Текст книги "Состоятельная женщина. Книга 1"

Сквозь тонкий шелк платья его пальцы ощутили жар ее тела. Стоя спиной к Оливии, возле стола, он изо всех сил сжимал горлышко хрустального графина.

„Боже! – подумал он, зажмурившись от нахлынувших на него чувств. – Боже мой! Я люблю ее. Люблю! И уже столько лет! Как же я не понимал этого раньше? Я хочу ее! Хочу больше, чем когда-либо хотел какую-нибудь женщину!..” Так кричали его взбунтовавшиеся чувства. Но голос рассудка упрямо возражал им: „Но ты ведь прекрасно знаешь, что не можешь обладать ею!”

Рука его еще крепче сжала горлышко графина. Он во что бы то ни стало должен контролировать себя и свои чувства. Недопустимо, чтобы он поставил Оливию в неловкое положение. Нельзя, чтобы она боялась его, убеждал он самого себя. Нужно всеми силами стараться вести себя как ни в чем не бывало, то есть так, он всегда поступал в ее присутствии. Как подобает джентльмену, да просто честному человеку.

– Вы не возражаете, если я открою окно, Оливия? – проговорил он наконец. – Здесь страшно жарко.

– Пожалуйста, – тихо ответила Оливия.

Ее собственное беспокойство к этому времени уже улеглось, но она все еще была озадачена его поведением. Она продолжала следить за лицом Адама, оно вызывало в ее душе тревогу за него. И глаза ее выдавали это чувство.

Но тут она увидела, что, наклонившись над столом, Адам перегнулся, пытаясь открыть окно. Шелковая рубашка плотно обтягивала его торс, подчеркивая его удивительную красоту. Тонкая ткань позволяла видеть игру мускулов, делавших его гибкое тело еще привлекательнее.

„Дорогой мой! – прошептала она про себя. – Любовь моя!”

Ее сердце сжалось от боли за него, и эта боль мгновенно отразилась в ее глазах: казалось, тонкая чернильная струйка, попав туда, окрасила их в темно-синий цвет.

Стоя у окна, Адам глубоко вдыхал свежий воздух. Немного погодя он взял графин и два бокала и вернулся к дивану. Взглянув на Оливию, он произнес с улыбкой:

– Я просто подумал, что вы можете ко мне присоединиться. – Голос звучал ровно и спокойно. – Одному пить – не большая радость.

И он налил бренди в оба бокала, протянув один из них Оливии.

– Спасибо, – улыбнулась она в ответ.

– Простите великодушно, если я вел себя грубо, – произнес Адам, усаживаясь на стул. – С моей стороны было крайне неблагодарным обрушивать на вас мои беды, да еще явившись к вам в столь поздний час. – Адам вытянул свои длинные ноги и откинулся на спинку стула.

Шум в висках постепенно стихал, а сжимавшая грудь боль почти полностью исчезла. Единственное, о чем он думал, было желание выглядеть в глазах Оливии благородно.

– Вам не за что извиняться, Адам. И если вам нужно плечо, на которое можно опереться, то вот оно, – проговорила она мягко, устремив на него исполненный нежности взор.

Наклонившись, Адам взял со столика свой бокал. В этот момент его расстегнутая рубашка обнажила часть груди со светлыми завитками. Оливия, наблюдавшая за ним поверх поднесенного к губам бокала, неожиданно почувствовала, что лицо ее заливается краской смущения, а сердце бьется сильнее, чем всегда. Она тут же опустила глаза.

– Но сегодня, – продолжал он, – я не собираюсь обременять вас своими проблемами. Особенно после столь приятного вечера, как наш. Ведь до сегодняшнего дня Фарли-Холл был настоящим склепом. Ни смеха, ни веселья... Теперь все будет по-иному! – воскликнул он, зажигая сигарету и чувствуя неожиданный прилив бодрости.

Оливия в задумчивости наблюдала за ним. В Адаме было все, что она ценила в людях, чем восхищалась. В этот вечер она открывала в нем все новые и новые грани его умной и тонкой натуры. Взгляд Оливии задержался на красивом и мужественном лице Адама. „Боже, – подумала она, – сколько в нем неповторимого, благородного...” Одни глаза чего стоят – большие, широко расставленные, ясные. Как не похожи они на глаза ее мужа, маленькие, темные, глубоко посаженные. При этом Чарльз всегда считался красивым мужчиной. Она, правда, находила, что он слишком кряжист и суров, чтобы его можно было назвать действительно красивым. Она никогда не любила своего мужа. Бедный Чарльз – его уже нет в живых. Этим браком она была обязана своему отцу...

– О чем вы задумались? – спросил Адам, внимательно наблюдавший за нею и отметивший про себя, что ее мысли витают где-то совсем в другом месте.

Внезапно выведенная из состояния задумчивости, Оливия резко встала с дивана.

– Я думала о Чарльзе, – ответила она, не заботясь о последствиях своих слов.

– А! Вот оно что, – заметил Адам и про себя подумал: „Значит, она вспоминает о муже”.

Он быстро перевел взгляд на носок своего ботинка, стремясь, чтобы Оливия не заметила выражения его лица. Ведь если быть честным перед самим собой, то нужно было бы признать, что он ревновал ее и к Чарльзу.

– Вы счастливы, Оливия? В последнее время я немало об этом думал, – добавил он мягко.

– Конечно счастлива! – воскликнула Оливия. – Есть что-то такое, что заставляет вас усомниться в этом? – А про себя подумала: „Неужели он думает, неужели он может думать, что я грущу по Чарльзу?”

Он слегка улыбнулся:

– Даже не знаю. Наверное то, что вы одиноки. Одиночества никто не хочет. Вы еще так молоды – и так прекрасны. Уверен, что за вами ухаживает не только Эндрю Мелтон. – Он вымученно рассмеялся. – Не далее как сегодня вечером я видел, как блестели глаза у Брюса Макгилла. Не сомневаюсь, что есть и другие...

Оливия стала отпивать бренди маленькими глотками. Взгляд ее, устремленный на Адама, говорил о многом.

– Эндрю вовсе не ухаживает за мной, – мягко возразила она. – Он просто добрый знакомый. Только и всего. Кстати, и Брюс Макгилл совсем не в моем вкусе. – Оливия внимательно посмотрела на своего визави. – Да и вообще меня никто не интересует, – заключила она и тут же умолкла, посчитав за лучшее не прибавлять, что это не относится к самому Адаму. „Дорогой, – мысленно обратилась она к нему, – ты никогда не узнаешь о моих истинных чувствах. Ведь ты муж моей сестры и значит...”

Адам нетерпеливо провел рукой по волосам.

– Вы хотите сказать, что не собираетесь вновь выходить замуж? – уточнил он.

– Да, я об этом не думаю. И снова связывать свою судьбу с кем бы то ни было не намерена. – Поколебавшись немного, она все же решилась попросить Адама об одном одолжении: – Мне немного холодно. Вы не закроете окно? Прошу вас.

– Конечно! – И Адам поспешно вскочил со стула. Когда он вернулся, то увидел, что Оливия пересела в самый дальний угол дивана.

– Садитесь здесь, рядом со мной. Я хочу вас кое о чем спросить.

Что ему оставалось делать? Выбора у него не было, и он опустился на диван. Лицо его хранило строгое выражение – он избегал любого соприкосновения с сидевшей совсем близко от него женщиной.

– Да, Оливия? О чем вы хотите меня спросить, дорогая?

– Меня беспокоит ваше недавнее состояние. Вы чем-то встревожены? Вернее, были встревожены. Вы говорили, что не хотите взваливать на меня груз ваших забот. По крайней мере, сегодня ночью. Но разве вы не можете все же довериться мне? – И она лучезарно улыбнулась ему. – Когда обсуждаешь свои проблемы с другом, это помогает. Мне так не хочется видеть вас озабоченным и печальным.

„Как я могу выпутаться из этой ловушки? – подумал Адам. – Не рассказывать же ей об истинных причинах моей недавней обеспокоенности!” – И, помолчав, наконец произнес: – Тут не о чем особенно-то и говорить, Оливия. Мое беспокойство вызвано детьми, положением дел на фабрике и в газете. То есть речь идет о самых обыденных заботах каждого, кто бы ни находился на моем месте. И уверяю вас, ничего серьезного, – солгал он, не моргнув глазом.

– Ну и, наверное, вы тревожитесь еще и за Адель? – подсказала Оливия.

– Да, до известной степени, – согласился Адам, не слишком расположенный сейчас думать о своей жене.

– По-моему, вам следует перестать слишком уж беспокоиться из-за ее здоровья. Оно на самом деле вовсе не такое уж плохое, как кажется. Ей явно лучше. Да и вы сами мне об этом говорили. Эндрю, кстати, тоже так считает. Я здесь, чтобы помогать вам, когда требуется. Чтобы облегчить ваше положение, – поспешила успокоить его Оливия.

– Да, но через каких-нибудь два-три месяца вы собираетесь нас покинуть! Вам ведь надо быть в Лондоне не позже июля, не так ли?

– Нет, я останусь столько, сколько будет необходимо, Адам, – воскликнула Оливия.

– Это правда? – спросил Адам, чувствуя, как настроение его сразу улучшилось.

– Да, – улыбнулась она. – А что, это тоже было одним из предметов вашего беспокойства? Честно говоря, мне нравится быть здесь, в Фарли-Холл. В Лондоне я куда более одинока, чем у вас. Да, одинока, несмотря на весь свой светский образ жизни, множество друзей и все остальное. Ведь Адель, мальчики и вы, Адам, это же сейчас моя единственная семья.

В порыве чувств Оливия протянула руку и положила ее Адаму на колено, как бы успокаивая его страхи.

– Нет, я останусь в Йоркшире так долго, как вы захотите...

Адам был не в состоянии что-либо вымолвить в ответ. Единственное, что он мог, это смотреть, не отрываясь, на ее руку, покоившуюся у него на колене. Такую мягкую, прохладную, белую. Похожую на неподвижную голубку... И вместе с тем ее прикосновение жгло, как расплавленная сталь. Он ощутил, как горячая волна с шеи перекинулась на лицо. Сердце начало биться как сумасшедшее, и Адаму пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы унять волнение. Почти не прикасаясь к руке, лежавшей на его колене, он поднял ее, намереваясь переложить, для большей безопасности, со своего колена на колени Оливии. Но в этот момент пальцы Адама сами стали медленно сжиматься на ее кисти – и тут он ощутил, как дрожит рука сидевшей рядом с ним женщины. Он заглянул в ее глаза – они потемнели почти до черноты. И в них стояла та странная печаль, которую в последнее время он замечал все чаще и чаще.

Оливия посмотрела на него в упор. Чувственный полуоткрытый рот, учащенное дыхание, которое она сразу же услышала, помимо его воли, говорили о желании красноречивее любых слов Вот тогда она по-настоящему испугалась. Но не Адама Фарли, нет. Она испугалась самой себя. А испугавшись, нежным движением высвободила свою кисть и медленно отодвинулась от него.

В его глазах появилось страдальческое выражение, и – еще недавно он заставлял себя не делать этого – Адам поднес ее руку к своим губам и поцеловал. С закрытыми глазами. Ему казалось, еще секунда-другая – и сердце разорвется на куски.

Но тут он услышал сдавленный крик. Он открыл глаза. Голова Оливии откинулась на спинку дивана, уголки рта нервно подрагивали. На изогнутой мраморной-белой шее пульсировала маленькая жилка. Груди, обтянутые легким шелком, тяжело вздымались. Подвинувшись как можно ближе, Адам заглянул в темную глубину ее глаз. Ресницы Оливии почти касались его лица.

Как же он не понимал раньше! Ведь печаль, которую он все это время видел в ее глазах, вовсе не была печалью в прямом смысле слова. Нет, то было совсем иное. Теперь ему стало совершенно ясно, что именно: страсть, доставлявшая ей столько мучений, неприкрытое желание – отдаться ему! Итак, сомнений не было. В душе его поднялась волна радости. Склонившись над запрокинутой головой, Адам поцеловал Оливию с такой неистовостью, что ее зубы царапнули по его губам. Ее руки обвились вокруг его шеи, коснулись его затылка, плеч, спины, все сильнее и настойчивее прижимая его. Адам мог слышать, как бьется ее сердце; все ее тело сотрясала дрожь – впрочем, как и его самого.

Оливия чуть шевельнулась в его объятиях, и он почувствовал прохладное уверенное прикосновение ее рук на своей обнаженной груди. Адам осыпал поцелуями ее волосы, лицо, шею, не переставая все это время произносить вслух ее имя, называя своей любимой, дорогой, единственной. Он говорил ей то, что до сих пор никогда не говорил ни одной женщине, а в ответ слышал те же ласковые слова: голос ее дрожал от переполнявшей Оливию страсти – и это еще сильнее распаляло его собственное желание.

Резким движением Адам заставил себя отшатнуться от Оливии и встать. В ее застывших глазах стоял немой вопрос. Лицо его исказилось страстью, глаза сверкали, все его тело сотрясалось от необузданного желания. Возвышаясь над ней, он притягивал ее к себе как магнит, а она все не могла отвести от него свой завороженный взгляд.

Адам Фарли чувствовал, что больше не в состоянии сдерживать свои порывы. Его желание было, казалось, неодолимым: взыгравшая в нем после долгих лет добровольного воздержания чувственность усугублялась трепетом ответного желания, которое он ощутил у Оливии, и воздействием выпитого бренди.

И вот, не проронив ни единого слова, он взял Оливию на руки и понес через всю комнату к алькову, где стояла ее кровать.

Оливия всем телом прижималась к нему, крепко обвивая его шею руками, уткнувшись лицом в мягкие завитки волос на затылке. Ее ноздри вдыхали слабые запахи табака, бренди, одеколона „Герлен", запахи, слившиеся для нее в один-единственный запах – запах мужчины. Она слышала, как стучало его сердце. Так же громко, как и ее собственное. Оливия еще сильнее прижалась к Адаму.

Все ее былые принципы, все ее строгие правила, которых она придерживалась всю свою жизнь, окончательно рассыпались. Все они были сметены лавиной их страсти и необыкновенного влечения друг к другу.

Подавлявшиеся долгими годами чувства наконец-то вырвались наружу. Ни сдерживать их, ни раздумывать над тем, что она делает, она уже больше не могла. Ведь ее держал в своих объятиях единственный мужчина, которого она по-настоящему любила. Адам был тем человеком, которому, в сущности, она принадлежала с самого начала, с того самого дня, когда она его встретила. И только одно это имело сейчас значение для Оливии.

„Я не должен, не должен делать этого! – лихорадочно думал Адам. – Ведь это сестра моей жены! Религиозные правила, мое воспитание, кодекс чести – все противоречит тому, что я собираюсь сделать. Нет, нет, я не должен, не имею права так поступать! Это плохо, недостойно...”

Его внутренний голос оказался сильнее любых доводов.

„Я не отступлюсь от нее, черт меня побери!”

... Адам бережно опустил Оливию на кровать. Ее голова покоилась теперь на высоких подушках. Глаза Оливии, не отрываясь, смотрели на него. Лицо по-прежнему покрывала бледность, дыхание было прерывистым и напряженным.

Присев на край постели, Адам склонился к Оливии. Осторожно дотронувшись до ее шеи, он расстегнул ожерелье, а затем, так же осторожно, вынул из ушей сапфировые серьги. И то и другое он аккуратно положил на стоявшую рядом тумбочку. Потом нежно склонился над ней и долго, страстно целовал ее.

И вдруг, как-то странно усмехнувшись, вскочил на ноги и быстрым шагом направился к двери.

В эту минуту он услышал за спиной сдавленный крик. Адам обернулся и посмотрел на Оливию. Он увидел в этом любимом лице боль и замешательство. В глазах ее застыл немой ужас.

– Я ждала тебя целых двадцать лет, – прошептала Оливия со стоном. – Это же половина моей жизни, Адам Фарли! Скажи, ведь ты не уйдешь сейчас?!

– Нет, – твердо покачал головой Адам. – Я не уйду, дорогая. Теперь уже никогда!

Он не мог отвести взгляда от ее лица. Одной рукой закрывая дверь на ключ, другой – он принялся расстегивать сапфировые запонки на манжетах своей рубашки.

19

Эмма сидела за столом на кухне в усадьбе Фарли. Она пришивала белый кружевной воротничок к шелковой блузке, подаренной ей Оливией Уэйнрайт вместе с темно-зеленым хлопчатобумажным платьем и ярко-красной шерстяной шалью плотной вязки. Эти обновки были очень кстати при ее скудном гардеробе, и самые добрые чувства к Оливии Уэйнрайт переполняли сердце Эммы.

В просторной кухне было тепло и уютно. В очаге весело потрескивал огонь, лучи солнца лились сквозь сверкающие стекла окон, и вся кухня была наполнена ярким солнечным светом. Начищенная медная посуда сияла, отражая солнечные блики, и даже пол, выложенный каменными плитами, казался в свете солнца золотым. Было воскресенье, и все дышало покоем и умиротворением. Мергатройд только что уехал в Падси к своей сестре, а горничная Энни в столовой наверху накрывала стол к обеду, следуя указаниям Эммы. Огонь гудел и рвался в камине, и с его треском почти сливалось похрапывание пышнотелой миссис Тернер. Кухарка дремала у огня, развалившись на стуле; ее колпак съехал набок, а высокая грудь умиротворенно поднималась и опускалась в такт ее спокойным снам. Тишину нарушали только тиканье часов и шум ветра, рвущегося в окна. Несмотря на солнце и ясное, лазурно-голубое небо, на улице бушевала настоящая апрельская вьюга.

Эмма разгладила блузку и, подняв ее перед собой, стала рассматривать. У девушки был тонкий вкус и проницательный взор, ей хватило беглого взгляда, чтобы понять, насколько вещь элегантна. Почти совсем не ношенная и такого прелестного голубого цвета. „Как небо за окном и как мамины глаза”, – подумала она и решила подарить блузку маме, когда вернется домой на выходные. Сердце Эммы наполнилось невыразимой радостью при мысли, что она сможет подарить матери такую прелесть, и ее обычно строгое лицо вдруг озарилось восторженной улыбкой. Она взяла кружевную манжетку и принялась аккуратно пришивать ее к пышному длинному рукаву, а в мыслях она перенеслась в Лидс, к своему Плану с большой буквы.

Неожиданно дверь кухни с улицы так резко распахнулась, с таким шумом и треском, что Эмма вздрогнула. Она подождала немного, глядя на дверь, и решила, что это сильный порыв ветра открыл ее. Девушка собралась было закрыть дверь, как вдруг из-за косяка показалось радостное лицо. Черные кудри трепетали на ветру, в сияющих над смуглыми щеками глазах весело плясали искры, а большой рот растянулся в озорной улыбке.

– Я думаю, вы не прогоните озябшего бродягу в этот ненастный день? – В его речи слышались певучий ирландский акцент, смех и неистребимая любовь к жизни. – И уж чашку-то чая, я надеюсь, вы мне предложите.

– Блэки! – вскрикнула Эмма, совсем забыв о блаженно спящей миссис Тернер. Девушка вскочила и побежала к двери, юбка развевалась вокруг ее стройных ног; лицо ее расцвело в улыбке. Огромный Блэки протиснулся в дверь и в три прыжка спустился со ступенек. Он подхватил Эмму своими сильными руками, закружил ее так, что кухня завертелась у нее перед глазами, и затем осторожно поставил на ноги. Нежно поддерживая девушку, он отступил на шаг и принялся внимательно ее рассматривать.

– Каждый раз, как я вижу тебя, ты все хорошеешь и хорошеешь, крошка, – воскликнул он. – Я думаю, что ты самая прелестная девушка во всей Англии, ей-богу, так оно и есть.

Эмма мило зарделась.

– Ах, Блэки, ты просто дразнишь меня. Перестань глупить. – Девушка сказала это довольно резко, но вся она светилась от удовольствия.

Шум, суета и внезапная суматоха разбудили кухарку. Она выпрямилась на стуле, протирая глаза и моргая, совершенно сбитая с толку.

– Что тут происходит? – закричала она, сердито глядя на Эмму. – Ты так шумишь, что мертвого разбудишь.

Не успела Эмма сказать ей о внезапном приезде Блэки, как он сам быстро пересек кухню, чтобы успокоить кухарку.

– Ей-ей, мне так приятно вас видеть, дорогая миссис Тернер! – сказал Блэки. – Это всего лишь я, привез вам свой поклон и вот это. – Остановившись около нее, он церемонно достал из кармана пальто коричневый бумажный пакет и, изысканно поклонившись, подал ей. При виде Блэки О'Нила миссис Тернер мгновенно перестала сердиться, ведь она успела проникнуться к нему самыми добрыми чувствами.

– Блэки, да ты ли это? – воскликнула кухарка, не скрывая своей радости. Она заглянула в пакет, и ее карие птичьи глазки засияли.

– Ах, Блэки, мои любимые ириски и мятные конфеты! Спасибо, мальчик. Ты такой заботливый. Да-да. А ты слышал наши новости? Мы можем больше не бояться Мергатройда. Да, черт возьми, больше не будем. – Ее лицо приняло торжествующее выражение, и она сообщила: – Ему подрезали крылышки, вот так-то, мой мальчик. Здесь все очень изменилось с тех пор, как приехала миссис Уэйнрайт. – Одарив его довольной улыбкой, кухарка продолжала: – Она всегда так добра к нам. Да-да, ко всем нам. Ах, эта женщина просто ангел!

– Судя по тому, что я о ней слышал, она, должно быть, действительно ангел, – согласился Блэки, весело глядя на нее. – Да я и сам вижу, что все изменилось к лучшему, слава богу.

Блэки украдкой взглянул на Эмму и еще больше поразился. Расцветая, она действительно превращалась в восхитительную молодую женщину. „Она не только красива, но еще и очень хорошо ухожена”, – подумал он, увидев ее сияющее лицо, шелковистые волосы, аккуратное синее платье и накрахмаленный белый фартук.

– Право же, сердце мое радуется от того, что эта девушка так прекрасно выглядит, – добавил Блэки, одобрительно кивая. Кухарка хмыкнула в знак согласия и откинулась на спинку стула. Она сунула в рот мятную конфету и удобно устроила ноги на каменной плите у камина.

А Блэки сел за стол напротив Эммы. Он пошарил в кармане пальто и вытащил маленький пакетик.

– А это для тебя, крошка, – произнес он со значением и положил его на стол перед ней. Он нежно смотрел на нее своими веселыми черными глазами. Эмма засмотрелась на пакетик, а затем подняла удивленные глаза на Блэки.

– Что это? – тихо спросила она.

– Так, пустяки. Подарок тебе ко дню рождения, – ответил он. Его губы подрагивали от удовольствия при виде растущего любопытства и ожидания в глазах девушки.

– Но мой день рождения будет только в конце апреля, – сказала Эмма. Она взяла пакетик и высыпала его содержимое на ладонь, не скрывая своего интереса. Никогда прежде ей не дарили таких подарков. Таких красивых, завернутых в серебряную бумагу и перевязанных серебряной ленточкой. Никогда в жизни. Казалось невероятным, что эту красоту она может открыть.

– Да, я знаю, когда у тебя день рождения, – ответил Блэки. – Но мой дядя Пэт посылает меня в Хэррогейт на большое строительство, и меня не будет недели три, а то и больше. Мне не хотелось пропускать такое событие, как твой день рождения. Поэтому я и принес тебе подарок сегодня, моя милая.

Эмма снова взглянула на подарок на ладони. Щеки ее разрумянились, а в ясных искрящихся глазах мерцали зеленые огоньки.

– Значит, я могу открыть его прямо сейчас? – спросила она, горя от нетерпения. – Ведь ждать не обязательно?

– Конечно, открывай. – Он пришел в восторг, видя ее детское нетерпение.

Эмма с величайшей осторожностью развязала серебряную ленточку и сняла серебряную бумажку. Под ней оказалась маленькая черная шкатулка, на которую Эмма смотрела широко открытыми глазами, и сердце ее трепетало в груди. Она медленно подняла крышку.

– Ах, Блэки, какая прелесть! – выдохнула девушка, и ее глаза раскрылись еще шире. Дрожащими от волнения руками она вынула маленькую брошку в виде банта, украшенную яркими зелеными камешками. Она поднесла ее к свету. Дешевенькая брошка так чудесно засверкала на солнце, что уже не казалась откровенно безвкусной, больше того, в Эмминых руках она словно выглядела особенно изящной. Блэки был поражен.

– Взгляните, миссис Тернер. – Эмма подбежала к кухарке.

– Как же тебе повезло! А Блэки молодец, что не забыл о твоем пятнадцатилетии, – похвалила она.

– Это всего лишь стекляшка, – произнес тот, извиняясь. – Но когда я увидел ее в Лидсе, в одном из огромных пассажей, я сказал себе: „Да ведь она же как раз под цвет изумрудных глаз Эммы”. Вот я и купил ее, долго не раздумывая. – Блэки улыбнулся своей подкупающей улыбкой. – Когда в один прекрасный день я стану джентльменом и миллионером, я куплю тебе точно такую же брошку, крошка. Только она будет из настоящих изумрудов, это я тебе обещаю, – весьма самонадеянно заявил он.

– Тебе незачем покупать другую, – перебила его Эмма. – Красивее этой броши я никогда не видела. Я вечно буду хранить ее. Не нужны мне никакие изумруды, Блэки. Эта брошь прекрасна. – Она лучезарно ему улыбнулась и поцеловала его в щеку. Он крепко обнял ее и сказал:

– Я рад, Эмма, что она тебе нравится.

Все еще улыбаясь, Эмма села и, помедлив немного, осторожно положила ее в футляр, но крышку закрывать не стала, чтобы еще немного полюбоваться.

– Ну а как насчет чашки крепкого чая, парень? – спросила кухарка, пыхтя поднимаясь со стула. Она поправила свой колпак, разгладила фартук и продолжала: – Чайник на плите, и я в два счета заварю чай. – Потом неторопливо подошла к кухонному шкафу, сняла с полки коричневый котелок и заварной чайник и занялась приготовлением.

– Спасибо, миссис Тернер, не откажусь, – отозвался Блэки и, закинув одну ножищу на другую, поудобнее устроился на стуле. Теперь он целиком переключился на Эмму.

– А что ты в воскресенье здесь делаешь, могу я узнать? – Он нахмурился. – Я думал, у тебя, как всегда, сегодня выходной. Я собирался заглянуть к твоему отцу и оставить тебе подарок, после того как навещу миссис Тернер.

– Вчера вечером сквайр устраивал большой прием, и миссис Уэйнрайт попросила меня поработать в выходные, ведь здесь надо было хорошенько прибраться, – объяснила Эмма. – Я не попаду домой до четверга, но госпожа, как всегда, добра ко мне, и она сразу даст мне четыре свободных дня. Два – за эти выходные и еще два – за следующие.

– Рад это слышать, – откликнулся Блэки. – Значит, сквайр давал обед. Держу пари, это был настоящий пир, а, Эмма? Думаю, здесь было полно господ, – усмехнулся он. – Уж в этом я нисколечко не сомневаюсь. Да уж, деньги – чудесная штука.

Эмма серьезно кивнула, а глаза ее засверкали.

– Ты прав, Блэки, любой может стать господином при деньгах. – Она внимательно оглядела его. – Да ты сам весьма недурно выглядишь. На тебе новый костюм?

Блэки просиял и, выпрямившись на стуле, разгладил добротное тонкое сукно строгого черного пиджака.

– Да, верно. И еще кое-что, – добавил он с гордостью, коснувшись синего галстука. Он подмигнул. – Конечно, на мне лучший выходной наряд. Не думаешь же ты, что я приеду к воспитанной молодой леди в рабочей одежде?

Эмма улыбнулась и, оставив без ответа его вопрос, сказала:

– Если б ты видел моих хозяек! Они были такие красавицы. И обе такие изящные. Как на фотографиях в журнале.

– Могу себе представить, – согласился Блэки. Он нежно посмотрел на Эмму и добавил: – Когда-нибудь и ты будешь такой, моя хлопотунья, когда станешь знатной дамой.