Текст книги "Танос. Титан-разрушитель (СИ)"

Автор книги: Барри Лига

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

БАРРИ ЛИГА
ТАНОС. ТИТАН-РАЗРУШИТЕЛЬ

ПОСВЯЩАЕТСЯ РЕБЯТАМ

ИЗ ТОГО САМОГО МАГАЗИНА КОМИКСОВ

Сказаний о происхождении ТАНОСА,

Безумного титана, не меньше, чем звезд в небесах.

Это – одна из легенд.

Именно в ней – правда.

ВРЕМЯ

Наша жизнь не линия, но призма.

ГЛАВА 1

Я ЩЕЛКНУЛ пальцами.

И...

Я плыву по течению своей жизни, наедине с прошлым и настоящим. Моя сущность одновременно тяжела и невесома. Время не стрела и не линия; его не обозначишь обычной метафорой. Это вообще не абстрактное понятие.

Время – Камень.

И с этим Камнем для меня открыта вся история. Я внутри истории. Я есть сама история. Я ее свидетель, я переживаю заново все ее события, испытываю всё разом – в одном мгновении.

Впервые за многие годы я вижу Титан – сферу, укутанную рыжеватым светом. С расстояния в тысячи километров планета кажется такой же у какой я ее покинул у без единого намека на то разорение, что прячется под пеленой облаков.

И вот, спустя годы, мои полки атакуют отряды Ее величества Кат'Ар на борту «Вершительницы». Тела уносит в космос, а Левиафаны группируются для второго захода.

А теперь Корат говорит Ронану: «Танос – самое могущественное существо во Вселенной!»

И Ронан – глупец! – отвечает ему: «Уже нет».

Не принадлежащий настоящему, я не вмешиваюсь и наблюдаю, как разворачивается моя жизнь и разливается уверенность. Я – свершившийся итог собственного пророчества. Предупреждение Кората оказалось верным. Я и впрямь самое могущественное существо во Вселенной, обозревающее реальность с позиции своей абсолютной мощи.

Вот я всего лишь юнец. Прижимаю к губам стакан. В нем – чересчур сладкий зеленый газированный напиток со вкусом дыни и бузины и горечью этилового спирта.

Отец говорит мне, ребенку: «Твоя мать потеряла рассудок, едва увидев тебя». Только в ретроспективе, окидывая прошлое взглядом взрослого, понимаешь, насколько нежным голосом он это произнес.

Но ничего не изменить. Все свершилось. Все свершится.

И снова, по прошествии времени, корабль взмывает ввысь с поверхности Титана и уносит меня в неизвестность. Я говорю себе, что все знакомое и изведанное теперь прячется под пеленой облаков, а потом – что все это уже неважно.

Погрузившись в изумрудные переливы Камня Времени, мой разум мгновенно перелистывает десятки лет, поворачивая то одной, то другой гранью бриллиант моей жизни.

– Ты погибнешь, титан, – говорит Ватлаус, захлебывающийся собственной кровью и ядом Кебби. – Погибнешь во славе Асгарда.

Застыв, я наблюдаю, как Гамора замахивается посохом...

...на своем мониторе я вижу, как Даакон Ро принимает суровую позу и грозит...

...а Другой среди обломков базы читаури говорит мне:

– Люди... не те жалкие трусы, которых нам обещали. Они сопротивляются. Они непокорны, и их не подчинить. Бросить им вызов – значит просить себе смерти.

Я иду мимо тел асгардцев, останков некогда гордой цивилизации, а Эбеновый Зоб взывает к тем, кто пока еще жив.

Я почти выбиваю дух из Халка...

...и сбрасываю Гамору со скалы на Вормире...

...и снова слышу – как это было давно – голос своего единственного друга:

–      Танос, ты трус! Трус! Ты прячешься то за кораблем, то за Другим и читаури, а теперь – за этими девчонками!

В чехарде сменяют друг друга года, несутся вперед, и вот я на борту «Санктуария». Бронированные двери моего хранилища открываются, и в полумраке поблескивает едва ли золотая Перчатка Бесконечности.

Я уже это видел. Я уже это прожил. Это происходит в первый, второй, миллионный раз.

Я тянусь к ней.

– Ладно, – звучит мой голос. – Тогда я...

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Правда – госпожа суровее смерти.

ГЛАВА 2

ПРОБЛЕМА состояла в том, что Титан был самим совершенством. А Танос с детства знал: ничего по-настоящему совершенного быть не может. В каждом бриллианте есть изъян, в каждой святой душе можно найти черное пятно – вину, стыд или неясное отрицание. И у Титана был свой дефект.

И этим дефектом, насколько Танос мог судить, был он сам.

Сын А’Ларса – Верховного Ментора Титана и архитектора Вечного города – и исчезнувшей Сьюи-Сан, Танос в день своего появления на свет поразил народ, встряхнул его, будто выброс адреналина – спокойное тело. Он демонстрировал выдающиеся способности, но оставался заложником своих физических особенностей. Цвет кожи обитателей Титана составлял богатую палитру. Но не было на планете ни одного жителя с фиолетовой плотью, с плотью цвета смерти и дурных предзнаменований.

Кроме Таноса.

Титан являл собой единый мир: от Большого Соленого моря на той стороне планеты до искрящихся бронзой криовулканов на подходах к Вечному городу это была не сумма частей, а блестяще спаянное целое. В Вечном городе идеально переплелись архитектура и инженерные разработки, а высокие шпили в тихой гармонии перемежались с башнями. Идеально отстроенный механизм.

Если бы.

Не.

Танос.

Цвет кожи и вертикальные борозды на лице, будто по нему прошлись граблями, и оттого широкая челюсть – все это выдавало в Таносе присутствие отклонений, признаки мутировавшего существа. Не будь его отец Ментором, а мать – Сьюи-Сан, его бы давно заперли в каком-нибудь исследовательском центре. Его бы на всю жизнь изолировали от общества и истыкали иголками.

Но Таноса оставили Ментору. Сьюи-Сан пропала почти сразу после его рождения.

Он научился ходить в шесть месяцев, и это была не шатающаяся походка малыша, а уверенный шаг мужчины. Он твердо стоял на ногах и контролировал движения головы и шеи. Осанка не подводила, руки и ноги слушались своего хозяина.

До первого дня рождения оставалось еще два дня, когда Танос заговорил. И он не пролепетал словечко, а изрек целое предложение:

– Отец, мы будем отмечать мой праздник? Придет ли мать?

Вообще, он был способен заговорить гораздо раньше, но предпочел подождать, пока сумеет усвоить особенности построения предложений.

Еще до этих знаменательных событий Танос понял свое отличие от целого мира, где превыше всего ценят конформизм и единогласие.

– Мать не придет, – ответил ему Ментор. Если отца и поразила четкая, правильная речь малыша, он не подал вида. – Я возьму на себя заботы о празднике друзей.

«Я возьму на себя заботы...» – так чаще всего начинал свои реплики Ментор. Отец редко прикасался к Таносу, считанные разы удостаивал его взглядом. В ответ на желания и нужды сына он только и отвечал: «Я возьму на себя заботы...» – и потом ровно это и делал, уверенно и эффективно.

Но Танос ничего не желал. Ни в чем не нуждался.

Он просто хотел быть своим.

* * *

Ментор, как и обещал, обеспечил сыну друзей: группу андроидов, воспроизводивших облик и поведение малышей. Их запрограммировали отвлекать Таноса, держа его в состоянии вечного довольства и глупого счастья.

Со временем он разобрался в их программах и изменил их алгоритмы. Теперь у Таноса была команда киберслуг, которые его забавляли – но не более того. Его пытливый ум требовал большего.

– Хорошо, – сжалился Ментор. – Значит, школа.

* * *

Много поколений назад обычная практика обучения состояла в том, чтобы помещать детей в мыслекапсулы и передавать им знания через подключенный к мозгу интерфейс. Однако задолго до рождения Таноса от подобных методов отказались. Стало модным добавлять в процесс образования интерактивный элемент: детей отправляли в школу в группах, и они, предположительно, стимулировали друг друга на успехи в учебе и социализировались.

Таноса обрадовала перспектива оказаться в школе. У него не было другой компании, кроме кучки перепрограммированных андроидов, и ему не терпелось встретиться с настоящими детьми своего возраста.

– Будь вежлив, – напутствовал отец по дороге к образовательному комплексу. – Говори только тогда, когда к тебе обращаются.

– Хорошо, отец, – кивнул в знак согласия Танос.

Сквозь стеклянное покрытие их аппарата были видны другие летающие автомобили, верхушки зданий, а вдали возвышались горные цепи Титана. Это был спокойный, прекрасный мир, и Танос не мог дождаться, когда исследует его от края до края.

– Учителей предупредили о твоих внешних особенностях, – напомнил Ментор. – Постарайся ничем их не расстроить и не возмутить.

О внешних особенностях. Танос почти неосознанно коснулся пальцем углублений на нижней челюсти.

С давних пор до сего дня, никто уже не помнил почему, фиолетовый на Титане считали цветом смерти. Тела почивших накрывали фиолетовым саваном. На время траура освещение в их домах приглушали до фиолетовой части спектра.

Впервые с эффектом этой традиции Танос столкнулся, когда к отцу пришел гость. Мутанту было четыре. Гостем оказалась старушка, подруга родителей А’Ларса, которая хотела спросить совета у Верховного Ментора. Она была облачена в фиолетовый с головы до пят, ее лицо закрывала вуаль точь-в-точь цвета кожи Таноса.

Как часто бывает с детьми, такое совпадение вызвало бурную реакцию малыша. Стоило гостье уйти, Танос тут же принялся болтать о цвете ее одежды, о том, как точно совпали оттенки вуали и его кожи.

А Ментор просто и резко объяснил, что она так одета в знак траура. Старушка осталась вдовой и носила вещи цвета смерти.

Радость Таноса тут же увяла. Почему из всех цветов, которыми могли проявиться его поврежденные гены, получился именно этот?

Добравшись до образовательного комплекса, Ментор провел сына по коридору, оглядываясь по сторонам и шумно вздыхая с плохо скрываемым раздражением.

– Безликий дизайн и примитивная работа, – оценил он здание. – Не позволяй окружающей среде испортить процесс твоего обучения, Танос.

– Не позволю, отец, – пообещал ему сын, стараясь ответить в том же разочарованном духе. Он едва сдерживал восторг от предстоящей встречи со сверстниками. Танос знал, что отец не одобряет яркое выражение эмоций, а потому подавлял свою радость.

Они остановились у двери. Танос подождал, пока Ментор ее откроет.

Приближался момент, когда Танос впервые останется без отца больше чем на час. Он собирался что-то сказать, но Ментор резко кивнул:

– Не опаздывай.

А затем добавил:

– Учись хорошо.

Потом он отвернулся и двинулся назад по коридору, который привел их сюда. Танос сам себе кивнул и шагнул в класс.

Помещение было небольшое. Внутри оказалось двенадцать индивидуальных интерактивных камер, которые можно было размещать в любых комбинациях. Сейчас они стояли в два ряда по шесть и были развернуты к еще одной камере со взрослым в серой тунике и брюках, который сцепил руки за спиной. Его густые черные волосы были тщательно прилизаны, от чего стали похожи на шлем. Цвет кожи напоминал бледное утреннее небо.

Учитель улыбнулся и, к его чести, почти сумел скрыть испуг при виде нового ученика.

Но Танос все равно заметил. Школу ведь предупредили о его приходе. Все там знали, кто он и что. И все равно его вид пугал.

– Ты, должно быть, Танос, – предположил учитель.

Какая глупость, подумал новоявленный ученик, кто же еще это мог быть? Но преподаватель тепло улыбался, и Танос вспомнил наставления отца. Кивнул и сказал:

– Да.

– Класс, познакомьтесь с новым учеником и другом. Это Танос.

Одиннадцать камер повернулись, и дети смогли рассмотреть новичка. Под взглядом двадцати двух глаз к горлу подступила паника, но Танос усилием воли отогнал ее. Это же дети. Такие, как он сам.

– Занимай свободную камеру, – предложил учитель. – Сегодня мы проходим цвета и узоры.

Танос забрался на свое место. Камера с обивкой внутри образовала кокон, и новый ученик устроился на сидении. Вот тут ему было комфортно. Он чувствовал себя в своей стихии. Это была такая же интерактивная камера, как дома, и вполне пригодная для использования, хоть и более ранней модели. Танос обновил прошивку и подключился к своей домашней камере.

Цвета и узоры. Учитель говорил, интерактивная камера генерировала для Таноса изображения, а он вдруг понял, что ему становится невероятно скучно. Отец уже рассказывал про цвет, начиная с его природы и заканчивая принципом работы пигментов. Узоры – клетка, полоска, горошек, листочки – и про них он уже все знал. Неужели такая учеба – лучший вариант для него?

Танос отогнал нетерпение. В конце концов, он ведь сам этого хотел. Нельзя сдаваться с первых же минут.

Он вздохнул, включил в кабине ускоренный режим воспроизведения и просмотрел урок в два раза быстрее.

* * *

Образовательная часть школы оказалась скучной, но оставался еще социальный аспект. В полдень был перерыв на обед и физическую активность. Танос быстро понял: компонент активности необходим, чтобы измотать учеников и сделать их более управляемыми. Он решил, что и так был крайне вежлив и почтителен (на уроке Танос не стал указывать учителю на две, а то и три допущенные ошибки), а значит, можно пропустить беготню и возню с одноклассниками. Танос устроился в уголке и принялся изучать остатки голограммы синтетических проводящих путей нервной системы. Если их доработать, синтеты будут куда больше похожи на живых.

Неподалеку собралась кучка детей. Они перешептывались, иногда показывая в сторону нового ученика. Танос изо всех сил старался их не замечать, одновременно думая, чем бы их заинтересовать.

Может, вся эта затея со школой была ошибкой. Может, лучше бы он остался дома. Он не представлял, что окажется в центре внимания, что будут говорить о нем, а не с ним.

И вдруг к Таносу подошла девочка по имени Гвинт.

– Мы хотим у тебя кое-что спросить, – сказала она щ пока он не успел перебить, добавила: – Почему ты фиолетовый?

Танос растерянно моргнул. Раньше никто не задавал ему этот простой вопрос. А девочке, похоже, было скорее интересно, чем страшно или неприятно. Может, его отец переоценил возможную реакцию посторонних.

– Точно не знаю, – ответил он. – Из-за какой-то мутации.

– Из-за чего?

Пока они говорили, вокруг собрались и другие дети. Танос пытался придумать, как бы получше все объяснить, но, по правде, и сам понимал лишь отчасти. Есть такие штуки – гены, они делают всех теми, кто они есть. Вот в одном из них у него что-то сломалось.

– А где эти гены? – спросила Гвинт, стараясь нащупать их у себя на теле. Остальные последовали ее примеру.

Танос помотал головой.

– Они маленькие, микроскопические.

Вдруг в голове появилась мысль и разожглась ярким огоньком. Прямо здесь и сейчас он завладел вниманием сверстников и получил отличную возможность. Казалось, им не страшно и не противно, только любопытно. Если бы только получилось объяснить кое-что про себя...

Накануне вечером он пытался запомнить местную планировку, чтобы не заблудиться. И теперь повел всю компанию – около десяти школьников – по коридорам к лаборатории, в которой занимались ученики постарше. Сейчас она пустовала – это Таносу и было нужно.

Одноклассники окружили стол с голографическим микроскопом, а Танос отыскал иголку, которой прикалывали образцы. Но ему она была нужна для другого.

В одном порыве задержав дыхание, стайка детей наблюдала, как Танос прокалывает кончик пальца. Когда над проколом выступил красный шарик крови, школьники ахнули.

Танос провел окровавленным пальцем по предметному стеклу, и комнату осветила голографическая проекция. Дети хором ахали и охали при виде висящего в воздухе изображения.

Довольный эффектом, Танос покрутил рычажки, чтобы настроить четкость изображения. По комнате заплясали сферы и капельки. Дети тыкали пальцами в разные стороны и радовались увлекательному зрелищу.

– Это моя кровь, – объяснил Танос. – А для сравнения...

Он схватил одного из товарищей за руку и уколол его палец. Из ранки выступила кровь, а мальчик закричал, будто его режут.

Больше никто не тыкал радостно в светящиеся голо– графические капли и не смеялся. На минуту повисла тишина, которую нарушал только мальчик, кричавший от боли и неожиданности. И вдруг остальные взвыли, как будто им тоже досталось иголкой.

Родился обещанный отцом страх. Он волной омывал Таноса, заключал в кокон.

Танос отпустил руку мальчика и молча замер, а дети вокруг кричали все громче и громче.

* * *

Позже он оказался один в кабинете надзирателя школы. Раздался какой-то звук, и Танос поднял взгляд.

В дверях стоял Ментор.

– Этот эксперимент не удался, – заявил отец. – Вернемся домой.

* * *

Ночью Танос выбрался из постели и отправился подслушивать под дверь кабинета своего отца, где Ментор проводил часы в раздумьях. Изнутри доносился чужой голос:

– Вы знаете, я отношусь к вам с почтением. Как и все...

– Тогда говори прямо, – требовательно произнес Ментор.

– Ваш ребенок... не такой, как остальные.

– Верно подмечено. Поразительная наблюдательность.

Саркастический тон Ментора заставил собеседника ненадолго замолчать. Потом он продолжил:

– Вероятно, для отпрыска выдающегося Ментора есть более подходящее место, чем публичная школа.

– Несомненно, – мягко проговорил А’Ларс. – Спасибо за уделенное время, заботу и рекомендации.

Ментор отключил связь, и Танос, прислушавшись, разобрал, как отец проворчал:

– Болван.

* * *

Нечасто случалось, чтобы родитель забирал ребенка из школы на домашнее обучение. Но Ментор был влиятелен, его слава простиралась далеко.

К тому же... все понимали, что это к лучшему.

* * *

Профессиональные интересы отца Таноса сосредотачивались на синтетическом интеллекте, но при этом Ментор обладал энциклопедическими знаниями и разбирался в разработке материалов и архитектуре, что привело к расцвету весь Титан. На планете было не так много пригодных для обитания мест, но Ментор придумал, как лучше использовать это небольшое пространство и, более того, как защитить его от превратностей капризной стихии.

Способности Ментора прославили его и подарили политическую власть, и тем постыднее для А’Ларса были исчезновение жены и нелепые особенности сына.

Безразличный к ребенку отец, он был при этом неподражаемым учителем, способным давать воспитаннику сложные, но полезные задачи. Таноса печалила потеря возможности завести друзей, и все же приходилось признать, что Ментор подходит ему в наставники куда больше школьных учителей.

Похвалу он слышал нечасто. Отец говорил о его интеллекте как о некой данности, будто такие способности делали Таноса существом исключительным и ничуть не примечательным одновременно. Уроки проходили быстро и предполагали стопроцентное понимание материала.

– Твой ум – твой основной и лучший инструмент, – заявил Ментор на одном из их коротких занятий. – Однажды, если ты заслужишь этого своими достижениями, возможно, тебе выпадет часть называться Та-нос. Или даже Т’Анос, хотя я бы посоветовал не ожидать столь многого, – предупредил он.

– И все же мне одиноко, – проговорил Танос, стараясь изгнать из голоса жалобные нотки. Он знал, что отцу не понравится такое проявление детскости.

Ментор обессиленно вздохнул.

– Я возьму на себя заботы... – начал он.

* * *

Ментор всегда держал слово и действительно кое о чем позаботился. Он привел к Таносу настоящего, живого мальчика. Даже нескольких. Они претендовали на роль друга. Только один прошел отбор.

Синтаа стал единственным другом Таноса, а значит, и лучшим. Компенсируя выдающиеся черты Таноса, новый друг имел нарочито гладкий подбородок нормального размера и приемлемый цвет кожи – оттенка спелого персика. В отличие от молчаливого и скрытного сына Ментора, Синтаа был открыт и общителен.

С годами Танос начал подозревать, что А’Ларс шантажировал родителей Синтаа, платил или угрожал им, чтобы их ребенок дружил с его отпрыском. Отец никогда бы не признался, что прибегал к такой изматывающей и отчаянной тактике, но к десяти годам Танос научился замечать слова и предложения, которые однозначно подтверждали его предположение. Жестокая судьба и гены подарили ему выдающийся ум, благодаря которому он мог глубже осознать свои отличия и уникальный характер его одиночества. Видя новости и развлекательные голографические программы, он осознавал, насколько далек от других, но не имел возможности это изменить.

Синтаа же, какое бы давление ни испытывали на себе его родители, кажется, искренне ценил общение с Таносом. Из всех детей, которые проходили отбор на роль друга, только Синтаа держал себя непринужденно, улыбался и говорил лаконично, а в его глазах виднелось напряжение мысли. Танос не хотел проникаться к нему симпатией, но в конечном счете сдался.

– Из всего, что находил для меня отец, ты – первое, что мне действительно понравилось, – сообщил товарищу Танос на заре их дружбы.

Синтаа улыбнулся. Он тоже был не по годам умен, хоть и не дотягивал до нового друга.

– Я не что, – напомнил он Таносу. – Я – кто.

Танос ухмыльнулся.

– Конечно.

Они всегда играли в комнатах, где Танос жил с отцом, и никогда – на людях или у Синтаа. Танос изобрел способ рисовать светом: он сделал кисти, которые накапливали фотоны и временно прикрепляли их к точке пространства. Друзья часами создавали изображения в воздухе и смотрели на светящиеся голограммы, пока те не начинали искажаться и растворяться, как фейерверки в замедленной съемке.

– Можно вопрос? – сказал однажды Танос.

Синтаа, казалось, удивился. Он замер, прервав движение фотонной кисти.

– Ты никогда их не задаешь. Ты всегда сам все знаешь.

– К сожалению, это не так, – признался Танос. – Я столько всего не знаю. Особенно на одну тему.

Синтаа сел и откинулся назад. Голограммы мерцали и переливались вокруг, как сладкие сны, которые вдруг оказались в реальном мире.

– Что за вопрос?

Танос замялся. Впервые в жизни он понял, что такое нервничать.

– Расскажи... – наконец выговорил он, – как это, когда у тебя есть мать?

Синтаа засмеялся:

– Танос, мать есть у всех.

Если бы Танос мог покраснеть, сейчас он моментально залился бы краской.

– С биологической точки зрения верно. Но как это, когда она действительно есть, а не просто когда-то тебя родила?

Взгляд Синтаа потеплел. Он открыл было рот, чтобы ответить, но тут же закрыл. Потом снова открыл. Закрыл. И еще несколько раз, пока, наконец, не подобрал слова.

– Не знаю, как тебе это объяснить, – сказал он. – Я ведь другого и не знаю.

Я другого и не знаю. Эти слова отозвались в Таносе незнакомой до этого болью. Даже не сами слова, а то, как Синтаа их произнес. В его голосе слышались тепло и уют – и Танос понял, что именно этого ему не хватало. Материнской поддержки. Насколько понимал мутант, каждое живое существо на Титане знало материнскую любовь, и только он – нет.

– Я даже не знаю, где она, – посетовал Танос. – Это один из немногих секретов, которые Ментор мне не раскрывает.

Немного помявшись, Синтаа произнес:

– А я знаю.

* * *

К тому времени Танос был крупнее и выше обычного ребенка его возраста. Каждый скачок роста настигал его стремительно и проходил болезненно. Он уже вырос почти до метра шестидесяти. За внешностью подростка скрывался гениальный ум. Цвет кожи немного посветлел, но оставался тем же трагическим и внушающим страх фиолетовым. Танос редко покидал дом: Ментор много раз повторял, что ни к чему расстраивать окружающих.

Сегодня Танос набросил плащ с капюшоном, который скрывал его лицо. Волоча полы плаща по дороге, он подошел к некоему зданию без страха, но с беспокойством.

Синтаа, следовавший за ним, ободряюще кивнул.

Непримечательное здание жалось к земле – в отличие от большинства местных строений, тянувших верхушки к небу или парящих в воздухе при помощи антигравитационных технологий.

Синтаа узнал об этом домике от родителей. Они называли его чем-то вроде больницы. Танос, конечно, знал, что такое больница – место, где лечат заболевания, обрабатывают раны.

Его мать больна? По этой причине ему не давали с ней видеться? Но почему тогда было просто не объяснить? Зачем такая секретность и что в этом постыдного?

Не важно. Его мать там, внутри. Таноса заботило только это.

У двери он еще немного помялся. Ему было десять. Совсем ребенок, и даже при его уме – а может, как раз из-за него – сочетание возраста и внешнего вида не сработает в его пользу. Танос понимал, что в ближайшем будущем его скорее всего отвергнут.

И все же он открыл дверь. Вошел внутрь.

Пахло озоном и антисептиком. Темнели мягкие стены и пол, потолок был устлан светящимися панелями. Танос прошел по коридору и обнаружил еще одну дверь. Открыл и ее. Вошел.

Там стоял мужчина с густыми бровями цвета жухлой травы. На нем была черная туника с красными нашивками на плечах, которые носили врачи, но выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

– Танос, – в голосе послышалось неодобрение. – Меня предупреждали, что ты придешь.

Синтаа и его друг никому не говорили, что решили прийти сюда. В этот момент Танос понял, что за ним следят. Все время.

– Я пришел к Сьюи-Сан, – сказал он со всем достоинством и напором, который мог из себя выдавить, и добавил: – К своей матери.

Врач прищурил глаза, и в них мелькнуло нечто похожее на жалость. Танос подавил закипающий гнев. Жалость ему была не нужна.

– Мне очень жаль, – произнес собеседник. – Я не могу этого позволить.

– Я не спрашивал разрешения, – отчеканил Танос, уже не сдерживая волны недовольства. – Пустите меня к матери.

– Тебе стоит поговорить об этом с отцом, – заявил доктор, проделав руками неопределенный жест. – Если не уйдешь, придется вывести тебя силой, а я не хочу этого делать.

Поговорить с отцом... Он пробовал. Начиная со своих первых слов – «Будет ли мать?» – Танос спрашивал и спрашивал о ней и разве что не молил Ментора разрешить им увидеться, но натыкался только на стену отказов, запретов. Каждый ответ, действие и бездействие отца сообщали ему, что он никогда не увидит Сьюи-Сан.

– Не отказывайте мне, – сказал Танос и сжал кулаки.

Врачу эта картина не показалась забавной. Он прочистил горло и предупредил:

– Я позову охрану...

Танос больше почувствовал, чем увидел, как между ним и остальным миром натянулась красная сеть ярости. Не успев задуматься, он бросился на врача.

Ему было десять, он разозлился, его наполняла сила, и у него было преимущество юнца, который еще не умеет сдерживать свои порывы. Врач взвыл – Танос на– прыгнул на него и врезался в грудь, опрокинув неожиданного противника на землю, где малый рост и юношеская комплекция не обернутся недостатком.

В то самое мгновение, когда они падали на пол, грудь Таноса вспыхнула, и нечто тяжкое и гнетущее испарилось. Он почувствовал легкость и счастье, каких не знал раньше. Будто все в мире внезапно стало понятным.

Это было всего лишь мгновение, щелчок шестеренки перед шажком секундной стрелки. Разум потух, едва Танос коснулся пола и выбросил вперед кулаки, которыми он принялся молотить врача по лицу. Вскоре, когда обе руки окрасились кровью, бессвязно кричащего Таноса подхватили и оттащили сильные руки; выдающийся ум усох и знал лишь нужду и сопротивление: с него слетела пелена культурного научения, и остался лишь зверь, которого тянут прочь, чьи вопли тонут в мягких, изолирующих шум стенах.

* * *

Позже в его комнату пришел Ментор. Танос сидел на полу, забившись в темный угол, и смотрел на свои руки.

– Врач поправится? – слегка обеспокоенно спросил он. – Тот, которого я ранил.

А’Ларс цокнул языком.

– Этот «врач» – синтетическая форма жизни, которую я вывел специально, чтобы заботиться о твоей матери. В них предусмотрена более интенсивная эмпатия и сострадание. Поздравляю, Танос. Ты забил до смерти то, что никогда по-настоящему не жило... и то, что по сути своей не знало, как давать сдачи.

Танос сложил пальцы замком. Их контуры расплылись перед глазами, стоило ему перевести взгляд.

– В то здание, – продолжал Ментор, – тебе заходить нельзя. Ты не знал об этом, и на сей раз я не буду тебя наказывать ни за то, что ты туда пошел, ни за то, какой ущерб нанес моему созданию. – Отец строго посмотрел на Таноса. – Пойдешь еще раз, и наказание будет суровым.

Наказание... Танос знал, что скрывается за этим словом. Изолятор. Крошечная комнатка рядом с кабинетом Ментора. Туда его отправят. Там со всех сторон, мешая думать, постоянно будут бить свет и звук. Хуже он и придумать не мог, хуже он ничего не испытывал. Но...

– Там моя мать, – не поднимая глаз, сказал Танос. – Почему ты ее от меня прячешь?

– Ты умный мальчик. Ты можешь занять свой разум другими вопросами. Она для тебя не имеет никакого значения.

– Не имеет значения? – поднимаясь на ноги, воскликнул Танос. – Это же моя мать!

А’Ларс едва ли вздрогнул.

– Она тебя выносила. Не более того. Она не видела тебя с момента твоего рождения. Она ничего не значит для тебя, как и ты для нее. Танос, забудь о ней. – Ментор махнул рукой в сторону рабочего стола своего сына и голографического интерфейса, который парил над ним. – Вернись к учебе. Ты обладаешь гениальным умом, силы которого не стоит тратить на эмоциональные проблемы.

Да, гениальный ум. Ему было что ответить на слова отца, и все же пока он всего лишь десятилетний ребенок. Ребенок, который почти добрался до мамы, но ему помешали. И в тот момент он не смог поставить слова в нужном порядке, чтобы вышел осмысленный ответ. Поэтому Танос лишь уставился на свои руки и не поднимал глаз, пока Ментор не сдался и не ушел.

Ждать этого пришлось недолго. У отца всегда были дела поважнее.