Текст книги "Состоятельная женщина. Книга 1"

– Потуже, Эмма, – вскрикнула Адель и ухватилась за столбик кровати, чтобы удержать равновесие.

– Что вы, миссис Фарли, мэм, если мы еще больше затянемся, то вы же есть ничего не сможете! Да и дышать тоже, – добавила она, глядя на побледневшую хозяйку.

– Смогу, смогу! Не будь такой наивной, Эмма, – добавила она резко. – Я люблю, чтобы талия была тонкой.

– Тонкая или не тонкая, но вы же не хотите за ужином упасть в обморок, миссис Фарли?

Адель еще больше побледнела при мысли о такого рода перспективе, которая вполне могла стать реальностью. Ведь это же будет настоящей катастрофой, если она и на самом деле грохнется в обморок на виду у всех. Адам ни за что не поверит, что это произошло из-за корсета, и припишет другим причинам.

– Ну, может быть, ты и права, – неохотно признала она. – Тогда больше уже не затягивай шнуровку, но и не ослабляй. Слышишь, Эмма? Сейчас в самый раз. И пожалуйста, завяжи шнурок двойным узлом, чтобы не развязался.

– Хорошо, мэм, – ответила Эмма, быстро заканчивая шнуровку корсета. – А теперь, миссис Фарли, займемся волосами. На это всегда уходит столько времени!

Адель между тем присела перед зеркалом, с удовольствием глядя на свое отражение и любуясь им, пока Эмма расчесывала ее длинные блестящие волосы, начиная мучительную процедуру создания прически. То была прическа в стиле Помпадур по последнему слову моды, которую Адель высмотрела в иллюстрированном журнале, где публиковались лондонские и парижские модели. С тех пор, как на прошлой неделе Эмма впервые сделала своей хозяйке эту прическу, та позволила ей вносить в нее собственные элементы, по собственному вкусу. Девушка, опираясь на природные достоинства Адели, стремилась подчеркнуть хрупкость ее лица. К изумлению последней, результаты не только превзошли ее ожидания, но и продемонстрировали настоящее мастерство Эммы.

Эмма зачесала всю массу волос назад, полностью открыв лицо, – то была первая стадия прически, ее фундамент, на котором зиждилось Эммино „строительство”. Она закрутила волосы валиком вокруг головы, закрепив их шпильками, так что тонкие черты лица Адели оказались как бы обрамленными рамкой. Эмма работала искусно и терпеливо, не произнося ни слова и полностью погрузившись в свое занятие. Она даже отступила на шаг в сторону, чтобы полюбоваться делом своих рук, удовлетворенно кивая головой и сияя от удовольствия. Она уже почти все закончила, когда вдруг обнаружила, что у нее не хватает шпилек.

Огорченная Эмма прицокнула языком. Адель посмотрела на Эммино отражение в зеркале и нахмурилась:

– В чем дело, Эмма? Появились какие-то трудности? Сегодня вечером у меня должна быть прическа как никогда.

– Все так и будет, мэм, – успокоила ее Эмма. – Волосы уже лежат изумительно. Но мне нужно еще несколько шпилек для локонов наверху. Я сейчас сбегаю к миссис Уэйнрайт и спрошу у нее. Извините, мэм. Всего одну минутку.

Эмма положила на подзеркальник серебряную с монограммой щетку для волос, сделала небольшой книксен и выпорхнула из спальни.

По полутемному коридору метались расплывчатые тени, а стоявшая повсюду помпезная мебель в холодной полутьме, чуть освещенная дрожащим светом газовых рожков на стене, выглядела чем-то зловеще ирреальным. Комната Оливии Уэйнрайт находилась в дальнем конце коридора; сейчас здесь никого не было, и Эмма бежала всю дорогу не только потому, что ее гнал страх, сколько из-за того, что ей, как всегда, не хватало времени. Отдышавшись секунду-другую, она постучала в дверь.

– Войдите, – произнесла Оливия своим приятным мелодичным голосом.

Эмма открыла дверь и остановилась, по своей обычной деликатности не решаясь сразу же переступить порог. Как всегда, она с тайным удовольствием принялась оглядывать комнату – единственную, которая ей нравилась во всем доме, не считая милой ее сердцу кухни.

Оливия Уэйнрайт сидела спиной к двери перед зеркалом туалетного столика резного дуба.

– Да, Эмма? Тебе что-нибудь нужно? – спросила она, как всегда, любезно, быстро поворачиваясь лицом к вошедшей горничной.

Эмма, улыбнувшись в ответ, сделала шаг вперед, но тут же неожиданно остановилась как вкопанная: без французских румян и пудры, которые она обычно употребляла, лицо Оливии поразило ее своей неестественной бледностью. Бледностью, придававшей ее лицу уставший и даже измученный вид, что усугублялось кроме того непривычно бесцветными, не тронутыми помадой губами. Ее глаза, как два аквамарина, сверкали на бледном лице и казались еще больше и голубее, чем раньше, когда она видела ее накрашенной. Голубизна глаз усиливалась и казалась почти неестественной из-за шелкового халата небесно-синего цвета, в который она была сейчас одета. Ее темно-шатеновые волосы, обычно с особой тщательностью уложенные по самой последней моде, теперь были рассыпаны по плечам, словно бархатная накидка, поблескивавшая в свете настольных ламп.

Эмма, конечно же, понимала, что стоять, вытаращив глаза, – верх невоспитанности, но ничего не могла с собой поделать, настолько она была поражена увиденным. Эта бледность, эти рассыпанные волосы, сверкающие глаза... все так не соответствовало облику нежной и вместе с тем твердой женщины, чье лицо было столь хорошо знакомо Эмме.

Оливия между тем сразу же увидела реакцию Эммы: озадаченная, она сперва с любопытством, а затем с растущим беспокойством устремила на нее свой взор.

– Господи, Эмма, в чем дело? – встревоженно спросила она, держа в подрагивающей руке пуховку. – У тебя такой вид, словно ты увидела привидение. Может быть, ты нездорова, дитя мое? – воскликнула она с необычной для себя резкостью.

Эмма отрицательно покрутила головой, прежде чем наконец ответить.

– Нет, нет, миссис Уэйнрайт. Со мной все в порядке. Так что, пожалуйста, не беспокойтесь, мэм. А если у меня немного... странный вид, прошу меня извинить. Я просто... – Эмма запнулась, не зная, как объяснить свою реакцию, которая наверняка должна была вызвать у Оливии чувство удивления – ведь в прошлом горничная ни разу не вела себя столь неподобающим образом.

Прикрыв рот ладонью, Эмма откашлялась и тихо сказала:

– На меня напала внезапная слабость, – солгала она и затем придумала уже более правдоподобную причину и потому добавила более естественным голосом: – Наверное, это потому, что я бежала по коридору. Да, конечно, теперь я вижу, что все дело именно в этом.

Оливия немного успокоилась, но все еще продолжала хмуриться.

– Что-то ты все время носишься сломя голову, Эмма! – произнесла она с явным неодобрением. – Смотри, чтобы однажды с тобой не случилось какой-нибудь серьезной неприятности. Ну ладно, давай сейчас не будем об этом. Скажи, ты действительно чувствуешь себя хорошо? Очень уж ты бледная. Может быть, тебе следовало бы полежать, пока гости еще не приехали? – В голосе Оливии звучали нотки искренней озабоченности.

– Спасибо, мэм. Вы так добры ко мне. Но мне, правда, теперь уже лучше. Честное слово. Должно быть, я просто запыхалась, когда бежала к вам. А отдыхать мне, к сожалению, сейчас нельзя. У меня совсем нет времени, миссис Уэйнрайт. Я ведь еще должна помочь миссис Фарли переодеться к ужину. Поэтому-то я и позволила себе вас побеспокоить. Мне нужно еще несколько шпилек, чтобы закончить прическу миссис Фарли, – Эмма выпалила все это как можно быстрее, чтобы за бурным потоком слов попытаться хоть как-то скрыть свое смущение.

– Пожалуйста, бери сколько надо. – И Оливия протянула девушке целую пригоршню заколок.

Эмма приняла их с благодарностью и даже попыталась изобразить на своем лице нечто вроде улыбки.

– Огромное спасибо, миссис Уэйнрайт, – произнесла она с чувством.

Оливия между тем продолжала внимательно разглядывать горничную. Интуиция подсказывала ей, что вряд ли объяснение девушки было искренним и ему следует верить. Однако сама она, перебирая в уме один вариант за другим, ничем иным не могла объяснить странную мертвенную бледность, разлившуюся по Эмминому лицу. Так что воле-неволей ей пришлось согласиться с версией, которую выдвинула горничная.

– Все-таки ты выглядишь, по-моему, немного изможденной, Эмма, – медленно проговорила Оливия. – После того как ты встретишь гостей и поможешь дамам с их гардеробом, я хотела бы, чтобы ты отдохнула на кухне, пока не настанет время подавать на стол. До половины девятого времени у тебя будет достаточно. А то ты, милая, еще чего доброго свалишься от усталости! Скажешь Мергатройду, что я этого хочу.

– Хорошо, мэм. Спасибо за вашу доброту, – поблагодарила Оливию Эмма. Ей было мучительно стыдно, ведь она обманула миссис Уэйнрайт, притворившись нездоровой.

Оливия протянула руку и ласково похлопала девушку по плечу, покачивая головой с немалой долей укоризны.

– Знаешь, Эмма, иногда мне кажется, что ты слишком уж усердствуешь. Это может повредить твоему здоровью. Тебе хорошо известно, как высоко я ценю твою работу. Но ты вполне можешь немного расслабиться и не надрываться больше, как сейчас. Хорошо, девочка? – участливо закончила она.

Эмма, не отрываясь, смотрела на Оливию Уэйнрайт – в горле у нее застрял предательский комок, к глазам подступили слезы.

– Постараюсь, мэм, – пообещала она и, сделав реверанс, церемонно вышла из комнаты.

Очутившись в коридоре, где Эмма могла чувствовать себя в безопасности, она глубоко выдохнула, ощутив подлинное облегчение. Так приятно было иметь наконец возможность перевести дух, облокотившись о маленький резной столик, весьма кстати попавшийся ей на пути: ноги были как ватные, сердце бешено колотилось, так что эта передышка казалась просто необходимой. Поглядев на дверь комнаты, которую она только что покинула, Эмма с недоверием покачала головой. „Невероятно, но Оливия Уэйнрайт как две капли воды похожа на мою мать!” – настойчиво сверлила голову одна и та же мысль. Если бы кто-то сказал ей о подобном сходстве, она бы не поверила. Но ведь тут она же видела все своими собственными глазами и сомнений быть не могло.

– Ну как две капли воды... – прошептала Эмма с благоговейным трепетом, все еще отказываясь полностью верить тому, что только что увидела.

Но почему же, спрашивала она саму себя, почему до сих пор она не замечала столь поразительного сходства? И тут же сама себе ответила: „На самом деле все очень просто. До сегодняшнего дня я никогда не видела миссис Уэйнрайт в таком виде – непричесанную, неодетую, неготовую появиться на людях. Не видела сидящей в своих покоях за туалетным столиком в домашнем халате, при этом рассеянном свете, без всякой косметики на лице. Совсем другая женщина по сравнению с той, какую я привыкла видеть в Фарли-Холл, элегантную, всегда подтянутую, властную. Пусть она по-прежнему остается потрясающе чуткой и доброй, как и обычно, но без своих великолепных модных нарядов, без сложной прически и стильных украшений какая же она, оказывается, открытая и незащищенная, сколько в ней девичьего, безыскусственного, невинного! Прямо другой человек...”

Эмма ни капельки не ошибалась. Без обычного макияжа и прочих непременных аксессуаров светской женщины миссис Оливия Уэйнрайт действительно напоминала Элизабет Харт. И не просто напоминала: сходство было удивительным, почти сверхестественным. Казалось, Элизабет теперь была лишь слабым отголоском красоты Оливии. Измученная долгими годами борьбы за существование, обессиленная чахоткой, постоянным недоеданием, мучительными болями, терзавшими ее тело, Элизабет увяла и поблекла, но в Оливии Эмма увидела мать такой, какой та когда-то была, – и это одновременно испугало и глубоко растрогало сердце дочери.

Кстати, Эмма была не единственной, кто обратил внимание на удивительное сходство между двумя этими женщинами, принадлежавшими к двум противоположным мирам. В Фарли-Холл нашелся еще один заметивший это сходство человек, также пораженный до глубины души.

Однако Эмме об этом не было известно: удивленная своим открытием, стояла она в коридоре, глядя на дверь, за которой сидела миссис Оливия Уэйнрайт, и качала головой в полнейшем изумлении. Наконец она немного успокоилась и, впервые в своей жизни, не побежала, а медленно направилась в спальню к Адели. Она шла по коридору и не могла не думать о странном совпадении, все еще продолжавшем озадачивать ее. Ей не приходило в голову, что, возможно, она уже и раньше, правда бессознательно, догадывалась об этом сходстве – отчасти именно это могло объяснить то тайное обожание, с которым она относилась к Оливии. Только через много лет эта мысль пришла ей в голову, и она удивилась, как можно было не подумать об этом раньше.

Во время ее отсутствия Адель занималась своим лицом. На сей раз она сочла необходимым прибегнуть к французской косметике и положила немного румян, чтобы подчеркнуть линию скул и уменьшить бледность лица, а также подкрасила губы. В тот момент, когда Эмма вошла в комнату, она как раз пудрила нос.

– Вот и я, миссис Фарли, – тихонько произнесла Эмма, быстро подходя к туалетному столику, за которым сидела Адель.

Обычно слишком занятая собой, чтобы обращать внимание на кого-либо еще, Адель была особенно взвинчена сегодня вечером, готовясь к важному и, вероятно, тяжелому испытанию. Но в этом своем состоянии она все же оказалась способной уловить нотки подавленности в Эммином голосе, обычно таком радостном и оживленном.

– Ну что, Эмма, дала тебе миссис Уэйнрайт шпильки? – спросила она, пристально глядя на девушку. – Надеюсь, никаких затруднений не было? – быстро добавила она.

– Нет, мэм, – ответила Эмма и сразу же начала заниматься прической миссис Фарли. – У нее было много запасных.

– А что сегодня собирается надеть к ужину миссис Уэйнрайт? – спросила Адель с любопытством, внимательно разглядывая Эммино изображение в зеркале.

– Я не видела. Она была еще не одета, миссис Фарли, – ответила Эмма тихим голосом, казавшимся почти бесстрастным.

Адель недовольно сжала губы, явно разочарованная. Ей очень хотелось знать, какой именно из своих многочисленных нарядов выберет Оливия на этот раз. Адель всегда ревниво относилась к одежде своей старшей сестры, а сейчас это стало еще более заметным. Последнее время она безмерно страдала и злилась, видя элегантность и эффектную привлекательность Оливии. Сейчас при мысли о своей старшей сестре, Адель не без самодовольства улыбнулась. Сегодня вечером она затмит всех, и по сравнению с ней Оливия будет выглядеть бледно, подумала Адель не без злорадства.

– Ну вот, мэм, мы и закончили! – воскликнула Эмма, уложив последний завиток, и отступила на шаг, чтобы оценить дело своих рук. Протянув Адели маленькое зеркальце в серебряной оправе, она предложила: – Посмотрите, как уложены волосы сзади, миссис Фарли.

С помощью ручного зеркальца хозяйка стала внимательно разглядывать прическу со всех сторон, поворачиваясь и вертясь на стуле, чтобы рассмотреть все в мельчайших подробностях.

– Божественно! – вскричала она, не удержавшись. – На сей раз ты превзошла самое себя! – И Адель весело рассмеялась. – Настоящее произведение искусства! Подлинный шедевр! И к тому же мне очень идет. Ты умница, Эмма.

Адель надела нарядные домашние туфли и стала примеривать платье, которое держала Эмма. Поглядев на себя в высокое зеркало на подвижной раме, Адель повернулась к Эмме спиной, и та стала застегивать длинный ряд пуговиц, тянувшийся сверху донизу, моля Бога, чтобы госпожа не вспомнила о тех розах, которые пришлось спороть. На самом деле, по твердому убеждению Эммы, розы эти были просто безобразными и по существу портили весь наряд, элегантный и отличающийся строгой простотой. Застегивая последнюю пуговицу, Эмма поспешно, не давая хозяйке времени на раздумья, заключила:

– Теперь осталось только надеть ваши драгоценности – и вы готовы, миссис Фарли!

– Подожди минутку, дорогая, – проговорила Адель, отступая назад, чтобы получше рассмотреть себя в вечернем туалете.

Чувствовалось, что она в полном восторге от увиденного в зеркале. Черное бархатное платье действительно было ей необычайно к лицу, подчеркивая ее высокую, тонкую, гибкую фигуру и своим великолепным покроем привлекая внимание к ее тонкой талии. Платье имело низкий глубокий вырез, красивую драпировку на плечах и плотно облегало бедра, что восхитительно подчеркивало ее изящество. Да, решила она, это действительно самый красивый ее наряд, и Адель в упоении принялась кружиться по комнате в своих элегантных туфельках, которые слегка выглядывали из-под длинного платья. А что касается роз, то Эмма оказалась совершенно права, подумалось ей. Они смотрелись бы аляповато – удивительно, что у ее молоденькой горничной такой безупречный вкус.

Присев к зеркалу, Адель вынула из красного бархатного футляра бриллиантовые подвески и сама вдела их в уши, добавив к этим украшениям еще два браслета и несколько колец. Затем Эмма надела на шею хозяйки бриллиантовое колье, тщательно застегнув его сзади; колье представляло собой сверкающую кружевную паутину из драгоценных камней в филигранной оправе. Бриллианты горели огнем такой несравненной красоты, что при виде их Эмма едва удержалась, чтобы не вскрикнуть от восторга.

– Восхитительны, не так ли? – заметила Адель. – Сквайр в свое время подарил их мне, – продолжила она и вздохнула. – Да, когда-то он дарил мне такие прекрасные украшения, – с грустью прошептала она.

– Просто дух захватывает, миссис Фарли, ей-богу, – проговорила Эмма с благоговейным трепетом, решая в голове вопрос: а сколько же это может стоить? Без сомнения, целое состояние. Состояние, нажитое за счет труда других, подумала она с горечь, вспомнив о Фрэнке и отце, работающих на фабрике у Фарли.

Адель не видела, как посуровело Эммино лицо, и одарила ее улыбкой признательности, потянувшись к еще одному бархатному футляру. Она вынула оттуда большую бриллиантовую брошь и начала прикалывать ее на складку задрапированного плеча.

Эмма поджала губы и, поколебавшись, решила высказать свое суждение:

– Хм... хм... мне кажется, мэм, может быть... не знаю... но зачем вам эта брошь, когда платье ведь без рукавов? Простите меня, миссис Фарли...

– Эта брошь моей мамы, – в голосе Адель послышался металл.

– О, тогда прошу извинить меня, миссис Фарли. Я все понимаю. У вас с этим наверняка связаны дорогие воспоминания, – как можно вежливее ответила Эмма.

Но на самом деле она была просто в ужасе. Брошь никак не подходила к платью и разрушала весь тот эффект, к которому она стремилась.

„Дорогие воспоминания”, – повторила про себя Адель, глядя на свое отражение в зеркале: сузившиеся глаза сверкали тем же холодным блеском, что и бриллианты, которые ее украшали. Отсутствующим взглядом посмотрела она на приколотую к плечу брошь и, подумав о матери, подняла голову.

Рассеянно отколов брошь, она положила ее обратно в футляр. Не надо ей никаких воспоминаний о матери! Так же как и о сестре Оливии. Ведь та наверняка считает ее, Адель, сумасшедшей – такой же, какой была их мать. И Адам думает точно так же. Вместе они замышляют против нее заговор. Она в этом совершенно уверена. Эти двое, Адам и Оливия. Разве она не видела, как они шепчутся по углам, которых полно в этом ужасном доме?

Не сводя глаз с горничной, закрывавшей футляры из-под драгоценностей, она крепко схватила ее за руку. От неожиданности Эмма вздрогнула. Первым ее инстинктивным порывом было освободить свою руку, но, заметив застывший, горящий лихорадочным блеском устремленный на себя взгляд, она даже не попыталась этого сделать. Вместо того, чтобы отдернуть руку, она как можно более мягко проговорила:

– Да, миссис Фарли? Вы что-то хотели мне сказать?

– Тебе надо как можно скорее покинуть этот страшный дом, – зашептала та. – И как можно быстрее! Слышишь, Эмма? Пока еще не слишком поздно. Этот дом как зараза. Он убивает...

Эмма, ошарашенная, обернулась к Адели.

– Что-что?... Почему вы сказали, что это за... зараза?! – воскликнула она, не понимая, чем вызваны слова миссис Фарли, прозвучавшие как гром среди ясного неба.

В ответ Адель хрипло рассмеялась. Смех этот заставил Эмму содрогнуться – по спине у нее побежали мурашки.

– Всякое зло заразно. А он злой, злой, этот дом! Злой! Злой! – ее голос неожиданно сорвался на крик. – Злой! Злой!..

– Успокойтесь, миссис Фарли. Прошу вас, – проговорила Эмма как можно более ровным тоном, хотя от волнения она все еще дрожала, кожа покрылась мурашками.

„Как странно все-таки услышать такое от самой хозяйки”, – подумала Эмма в страхе. Впрочем, времени додумать свою мысль до конца не было. Сейчас у нее был более важный предмет для беспокойства – сама миссис Фарли. Осторожно высвободив руку, Эмма посмотрела на часы. Сердце ее так и обмерло. Уже вот-вот начнут съезжаться гости, а в нынешнем ее состоянии миссис Фарли едва ли сможет спуститься к ним, чтобы исполнять обязанности хозяйки. Эмма беспомощно оглянулась вокруг с бледным, напряженным лицом, совершенно не представляя себе, что еще может предпринять в подобной ситуации. Сбегать за миссис Уэйнрайт, позвать Эдвина? Интуиция тут же подсказала ей, что ни того, ни другого привлекать не следует. Только ей одной необходимо пытаться во что бы то ни стало вытащить миссис Фарли из этого убийственного настроения. Опустившись на колени, Эмма взяла в свои маленькие, загрубевшие от работы руки аристократические тонкие пальцы Адели. Они были холодны как смерть. Сжав их так сильно, что, как ей казалось, они вот-вот хрустнут, Эмма заговорила строгим, почти приказным тоном: