Текст книги "Состоятельная женщина. Книга 1"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
– Хорошо, сквайр.
– А как тебя зовут, девочка?
– Эмма, сквайр.
– Можешь идти, Эмма, – задумчиво кивнул Адам. – И еще раз спасибо за чай.
Эмма автоматически начала приседать в реверансе, но тут же спохватилась и стремглав выскочила из комнаты. Спускаясь по лестнице, ведущей на кухню, она тихонько рассмеялась – и смех ее был невеселый. „Он что, – подумала она, – считает меня дурочкой? Или подхалимкой, которая хочет, чтоб ее заметили? Подумаешь, какое все это имеет для нее значение? Делать реверанс – не делать... Все равно, как я к нему относилась, так и буду относиться. И отношения своего не переменю. Пока жива.”
Пройдя через всю библиотеку, Адам остановился перед камином: перед его глазами неотступно стояло Эммино лицо. Странно, но оно пробудило в нем какое-то давнее туманное воспоминание, как это было уже рано утром, когда он впервые увидел Эмму в гостиной. Слишком, правда, туманное, чтобы можно было связать его с чем-то определенным. „Она наверняка из деревни, – думал он, – но совсем не похожа ни на одну женщину или мужчину”, – а в своей деревне он знал всех до одного. Его красивое лицо снова озабоченно нахмурилось от безуспешных усилий оживить свою память. Как он ни бился, у него ничего не получалось и воспоминание продолжало по-прежнему ускользать от него. В юном девичьем лице чувствовались и скромность, и невинность, и благородство; оно покоряло своей привлекательной выразительностью. А глаза! О, эти глаза с их зеленым холодным сверканием Арктики! Их проницательный взгляд околдовал его – такого он ни у кого в жизни не видел. Он тряхнул головой, сердясь на самого себя за подобное мальчишество. Да, кого-то она ему явно напоминала, но вот кого? Будь он проклят, если это ему известно!
Взяв в руки чашку с блюдцем, он быстро выпил чай, пока тот не остыл. Стоя у камина и наслаждаясь теплом, он снова услышал стук в дверь – такой же негромкий, но несколько более решительный, чем раньше. Услышав, что можно войти, в дверях опять появилась фигурка Эммы. На этот раз девушка выглядела менее робкой: Адам посмотрел на нее, и воспоминание снова ожило в нем, хотя он по-прежнему не мог связать его с чем-либо определенным.
Их глаза на мгновение встретились, и оба не в силах были оторвать взгляда друг от друга. „Да она совсем меня не боится! – подумал Адам с внезапно озарившим его удивлением. – Она просто меня ненавидит!” И он первым отвел взгляд. „Да он просто низкий и подлый негодяй! – в свою очередь подумала Эмма. – Живет за счет труда других”, – и ее юное сердце задрожало от гнева, вспыхнувшего, казалось, с новой силой.
– Мергатройд просил сказать, что дети ждут вас в малой гостиной, сквайр. – Ее голос на сей раз звучал более твердо.
Она крепко вцепилась в дверь, чтобы чувствовать опору, необходимую ей после второй затрещины, которой наградил ее дворецкий в „воспитательных” целях.
Адам кивнул, не понимая, однако, за что эта странная, но привлекательная девушка так его ненавидит без всякой вины с его стороны. Эмма повернулась и тихо вышла, не взглянув больше на него, и Адам не мог не отметить про себя, что она больше не пытается делать реверанс. Похоже, ей не надо повторять ничего дважды и она никого не боится – он понял мгновенно и бесповоротно с присущей ему интуицией, хотя совершенно не знал ее, не знал, что она обладала чувством собственного достоинства и силой воли, жесткой и неукротимой. Пока он раздумывал над тем, что ему только что приоткрылось, мимолетное воспоминание вновь вернулось к нему, туманное, но неотступное, словно призрак, преследующий наше сознание. Как ни старался он ухватить его, сфокусировав на нем свое внимание, оно никак не давалось ему. В конце концов он вынужден был сокрушенно пожать плечами и заставить себя, примирившись с поражением, выбросить его из головы, как не заслуживающее внимания. У него были куда более срочные дела.
11
Вскоре Адам уже входил в малую гостиную – упругим шагом, спокойный и сдержанный. Неожиданно он налетел на один из хрупких маленьких столиков, стоявший недалеко от входа. Ему удалось подхватить его вместе со стоявшей там статуэткой пастушки из мейссенского фарфора до того, как они упали на пол. Ставя их на место, он раздраженно ругнулся себе под нос.
Посмотрев на дворецкого, который стоял у буфета, ожидая, когда можно будет подавать завтрак, сквайр негромко произнес:
– Пожалуйста, Мергатройд, уберите отсюда этот столик. Найдите для него другое место. Мне все равно где. Просто, чтоб его здесь не было. Я постоянно на него натыкаюсь.
– Хорошо, сэр, – ответил дворецкий, поправляя крышки на многочисленных блестящих серебряных блюдах.
Адам, сев за стол, поглядел на двух своих детей, находившихся уже за столом.
– Доброе утро! – сказал он мягко.
Джеральд что-то промычал в ответ, а Эдвин отодвинул стул, быстро поднялся и подошел к отцу. Он ласково поцеловал его в щеку и произнес с лучезарной улыбкой:
– Доброе утро, папа!
Адам улыбнулся своему младшему и нежно похлопал его по плечу. Разочарование жизнью и женитьбой можно было сравнить разве только с его глубоким разочарованием в детях, хотя он по-настоящему нежно относился к Эдвину, более симпатичному, чем его старший брат. К тому же тот был внешне поразительно похож на Адама.
– Как жизнь, старина? – ласково спросил Адам. – Надеюсь, тебе получше? – И быстро добавил, увидев бледное лицо сына: – Нам надо только достать краски, чтобы немного порозовели твои щеки, Эдвин. Думаю, днем тебе следовало бы покататься верхом или, на худой конец, прогуляться пешком по вересковому лугу. В общем проветриться. Согласен, старина?
– Да, папа, – ответил Эдвин, садясь за стол и аккуратно раскладывая льняную салфетку. – Я и вчера хотел погулять, но мама сказала, что для меня день был чересчур холодный. А ты позволишь, чтобы я сказал маме, что сегодня ты сам разрешил мне гулять? – При этих словах его поразительно взрослое для пятнадцатилетнего подростка лицо радостно засияло.
– Об этом ты можешь не беспокоиться, Эдвин. Маме я скажу все сам, – бросил в ответ Адам, осознавая, что если не принять мер, то мальчик скоро превратиться в настоящего ипохондрика, как его мать.
„ В последнее время я совсем перестал интересоваться, как идут дела у Эдвина, – подумал он, и в его сердце шевельнулось чувство вины. – Надо будет построже следить за сыном”.
Дворецкий между тем поднес к столу большое серебряное блюдо. Смешно расшаркавшись, он церемонно приоткрыл крышку и, стоя возле стула сквайра, продемонстрировал копченую сельдь.
– Выглядит просто великолепно, сэр! – произнес он торжественно. – Уверен, что вам должно понравиться. Можно подавать?
Адам кивнул, с трудом сдерживая чувство тошноты, возникшее при виде копченой рыбы. Резкий запах, исходивший от нее, вызывал в желудке настоящие спазмы. Да, подумал он тоскливо, не надо было ему прошлой ночью пить столько портвейна – он явно перестарался. Пока Мергатройд накладывал рыбу, Адам взял серебряный заварочный чайник и налил себе чашку чая, по привычке положив сахара и долив молока, в надежде, что это поможет ему утихомирить взбунтовавшуюся печень.
– Спасибо, – заставил он себя повернуться к дворецкому. – Вы можете идти. Мальчики положат себе сами. У вас сегодня и так много дел из-за болезни прислуги. Так что занимайтесь ими, Мергатройд.
– Спасибо, сквайр, – ответил дворецкий, унося пустое блюдо обратно на буфет и ретируясь. Джеральд тут же бесцеремонно отодвинув заскрипевший от резкого движения викторианский стул, бросился к буфету; за ним, соблюдая необходимые приличия, медленно двинулся Эдвин, всегда помнивший о хороших манерах.
Как только мальчики вернулись к столу, Адам к своему крайнему неудовольствию увидел, что тарелка Джеральда доверху наполнена, – и чувство тошноты вновь охватило его. Он даже ощутил слабость и легкое головокружение. „Да что ж это такое! Старший сын превращается в настоящего обжору. Надо будет, – решил он, – обязательно поговорить с ним наедине. Не сейчас, а попозже. В свои семнадцать он умудрился стать таким толстяком! Даже смотреть на него и то противно, да еще с его грубыми манерами и вечно хриплым голосом... В самом деле, он весь заплыл жиром – ни одного острого угла, ни одной прямой четкой линии, все тело вроде пончика. И жир кажется таким плотным, как у кита. Прямо склад жира да и только, – подумал он мрачно. – Даже не склад – гора”, – поморщился Адам.
– Как идут твои дела на фабрике? – обратился он к старшему сыну. – По-прежнему неплохо?
Он не мог дождаться, пока Джеральд наконец умнет свой завтрак, отправив остатки в рот одним заключительным маховым движением: эта процедура, казалось, тянулась целую вечность.
Покончив с едой, Джеральд неспешно вытер льняной салфеткой свой женственный рот и соизволил ответить на вопрос отца:
– Да, папа, Вильсон весьма мной доволен. Говорит, у меня настоящая жилка по части шерсти. Ну и мне, конечно, приятно это слышать. И еще он говорит, что хватит мне болтаться на первом этаже у станков – я и так уже достаточно знаю. Сегодня он берет меня к себе в контору! – заключил он самодовольно.
Его круглое красное лицо казалось достаточно мягким, но в темно-карих глазах проглядывали расчетливость и хитрость.
– Отличные новости, Джеральд. Я в восторге, – ответил Адам, не особенно, впрочем, удивившийся успехами сына.
Джеральд всегда отличался склонностью к предпринимательской деятельности, на которую у него хватало и энергии, и упорства, несмотря на то, что он весь буквально заплыл жиром. Другой его отличительной чертой была неуемная жадность, что весьма огорчало Адама, которому в последнее время стало ясно, что деньги – по существу единственная всепоглощающая страсть его старшего сына: перед ней пасовало даже обжорство. И то, и другое на взгляд отца было одинаково отвратительно.
Адам откашлялся и задумчиво продолжил:
– Я собираюсь попозже сам поговорить с Вильсоном. По пути в Лидс я намерен заехать на фабрику. У меня полно неотложных дел, которыми я должен заняться до того, как поеду встречать на вокзале свою тетю Оливию. Тебе известно, что она погостит у нас несколько месяцев?
– Да, папа, – ответил Джеральд без всякого интереса в голосе: чувствовалось, что приезд тетки его совсем не трогает. Зато он с удвоенным интересом стал доедать то, что еще оставалось на тарелке.
Эдвин прореагировал на это сообщение иначе, в лице его, еще минуту назад зажегся радостный огонек.
– Как это замечательно, папа! – воскликнул он. – Тетя Оливия мировой человек! С ней всегда можно поиграть!
Адам невольно улыбнулся. Правда, он сам не стал бы употреблять подобных оборотов для характеристики Оливии Уэйнрайт, но своим кивком дал понять, что вполне разделяет чувства младшего сына. Затем, открыв лежавший рядом с его прибором свежий номер лондонской „Таймс”, начал пролистывать шуршащие страницы, погрузившись в чтение новостей дня.
В комнате повисла мертвая тишина, если не считать потрескивания огня в камине, тихого шипения газовых горелок и нежного позвякивания серебряных приборов о фарфор, из которого ели мальчики. Оба они прекрасно знали, что болтать в такие минуты, когда отец погрузился в изучение газеты „Таймс”, было бы в высшей степени неуместно. Впрочем, молчание давалось им без особого труда, поскольку у Джеральда было очень мало общего с Эдвином, который уже давным-давно отдалился от своего старшего брата.
– Вот дьявольская неразбериха! Просто дьявольская неразбериха! – неожиданно взорвался Адам, и его гулкий голос эхом отозвался в просторной комнате, сразу взорвав тишину. Непривычные к тому, что отец теряет самообладание и повышает голос, его сыновья в молчаливом изумлении повернули головы в его сторону.
Эдвин наконец рискнул спросить:
– В чем дело, отец? Тебя беспокоило что-то из прочитанного в газете, да?
– Да все этот вопрос о свободе торговли. Парламент только что вернулся с каникул – и они уже включились в обсуждение. Скоро начнется дьявольская неразбериха, помяните мое слово! Бальфур и его кабинет полетят. Я в этом абсолютно уверен. Может быть, и не сразу, но обязательно полетят. И притом в самом недалеком будущем. Если только этот нелепый бред кончится.
Эдвин откашлялся. Его светлые серо-голубые, как у отца, глаза загорелись любопытством.
– Да, – вставил он убежденно, – я уверен, что ты совершенно прав, папа. Во вчерашнем выпуске я читал, что Уинстон Черчилль выступает против Билля о свободной торговле, а ты ведь знаешь, какой это проницательный человек. Он сражается против этого законопроекта, так что правительству, похоже, действительно придется нелегко, как ты и говорил.
– А я и не знал, Эдвин, что тебя интересует политика! – воскликнул Адам с удивлением в голосе. – Это что, твое новое увлечение?
Эдвин открыл было рот, чтобы ответить отцу, но в этот момент Джеральд захихикал и презрительно бросил:
– Черчилль! Тоже мне, нашел о ком говорить! Какое нам дело до того, что он там думает. Какой-то там член палаты общин от Олдхэма. Городишко в Ланкашире. Кроме текстильной фабрики там ничего и нет. Если он вздумает пойти по стопам своего отца, то его политическая карьера скоро окончится. Как у лорда Рэндольфа. Такой же хвастун и неудачник!
Адам прокашлялся, прикрыв рот газетой. Когда он заговорил, голос был холодным, но по обыкновению спокойным:
– Я не согласен с тобой, Джеральд. По-моему, Эдвин прав в своей оценке Черчилля. Это действительно молодой, но весьма проницательный политик, который прекрасно знает текущие вопросы и занимает по каждому из них свою позицию. Тебе должно быть известно, что он прославил свое имя во время Англо-бурской войны, когда ему удалось ускользнуть от буров. Народ принял его как настоящего героя, а когда он решил заняться политикой и победил на выборах в парламент, то его первая речь была высоко оценена. С тех пор он делает весьма успешную политическую карьеру, и у меня такое чувство, что молодой Уинстон еще не сказал своего последнего слова. Придет день – и этот человек займет высокое положение в нашей стране. Впрочем все, что я сказал, не имеет прямого отношения к делу. Ты позволил себе отозваться о Черчилле весьма неподобающим образом. И вместе с тем не прислушался к аргументу Эдвина о том, что правительство окажется перед лицом серьезных неприятностей по вопросу о законопроекте, где идет речь о свободе торговли. Эдвин выразил, кстати, и мою точку зрения.
Джеральд, выслушав отца, собирался, судя по выражению его лица, сказать что-то язвительное, но передумал и, встав из-за стола, направился с тарелкой в руке к буфету, чтобы положить себе еще одну порцию закуски. И пока он, склоняясь над блюдами, подкладывал себе разные деликатесы, в его глазах горел огонек злорадства, а весь вид и поза выражали крайнюю воинственность.
Эдвин, однако, никак не реагировал на выпад старшего брата: его лицо по-прежнему светилось, лучистые глаза, обращенные к отцу, приветливо улыбались. Наконец-то он отомщен, найдя нежданного союзника в лице собственного отца.
Адам, глядя на младшего сына, тоже улыбнулся.
– А ты понимаешь суть вопроса о свободной торговле, Эдвин? – спросил он.
– Думаю, что да, папа, – ответил тот. – Разве этот вопрос не связан с налогами на продовольствие и другие товары?
– Да. Но вопрос все же несколько более сложен. Видишь ли, протекционисты, которых возглавляет Чемберлен, пытаются заставить кабинет отказаться от системы свободной торговли. То есть от дешевых продовольственных товаров, которые наша страна имела в течение столь длительного времени. Они желают ввести тарифы и пошлины на все без исключения товары, чтобы, по их словам, защитить английских производителей от так называемой иностранной конкуренции. – Немного помолчав, Адам продолжал: – Это бы еще могло иметь какой-то смысл, если бы наша экономика переживала спад. Но этого нет. Напротив, наша промышленность пребывает в отменном состоянии. Это одна из причин, почему законопроект Чемберлена является столь абсурдным, как считают в подавляющем большинстве наши промышленники. Стране в целом это сулит одни бедствия. Во-первых, это означало бы рост цен на продовольствие, чего все опасаются. Конечно, нас или людей достаточно высокого положения в обществе это бы не очень задело. Но если взять домохозяек из рабочей среды, то они в панике. Еще бы, как им не бояться роста цен на мясо и хлеб! Кроме того, многие, особенно из числа либералов, всерьез полагают, что свободная торговля – это единственное средство сохранить мир и взаимопонимание. Ты знаешь, Эдвин, я вспоминаю одно старинное изречение: „Если границы не пересекают товары, то их пересекут армии". И Черчилль понимает эти основополагающие принципы. Сколько уже раз он говорил, что протекционисты ошибаются в экономике, ошибаются в политике и, что самое пугающее в их подходе, ошибаются в оценке общественного мнения. И он прав, мой мальчик.
– А что же будет, папа? – встревожился Эдвин.
– Думаю, мы станем свидетелями ожесточенного, кровопролитного сражения между сторонниками единой тарифной реформы, поддерживающими Джо Чемберлена, и членами юнионистской Лиги борьбы за бесплатное питание, созданной фритредерами, выступающими против него. Последних возглавляет герцог Девонширский, сумевший сплотить вокруг себя многих из числа влиятельных консерваторов, включая и Черчилля.
– И как по-твоему, они победят? То есть группа Черчилля?
– Я во всяком случае на это надеюсь. Это было бы благом для страны.
– Но разве палата общин не разделилась?
– Еще как разделилась. То же относится и к партии тори. Поэтому-то я и говорю, что страну ждут многие беды. Артур Бальфур предпочитает не занимать определенной позиции, но такое отсиживание к добру не приведет. И с Даунинг-Стрит, 10 он может расстаться куда быстрее, чем рассчитывает.
Тем временем к столу, громко стуча ложкой по тарелке, вернулся Джеральд и так резко плюхнулся на стул всей своей массой, что зашатался стол, стоявшие на нем тарелки задребезжали, а из его чашки пролился чай – на чистой белой льняной скатерти выступило безобразное темное пятно. Весьма холодно взглянув на старшего сына, Адам с трудом сдержал растущее в нем раздражение.
– Джеральд, – обратился он к нему, – может быть, ты все-таки научишься вести себя прилично за столом! Кроме того, так объедаться, как это делаешь ты – очень вредно для здоровья. Да и смотреть на это противно!
Джеральд предпочел проигнорировать критические замечания отца в свой адрес. Дотянувшись до перечницы, он жадно схватил ее и стал густо посыпать перцем все, что было у него на тарелке.
– Мама говорит, – пробормотал он, продолжая жевать, – что у меня нормальный аппетит для растущего организма. – И он самодовольно посмотрел вокруг.
У Адама возникло желание ответить сыну поязвительнее, но затем, передумав, он стал пить чай.
Джеральд, продолжая жевать, довольно косо посмотрел на отца.
– Если можно, папа, я бы вернулся к тому разговору, который мы с тобой вели. Я полагаю, ты согласишься, что как джентльмены мы можем иметь разные точки зрения, но не начинать при этом ссориться... – Адам поморщился от такого напыщенного начала, а сын между тем продолжал. – Я хочу сказать, что, как и раньше, остаюсь весьма невысокого мнения о Черчилле, несмотря на все твои комментарии. Кого он в сущности представляет? Ткачих в платках и башмаках на деревянной подошве?!
– Но это совсем не так, как ты говоришь! И потом, Джеральд, не стоит, по-моему, сбрасывать со счетов рабочий класс. Времена меняются, учти.
– О, да ты, отец, говоришь совсем, как один их этих новых социалистов. Рабочим нужны ванны? Но ты ведь прекрасно знаешь, что они будут держать там уголь!
– Это очередная утка, которую не так давно запустили отставшие от времени твердолобые консерваторы. Ведь они как чумы боятся всяких перемен в нашей стране. – Голос отца стал резким. – К тому же это всего лишь газетная спекуляция, и меня просто удивляет, что ты придаешь ей такое значение и даже считаешь возможным повторять. Вот уж не ожидал от тебя подобного, Джеральд!
Джеральд беспомощно улыбнулся, но в глазах промелькнула враждебность.
– Уж не хочешь ли ты сказать мне, отец, что собираешься предоставить ванны своим рабочим в Фарли?
Адам окинул сына ледяным взглядом.
– Нет, я лично не собираюсь. Но всю жизнь, как тебе хорошо известно, я стремился по возможности улучшить условия труда на фабрике. Намерен так же поступать и в будущем.
– Да стоит ли об этом беспокоиться? – возбужденно воскликнул Джеральд. – Рабочие все равно не будут довольны. Так что уж лучше как следует занимать их работой, держать впроголодь. Тогда, по крайней мере, они не станут лезть не в свои дела и мы сможем держать их под своим контролем.
– Не сказал бы, что это здравый принцип, Джеральд. Подобную политику не назовешь дальновидной, – отрезал Адам. – Но о делах фабричных мы с тобой потолкуем позже. Пока что я ограничусь только одним замечанием: ты должен хорошенько изучить человеческую натуру, природу человека. Это касается и рабочих тоже, сын мой. Во все века к ним относились отвратительно. Необходимы дальнейшие реформы, которые, как я надеюсь, позволят нам избежать слишком большого кровопролития.
– По-моему, тебе не следовало бы высказывать свои взгляды друзьям, занимающимся, как и ты, шерстяной промышленностью. А то они осудят тебя как изменника своего класса, – ответил Джеральд.
– А тебе не следовало бы проявлять подобную самонадеянность! – воскликнул отец, и глаза его блеснули холодным серебром, похоже, что всегда такой хладнокровный, на сей раз он может сорваться и выйти из себя, но в последнюю секунду Адаму все же удалось совладать со своими чувствами. Он налил себе еще одну чашку чая. Усталость последнего времени и нервное истощение привели к тому, что терпение его готово было вот-вот лопнуть. Совладать с нервами ему становилось с каждым днем все труднее.
Ухмыльнувшись, Джеральд подмигнул Эдвину, глядевшему на старшего брата в полном недоумении: он не привык, чтобы с отцом разговаривали с такой явной дерзостью. Непослушание Джеральда привело его просто в ужас. В смятении переводил он взгляд с одного на другого, а затем опустил глаза.
Адам был взбешен, но тем не менее сумел взять себя в руки. Открыв газету, он уже готовился снова погрузиться в чтение, как вдруг Эдвин, почувствовавший состояние отца и решивший рассеять его беспокойство, спросил:
– Папа, а ты был знаком с Китченером, когда служил в армии?
– Нет, Эдвин. А почему собственно ты спрашиваешь? – в свою очередь спросил Адам, в чьем голосе прозвучало нетерпение.
Отложив газету в сторону, отец с удивлением взглянул на сына.
– Просто я читал вчера статью, где описывалось, как он спорил с лордом Керзоном в Индии. Ты разве не видел этой истории в „Таймс”? Меня заинтересовал вопрос, почему они все время враждуют друг с другом? Ты не знаешь?
– Да, я читал эту статью, Эдвин. А причина, по которой эти двое постоянно между собой враждуют, заключается в следующем: когда Китченер отправился в Индию в качестве главнокомандующего британской армией, то единолично занялся передислокацией воинских частей. Довольно быстро он сумел добиться гораздо большего административного влияния над армией, чем имел генерал-губернатор, которому это, естественно, не слишком нравилось. И тогда, и теперь. Могу добавить к этому, что лорд Керзон столкнулся там с достойным соперником. Китченер, боюсь, не тот человек, которого можно переспорить. Что бы ни случилось, он всегда будет стоять на своем и не сдвинется с места.
– Я вижу, тебе Китченер не особенно нравится, да? – предположил Эдвин.
– Нет, мой мальчик, я бы так не сказал. А почему ты так решил?
– Когда я был еще маленьким, ты сам говорил мне, что Гордона убили в Хартуме по вине Китченера.
Адам пристально посмотрел на сына.
– У тебя потрясающая память. Я восхищен. Но все-таки говорил я не совсем то, что ты мне приписываешь. Насколько я помню, я тогда говорил, что экспедиция Китченера прибыла слишком поздно, чтобы можно было спасти генерала Гордона и его войска. Махдисты к тому времени уже штурмовали Хартум, и Гордон был зверски убит. Нельзя сказать, что это произошло по вине Китченера. В сущности, скорей всего это вина Гладстона, так как именно он задержал отправку экспедиции, которая должна была прийти на выручку Гордону. В свое время эта история вызвала много шума. Фактически из-за возмущения, охватившего тогда общество, в связи с тем, что Гордон был брошен на произвол судьбы, и пал кабинет Гладстона. Так что в смерти Гордона я не мог винить Китченера. Никак не могу. Вот тебе ответ на твой вопрос. Что же касается самого Китченера, то он прекрасный солдат, до конца преданный своему долгу.
– Так-так, – задумчиво заметил Эдвин, на самом деле весьма довольный, что отец как будто успокоился.
– Тебя вообще-то интересует больше армия или все же политика, Эдвин? Сдается мне, что тебя увлекает и то, и другое.
Адам был отходчив и не умел долго сердиться. Чувствовалось, что его злость против Джеральда улеглась.
– Нет, папа. Я вообще-то собираюсь стать адвокатом, – объявил Эдвин с горящими глазами, но едва он увидел нахмурившееся лицо отца, как глаза его стали тускнеть. – А что, тебе это не нравится? – спросил он упавшим голосом.
Адам тут же улыбнулся, почувствовав разочарование сына:
– С чего это ты взял? Я одобряю все, что нравится тебе, старина. Просто меня это несколько удивило. Я не ожидал подобного выбора, поскольку не считал, что тебя привлекает юриспруденция. Вот собственно и все. Впрочем, мне всегда было ясно, что для деловой карьеры ты не создан. А вот Джеральд чувствует себя на фабрике как рыба в воде. – Он бросил быстрый взгляд на старшего сына и обратился к нему, сразу посуровев: – Надеюсь, это так, Джеральд?
– Совершенно верно. Уверен, что Вильсон еще расскажет тебе о моих успехах. – Сделав паузу, он с хитринкой улыбнулся младшему брату. – К тому же Эдвину не по душе пришлась бы работа на текстильном производстве, да и здоровье не позволит. Слишком уж он изнеженный, а условия на фабрике не из легких. Одно время мне казалось, что его заинтересует газета, но поскольку это не так, я лично от души приветствую его стремление изучать закон. А почему бы и нет в самом деле? Разве нашей семье помешает, если у нас будут и свои юридические мозги?
Все это произносилось медоточивым тоном, и слова подбирались таким образом, чтобы за ними не видна была его всегдашняя хитрость. Помимо всего прочего он еще безумно ревниво относился к младшему брату и меньше всего хотел бы, чтобы тот составил ему конкуренцию, занявшись бизнесом. По праву старшего сына в семье делами должен был заниматься именно он, поскольку являлся наследником. В свой заповедник пускать посторонних он решительно не собирался.
Адам внимательно присматривался к старшему сыну. Притворство Джеральда не могло его обмануть. Единственное, чему он радовался, так это тому, что Эдвин, к счастью, не строил никаких честолюбивых планов, связанных с ведением семейных дел. Адам понимал, что в мире бизнеса Джеральд может быть весьма жестким противником, если того потребуют обстоятельства, а до семьи его лучше не допускать.
– Ну что ж, Эдвин, тогда можно считать вопрос решенным. Раз и Джеральд одобряет такой выбор... – и он легонько забарабанил пальцами по столу, – то значит, можно не беспокоиться.
Эдвин лучезарно улыбнулся сперва Джеральду, потом отцу.
– Я так рад, что вы оба одобряете мое решение! – воскликнул он торжественно и добавил: – А я боялся, папа, что ты станешь возражать.
– Да нет, что ты! – запротестовал Адам, доставая номер „Йоркшир морнинг газет”, его интересовал раздел Брэдфордского шерстяного рынка, осмотрев его, он тут же обернулся к Джеральду. – Прекрасно. Цены на шерсть более или менее стабильны. Экспорт увеличился. Мы по-прежнему имеем возможность диктовать на мировом рынке свои условия. Англия вывозит в год в среднем двадцать семь миллионов ярдов шерстяных тканей. Такой уровень держится уже третий год подряд – неплохо!
Алчные глаза Джеральда мрачно блеснули, его вялое лицо оживилось.
– Вильсон вчера сказал мне, что для нас этот год тоже будет вполне приличным. Деловой бум продолжается. Между прочим, ты собираешься встречаться с этим торговцем шерстью из Австралии, папа? Это же как будто сегодня утром? Его, если не ошибаюсь, зовут Брюс Макгилл. Ты же знаешь, что он должен появиться на нашей фабрике.
– Проклятие! Я совсем забыл! – вскрикнул Адам, злясь на самого себя. – У меня ничего не получится. Придется Вильсону заняться им.
– Хорошо, папа. А мне пора, пожалуй, отправляться на фабрику. – И Джеральд, шумно поднявшись из-за стола, удалился.
Адам проводил его хмурым взглядом, а затем обратился к Эдвину:
– Я поговорю насчет тебя с моим юрисконсультом. Мы должны встречаться с ним на будущей неделе. У него могут быть кое-какие соображение насчет твоей дальнейшей учебы, мой мальчик, когда ты кончишь государственную школу. Надо будет решить, какой университет тебе стоит выбрать для продолжения образования.
– Конечно, папа. И большое спасибо за все, что ты для меня делаешь. Я так тебе благодарен! – воскликнул Эдвин с подкупающей искренностью: он действительно любил и уважал своего отца.
В этот момент в дверь гостиной постучали и на пороге появилась Эмма. В руках у нее был большой поднос. Холодно посмотрев на сквайра, она быстро отвела глаза и перевела взгляд на серебряный чайник.
– Мне Мергатройд сказал, чтобы я начинала убирать со стола. Если вы, конечно, уже позавтракали. – Голос ее звучал жестко, она крепко сжимала руками поднос и стояла, не шевелясь.
– Да, Эмма. Пожалуйста. Мы уже закончили. Можешь забрать все, кроме чайника. Возможно, я еще выпью чашечку чая на дорогу, – с мягкой улыбкой ответил Адам, ласково взглянув на прислугу.
Стоявшая вполоборота Эмма, после этих слов тут же отвернулась и не смогла видеть той доброты и сочувствия, которыми искрилось красивое лицо сквайра.
– Слушаюсь, сэр, – ответила она каменным голосом и направилась к буфету. Оставив там поднос, она подошла к столу, чтобы убрать грязную посуду.
Вздохнув, Адам продолжил свой разговор с сыном, прислушивавшимся к каждому его слову.
Эмма бесшумно двигалась вокруг стола, собирая серебряные приборы и тарелки и стараясь не мешать их беседе. Кроме того, она всегда старалась быть на людях как можно незаметнее; своего рода самозащита, к которой она прибегала, желая избавить себя от возможных неприятностей. К несчастью, молодой хозяин, Джеральд, постоянно задирал ее, и это было ужасно. Ему же все это доставляло явное удовольствие. Вот сейчас, перед тем как она вошла в гостиную, он в коридоре пребольно ущипнул ее за ляжку, так, что она чуть не выронила поднос. При мысли об этом унижении сердце девушки наполнилось гневом.
