Текст книги "Состоятельная женщина. Книга 1"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)
17
Ужин проходил на редкость удачно – к немалому удивлению и удовлетворению Адама Фарли. Он сидел во главе стола, откинувшись на спинку стула и улыбаясь про себя довольной улыбкой при виде собравшихся у него гостей и великолепного зрелища, от которого трудно было оторвать глаз. Столовая, пожалуй, могла показаться чересчур уж просторной, но была в ней некая своеобразная элегантная импозантность, какую не часто встретишь даже в старинных особняках. Это в немалой степени объяснялось дубовой мебелью в якобитском стиле, богато украшенной резьбой, прекрасными полотнами живописи, гобеленами и видневшимися повсюду геральдическими эмблемами. Уходящие ввысь стены обтянуты спитлсфилдским шелком; стулья с высокими спинками и художественной резьбой, расставленные вдоль всего длинного стола, обиты темно-красным генуэзским бархатом, также использованным при драпировке окон. Фламандской работы витраж в центральном выпуклом эркере, запечатлевший генеалогическое древо семейства Фарли, в миниатюре повторяется на висящем над старинным выложенным камнем камином плотном шелковом панно, на котором изображена расписанная верхняя часть фамильного герба. Огромных размеров шерстяной уилтонский ковер с коротким ворсом и восточным узором, в свое время специально сотканный для этой просторной комнаты, покрывает весь пол; причем окраска ворса удивительно перекликается с теплым цветом настенного шелка.
При мерцающем свете бесчисленных свечей комната приобретала ту мягкость, которая помогала скрадывать излишнюю помпезность, так что даже высокий сводчатый белый потолок с его перекрытиями казался более плоским в розовом свете, отражаемом стенами.
Атмосфера за ужином царила самая непринужденная и дружеская – можно сказать, что всем было весело, во всяком случае гости явно чувствовали себя как дома. Уже давно Адам не слышал журчания оживленных голосов и взрывов искрометного смеха в этих старинных стенах, и это наполнило его чувством такого удовлетворения, что изумило его самого. В начале вечера он еще был напряжен как струна. Именно в таком состоянии он и пребывал все последнее время, с тех пор как Адель стала выкидывать свои номера; хотя он всячески и скрывал свои страхи, но все равно чувствовал себя неспокойно, постоянно ожидая, что вот-вот нагрянет беда. Ужин между тем продолжался, но никаких эксцессов не происходило. Мало-помалу сквайр начал расслабляться и забывать о своих всегдашних опасениях. Время от времени он сам, не веря собственным ощущениям, поражался, как это смятение, владевшее его душой, вдруг чудодейственно отступило. Правда, оно в последнее время несколько ослабло, но все же полностью избавиться от него ему удалось лишь сейчас. Он почти физически чувствовал, что с его плеч свалилась страшная тяжесть, уступив место веселой беззаботности, – впервые он мог свободно вздохнуть.
Поднеся к губам хрустальный бокал, только что вновь наполненный Мергатройдом, он не спеша пригубил его, смакуя искрящуюся льдистость. Блюда за ужином были просто великолепными, вина – восхитительными, дворецкий и горничная обслуживали гостей с необычайной торжественностью, как будто они привыкли заниматься столь сложными и требующими особого такта делами, какими изобиловал сегодняшний ужин. Адам понимал, что это вовсе не случайность: за вышколенными манерами Мергатройда и Эммы стояла, конечно же, Оливия. Это она обеспечила столь идеальное планирование, когда все идет без сучка и задоринки; во всем угадывался ее безупречный вкус.
Адам поглядел на длинный, ослепительно сверкавший белоснежными накрахмаленными льняными скатертями стол – и тут его взгляд упал на Адель. Весь вечер наблюдал он за ней и терялся в догадках: что с ней происходит? Она была само обаяние, а ее внимательностью по отношению к гостями можно было только восхищаться – словом, по крайней мере внешне, она была той женщиной, которую он знал много лет назад. А как великолепно она выглядит! Вовсю флиртует с Брюсом Макгиллом, который, похоже, просто в восторге, и Адама это даже по-своему забавляет. В ней, решил он, есть что-то от актрисы. Во всяком случае Адель обставила свое появление весьма эффектно. Брюс прибыл раньше других гостей, чтобы обговорить с Адамом окончательные детали их сделки, и, вдвоем, они прогуливались по холлу, когда Адель возникла на верхней площадке лестницы. Понимая, что мужчины увидели ее, она остановилась в театральной позе, опершись о стойку перил, и лишь после этого, подобно Афродите, поплыла по главной лестнице, чтобы предстать перед пораженными зрителями. Брюс, от удивления даже слегка приоткрывший рот, на какой-то миг лишился дара речи. Совсем как влюбленный мальчишка, подумал Адам. Это выражение сохранялось на лице австралийца и до сих пор. Сидя за столом по левую сторону от хозяйки, он слушал ее, затаив дыхание, и звенящий смех жены то и дело доносился до Адама, серебряными колокольчиками рассыпаясь в теплом воздухе столовой. Прищурившись, он молча наблюдал за Аделью. Да, она красива. Этого у нее не отнимешь. Но чем больше смотришь, тем яснее: есть в этой женщине что-то отстраненно-холодное. Словно она Снежная Королева. На нее можно смотреть, но до нее нельзя дотрагиваться.
От Адели взгляд Адама обратился к Оливии, сидевшей в самом центре стола. В ней была та самоуверенность, какая зачастую встречается у англичанок, принадлежащих к высшим слоям общества: такие всегда и всюду чувствуют себя как дома, умеют контролировать себя и ситуацию, сидят ли они, к примеру, верхом на лошади или за обеденным столом. Сегодня за ужином Оливия казалась столь же великолепной, как и Адель, с той лишь разницей, что в ней, в отличие от последней, почти не было той хрупкости, которой отличалась ее сестра. Ее ярко-голубое шелковое платье было элегантным и очень декольтированным, хотя и не так рискованно, как у Адели. Ожерелье из сапфиров вокруг шеи посверкивало темно-синим огнем, сапфировые „висюльки” в маленьких, изящной формы ушах и такие же сапфировые браслеты на красивых запястьях довершали этот ансамбль. Оливия молча слушала своего соседа – в состоянии покоя лицо ее поражало своей безмятежностью. Как у Спящей Красавицы. Спит и ждет, чтобы кто-нибудь пришел и разбудил ее, решил Адам, поражаясь, с чего это вдруг подобная мысль пришла на ум. Закружилась голова, его словно обдало жаром, ему стало не по себе. Он отпил холодного шампанского и, пытаясь отвлечься от взволновавших его мыслей, стал незаметно разглядывать других сидевших за столом женщин, закрывая лицо своим бокалом. Осмотр убедил его: в столовой не было никого, кто бы мог сравниться элегантностью и совершенством красоты с его женой и свояченицей.
Глаза Адама встретились с глазами Оливии. Она тепло улыбнулась ему и слегка кивнула головой в сторону двери. Адам наклонил голову, давая понять, что правильно расценил ее жест: время заканчивать трапезу наступило.
Адам тут же подозвал Мергатройда, поспешившего к своему хозяину.
– Полагаю, – обратился сквайр к своему дворецкому, – вы уже принесли напитки и сигары в библиотеку, Мергатройд?
– Конечно, сэр. Там имеются лучшие французские коньяки, портвейн и бенедиктин. И, как обычно, шотландское и ирландское виски. Кроме этого, миссис Уэйнрайт поручила мне принести поднос с напитками в гостиную, куда перейдут дамы.
– Превосходно, Мергатройд, – заметил Адам, оборачиваясь к сидевшим рядом с ним дамами. – Уверен, вы извините нас, мужчин, если мы на короткое время вас покинем, – проговорил он с улыбкой.
Отодвинув свой стул, Адам еще раз окинул взором сидящих за столом гостей.
– Ну что, джентльмены, – обратился он к ним на правах хозяина, – сделаем перерыв? – И подавая пример, встал первым.
Вокруг сразу же раздались одобрительные возгласы, и мужчины потянулись к дверям столовой, продолжая обмениваться репликами.
Войдя в библиотеку, Брюс Макгилл взял у Мергатройда с подноса виски с содовой и проследовал к камину. Брюсу было далеко за сорок; высокий и сухощавый, он двигался раскачивающейся походкой, выдававшей в нем человека, который большую часть своей жизни провел верхом на лошади. Словно высеченное из камня лицо венчалось курчавой шатеновой шевелюрой – все вместе это внушало безусловное доверие (особенно женщинам, которым к тому же не могли не нравиться его веселые глаза). Брюс подкупал своей мужественностью и добрым, легким нравом. Казалось, он постоянно излучает энергию, окружающие так и тянулись к нему.
Присоединившись к Адаму, он произнес:
– За твое здоровье, старина! И за процветание наших деловых отношений! – Брюс улыбнулся и сверкнул глазами. – Думаю, говорить о нашей дружбе было бы излишне. Она само собой подразумевается! Не так ли?
И он чокнулся своим бокалом с бокалом Адама.
– И за тебя, Брюс! – провозгласил свой тост Адам, успевший за этот недолгий срок привязаться к австралийцу, который, несмотря на свою доброжелательность, отличался изрядной жесткостью в ведении дел и твердой хваткой настоящего бизнесмена. Адаму импонировали предельная честность и прямодушие Брюса – те же самые качества в немалой степени отличали и самого сквайра.
– Так ты, значит, собираешься в столицу на следующей неделе? Когда все дела в Йоркшире будут окончательно улажены? И сколько, друг мой, ты намерен провести времени в Лондоне, если не секрет?
– Пару недель. В Сидней я уезжаю в начале мая. – Лицо Брюса при этих словах заметно оживилось. – А ты, Адам, случайно не будешь в это время в городе? Хотя бы пару дней, а? Поужинали бы вместе, сходили в театр, словом, поразвлекались бы! У меня есть там немало друзей, и я уверен, тебе приятно было бы свести с ними знакомство. – Помолчав, он подмигнул Адаму: – Прелестные люди, хотя, понимаю, не мне следовало бы их аттестовать подобным образом.
Адам, со смешком, покачал головой:
– Как ни заманчиво это звучит, дружище, боюсь, дела на фабрике в ближайшее время не дадут мне такой возможности. У нас как раз пошли срочные заказы, и мне просто нельзя взвалить все административные дела на Вильсона. Я ему необходим для всех этих дел. Так что извини, но никак не могу. Так уж получается. Может быть, в следующий твой приезд...
– Спасибо тебе, Адам. Во время моих приездов в Йоркшир ты был для меня самым лучшим хозяином, о каком только можно мечтать. Ведь последние несколько месяцев я не знал ни забот, ни хлопот. Кстати, к вопросу о гостеприимстве, я был бы в восторге, если бы мне удалось залучить тебя в Австралию, раз уж не удается вытащить в Лондон. Ближе к концу года я с удовольствием принял бы тебя у себя дома в Дануне.
– Страшно мило с твоей стороны, – откликнулся Адам с энтузиазмом. – Это, наверное, можно было бы осуществить. Даже скорей всего так и сделаю. В любом случае я благодарен тебе за приглашение.
– Тебе там понравится, ручаюсь. Такой простор! Мой сын Поль и я – одни на овцеводческом ранчо в целом Кунэйбле. Ну и, конечно, сельскохозяйственные рабочие, но это не в счет. Жена умерла три года назад, но экономка у меня что надо – примем по первому разряду. Немного времени можно будет провести в Сиднее. Тоже интересный город, хотя, понятно, до Лондона ему далеко, – закончил он, рассмеявшись коротким смешком, в котором звучала нотка сожаления.
Помолчав, он схватил Адама за руку:
– Послушай, у меня есть одна мысль. Почему бы тебе не купить в Австралии землю? Ну как, Адам? Это будет отличным вложением капитала. Можешь даже завести небольшое ранчо. Я бы подобрал тебе хороших работников, а в твое отсутствие мог бы присматривать за ним. Понимаешь, ты мог бы сам стать поставщиком сырья для своей же фабрики!
Адам с интересом поглядел на Брюса.
– Это ты хорошо придумал, дружище! Во всяком случае, это стоит как следует обмозговать. Я вполне серьезно прикину, когда можно было бы предпринять это путешествие в Австралию. Попозже я дам тебе знать. В этом году, я хочу сказать.
Вынув из кармана часы, Адам посмотрел на время.
– Выпьем еще по одной, а потом, наверное, надо бы присоединиться к нашим дамам. Они сейчас перешли в гостиную. А то они там без нас чего доброго начнут беспокоиться.
– Прекрасная мысль, Адам. Полностью принимаю. Да, должен поздравить тебя с очаровательной женой. У меня просто не хватает комплиментов. При такой красоте – и такая любезная! Считай, что тебе чертовски повезло!
– Еще бы, – отозвался сквайр, попытавшись изобразить на своем лице подобие улыбки. „Господи, если бы кто-нибудь знал!” – с горечью подумал он.
18
– Я вам больше не нужен, сквайр? – обратился Мергатройд к Адаму. Гости давно уже разъехались, Адель и Оливия удалились в свои покои, в библиотеке оставался только Адам.
– Спасибо за все, Мергатройд. Больше ничего уже не потребуется. И еще раз благодарю за безупречное обслуживание. Вас и Эмму. Прошу передать ей мою благодарность.
Мергатройд, у которого не было ни малейшего желания выполнять просьбу сквайра, ответил:
– Конечно, сэр. Обязательно так и сделаю. И спасибо, сэр, большое спасибо.
Взяв с подноса, который держал перед ним дворецкий, бренди с содовой, Адам вышел из комнаты, где оставил Мергатройда наедине с его вечерними обязанностями по дому, по-дружески кивнув ему на прощание. Войдя через несколько минут к себе в спальню, Адам был приятно поражен, увидев весело потрескивающий в камине огонь. Он подошел поближе, чтобы полюбоваться пламенем. Став, по своему обыкновению, спиной к камину, он широко расставил длинные ноги, наслаждаясь шедшим от пламени теплом. Несколько рассеянным взором смотрел Адам перед собой: лицо его поражало своей серьезностью, рюмка в руке оставалась нетронутой – ему было не до бренди, голову его занимали совсем другие мысли.
В спальне сквайра царил спартанский дух, и в этом главную роль играл аскетизм обстановки: белые, ничем не украшенные стены, темные стропила, подчеркивавшие высоту потолка, голый полированный пол. Не считая темно-вишневых драпировок на окнах, а также портрета его отца в роскошной раме, висевшего над камином, в комнате не было никаких примет роскоши, обычно сопутствующей богатству. Скорее она напоминала временное жилище армейского офицера. Немногие хранившиеся здесь личные вещи: кисточки с ручками из слоновой кости на туалетном столике и письменные принадлежности на столе – казались разложенными с такой чисто армейской аккуратностью, словно сюда вот-вот должна нагрянуть строгая инспекция.
Единственной, пожалуй, уступкой комфорту было большое черное кожаное кресло, стоявшее подле камина. Хозяину комната, однако, нравилась именно своей простотой и строгостью. Как приятно было прийти сюда после утонченной роскоши комнат на нижних этажах! Только здесь и в библиотеке господствовало подлинно мужское начало, только здесь он мог отдыхать душой и телом – то была его святая святых, где можно сбросить с себя груз дневных забот, побыть одному, зная, что тебя не потревожат.
Но почему-то именно сегодня вечером спальня казалась ему чем-то чужеродным, от нее веяло холодом, несмотря на веселое пламя, бушевавшее в камине, несмотря на приятный свет, лившийся из старенькой керосиновой лампы, стоявшей на столике возле его узкой походной кровати. Раздраженно огляделся Адам по сторонам, брови его были нахмурены. Странное беспокойство неожиданно охватило его, и он принялся ходить из угла в угол – таким возбужденным он не помнил себя уже много лет. Он так и кипел от раздражения – и сам не знал почему. Ему вдруг снова сделалось чертовски жарко. Ослабив тугой узел бархатного галстука, он рывком почти сорвал его с шеи. И все это время он безостановочно шагал по спальне взад-вперед, взад-вперед. Прошло минут десять, когда, устав, он остановился перед камином; жадно схватив рюмку, он несколькими быстрыми глотками опорожнил ее.
Рассеянно проведя рукой по волосам, Адам оглядел спальню. Он чувствует себя заточенным в четырех стенах! Да, да, именно так, подумал Адам осуждающе. Он действительно пленник, по своей же собственной воле! Он горько усмехнулся. Но разве не сам он построил этот саркофаг? Теперь, казалось, стены готовы в любую минуту обрушиться на него и погрести под собой. Адам почувствовал удушье. Во что бы то ни стало ему необходимо вырваться отсюда. Бросившись к двери, он распахнул ее настежь. Вышел в полутемный коридор и стал быстро спускаться по лестнице. Вот и библиотека. Адам рванул дверь на себя. Комната была вся залита ярким лунным светом, так что даже не потребовалось зажигать лампу. Адам поспешил к шкафчику орехового дерева и, достав бренди, налил себе большую рюмку. Руки его дрожали. Он выпил свой бренди неразбавленным, в спешке пролив несколько капель на гофрированную манжету. Налил еще. Руки по-прежнему продолжали трястись мелкой дрожью, унять которую он был не в состоянии.
Облокотившись о шкафчик, Адам безуспешно пытался успокоить свои нервы. Через некоторое время дыхание Адама стало приходить в норму, сердце забилось спокойнее, подавленное настроение мало-помалу начало отступать. „В чем дело, – спросил он сам себя. – Почему сегодня вечером я так взволнован? И что со мной происходит? Господи! Откуда взялось такое отчаяние, такое чувство одиночества?”
Адам почувствовал: ему сейчас же необходимо с кем-нибудь поговорить по душам. С другом, который бы мог все понять. Но какие у него были друзья в этом безрадостном, Богом забытом месте? Оливия! Как это он мог забыть о ней! Оливия, конечно же, Оливия. Мудрая, способная к состраданию. Он сейчас же пойдет и переговорит с нею. Она наверняка выслушает рассказ обо всех его бедах – с пониманием и терпением. Нужно увидеться с Оливией сию же минуту. Да, сию же минуту.
Он быстро покинул библиотеку и, шагая через две ступеньки, устремился к комнате Оливии – сейчас в нем появилась новая энергия, смешанная с безмерным облегчением, вызванным предстоящим свиданием с тем, кого он считал своим единственным другом в этом громадном доме. Ощущение было такое, словно с его плеч свалится теперь тяжелая ноша. Сама мысль о беседе с Оливией действовала успокаивающе.
Он уже подходил к центральной лестничной площадке, когда часы, принадлежавшие еще его деду, пробили в холле полночь. Он тут же резко остановился.
– Идиот! – пробормотал он. – Разве можно в столь поздний час являться к ней в комнату? Да это просто неприлично. Такому поступку нет прощения. Да она скорей всего уже в постели и, наверное, спит. – Адам замедлил шаг, походка сразу потеряла былую упругость, плечи обмякли.
У порога своей спальни он замешкался: опираясь на ручку двери, он собирался уже войти, когда, помимо собственной воли, вдруг решился и пошел по коридору по направлению к комнате Оливии. Сила, которая влекла его туда, была гораздо мощнее, чем его слабые усилия ей сопротивляться. Из-под двери комнаты пробивалась узкая полоска света – настроение его мигом улучшилось. Он получил столь необходимый ему заряд храбрости. И собирался постучать в дверь, когда она сама вдруг приоткрылась и темный коридор озарила широкая полоса света. От его неожиданности и яркости Адам на миг почти ослеп. Через мгновение его взору предстала прислонившаяся к дверному косяку Оливия, освещенная лившимся из ее комнаты светом настольных ламп. Ее изящный силуэт казался почти эфемерным, но лица разглядеть он не мог, поскольку она оставалась в своей собственной тени.
Адам смотрел на нее, не в силах проронить ни единого слова.
Между тем Оливия распахнула дверь еще шире и, отступив на шаг в сторону, позволила Адаму пройти в комнату. При этом она не произнесла, как и он, ни слова. Он сделал несколько шагов, все еще не в силах говорить. Воспитанный как истинный джентльмен, при своей врожденной деликатности он испытывал настоящие муки, понимая, насколько невежливым должно выглядеть его нынешнее поведение. К тому же он совершенно не представлял себе, о чем собственно можно было говорить в подобной деликатной ситуации. Все слова, что раньше вертелись в его голове, мигом испарились. В этот момент Оливия притворила за собою дверь, сама же, войдя в комнату, осталась стоять у порога. Выражение ее лица, которое сквайр смог наконец разглядеть, поражало своей нежностью. Адам, стоя рядом, в нерешительности переминался с ноги на ногу, все еще не в силах разжать пересохшие губы. Оливия выжидательно, как ему показалось, смотрела на его склонившееся над ней лицо.
Пристыженный, Адам наконец-то откашлялся и заговорил:
– Прошу простить меня за столь позднее вторжение, Оливия, – начал он, мучительно шевеля мозгами, чтобы придумать хоть какое-то сносное объяснение. Глубоко вдохнув, он продолжал: – Но я... я... не мог заснуть. И тогда решил спуститься вниз, чтобы пропустить глоток. – И горестно улыбнувшись, он указал на рюмку, все еще остававшуюся у него в руке. – Когда я возвращался к себе в спальню, то вспомнил, что до сих пор не имел возможности поблагодарить вас за поистине замечательную организацию нашего ужина. Я на самом деле весьма признателен вам за все, что вы сделали, чтобы он прошел именно так. Успех превзошел все мои ожидания.
– О, Адам, прошу вас, – взмолилась Оливия. – Это было для меня настоящим удовольствием. Вы же знаете, как мне нравится угощать и развлекать гостей.
– Знаю. Но все равно с моей стороны было бы верхом неблагодарности никак не выразить моих чувств, – возразил Адам.
Теперь ему дышалось значительно легче: ведь как-никак он сумел справиться с весьма трудной задачей и его объяснение звучало, похоже, весьма убедительно.
Оливия ничего не ответила. Она по-прежнему смотрела на него снизу вверх с вопросом, застывшим в уголках ее губ. Брови ее слегка нахмурились, в то время как голубые глаза продолжали пристально разглядывать лицо Адама. „Кажется, – думала она, – он немало выпил. Но не пьян. И полностью владеет собой. Джентльмен до кончиков пальцев. Такой, как всегда”.
Пристальный взгляд Оливии, однако, напомнил ему о том, в каком растрепанном виде он перед нею сейчас предстал. К своему немалому смущению, Адам понял, что явился к даме не только без пиджака, но в расстегнутой на груди рубашке, да еще с болтающимся на шее полуразвязанном галстуке. Боже, какой стыд! Он тут же попытался, впрочем без всякого успеха, застегнуть на груди рубашку, изобразив на лице слабое подобие улыбки:
– Прошу извинить меня, дорогая. Я, пожалуй, пойду. Не хочется вас более беспокоить. Если бы не свет из-под вашей двери, я ни за что не осмелился бы потревожить вас в столь неурочный час.
– Мне показалось, я слышу в коридоре чьи-то шаги, – вот я и вышла, – пояснила Оливия, а про себя подумала, что сразу же догадалась, чьи это были шаги. Интуиция ее не подвела.
Адам сделал неуверенный шаг по направлению к двери. Оливия, однако, не шелохнулась и не сделала ни малейшего усилия, с тем чтобы открыть дверь. Она по-прежнему стояла к ней спиной – лицо ее было спокойно, ни что в ее внешнем виде не выдавало того непривычного чувства паники, которое заставляло ее сердце трепетать в груди. После затянувшегося молчания она наконец подняла к Адаму свое лицо и тихо произнесла:
– Не уходите, Адам. Пожалуйста, останьтесь! Давайте поболтаем немного. Я совсем не устала. Я все равно не спала, а читала, как видите. – И она указала жестом на газету, лежавшую на ночном столике рядом с диваном. – Между прочим, ваше же выдающееся издание, – поспешила она прибавить, надеясь, что иронический оттенок придаст ее словам веселость, которой на самом деле не было. Видя, что он не отвечает, Оливия поспешила заметить: – Впрочем, если вы сами устали и...
– Нет-нет, что вы. Отнюдь нет, – поспешил заявить он недопускающим сомнений тоном. – Я ни о чем так не мечтаю, как о возможности поговорить с вами, Оливия, – уже менее категорично продолжал Адам, поняв, что в своем нетерпении позволил себе чрезмерную напористость. – Я совершенно не хочу спать. Должно быть всему виной этот оживленный разговор за ужином – сна ни в одном глазу, – рассмеялся он нервным сухим смешком. – Но вы уверены, что я не потревожу вашего покоя?
– Абсолютно уверена. Пожалуйста, подойдите поближе к огню, Адам, и располагайтесь поудобнее, – промолвила Оливия, грациозно пересекая комнату. Еще недавно владевшее ею беспокойство стало ослабевать.
Ее платье прошуршало так близко от него, что ноздри Адама ощутили слабый запах ее духов – легкий, волнующий. Как называются эти духи? Вспомнить этого он не мог, но их аромат бередил душу.
Адам медленно последовал за Оливией. Она первой села на диван подле камина. Разумеется, самым естественным для Адама было бы сесть рядом с ней. Однако он не сделал этого, а, обогнув диван, опустился на стоявший рядом стул.
Оливия откинулась на подушки, разгладила складки на юбке и с улыбкой взглянула на Адама. Улыбка была столь прелестной, что сердце Адама сладко замерло и он, завороженный, устремил на нее свой горящий взор. В своем новом наряде – вечернее платье она успела сменить на мягкое шелковое платье голубого цвета в восточном стиле – она выглядела просто неотразимо. Пожалуй, более неотразимой, чем за все двадцать лет, что они были знакомы друг с другом.
Адам смущенно опустил голову, почувствовав, что смотрит на Оливию чересчур пристально. Сжав губы, он посмотрел в свою рюмку и непроизвольным движением поднес ко рту, с ужасом убедившись, что его рука по-прежнему дрожит.
Глядя на его скованные движения, Оливия подумала про себя: „Боже! Как же он взволнован! О, если бы я только могла его успокоить, чтобы он перестал наконец нервничать. Может быть, тогда он останется”.
– Не правда ли, ужин получился премилым? – спросила она.
– А как вам сегодня Адель? – спросил Адам, внутренне напрягшись, тон его был отрывистым. – Приятно, что за ужином она держала себя в руках. Но потом, в гостиной, я подумал: не может она быть настолько нормальной, ведь это почти... почти... неестественно. Для нее, конечно.
С живостью посмотрев на Адама, Оливия заметила:
– Уверена, она просто играла одну из своих ролей, Адам. С ней это иногда бывает. Когда она сталкивается с какой-нибудь трудной ситуацией. По-моему, она только таким образом и может общаться с людьми. Она прячется за маской, чтобы скрывать свои истинные чувства.
Адам задумался над словами Оливии.
– Что ж, пожалуй, вы правы. Да-да, именно так. С вашей стороны чрезвычайно верно подмечено.
В глазах Оливии мелькнуло слабое подобие улыбки.
– В конце концов она все-таки моя сестра. – Она вздохнула и покачала головой.
Тень печали коснулась ее лица. Уже давно знала она о глубоком внутреннем душевном разладе Адели. О ее неспособности завязать прочные отношения с кем бы то ни было и прежде всего с Адамом. Снова вздохнув, она заключила:
– Я ли не старалась помочь ей? Для этого я и приехала в Фарли-Холл. Но она так напряжена и временами так агрессивна, что сделать это весьма непросто. – Оливия подалась вперед резким движением и продолжила: – Вам известно, Адам, что, как это ни дико звучит, она, кажется, не доверяет мне.
– Ничего странного я здесь не нахожу. По отношению ко мне она ведет себя точно так же, – признался он. – Мне даже жаль, что я не говорил с вами о здоровье Адели, когда вы в первый раз приехали сюда в феврале. Просто не хотелось тревожить вас без нужды. Должен сказать вам, что в прошлом году я был серьезно озабочен ее здоровьем. Поведение ее настолько выходило за общепринятые рамки, что...
Адам на мгновение замешкался, пытаясь подобрать необходимое слово, и в конце концов, найдя его, продолжил:
– Ее поведение было в действительности иррациональным. Другого эпитета я подобрать просто не могу. Впрочем, за последние полгода ее состояние улучшилось кардинальнейшим образом. Вот почему я и не хотел тревожить вас понапрасну. – Он едва заметно улыбнулся со смущенным видом. – Вам ведь и так хватало забот, связанных с хозяйством. Неудивительно, дом ведь так запущен...
Оливия положила ногу на ногу, чтобы переменить позу. Сердце ее преисполнилось чувством жалости к Адаму: такой, в сущности, беззащитный, совсем как ребенок.
– Можно было смело обратиться ко мне, Адам. Всегда легче нести бремя, если разделить его с другим человеком, – заметила она с чувством. – Конечно, мне известно, что Эндрю Мелтон был для вас большим подспорьем. Он рассказывал мне, что вы иногда обсуждали с ним все связанное с Аделью. Когда я видела его в последний раз, он находил в ее состоянии большие перемены к лучшему и его прогноз был оптимистичным... – Голос Оливии осекся. Она замолчала.
Лицо Адама словно окаменело; в светлых глазах засверкали холодные искры. Закурив сигарету, его невидящий взгляд скользнул поверх головы Оливии: смотреть ей прямо в глаза сейчас он был явно не в состоянии. Помолчав, он задал Оливии один-единственный вопрос:
– Когда вы в последний раз видели Эндрю Мелтона?
Он спросил это таким суровым тоном, что она еще больше перепугалась.
– Он бывал несколько раз на моих званых ужинах в Лондоне. И потом, он неоднократно водил меня в оперу, на концерты, – ответила она еле слышно, в полном замешательстве от его необычно резкого тона. – Естественно, он спрашивал меня об Адели. Надеюсь, вы не думаете, что Эндрю выдавал мне какие-то секреты. – И поскольку Адам ничего не отвечал, она повторила вопрос, но уже более настойчиво: – Вы ведь не думаете так, правда?
Адам проигнорировал повторный вопрос. Поднявшийся в нем гнев целиком завладел им.
– Так, значит, вы довольно часто виделись с Эндрю? – наконец спросил он напряженным голосом.
– А разве в этом есть что-нибудь крамольное? Я хочу сказать, Адам, в моей дружбе с Эндрю? Между прочим, именно вы в свое время представили нас друг другу. А сейчас, похоже, вам это не по душе?
– Нет, конечно, ничего предосудительного в ваших встречах с Эндрю нет. И я совершенно не возражаю против таких встреч, – ответил он тихо.
„Как бы не так!” – подумала Оливия, хотя она до сих пор так и не могла понять причину подобной реакции с его стороны. Эндрю был одним из его ближайших и стариннейших друзей. Она снова откинулась на спинку дивана, сцепив руки на коленях и не произнося ни слова. Ей совсем не хотелось расстраивать его еще больше.
Адам не мог дольше заставлять себя прятать глаза от Оливии. И вот их глаза встретились. Адам увидел, что взгляд Оливии выражает недоумение. Лицо – смятение и боль. Вот губы ее слегка приоткрылись, как будто она хотела что-то сказать ему, но с ее языка не слетело ни единого слова.
„До чего же она красива! – подумалось ему. – Но какая же хрупкая эта красота, какая беззащитная”. Сердце его екнуло в груди – невыносимо было смотреть в эти небесно-голубые глаза! И чем дольше он в них смотрел, тем сильнее овладевало им странное желание. Страстное желание обнять эту женщину, прижать к себе, прося прощения за свою резкость. Желание покрыть поцелуями это лицо, чтобы с него исчезли все следы печали. „Покрыть поцелуями". Адам был в ужасе от подобных мыслей.
