое дешевое и горькое пойло, какое у вас есть, запишите это на мой счет. Вот тебе, Ростислав, такая же цена, как и этому винцу. – Кивнула на бутылку и, глубоко вздохнув, направилась обратно к парню. – Давай уйдем отсюда? Здесь нечем дышать.
– Хорошо, – тут же согласился парень, кидая в книжку счета пару купюр, поднимаясь и помогая одеться мне.
Стоя под абсолютно чистым звездным небом, греясь в лучах стужевского тепла, я откровенно наслаждалась штилем в своей жизни.
Но я, так же легко, как опытный моряк чувствует приближающуюся грозу, чувствовала грядущие проблемы. Проблемы, которые, возможно, затянут меня с головой. Просто убьют.
– Ты мои розы, Стужев. – Сказала тихо, не отнимая головы от его плеча.
– В смысле любишь меня сильно? – по-доброму усмехнулся он, обнимая меня крепче. Господи-боже, как же хорошо!
– В смысле убьешь меня рано или поздно, – устало вздохнула, опуская руки.
Объятья окаменели, стискивая меня и будто запирая в клетку.
Зря, Стужев, зря. Если я захочу уйти, даже все замки мира меня не удержат.
Дверь моего подъезда неприятно скрипит, но этот скрип даже не замечается, потому мне было так хорошо, так удобно, пока он держит мою руку, так комфортно, когда он улыбается и лукаво сверкает своими глазами.
Поднимаемся по лестнице на мой этаж, смеемся, впервые мне так хорошо. Так светло и радостно на душе, что не верится!
– А помнишь наш последний четырнадцатый февраля? – спрашивает он, запрыгивая на лестничную площадку.
– О, – рассмеялась я, – конечно помню. А еще помню, как мы проснулись в клетке, а отец нас потом забирал. Это было весело! – я обгоняю его, запрыгивая на свой этаж, склоняясь к его лицу.
– Да, – протянул он, тоже заходя на площадку и вставая за моей спиной.
Тогда-то я и повернулась к своей двери, замечая под ней Стужева.
Что?
– А? – я указала на парня, поворачиваясь к, собственно, Стужеву, стоящему за моей спиной. – Что?
Снова на Стужева под дверью, который недоуменно смотрел на меня, пытаясь понять, что происходит.
– А-а-а, – протянула понятливо, видя его виноватую улыбку. – Шиза? – спросила я у парня. Тот радостно кивает и указывает на настоящего Стужева. – Я поняла тебя. Да, Никит, ты что-то хотел?
– Мне звонил Ростислав, рассказал о случившемся в ресторане. Его твое поведение насторожило. – Он поднялся на ноги, тихо ожидая, пока я открою дверь. Будто зверя дикого сторожил.
– С таблетками, наверное, переборщила, – пустяково махнула я рукой, пропуская его вслед за собой. – Ничего страшного. Не разувайся, ты же не собираешься задерживаться? – Приподняла бровь, наблюдая, как он снимает кроссовки.
– Ну, я думал, что ты проявишь хоть каплю гостеприимства. – Усмехнулся он, всовывая пятку обратно в обувь.
– Нет.
Стужев больше ничего не сказал, просто зло сверкнул глазами, громко захлопывая за собой дверь.
– Дома у себя так хлопать будешь. – Усмехнулась я, заваливаясь прямо на диван, который стоял прямо здесь, в прихожей.
Стужев приземлился рядом со мной.
– Я с таблетками переборщила? – спросила у него, не открывая глаз.
– Я-то откуда знаю? – Он обнимает меня, укладываясь на мой живот. – Я просто плод твоего воображения.
Самое страшное, что я чувствовала все его прикосновения. Каждой клеточкой, где он касался меня. Я ощущала его дыхание, пальцы на своих бедрах, губы на животе.
– Ты просто шиза. – Попыталась успокоиться, потому что истерика, она накатывала. Чувство комфорта рядом с ним незаметно сменилось на дикую тревогу.
Плохо, когда тебя обманывают окружающие; еще хуже, когда обманываешь сам себя; страшно, когда с тобой играет твое собственное сознание.
Собственно, Ярослава, ты дошла до той черты, когда назад дороги нет, а впереди – могила с твоим именем. Очень удобно.
========== 9. “Игры с разумом.” ==========
Я не могла уснуть целую ночь. Просто лежала на кровати, плевала в потолок и периодически ворочалась с бока на бок. И дело было вовсе не в том, что не хотелось. Не было инсомнии, не было никаких видимых факторов. Был Стужев.
Никита, который каждый раз оказывался перед моим лицом, вне зависимости от того, как я лежала. Оказывался перед лицом и улыбался. Нежно, с любовью оглаживал мое лицо, забирался руками под майку, а я не могла ему отказать. Просто. Не могла.
Как откажешь самой себе? Своему разуму? Как откажешь своим желаниям?
И лишь идя в туалет я просила его остаться в кухне. Он недоуменно приподнимал бровь и плечи, мол, «что я там не видел, да и я вообще твоя шиза, че стесняешься?»
Но только там, за закрытой дверью, я могла остаться одна. Да и то не факт, я уверена, он наблюдает. Смотрит, чтобы я ничего с собой не сделала.
А я пыталась. Господи-боже, я пыталась! Я пыталась спрыгнуть с окна, но он поймал поперек живота, втащил в комнату и наорал. Довел до слез. Потом долго извинялся, целовал, умолял простить. Я простила. Простила, но не забыла. И продолжала бояться. Я пыталась наглотаться таблеток, когда его не было дома, но он как-то оказывался рядом моментально, заставлял выблёвывать таблетки, поил марганцовкой, укладывал спать. А с утра снова орал.
И я даже не знаю, как это работает! По сути, я понимаю, что он – лишь моя шиза. Что его нет рядом. Но еда, которую он готовил, была вполне реальной, иначе за месяц затворничества, что я провела в своей квартире, я бы отъехала.
И единственным реальным существом рядом был горностай. Бедный Зефир, который по большей части спал, который был неимоверно стар и уже очень слаб.
И, господи-боже, я осознавала, что он следующий, что мой малыш, прошедший со мной огонь, воду и медные трубы следующий. Что следующим я потеряю его. И в эти моменты я сворачивалась вокруг спящего Зефира эмбрионом, подтягивала колени к подбородку, окутывая собой моего самого родного, тихо рыдала, чтоб не дай боже его не разбудить.
И такая тоска накатывала в эти моменты, что хоть в петлю лезь.
А потом в голову пришла гениальная мысль: просто свозить горностая к ветеринару!
В мае не грела даже Кирова толстовка, хотя странно, учитывая, что солнце слегка припекало, а толстовка утепленная. Но знобило все равно дико. И глаза болели, поэтому очки солнцезащитные были на пол-лица.
– Кирилл! – Аж вздрагиваю от знакомого имени, потому что. ну… я привыкла к нахождению Киры в своей квартире, – хотя давно его что-то не было видно. Ну или я просто не замечала, – что теперь любой Кирилл – мой. – Кирюш, подожди! – Меня хватают за руку, вытаскивая её из кармана и сдергивая капюшон. – Ой, извините! – пролепетало это маленькие нечто. – Я вас с парнем перепутала! У него такая же толстовка! –и она, растерянно улыбнувшись, бежит вперед, оставляя за собой шлейф из слишком сладких духов, легкого плаща и длинной черной косы, за которую я девчонку и ухватила, наматывая ее на кулак и дергая на себя.
– Как тебя зовут? – девочка сидит на асфальте, растерянно хлопает глазами и держится за голову.
– Саша.
– Молодец, Саша, – мило произношу я, не отпуская ее волос. – Фамилия твоего Кирилла Быков?
– Д-да! – громко восклицает она, тут же переключая внимание на меня. – Откуда ты знаешь?
– Не знаю, – улыбаюсь я, отпуская черные волосы, направляясь дальше по своим делам, оставляя растерянную девочку Сашу сидеть посреди тротуара.
Ну, хотя бы когда-то Кот не ошибся, говоря, что Кира к бывшей вернулся. Непонятно только, какого он все ещё со мной делает. По привычке или комфортнее со мной? Тогда чего с ней шароебится? И кстати, где это чудо последнюю неделю шаркается?
– Кира? – трубку сняли буквально после третьего гудка. – Таки добрейшего вечерочка, Кира! Где пропадаешь, любимый?
– Ярослава… – Растерянно говорит он, и на заднем плане я слышу уже знакомый звонкий голосок. О как. Даже так. Ну-ну. – Я тут немного занят.
– Да я слышу, Кира, чем ты занят. – Отзываюсь с холодной усмешкой, заворачивая по направлению к дому знакомого ветеринара.
– Яр, это не то, о чем ты подумала…
– Ого, правда, Кир? – Удивилась я, вызывая лифт. –Ты лежал такой, связанный-беззащитный, а бывшая твоя шла-шла и вдруг тебе на член упала? Страсть-то какая, Кира! Бедный ты мой мальчик! – двери лифта расходятся, и я заворачиваю в знакомую квартиру. Была всего-то один раз и то по пьяни, а ноги помнят! – Завтра приедешь за вещами. Если нет – выкину нахуй все с балкона. Даже не утружусь на улицу выйти.
И сбросила вызов, не слушая его оправданий, тут же рукой нажимая на звонок.
– Таки что здрасте! – радостно улыбаюсь растерянному и испуганному Игнату, который тут же начинает пятиться назад в квартиру.
– Милый, кто там? О, приветик, че как оно? – Эви, вытирая руки от муки о фартук, в домашних тапках-зайцах выплывает в коридор.
– Первый раз вижу тебя такой домашней! – Улыбаюсь я уже ей, проходя в квартиру, сразу на кухню, мимо испуганного Игната. – Обычно ж ты как проститутка на параде!
– Имидж, хули. – Она снова улыбается, мимоходом заглядывая в духовку, а потом снова принимается месить тесто. – А ты чего заглянула? Просто так или конкретное что-то.
– Просто так ради кое-чего конкретного. – Девушка ухмыляется на мои слова, и смеется, смотря на Игната, который был белее мела.
– То есть ты не просто так неделю бухала неизвестно где? Ты была с этой недобитой?
– Это вот так меня теперь в старых кругах называют? – смеюсь я, отщипывая от теста кусочек и отправляя его в рот. – Очень мило. Но я не поэтому. Игнат, можешь посмотреть, что у меня с Зефой? – Я аккуратно достала спящего горностая из капюшона, где он болтался все это время.
Игнат забрал у меня зверька, бросив на меня неодобрительный взгляд, и скрылся в дальних комнатах.
– Милый интерьерчик. – Посмотрела в окно, словила ехидный взгляд девушки, и, вздохнув, сказал: – А мне Кира изменяет.
– Все-таки изменяет? – на мой недоуменный взгляд она смеется: – Я помню, как ты мне пьянищая рассказывала, как тебе рассказывали, что он к бывшей вернулся. – Я только хохотнула, потому что пьяная я – это целый набор неадекватности. – Ну, собственно, кобель он и в Африке кобель! – припечатала она, заворачивая в тесто грибы с картофелем.
– Реально так непривычно видеть тебя заботливой женой. – Девушка лишь хохотнула. – Я помню тебя той еще сукой-стервой, которая мне жизнь портила.
– А уж как ты мне жизнь попортила, когда мне рассказали, что тебя Игнат к себе забрал. Ух я тогда злилась. Думала, убью суку. А потом перетёрла с Лерой, поговорила с другими людьми, с самим Игнатом и пошла закапывать топор войны.
– Да-да, это было весело. О, а помнишь наше то фееричное выступление?
– Да! – она снова смеется, доставая из верхних шкафов фужеры. – Кстати, как там Лисса?
– Да не знаю. Сбежала, по-моему, и Майки тоже. Оставила Руслану дочь, Ретану, и свинтила. Мне сок, если можно. Я на таблетках. – Она усмехается, доставая из холодильника большую коробку сока. Полки валятся от детского питания. Неожиданно.
– А как там Росс?
– Никак. – Вздохнула, хватая в руки кусочек колбаски. – Блядит. Конкретно так. А я шизю. Конкретно так.
– У вас вся семья такая: один блядит, вторая шизит. Иногда меняетесь. – Недовольно бурчит Игнат, появляясь в кухне и передавая моего пушистика мне в руки. – Здоров он. И хорошо все с ним. Только кормить его надо чаше, чем раз в неделю.
Захотелось сдохнуть. Просто сдохнуть. Потому что зарываясь в себя и уходя в шизу с таблетками, я абсолютно забыла про моего самого родного, который сейчас, уже явно сытый, преданно заглядывал мне в глаза, опираясь на грудь лапками.
– Прости, родненький. – Прохожусь пальчиками между ушек и вниз, по позвоночнику, до хвоста. – Больше такого не повторится.
– Уж надеюсь. А то сдохните в один день, вот потеха-то будет.
– Игнат, прекрати! – Она бьет его по голове полотенцем и уходит из кухни, прося меня нарезать салат.
– Цок-цок, у него появилась она! – Громко хохочу я, ловко орудуя ножом и почти не смотря нарезая тонкие ломти огурца. – Как тебе живется под Линкиным каблуком, Игнат?
– Как тебе живется в вечной тени брата и проблемах с головой из-за Стужева, Ярослава? – В тон мне спрашивает он, и я, не удержав ножа из-за мигом затрясшихся рук срезаю себе небольшой кусочек кожи, тут же заливая, слава богу, пустую доску кровью. – Черт, извини! – Тут же подрывается он и уже на выходе бросает: – Я за аптечкой.
– Давай убьем его? – спрашивает Стужев, опираясь подбородком о сцепленные в замок ладони.
– Убирайся. – Шиплю я на него, промывая рану в холодной воде, вообще не ощущая укола боли.
– За что ты так со мной? – Он поднимается и, обойдя стол, обнимает меня со спины, крепко прижимая к себе.
– Не прикасайся ко мне! – Нож отточенным движением разрезает воздух, а я, резко развернувшись, смотрю в глаза испуганному Игнату с баночками в руках. Благо парень стоял слишком далеко, и достать его я не могла. – Извини. Показалось. – Виновато улыбаюсь, собирая волосы в хвост, пачкая их кровью. Блядь.
– Слав, познакомься, у нас гости. – Эви ровняется с Игнатом, но на меня совсем не смотрит. Все ее внимание приковано к малышу, что держал её за руку и сонно потирал кулачком глазки.
– Господи-Иисусе! – Я подавилась воздухом, смотря на черноволосого мальчишку, который был просто точной копией Игната. Просто. Точной. Тут вообще без вариантов, кто отец маленького Славы, потому что…
Боже, да я пару секунд неверяще смотрела сначала на мальчишку лет четырех, потом на парня, и обратно, и глазам своим поверить не могла!
– Очень приятно с вами познакомиться. – Он подходит ко мне, протягивает свою маленькую ручку и серьезно хмурит брови. Просто. Атас.
– Мне тоже очень приятно. – Благоговейно опускаюсь перед ним на колени, пожимая ладонь маленького мужчины. – Я Яра.
– А я Мирослав!
Не выдержала, расхохоталась, хлопая себя по лицу.
– Ну сразу видна рука Эвелинки, которая ничего никогда нормально сделать не может!
– Эй, вообще-то, имя выбирал он! – она обвинительно тыкает локтем в бок Игната, улыбаясь сыну, и проходит в кухню. – В честь деда или чего-то там.
– Вообще не скажешь, что рожала, – хохотнула я, легко поднимая мальчишку на руки и сажая его себе на предплечье – его вес для меня – ничто.
– Ну, а чего ты хочешь? – Она тянет руку и вкладывает в маленькие ручки кругляш огурца с колбасой, но все внимание малыша приковано к лежащему на обогретом солнце подоконнике сытому горностаю. – Я даже в академ не уходила, только на неделю взяла отгулы чисто родить и побыть с Миром немного. А потом учеба, зал, ребенок. Вообще времени не было, – она достает из духовки поднос с пирожками и, разорвав один, засовывает обратно, кивая самой себе. – Врут мамаши, когда говорят, что только на ребенка время и есть. Я вот успевала все.
– Да дай тебе возможность, ты бы и мир захватила. – Захохотала я, припоминая деятельную Эвелину, которая по молодости мало того, что старостой класса и представителем учеников была, так еще и на короткой ноге с директрисой ходила и все праздники-утренники устраивала. – Мир потерял такого тамаду!
– Мама, а кто такой «тамада»? – спрашивает парень, начёсывая хвост довольному Зефе, который то и дело щекотал мальчишку кончиком по носу.
– Человек, который свадьбы ведет. Что с Киром будешь делать? – Она выставляет на стол четыре пустые тарелки и большую с запеченными в сыре макаронами.
– Выкину все шмотье из окна, если завтра за ним не явится. Он с дороги оставил сумку с вещами. Чего не забрал к своей… – Мимоходом взглянула на Мира, вызвав улыбку у девушки, – …зазнобе – ума не приложу.
– Мам, а?..
– Это другое название девушки. – Даже не дослушав ответила она, мимоходом подмигнув мне. – И все так и оставишь?
– Ну потом хребет при возможности сломаю…
– Мам?..
– Это шея, милый. – Она вручает ему в руки кусочек мяса, который тут же скармливается моей животине.
– Тяжко же тут у вас.
Эви на мои слова только довольно хохочет.
========== 10. “Борьба бобра с ослом” ==========
Домой я возвращалась, храня тепло маленького мальчика на руках, и добрую улыбку Иви, когда она смотрела на меня, укладывающую ее сына спать. И так тепло было на душе, что даже рядом не было Стужева. Шиза покинула меня на время, но ненадолго. Я чувствую, что скоро все вернется на круги своя.
Ну, а во дворе моего родного дома меня ждало великолепное представление: Стужев и Денис буквально лоб в лоб стояли и бодались.
– Мать вашу, это что за борьба бобра с ослом? – Девушка на лавочке у подъезда со спящей у ног собакой неприлично громко расхохоталась. – Вы это, валите отсюда нахер! Не в моем дворе!
– Не-не, мать! – хохотнула девушка, наматывая цепь поводка на кулак. – Не растаскивай! Это такое шоу! Они тут такие канделябры выписывают, что мы всем двором записываем за ними! – И она хлопает себя по коленке, начиная хохотать еще громче.
И этот хохот, кажется, отрезвляет бобра с ослом, и они, прекратив бодаться, синхронно поворачиваются к нам.
– Стужев, у тебя лицо такое, будто ты меня с шестью любовниками в одном шкафу нашел. – Невозмутимо сказала я, садясь на лавочку рядом с девушкой.
Зефа, сонно зевнув, с удивлением взглянул на чуть порыкивающего пса, который злобно и нервно косился на всех и вся, от каждого ожидая угрозу. Уверена, сейчас он перепрыгнет ему на голову и начнет драконить и так нервного пса. И точно: умывшись пушистыми лапками, горностай очень быстро, перепрыгнув через голову девушки, удобно умастился на спине удивленной собаки, которая даже не знала, как на такую наглость реагировать. Смелость горностая, граничащая с ебанутость, вызвала только умильную улыбку.
– Рыжая, ты мне только одно скажи, – Стужев, сплюнув кровь с разбитой губы на землю, уселся на лавку, потеснив не только меня, но и девушку рядом, от чего бультерьер только недовольно всхрапнул, попытавшись ухватить шустрого горностая за пушистый черный кончик хвоста, – ты пизданутая, или где? Скажи мне, что ты со своей жизнью делаешь?
– Слушай, мать, – показательно пихаю соседку по лавке в бок, – ты его видишь?
Блондинка перегибается через меня, буквально падая на мои колени и тычет в Стужева пальцем, тут же подтверждая:
– Так же отчетливо, как и тебя сейчас. – И она, выпрямившись, уделяет все внимание живности, подарив мелкому Денису, что прошел мимо нас в подъезд, мимолетную улыбку.
– Яра, почему ты намеренно калечишь себе жизнь?
Ну началось, блядь.
– Почему… – глупо повторила я за ним, никак не найдя точку фокусировки. – Потому что хочу. – Нашлась я с ответом. – Потому что это моя жизнь. Такая вот хуёвая, никчемная и никому не нужная жизнь. И проживу я её так, как хочется мне. – И я стремительно поднялась на ноги, отряхивая колени и переманивая к себе в руки горностая.
– С матерью поговори! – бросил мне в след парень, когда я уже заходила в подъезд.
– С Жанной твоей пусть разговаривает! – и тяжелая дверь с кодовым замком закрывается, с глухим хлопком отрезая меня от внешнего мира.
Там, на десятом этаже, за стальной дверью, скрывается моя крепость спокойствия. Мой оплот тишины и душевного равновесия.
Посетить который мне было не суждено, потому что примерно между шестым и седьмым этажом мне пришла смс от Босса, в котором было всего три предложения: адрес, имя, сумма. Все. Люблю конкретику. Очень люблю конкретику.
Дверь с глухим хлопком закрывается, когда Ярослава, поправляя сумку на плече, буквально вваливается к себе в квартиру, сбрасывая «рабочую» утварь на пол, к остальным неразобраным сумкам.
Она не видит смысла разбирать сумки; раскладывать вещи по полочкам, искать им свои места. Как она найдет свое место, например, статуэтке слона с задания в Индии, если она себе не может найти места? Зачем место вещи, если своего места нет у человека?
Она устало снимает тяжелую обувь; связка ключей, брошенная не глядя, находит себе уголок на полке. Пачка сигарет, – когда она вообще начала курить? – уютно греет нагрудный карман, а сама сигарета уже тлеет между губ.
Ярославе спокойно. Она упивается одиночеством тишины этой квартиры. Упивается мыслью защищенности внутри этих стен. Ведь тут, за закрытой дверью, можно быть самой собой: не надо натягивать на лицо улыбку; не надо делать вид, что есть дело до окружающих; просто нет всего вот этого вот.
Она качается кресле, – больше на волнах своих мыслей, – выдыхает в потолок дым третьей по счету сигареты, и просто… не знает.
Ярослава не знает, что делать дальше.
Ярослава потерялась.
Что ей делать дальше?
Есть ли вообще смысл идти дальше? Что? Что там, в этом «прекрасном далёке»? Для чего Ярославе жить? Есть ли вообще смысл?
Ярослава вот не видит. Весь ее смысл умер там, в той проклятой мертвой деревне, после которой все прямо-таки пошло по пизде.
Побежало прям таки!
Ярослава дышит дымом; заполняет им легкие, выпуская на свободу эфемерные кольца.
– Тебе надо бросить курить. Мне не нравится, когда ты куришь. – Псевдо-Стужев морщится, стоя прямо над ней, нависая, осуждая.
Но Ярославе настолько похуй, что она выдыхает струйку дыма прямо ему в лицо.
– Тебе надо сходить нахуй, Стужев. – Смешок выходит немного истеричный. – Мне так нравится, когда ты на нем прыгаешь.
И Ярослава громко хохочет, закидывая голову вверх. Но смех тот – чистой воды истерика. Последний рубеж. Рубикон, перейти который не составит труда. А дальше бездна.
Черная, непроглядная бездна психоза, в который она погружалась все больше и больше.
Ей нравилось. Ей в этом психозе было спокойно и очень комфортно. Своя такая зона комфорта.
Стужев сидел под дверью Романовского подъезда и просто не понимал.
Не понимал, зачем он сидит тут, на легком морозе, вместо того, чтобы лежать на диване в своей квартире, потягивая пиво с сухарями и смотря футбол.
Не понимал, почему тревожно поглядывает на тусклый свет в окне девятого этажа и каждый раз ждет, как на балконе появится тусклый силуэт с сигаретой в руках. Постоит пару минут, сбросит окурок вниз, и снова скроется в квартире.
Не понимал, почему в душе бурлит этот странный клубок чувств, который не дает уйти домой, к теплой рыжей. Не Яре. Не той. Подделке.
Стужев тяжело вздыхает, поправляя замерзшие руки в кармане куртки, разминает затекшую шею и позвоночник.
И Стужев прекрасно видит этот разукрашенный гребень, что стоит в нескольких метрах от него, но молчит. Копается в телефоне, пытается дозвониться кому-то.
– Пошел нахуй, пидарас, – Никита слышит, кажется, пьяный голос Яры, и становится понятно, кому этот крашенный так усердно пытается дозвониться. Он зло усмехается, смотря, как вытягивается лицо этого попугая, когда прямо с балкона начинают падать вещи. – К бывшей своей пиздуй.
– Ну, сука, – раздраженно, но совершенно не зло, будто уже привык к таким выкидонам девушки, бросает он, проходя мимо Ника, – выломаю нахуй дверь и выебу.
– Себя выеби! – доносится из динамика телефона, и Никиту пробирает такой дикий хохот, что становится аж неудобно, когда крашенный бросает на него недовольный взгляд. –Увижу – перееду поездом. Перееду, а потом выебу. Поэтому собрал шмотье и съебался. И вон этого, чёлкастого, забери! – Улыбка с лица Стужева сползла, словно гнилая маска.
– Рыжая, давай поговорим, – внес предложение Никита, вставая рядом с крашенным парнем. Разногласия таяли буквально на глазах. – Давай я поднимусь, и мы поговорим.
– С хуем своим поговори! – Доносится уже из окна, но в трубке слышится отчетливое эхо. Соседи, собравшиеся в окнах многоэтажки, с умилением наблюдали за развернувшимся шоу. «Борьба бобра с ослом.» Действительно. – А лучше Ростислава научи с ним общаться, чтоб в каждую пизду не лез. Все, цирк окончен, клоуны могут быть свободны. Досвидули.
Фигура исчезает, телефон выключен. Крашенный психует, а Никита радуется. Он спокоен как никогда, потому что знает ее. Потому что общался с ней длинными зимними вечерами по телефону, ночами напролет. И почему-то он уверен, что с этим Попугаем Яра так не поступала.
– Ну, Стужев, – тяжелая рука опускается на его плечо, привлекая внимание, – нам явно надо забухать. И поговорить.
– Ну, надо так надо, – Стужев спокоен. Стужев знает, что из бара, где они проведут следующие пару часов, они выйдут либо лучшими друзьями, либо заклятыми врагами.
– Тебя обсуждать сейчас пойдут. – Никита курит в высоту девятиэтажки. Звездное небо чистое, нашу звезду видно слишком ясно. – Какая ты хуевая и ничтожная.
– Заткнись, – отмахиваюсь я от него, поджигая очередную сигарету. Вроде, пятую за раз. Я точно не знаю, уже не считаю. Я уже многое в жизни не считаю: людей, проблемы, таблетки.
Мне бы сейчас… Я даже не знаю, что мне нужно. Что-то, что могло бы вернуть мне жизнь. Чувство того, что я жива. Потому что кроме крови, насилия и убийств меня ничего не привлекает.
На войне в этом плане мне всегда было более комфортно: мне не надо было задумываться ни о чем. Ни о какой морали не было речи – убей ты или убьют тебя.
И мне было хорошо. Психоз особо не проявлялся. А сейчас, в этих четырех стенах, я просто сошла с ума, видя несуществующего Стужева, который подливал масло в огонь.
И мне даже не страшно. Меня уже не пугает смерть. Теперь для меня это избавление.
Горсть таблеток закидывается под язык, и я пытаюсь забыться сном. Сном без сновидений.
В голове полная муть.
Провожу перед лицом рукой, и за ней следует легкий шлейф дыма. Будто по мутной воде вожу: там, за этой дымкой что-то есть, но я не вижу что.
Но через секунду все становится ясно, и я вижу себя, зареванную, испуганную, шестилетнюю под дверью отца.
О, я помню этот момент. Ровно за секунду до отец назвал меня ходячим трупом. Видимо, это моя точка отсчета. Момент, с которого начался весь пиздец моей жизни. Это даже забавно, когда проблемы начинаются в шесть лет. Хотелось бы мне вернуться туда, исправить все. Сделать хоть что-то.
– Давайте, сучьи выблядки! – Резко оборачиваюсь на знакомый голос, готовясь при первой команде начать отжиматься. Рефлекс, хули.
Старый тренер Кит, который получил свое прозвище за то, что на одном из заданий прямо в море убил настоящего кита, возвышался над своей маленькой армией. Подробностей появления клички никто не знает, но для девятилетних детей легенда была хоть куда! Я скучала по этом одноглазому старику.
– Романова, еб твою мать, жопу ниже опусти, костями своими сетку цепляешь! – Маленькая и действительно костлявая я опускаю задницу, но упорно продолжаю ползти вперед. – Давай, мешок с костями, я возлагаю на тебя огромные надежды!
Он возлагал. Но это «возложение» возводило меня в ранг его подушки для битья. Он мог просто подойти и пнуть. Если я не отвечала, он продолжал пинать. Но, дай бог ему здоровья, я отлично научилась отвечать и ждать атаки из ниоткуда.
Это именно он порекомендовал, а, если быть честной, тупо и насильно пропихнул меня в академию в четырнадцать.
– Беги, Романова, беги. Бег спасает жизни.
И я бежала. Бежала, как в последний раз.
– Вы никто! – Снова поворот на сто восемьдесят градусов, и я вижу свою присягу. Первый раз, когда я увидела всех этих людей вокруг. Маленькая четырнадцатилетняя девочка, которая незаметно, в строю рядовых, закидывается таблетками. Когда это началось? Не помню даже. – Вы дерьмо под нашими ногами. – Я не помню даже его имени, мы очень редко встречались в академии. – Сейчас вас распределят по вашим капитанам. Вашим новым богам, которым вы должны прислуживать остаток вашей жизни.
И тогда я первый раз увидела Вано. Сколько ему было? Лет двадцать-двадцать пять, где-то в этом районе, не знаю. Я помню его яркие крашенные блондинистые волосы, голубые глаза, настолько нереального цвета, что я сначала подумала, что это линзы. И татуировки. Забитые синие рукава. Мне понравилось. Он сам мне очень понравился. Эта его добродушная первая улыбка. До сих пор помню возникшее от этой улыбки чувство, что все будет хорошо. До сих пор его улыбка приносит мне комфорт и чувство защищенности.
– Романова, бешеная мразь, уймись! – О, мои шестнадцать! Тот самый момент, когда мне продырявили плечо в первый раз.
Я помню, как это было. Наша… восемнадцатая миссия? Вот этого я уже не помню, даже то, зачем конкретно нас сюда притащили. Единственное, что я помню, это то, что нужно вывести народ, найти бомбу, обезвредить ее, а потом и террористов. Потерь со стороны мирных жителей быть не должно.
Я помню, что идеально справилась со своей частью: я быстро и без проблем вывела всех из офисного здания. Почти всех. Какая-то психанутая мамашка не хотела выходить без чего-то там. И, пытаясь выкинуть ее из окна второго этажа, потому что Ривз в рацию орал, что обезвредить бомбу невозможно, и здание в любом случае взлетит на воздух в любом случае, я теряла драгоценное время.
В итоге буквально с ноги вытолкав ее из окна, я рванулась в сторону выхода – прыгать из окна самой не хотелось.
Но нарвалась на парнишку, уволенного отсюда пару дней назад и заложившего бомбу.
Я ж самая смелая, я ж кинулась на него. И получила свою первую пулю. Которую вынули из меня только спустя два года – раньше она не мешала.
– Ярок, как ты планируешь двигаться дальше? Куда? Что ты хочешь? Твое обучение подошло к концу, как ты видишь свою жизнь дальше? – Директор академии, мировой мужик, прошедший войну, переживший очень много, бывший наемник, человек, который относился ко мне как к своей дочери. Мужчина, который показал мне любовь, которую я должна была получить от отца. – У меня есть предложение тебе остаться еще на год и в восемнадцать, получив майора, остаться преподавать. Набрать свою команду, все дела…
– Ян Дмитриевич, я еще не знаю сама ничего, но обещаю, я рассмотрю ваше предложение. Спасибо!
Мужчина закидывает мне руку на шею и как-то шаловливо улыбаясь достает из-за пазухи бутылку вина.
Я вспомнила, это последний день в Академии. Конец моего обучения. Сегодня я сдала экзамен на отлично. Лучшая из группы. Ваня и Ян Дмитриевич мною очень гордились. И хлопали громче всех.
– Рыжая, ложись! – За моей спиной взрывается граната. – Рыжая, блядь! Двигай жопой!
Двадцать один. Мм, я помню. Мы зачищали школу от Голубых. По-моему, первые полгода войны.
– Змея, ты как? – Кира. Взволнованный, но всем своим видом транслирующий спокойствие и уверенность, что «завтра» наступит. Он лежит рядом, поправляет экипировку на моей голове, затягивает сильнее разболтавшиеся застежки. – Давай, шевели жопой, ползи вперед.
– Я… – задыхаюсь от копоти в воздухе. – Не могу. Нога, Ящер. С ногой что-то не так.
Ящер смотрит назад, и в глазах мелькает небольшая паника.
– Блядь. Змея, ты, главное, не паникуй. Сейчас заползаешь мне на спину, и мы с тобой сваливаем отсюда. Требуется эвакуация. Офицер ранен.
