Текст книги "Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели"
Автор книги: Баян Ширянов
Соавторы: Владимир Белобров,Олег Попов,Яна Вишневская,Павел Пепперштейн,Антон Никитин,Елена Мулярова,Игорь Мартынов,Софья Купряшина,Максим Павлов,Виктория Фомина
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
Ефим Свекличный
ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАНАВЕС СЕКСА
Я – мальчик тихий, и все говорят, что – красивый. Из Москвы приехала дочь генерала. Мы познакомились. У нее была такая особенность: она носила трусы и лифчики, как до нее еще никто не носил: не для прикрытия тела или самозащиты от физиологии, а как архитектурные излишества. Но чаще всего она вообще не носила белья. Я хотел обрадовать этим маму, да вот не подобрал нужных слов. Слова очень движутся, времена вращаются, я как будто на коньках. Во мне прокис весь русский язык под Парижем. От меня останутся одни опечатки. Это наконец короче неважно. Мама реставрирует иконы, у нее заказы, ей не до лифчиков. Родители любили содержать меня в строгости. Я не навязывался. Им не нравилось, что я хожу в ободранной форме офицера ВМС.
Теперь я в Лондоне. Я открываю сезон беспорочного будущего, куда я сбежал по семейной нужде. Здесь в моде – мода, и я разрастаюсь, сравняв большинство с меньшинством, собак и железо в гастрономический ноль желаний. Я сплю на небе, как попало. Меня снимают для молодежных журналов, сначала не верят, зовут палачом венских грез. У меня была подружка из Москвы, прямой переводчик послания, она закончила перевод, я бросил ее – в одиночку жить веселее.
Я родился в Москве от французов. Они не совсем французы. Мама из Рюриков, все благородные, и мама тоже: близорукая, длинная. Папа – хохол. Но по матери он – поляк, они совсем не благородные, дедушка, советский инженер, из Киева ушел с Гитлером. Они сошлись с бабушкой в лагере для перемещенных лиц, по дороге в Париж их задержали в Брюсселе, но дедушка на вокзале обманул солдат. Они жили, как многие другие, в русской церкви на рю Дарю в коридоре, дрожали, что их отдадут назад. Они до сих пор пришибленные, и, когда у нас на верхнем этаже поселился московский музыкант, им не понравилось, хотя их никто не спросил. Папа вырос у меня очень умным, он не любит людей. Кроме моих братьев от первого брака. Они тоже от благородной мамы, из русских княгинь, папу всегда тянуло на благородных. У меня три брата: дьякон в Ницце, который скоро будет попом, другой усовершенствует йогурты в компании «Данон», третий – в банке, он толстый, от детской болезни. Папа тоже меня любил и ругался, что я оболтус, заставлял наизусть учить «Колобок». Я занимался фехтованием и ездил на велосипеде по пересеченной местности с гор. Папа многие годы играл на лютне, надоел всему дому, даже домашние концерты устраивал, а потом остепенился, стал пить виски. Каждый вечер за ужином он ко мне приставал: какого рода в русском языке слово «кофе»? Мама его успокаивала. Когда папа учился в университете, он стал совсем уже маоистом, но вдруг испугался, что маоисты любят Сталина. Вместо этого он поехал в Москву работать в посольстве. Там русские дипломаты принимали его за своего, но приходили в ужас, потому что он был не их. Он не все правильно говорил, и музыкант из Москвы над ним смеялся: папа произносит не БЕЗ, а БЭЗ, а я вырос в Москве, у меня была нянька-кагэбешница, я дружил с милиционером, который охранял наш дом на проспекте Мира. Я научился говорить по-московски.
Я скучал без Москвы, мне туда постоянно хотелось. Русские хоть могут кошку повесить или птичку подстрелить, а французы – они все защитники природы. И папа с мамой – тоже защитники. Они не хотят снова в Москву. Они только вспоминают. Папа недавно в первый раз вспомнил, что он деньги диссидентам возил портфелями, передавал в темных подъездах. Он думал, что милиционер на проспекте Мира вместе с дворником Сашей возьмут и забьют его ломом. Но ходил по подъездам из принципа. Возвращался домой усталый, полночи играл на лютне. Наконец ему дали понять, что все знают, куда он ходит, и мы уехали, не попрощавшись. В другой раз папа за ужином вспомнил, что, когда Солженицын был в Париже, ему не только спасибо не сказали, – не познакомили! А жена Синявского ему даже хамство сказала, что «ужасно быть таким, как он», не знаю, правда, из-за чего. Папа тогда снова играл на лютне, раны заигрывал.
Так они и сидели с мамой на кухне под Парижем, обсуждали, когда Россия кончится, но Россия назло им не умирала. Они стали лаяться, затеяли разводиться. Мама переехала в мастерскую, папа в угол смотрел, но помирились. Дочь генерала сначала была похожа на всех русских из Москвы: думала, тут дым коромыслом. А у нас в Париже глухо. С утра до ночи мы с ней носились, я ей показывал. На третий день я забыл свою реймскую дуру. Она восхищалась. Но потом в момент ей все разонравилось. А родители: откуда у нее деньги? – Да ты, папа, сам был шпион, хотя бы себе немного взял. – Я и так две квартиры купил: одну нам, другую – дедушке с бабушкой.
Дочь генерала как вошла, у нее брови ушли на чердак: кислым табаком пахнет, потолок низкий. Я увидел все по-другому. Гостиная перекрыта гипсокартоном: чтобы у папы свой кабинетик был. И моя – детская – собачья будка с иконой заступника в красном углу.
– Мамина. Она не только реставрирует. Моя мама из рода Рюриков.
– Эх, вы, Рюрики, – вздохнула Катя. – Я одно время балдела от православия.
– Франция свихнулась на буддизме.
– На буддизме? Старый клиент. От мусульманства скоро потащусь.
Сели ужинать по-семейному, в подсобной столовой возле кухни. На стенках – двенадцать маленьких репродукций мировых шедевров.
– А что, деканы во Франции неважно зарабатывают?
– На жизнь хватает, – усмехнулся папа.
– Разве это жизнь? – еще раз огляделась дочь генерала.
– Сося! – всплеснула руками мама.
– А я привык, Сося, – быстро ответил папа, – что мне хамят. Но все-таки не в моем доме! – зарычал он.
– Да вы зря сердитесь. Я просто спросила на всякий случай. Это кто, Джотто?
– Джотто! – мрачно подтвердили родители.
– А что значит «Сося»? – спросила дочь генерала.
Дальше мы кролика ели молча. Кролик на редкость вонял в тот вечер. У мамы вообще бзик на кроликах.
– А вы чем в Москве занимаетесь? – наконец спросила мама.
– Думаю, не стать ли актеркой.
– Кем? – переспросил Сося.
– Актеркой. Пока снимаюсь для журналов. Главным образом, голой.
Соси тихо уставились на Катю. Я – тоже.
– Ну, да, порнография. У нас в Москве вообще модно сниматься голыми. В какую квартиру ни приди, в ванной или еще где висят голые фотографии хозяев. Причем, не просто голые. А так, с раздвинутыми задами.
Папа с трудом боролся с брезгливостью:
– И вы тоже?
– Не только я. У нас и старики, которым за пятьдесят. Нет ничего омерзительнее голых пятидесятилетних мужиков, думающих, что они еще красавцы.
Пока папе не исполнилось пятьдесят, он был не прочь пошутить, они с московским музыкантом даже иногда хохотали, но как исполнилось, у него вся нервная система изменилась.
– А что делать мужчинам за пятьдесят? – снова не выдержала мама. – Не трахаться, да?
Она была младше папы на семь лет. Когда-то она была его аспиранткой.
– Вы знаете такие слова? – расширила глаза Катя. – Мне не жалко – пусть трахаются, только кто с ними захочет трахаться?
– Например, я, – с вызовом сказала мама.
– Сося! – невольно воскликнул папа.
– Ну, если только вы, – пожала плечами Катя.
Я был в разорванном экстазе. Мне снова захотелось в Москву. Там так у них все позволено! А что я? Кататься на велосипеде с гор по пересеченной местности? Или, как мой подпарижский Обломов, сидеть на диване в вишневом халате с красным лицом, уставиться на русские книги и тянуть виски? Все время у нее в сумке звонил телефон. Она отвлекалась, извинялась, болтала, шептала, хохотала, даже однажды топнула ногой.
– Мой папа позвонил. Вам привет.
– А папа ваш… – начал Сося.
– Он летает. Он – русский летчик.
– Космонавт? – спросил я.
– Вам все секреты расскажи! – рассмеялась она.
– Как же в России без секретов? – хихикнул папа.
– А почему вы, гуманитарий, говорите БЭЗ, а не БЕЗ? У нас так никто не говорит.
Раз в неделю Соси ходили в гости. Мама старательно принимала душ и долго красила губы. Меня спрашивала виновато:
– Тебе не будет страшно одному?
Я отвечал что-нибудь односложное. Я вообще с ними жил односложно. Но когда дедушке стало плохо в его уборной, я помчался наверх, к московскому музыканту, они сказали, они у него, а музыкант вышел весь сонный.
– Где вы были? – спросил я, когда они ввалились на цыпочках в шесть утра.
– На свадьбе. Студент женился, – сказал папа.
– Мы не хотели тебя пугать, – сказала мама.
Я первый раз в жизни на них наорал:
– Мне двадцать лет. Я – француз. Я не боюсь спать один. У деда инсульт. Он хочет дать дуба!
С тех пор дедушка то просился в больницу, то – из больницы. То ему пить, то – писать и какать. Родители ходили с открытыми от отчаянья ртами.
После ужина я пошел провожать дочь генерала в Париж. Она жила в роскошной гостинице на Распае, бывшей штаб-квартире Гестапо. Было еще время взять последний RER.
– Сося, – сказала мне Катя, – только негры ездят в RER!
Перед тем, как заснуть, я подумал, что если она снимается в порнографии, с ней надо трахаться, а не есть кролика.
– Elle est insupportable, – объявила Сося утром, уходя реставрировать.
– Больше ее не надо, – сказал Сося в желтом деканском галстуке.
Париж, конечно, пресный город, но в нем тоже кое-что есть. Мои друзья по университету презирали эти места за буржуазный разврат. Я взял у них адрес.
– Хочешь, настоящий притон? – позвонил я Кате. – Где трахаются.
– Не верю, – сказала она, – приезжай.
Она спустилась в холл гостиницы в черном маленьком платье.
– Тебе уже есть двадцать один год?
– Вчера исполнилось.
Я не стал уточнять. Мы взяли такси. Я плохо знаю эту часть Парижа. Остров Сэн-Люи. Туризм-снобизм. Антикварные лавки с дикими ценами. Шел дождь.
– У вас тут классно идет дождь, – неожиданно обрадовалась Катя. – А что родители?
– Музыкант увел их в ресторан с журналистами из le Monde. Ностальгировать по советской Москве.
– Старички, – засмеялась Катя. – Я им не понравилась.
Таксист подвез нас к железной двери на узкой улице возле набережной. Мы позвонили по селектору. Нам открыли, не спрашивая. Мы сняли плащи в гардеробе, поднялись по лестнице. Дама приличного вида спросила наши имена.
– Фамилии? – переспросил я.
– Имена.
Мы назвались. Я заплатил за себя полтыщи. С Кати не взяли ничего.
– Какое у вас красивое платье, – сказала дама Кате.
– Нормальное, – сказала Катя.
Ее французский был из учебника. Такой никакой французский.
Заведение начиналось с бара. Сидели мужчины среднего возраста. Ничем не отличалось от других баров Парижа. Разве что хозяин за стойкой выдал свой румынский акцент. Он был припудрено-овальным, как всякий преуспевший румын. Девушка, ему помогавшая, с огромным декольте, сиренево накрашенными губами, говорила с португальским акцентом. Где-то дальше играла музыка. Ретро-старье.
– Ну, и где тут бардак? – спросила Катя.
Мы еще ни разу не поцеловались. Катя взяла стакан, мы пошли на разведку. Небольшие залы, по стенам стулья, это мне напомнило колонии вакансов в горах, где девушки сидят и ждут, когда пригласят. Встречались полуголые клиенты. Танцевали. Но дальше уже не залы, а темные спальни с безграничной кроватью. Мужчины стояли в очереди, дроча члены в резинках. Мы были самые молодые. Африканец подошел церемонно:
– Вы хотите потанцевать со мной?
– Хочу.
Она отдала мне свой стакан виски. Ко мне подсел другой негр, завел разговор о Бамако, у нее груди, он бизнесмен, черные колготки, платье взлетело, толпа поскакала, я со стаканами, я платье разложил на стуле, чтобы не помялось, ее поволокли в соседнюю комнату, я побежал за ней, ноги задрали, я только видел ее беспомощную попку, и она крикнула по-русски:
– Отстаньте!
Они кружились.
– Коля!
Я тут же прибежал.
– Извините.
Всех подвинул. Одни нехотя расходились, другие ломились, протягивали ей в рот свои члены.
– Да погодите вы! – отбивалась она. – Коля!
Я не мог пробиться. Она сама бросилась ко мне. Прижалась. Блин, расизм подвел, не могу с неграми, дура провинциальная, я же не из Москвы, лимита подзаборная, ты думаешь: папа – генерал, дай виски, никакой он не генерал, иди сюда, трахни меня, пусть, кто хочет, смотрит, так интереснее, обосратая, ноги небритые, только пусть не трогают. Колечка, ну, я же не лимитчица, у меня ларек с кофточками, блузки белые, никакая я не порностар, у меня не больше троих-то было, и то студенты, и один – с улицы, в Париж захотелось, деньги копила на шикарную жизнь, я из Нижнего, с автозавода, из Горького, где Сахаров, мой папа к нему ходил, его с работы турнули, ну чего, чего ты? у француженок нет таких сисек, я пошутила, лижусь я с суками, ведьма я с неопознанного объекта, я – мертвенькая, ты нюхни меня, втяни носиком, зеленый гной, видишь, стекает, шшш, я – носитель нового гнозиса, у меня папа – русский летчик, алло, заступник, пароль – промежность, пососи мне грудь, дай сюда, имею к тебе поручение, не понимаешь? пойдем, интересно, все надо попробовать. Мы встали. Народ бежал. Пробежал негр.
– Королева.
– Кто?
– Она с двадцатью запросто.
– Супер.
Катя натянула платье. Виду нее был непричесанный. Бежали люди в темную спальню.
– Зрелище. Не пропустите.
На ходу натягивая резинки.
– Она даже в попу.
– Пошли, – Катя оставила на стуле колготки, – смотреть королеву.
В темноте началась оргия. Пол покрылся штанами.
Раздались вопли. Королева схватила чей-то ремень. Остервеневшие набросились. Отпихивая друг друга, проталкивались к телу. Она опрокинулась на кровать, стала брыкаться. Наконец обуздали. Кто-то, в разорванной футболке, сел королеве на грудь, кто-то прорвался к волосам, наматывать на руку, она завизжала-забилась. Катя кинулась к ней на коленях лизать между ног. Иди, позвала, утираясь, покажи, что ты лучше. Орала музыка ретро-сфер. Я разделся: я красивее всех этих выродков, бамакских бизнесменов, я мускулистее исламских фундаменталистов, я чувствительнее миланских кокаинистов, я эротичнее магрибских террористов, расчесанных на прямой пробор аборигенов Австралии, я намного богаче подгулявших немцев, пришедших отметиться американцев. Мое молодое тело светилось в темноте, как торшон. Я схватил королеву за пятки. Кто-то крепкий пришел, прохрипела королева, сжимая соседние хуи. Ты кто? Я стал ее трахать. Мне казалось, она – обезьяна. Народ одобрительно загудел. В толпе я увидел галлюцинацию: московского музыканта, в ужасе смотрящего на меня. Я в маму – тоже близорукий, но, как и она, не ношу очки, ненавижу линзы, я люблю расплывшийся мир, мне в нем уютнее, у меня складываются непроизвольные мысли, лучше при этом не водить машину, я и не вожу – езжу на мотоцикле. Я оседлал королеву, как мотоцикл. Смесь бензина и сникерса. Неважно, что передо мной торчала спина мужика, я мчался вслепую, Катька шлепала меня, давай, ну, мы далеко мчались с ней в темноте.
– Это крепкий, – рычала женщина.
Королева – мотор мечты, хромированная пряжка ремня, надоело видеть скопившихся уродов, отойдите, не расступались, уйди, дай цепь, дворник Саша, забей ты ломом, за́мок в огне с мягкими стенками, собака Микки-Маус, реставрация, 12 шедевров, 17-ый сьекль, у-у-у, у римских пап декан-чернокнижник, она порвала мне щеку, я боковым зрением увидел железную перчатку, дочь генерала, выпавшую из НЛО, и женщина сказала:
– Я больше не могу.
Схватила за горло, сдавила насмерть – мы одновременно кончили и вместе открыли глаза.
– Привет, сынок, – тихо сказала она.
Я сел на кровати и в глубине комнаты увидел отца. Декан стоял голый и, еще ничего не понимая, сгорбившись, дрочился на нас. Я поразился, какой у него толстый, мясистый красный член. Мужики, негры и другие, поняли, что я кончил, набросились на мать, отталкивая меня. Тут отец увидел меня, дико завыл и – кончил. Катя повисла у меня на плече.
– Что ты наделал, – сказала она и, кажется, потеряла сознание. Но мне было не до нее. Мы посмотрели с отцом друг другу в глаза.
– Ну, bon, – сказал он.
– А я вот не кончил, – криво усмехнулся московский музыкант.
Я оглянулся. Я видел: мама хочет освободиться, но они воспринимают это как игру, румын, хозяин заведения, полез на мать со словами:
– Дайте мне! Я никогда раньше здесь, тоже хочу.
Он стал трахать маму, и отец сказал:
– Это жизнь.
Я бросился в бар, схватил, оттолкнув португалку, два кухонных ножа с черными ручками и – в спальню. Я сунул нож в бок румыну, потом – арабу в черных очках, потом еще кое-кому сунул нож, меня сбили с ног, ножи потерялись, я еще дрался бутылкой из-под «Малибу», расквасил голову негру из Бамако, но кто-то сзади завернул мою руку за спину. Отец. Бутылка выпала у меня из рук.
Остаток ночи мы провели в полицейском участке: мама, папа, Катя и я. К утру нас отпустили. Румын, оказалось, дал показания, что он сам порезался в темноте, нося клиентам сэндвичи. Другие порезанные, включая московского музыканта, разбежались. Мы сели в папину машину, и мама сказала:
– Я что-то, Сося, проголодалась.
Папа повез нас в круглосуточный ресторан на пляс Рэпюблик. Мы заказали устриц и белое вино, а Катя еще взяла луковый суп. Мама похлопала Катю по щеке и сказала:
– А ты ничего, молодец.
Катя посмотрела на меня и сказала маме:
– Теперь, наверное, он на мне женится. Можно, я тоже буду Сосей?
Папа сказал:
– БЭЗ сомнения.
Мы смеялись, бледные, невыспавшиеся, и от нечего делать хвалили устрицы. Они в самом деле были свежие.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
1. Маргарита ШАРАПОВА
Родилась в 1962 г. в Москве. Окончила сценарное отделение ВГИКа и Литературный институт. Ее проза публиковалась в «Литературной газете», журнале «Октябрь», других изданиях.
Живет в Москве. Не замужем.
2. Аркадий ПАСТЕРНАК
Родился в 1960 г. в г. Владимире. Окончил факультет русского языка и литературы Владимирского Педагогического Института. Печатался в «Новом мире», «Октябре», «Литературной газете», других изданиях. Автор четырех книг, среди них «Эстетика стриптиза» и «Сцены из жизни Ивана Огурцова, диссидента и террориста». В настоящее время не работает. Продолжает жить во Владимире.
Женат, имеет сына.
3. Павел ПЕППЕРШТЕЙН (Павел Пивоваров)
Родился в 1966 г. в Москве. Писатель, художник-концептуалист. Учился в Академии Изящных искусств в Праге. Основатель и участник арт-группы «Инспекция „Медицинская герменевтика“». Автор многочисленных инсталляций, художественных, теоретических текстов, напечатанных в российских и зарубежных изданиях: «Место печати», «Искусство», «Flash-art», «Human space». Опубликованы книги: «Идеотехника и рекреация» (1994, в соавторстве с Сергеем Ануфриевым), «Мифологенная любовь каст» (1999, в соавторстве с Сергеем Ануфриевым), «Девяностые годы» (1999, в соавторстве с Сергеем Ануфриевым), «Диета старика» (1999).
Живет в Иерусалиме с 1999 г. Не женат.
4. Софья КУПРЯШИНА
Родилась в 1968 г. в Москве. Окончила Литературный институт. Работала костюмершей на Мосфильме, библиотекарем, секретарем-машинисткой, уборщицей. Публиковалась в журналах «Glas», «Соло», «Странник», «День и ночь», «Вавилон».
Живет в Москве. Имеет сына.
5. Ярослав МОГУТИН
Поэт, прозаик. Родился в 1974 г. в сибирском городе Кемерово. Автор книг «Упражнения для языка» (1997), «Америка в моих штанах» (1999), «С.С.: Сверхчеловеческие супертексты» (2000), многочисленных публикаций в российской и западной прессе. Редактор-составитель двухтомного собрания сочинений известного писателя Евгения Харитонова. В 1995 г. получил политическое убежище в США, спасаясь от уголовного преследования, связанного с его журналистскими публикациями.
Живет в Нью-Йорке. Холост.
6. Александр СЕЛИН
Родился в 1961 г. в г. Волжском Волгоградской области. Окончил Московский инженерно-физический институт. Публиковался в журналах «Соло», «Glas», «День и ночь», «Артифакт». Опубликовал сборник рассказов «Диван» (1998). Работал сценаристом. Увлекается видеорежиссурой и футболом.
Живет в Москве. Холост. Имеет сына.
7. Зинаида КИТАЙЦЕВА
Родилась в 1965 г. в Москве. Окончила филологический факультет Московского государственного университета. Преподавала русский язык и литературу в колледже, занималась рекламой, работала ди-джеем на радио. Некоторое время проживала в Нью-Йорке. Прозу ранее не публиковала. Сотрудничает с рядом московских изданий.
Живет в Москве. Имеет дочь.
8. Александр КУТИНОВ
Родился в 1962 г. в Москве. Окончил Пищевой институт. Работает журналистом в газете «Вечерний клуб». Его проза и статьи неоднократно публиковались. Автор книг «Лирическая рок-энциклопедия», «Рок-календарь», «Детская рок-энциклопедия», романа «Агент». Вторая профессия – музыкант; есть записанные диски.
Живет в Москве. Имеет сына.
