Текст книги "Против течения"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
17
Через окна, занавешенные прозрачными занавесками, Энн смотрела, как мелкий летний дождь поливает сад, клумбы с геранью, аккуратно подстриженную живую изгородь. Небо было серым, и комната, в которой она ждала, казалась темной и холодной. Энн ощутила внутреннюю дрожь, отвернулась от окна и еще раз осмотрела комнату. Складывалось впечатление, что она заставлена сувенирами. Здесь был и украшенный эмалью медный поднос из Бенареса, и рог носорога из Африки, и статуэтка толстопузого смеющегося бога удачи из Китая, и множество разнообразных фарфоровых безделушек, некоторые с надписями типа «Подарок из Блэкпула» или «На память о Саутэнде». Неужели, думала Энн, эти вещи – знак сердечной благодарности? А если так, то каковы должны быть люди, выбравшие их?
Но даже при некотором безвкусии в убранстве комнаты нашла отражение и личность владелицы. На письменном столе лежали бесчисленные фотографии, на стенах висели две-три любительские, но очаровательные акварели, и везде стояли цветы – букеты, составленные без большого внимания к их декоративным качествам. Тот, кто их выбрал, просто любит, чтобы его окружали яркие краски и аромат цветов.
Однако запах цветов в комнате перебивался другим запахом, медленно и коварно проникшим сюда, так что невозможно было забыть, что это… анестетик, обезболивающее.
Энн взглянула на часы. Уже двенадцать, а она приехала в одиннадцать тридцать, как ей и было сказано. И до сих пор ей не позволили увидеться со свекровью.
«Как бы я не хотела оказаться здесь!» – думала она. Но, еще раз оглядев комнату старшей сестры, она поверила, что люди, попадавшие в эти стены, могли рассчитывать не только на внимание, но и на любовь тех, кто ухаживал за ними.
Она уже познакомилась с хозяйкой этой комнаты, и ей понравилось ее приветливое, улыбчивое ирландское лицо, понравилась и манера говорить о каждом из пациентов так, словно он или она были милыми и дорогими ей детьми.
– Леди Мелтон – удивительная женщина, – сказала она Энн. – У меня редко бывали такие мужественные пациенты.
– Значит, она знает всю правду? – спросила Энн.
Сестра кивнула:
– Она потребовала, чтобы сказали сразу. С некоторыми людьми лучше быть откровенным. Ваша свекровь – одна из таких.
Энн снова подумала о том, как она боится предстоящего разговора, и пыталась сообразить, что сказать, чтобы выразить свое сочувствие. Она привыкла общаться с больными, а среди них нередко были и умирающие, но то были пациенты ее отца, простые деревенские люди. Леди Мелтон – совсем другое дело!
Трудно поверить, что эта всюду успевающая деловая женщина поставлена перед фактом: оставшаяся ей жизнь исчисляется месяцами. Все это было настолько ошеломляющим и произошло так быстро! Энн с трудом верила, что здесь нет ошибки. Но еще ужаснее было вспоминать, что все время, которое Энн провела в Галивере, леди Мелтон испытывала боль, страдала, а все окружающие считали, что она просто резка и непримирима. Ее раздражительность стала понятной сейчас, когда известно, что это не более чем реакция на скрываемую муку.
Энн выдохнула и беспокойно зашагала по комнате. Неужели за ней никогда не придут? Она хотела, чтобы все это поскорее кончилось.
– Мать хочет повидать тебя, – сказал ей вчера Джон. – Одну.
– Одну? – эхом отозвалась Энн.
– Да, она особенно подчеркнула, что хочет видеть тебя одну, – подтвердил Джон.
Энн мучительно хотелось спросить: зачем? Была ли какая-то особенная причина для такой просьбы? Но почему-то почувствовала, что надо уступить и согласиться. Джон был настолько замкнут, что нельзя было определить, сильно расстроила его болезнь матери или нет.
Когда он сообщал Энн о приговоре врачей, он говорил сурово и серьезно, что было вообще характерно для него, и она не смогла понять, насколько затронуты его эмоции, обеспокоен ли он перспективой близкой смерти матери. А для Энн это известие прозвучало как взрыв бомбы.
Она едва ли заметила отбытие свекрови или задумалась больше чем мимоходом над фактом, что леди Мелтон отправляется в больницу. В это время голова Энн была занята совершенно другими проблемами.
Энтониета схватила солнечный удар: ничего особенно серьезного, но достаточно, чтобы поднялась температура и девочка почувствовала себя больной и жалкой. Энн уложила ее в постель, но, поднявшись вечером к ней, обнаружила, что дитя не спит, как полагалось бы, а в одной ночной рубашке скачет по спальне. Разумеется, Энтониета простудилась, температура поднялась настолько, что это встревожило Энн, и доктор определил заболевание как «летнюю инфлуэнцу». На этот раз Энн решила не спускать с сестры глаз, она устроилась в ее спальне и ухаживала за ней сама и днем, и ночью. Джон выразил протест и предложил пригласить сиделку, но Энн отказалась:
– Я всегда ухаживала за близнецами, когда они болели. Кроме того, им не понравилось бы, что кто-то чужой суетится вокруг них. Если ты возьмешь на себя присмотр за Энтони, чтобы он не натворил бед, я буду тебе больше чем благодарна. Не беспокойся, я поставлю Энтониету на ноги очень скоро.
– Я беспокоюсь больше о тебе, чем об Энтониете, – заметил Джон.
Энн улыбнулась ему:
– Это очень мило с твоей стороны, но лучше я сделаю по-своему. Ведь близнецы на моей ответственности.
– Хорошо. Поступай как хочешь, – ответил Джон.
И Энн поселилась наверху, не оставляя сестру даже для того, чтобы глотнуть свежего воздуха, пока лихорадка не отступила и девочка не вернулась к своему обычному состоянию.
– Мы должны полностью изолироваться от остальных, – сказала Энн. Она помнила, как настаивал ее отец на изоляции больных детей, чтобы не заразить других, даже если это было легкое недомогание.
Спустившись после недели полной изоляции в первый раз к завтраку, она с удивлением обнаружила, что ни Синклер, ни Чарлз не поехали к родственникам, как она предполагала, а все еще пребывают в Галивере.
– Я не ожидала увидеть вас здесь, – сказала она Чарлзу.
– Джон очень твердо заявил, что вы не желаете нас видеть, – сказал Чарлз, – иначе бубонная чума не остановила бы меня.
– Но почему вы не уехали?
Чарлз посерьезнел:
– Думаю, Джон сам расскажет вам, в чем дело. Он в библиотеке.
Энн была заинтригована. Но долг прежде всего, и она пошла искать не Джона, а Энтониету. Девочка, одетая в теплое пальто, была готова совершить первый выход на солнышко. Майра и Энтони были с ней и очень оживленно болтали.
– Привет, дорогая! Какая радость видеть тебя! – воскликнула Майра.
– Я тоже рада, – ответила Энн. – Энтониета и я чувствовали себя выброшенными на необитаемый остров. Что вы делали? Что тут происходило?
– Я чудесно провела время, – быстро сказала Майра. – У меня столько всего накопилось, чтобы сказать тебе! Мы с Чарлзом вчера ездили к морю и купались. Это было восхитительно. И он обещал, что мы съездим еще раз и возьмем с собой Энтониету, как только она поправится. Хотелось бы тебе, зайка, а?
– Это было бы здорово! – закричала Энтониета.
– Мне казалось, Чарлз собирался уезжать? – спросила Энн.
– Никто не уехал, – сказала Майра. – Разве ты не слышала?
– Не слышала о чем?
– О леди Мелтон.
– Ничего не слышала, – ответила Энн.
– Она больна, страшно больна.
– Что же с ней такое?
– Странно, что ты не знаешь, – воскликнула Майра. – Я думала, Джон тебе написал, если уже ты наотрез отказалась встречаться со всеми нами.
– Нет, не написал, – коротко сказала Энн. – Поэтому давай рассказывай.
– Ну ты же знаешь, она легла в больницу на обследование. Оказалось, что обследование включало какую-то небольшую операцию, хотя она об этом не упоминала. Врач позвонил Джону, и в первый раз он или кто-либо еще понял, насколько все серьезно. Врач сказал, что состояние леди Мелтон очень плохое и чтобы Джон приезжал немедленно. Он сразу же поехал, а когда вернулся, сказал, что у его матери… рак.
– Рак! – воскликнула Энн. – Какой ужас!
– Жутко, да? – согласилась Майра. – И ей осталось жить всего несколько месяцев. Они не смогли ничего сделать. Процесс зашел так далеко, что операция не принесет пользы.
– Но, Майра, какой кошмар! – воскликнула Энн. – Я должна немедленно найти Джона. Почему мне никто не сказал?
– А что ты могла бы сделать? – спросила Майра. В ее вопросе звучал практический здравый смысл. – И что ты можешь сделать теперь?
– Не знаю, – ответила Энн, – но чувствую, что мне надо было сказать.
Она поняла, что и Майра, и близнецы воспринимают трагедию матери Джона философски, с практической точки зрения, что, конечно, является неизбежным результатом их воспитания. Они привыкли слышать о больных и умирающих, и это для них почти ничего не значило, за исключением тех случаев, которые касались очень близких людей. Но реакция Энн объяснялась тем, что она знала – она никогда не любила свою свекровь. Было что-то зловещее в том, что кто-то, кого ты не любишь – почти ненавидишь, – умирает быстро и неожиданно. Каким-то странным образом Энн чувствовала себя почти ответственной за это. Она знала, что это всего лишь фантазия переутомленных нервов, но отправилась искать Джона с побелевшим лицом.
Как Чарлз и говорил, Джон был в библиотеке. Он приветливо встретил ее появление и поведал ей то, о чем уже рассказала Майра, причем говорил о матери спокойно, и Энн показалось, что в этом проявилось странное отсутствие эмоций.
«Только представить, что это мог быть папа», – подумала она и знала, что трудно было бы сдержать муку при мысли о том, что он терпеливо ждет неизбежной смерти. Лучше умереть, как умер он, чем такое. Жуткой казалась сама мысль, что человек ждет, ждет неизбежного.
Дверь за спиной Энн открылась, и она быстро повернулась к вошедшей старшей сестре.
– Извините, что меня так долго не было. Неожиданно приехал доктор. Я его не ждала раньше чем во второй половине дня, но теперь наконец ваша свекровь готова принять вас.
Она проворно провела Энн по холлу и по устланной толстым ковром лестнице на второй этаж. Это была больница, которая приобрела известность как последнее слово в отношении удобств и индивидуального подхода к пациентам, но Энн все же казалось, что в ней, как и в любой другой больнице, которые довелось видеть ей, царит атмосфера неуверенности. И любой, кто сюда попадает, ощущает себя не личностью, а всего лишь временным обитателем палаты, охваченный страхом, что больше не выйдет отсюда.
Сестра открыла дверь палаты.
– Ваша невестка, леди Мелтон, – сказала она ясным бодрым тоном, которым профессиональные сестры так часто говорят с пациентами.
Энн вошла следом за ней в палату.
Чистые сияющие стены, эркер с окнами, выходящими в сад, и везде цветы – Энн узнала их – из Галивера. Они отличались от простых, беспорядочных букетов в гостиной старшей сестры. Здесь были орхидеи, гвоздики, лилии и другие самые разные цветы из оранжереи. На столе рядом с кроватью стояли большие вазы с фруктами.
Леди Мелтон сидела прислонившись к подушкам, составлявшим ансамбль со светло-серым атласным покрывалом, отделанным старинным кружевом. На миг Энн подумалось, что смешно даже представить, что она может быть больной, потому что она выглядела такой же, как всегда. Седые волосы тщательно зачесаны наверх, бархатный домашний жакет глубокого пурпурного цвета, отделанный узкими полосами собольего меха, очень ей шел.
Леди Мелтон смотрела, как Энн идет через комнату к кровати, и, как всегда, под взглядом свекрови девушка чувствовала себя маленькой и незначительной. Сестра принесла стул, и Энн села.
– Ну вот, а теперь я оставлю вас вдвоем немножко посплетничать, – сказала сестра. – Прервите разговор, если почувствуете усталость, леди Мелтон, и позвоните, если вам что-нибудь понадобится. Звонок рядом с вашей подушкой.
– Спасибо. – Голос леди Мелтон был спокойным.
Дверь за сестрой закрылась, и женщины остались одни. Энн сделала усилие.
– Не знаю даже, как сказать вам, что я сожалею, – нервно сказала она. – Я собиралась написать, но Джон сказал, что вы больше не хотите писем.
– У меня их было достаточно, – ответила леди Мелтон, показывая на большую кипу конвертов, которая лежала на кровати около нее.
– Мне жаль, мне ужасно жаль, – повторила Энн несколько неубедительно.
– Благодарю вас, – ответила леди Мелтон, и Энн услышала в ее голосе странную ноту. После этих слов наступила пауза, заставившая Энн внутренне съежится от смущения. Потом ее свекровь сказала: – Я просила вас приехать сегодня утром и сказала Джону, что хочу вас видеть одну.
– Да, Джон передал мне ваше желание.
– Джон, наверное, сказал вам, что мне недолго осталось жить: это, может быть, три месяца, может быть, шесть, – продолжала леди Мелтон. – Все зависит от того, насколько быстро будет протекать процесс, но я настояла, чтобы мне говорили правду. Последний месяц или около того, по крайней мере, я буду под воздействием морфия и немного буду знать о том, как идут дела. – Она говорила без эмоций, как будто речь шла о каком-то третьем лице, к которому она не испытывала особого интереса.
– Мне жаль, – снова пробормотала Энн.
Это было все, что она могла сказать.
– Что я хотела спросить у вас, – продолжала леди Мелтон, – это следующее: не будете ли вы возражать, если я вернусь в Галивер? Я бы хотела, если это возможно, умереть там. И я бы хотела, чтобы вы были совершенно откровенны. Если вы думаете, что это расстроит вас или бросит печальную тень на ваше будущее, я останусь здесь.
– Но конечно же вы должны вернуться. – Энн была настолько поражена этой просьбой, что потеряла дар речи.
– Нет, вы не должны отвечать так, – сказала леди Мелтон. – Я бы хотела, чтобы вы обдумали свои слова. – Она улыбнулась, и Энн показалось, что эта улыбка была мягче и нежнее, чем любое другое выражение на ее лице. – Я прекрасно знаю, Энн, что была не очень добра к вам. Нет причин, чтобы вы считались со мной теперь.
– Но вы не должны так говорить, – быстро сказала Энн.
– Почему нет, если это правда? – спросила леди Мелтон. – Дитя мое, я была чем угодно в своей жизни, но я никогда не лицемерила и никогда не притворялась перед собой. Я знаю себя, и с тех пор, как я оказалась здесь, обдумывая все, что сказал мне доктор, я вижу многие вещи более четко и, возможно посмею сказать, более человечно. – Она посмотрела мимо Энн на огромную вазу с цветами, стоявшую на уродливой каминной полке и превратившую ее чуть ли не в чудо красоты. – Полагаю, для любого человека будет потрясением, если ему скажут, что он умирает, – мягко сказала она. – Мы все хотим жить, и все верим, что смерть где-то далеко впереди и нам не надо беспокоиться о ней. Но когда сталкиваешься с ней лицом к лицу, все перспективы меняются. Вещи обретают реальные пропорции – многие из них, которые казались жизненно важными, становятся очень мелкими и тривиальными.
Леди Мелтон помолчала. Энн не сказала ничего, она могла только сидеть тихо и напряженно, не отводя глаз от лица свекрови.
– И вот, когда встречаешь смерть, – продолжала леди Мелтон, – испытываешь облегчение, зная, что не надо больше притворяться, не надо даже бороться, что ты можешь только лежать на спине и быть честной и с собой, и с людьми. В этом есть некоторое облегчение, поверьте.
Она посмотрела на Энн и снова улыбнулась. Казалось, она чего-то ждет, и Энн нарушила тишину, взволнованно произнеся:
– Но конечно же, вы должны вернуться в Галивер. Джон захочет этого.
– Захочет? Я, в сущности, не знаю, – сказала леди Мелтон. – Я не сделала Галивер особенно счастливым местом для него, поэтому и хочу, чтобы вы превратили его в настоящий дом для Джона в будущем.
– Я? – вопрос вырвался у Энн прежде, чем она успела подумать.
– Да, вы, моя дорогая. Кто же еще?
Энн опустила глаза. Весь этот разговор сбивал с толку, она не представляла, куда он может завести.
– Послушайте, Энн, – снова заговорила леди Мелтон. – Я хочу кое-что сказать вам. Вивьен приезжала вчера проведать меня. Она сказала, что выходит замуж за Доусона, и это сделали вы. Она сказала, сколь многим они обязаны вам за счастье, которое, они уверены, ждет их в будущем. И я начала думать после этого, думать очень серьезно о будущем Джона и вашем. Я была жестокой с ним. Вам кажется смешным, что я говорю это вам, верно? Но я уже сказала, что в такие минуты, как эта, перестают притворяться. Да, всю жизнь я была жестока к Джону, моему единственному ребенку.
Энн снова подняла глаза. Леди Мелтон смотрела на цветы. В ее голосе не было особенных эмоций, он был ясным и четким. Но Энн почувствовала, что в этот самый момент пожилая женщина переживает глубокий кризис.
– Это кажется смешным, – продолжала леди Мелтон, – хотеть объяснить себя кому-то, но я хочу объяснить вам себя. Я не думаю, что кто-нибудь вам много говорил обо мне. Вам не говорили, к примеру, что я родом из безвестного провинциального церковного прихода в Йоркшире, из дома, угнетенного бедностью, и что я была старшая из шести дочерей в семье викария.
Энн выглядела пораженной.
– Я понятия не имела…
– Я сделала, конечно, то, что называют блестящей партией. Возможно, вы в состоянии представить себе всеобщее удивление, когда отец Джона сэр Фрэнк Мелтон прискакал верхом из дома своей бабушки, где он гостил, и официально попросил моей руки. Я была на седьмом небе от счастья. Сегодня я чернорабочая в семье, старшая дочь, на которую возложены все заботы и вся ответственность, а завтра – предмет зависти и семьи, и друзей, девушка, которой достался самый богатый и известный жених, когда-либо появлявшийся по соседству. Кроме того, я была влюблена в него. Я обожала его еще с той поры, когда мы детьми играли вместе.
Мы поженились, и только после свадьбы я узнала причину свалившейся на меня удачи. Может быть, для современной молодой женщины, которая более способна заботиться о себе, это не стало бы таким шоком, но когда я узнала, что мой муж женился на мне в пику женщине, которую он по-настоящему хотел, а она, будучи замужем за кем-то другим, не решилась на скандал ради него, тогда я хотела только одного – умереть.
Даже после стольких лет я все еще помню свое безмерное унижение… горечь тех слез… боль тех страданий…
Меня спасла гордость. Моя семья очень древняя, за мной вековые традиции. А еще ведь я была дочерью викария и безусловно верила в святость брака. Я решила: что бы ни стало известно людям, я никогда не дам им пищи даже для предположения о том, что я несчастлива. Я была леди Мелтон из Галивера. Этого, сказала я себе, должно быть достаточно.
Мой муж пренебрегал мной. Я поняла, что на самом деле он находил меня неотесанной и скучной после чрезвычайно изысканного великолепия женщины, которую он любил. Я подолгу оставалась одна, но решила, что никто не будет жалеть меня. Мне было только двадцать два года, но я решила стать сильной и неприступной. Люди никогда не должны жалеть меня – пусть лучше боятся.
Теперь, оглядываясь назад, я жалею эту молодую невесту. Галивер казался огромным, а я была очень одинокой. И когда я уже закалилась настолько, чтобы не показывать своих ран, так что даже самые близкие и интимные друзья не догадывались о том, как я день за днем страдаю при полном равнодушии мужа, я решила также, что больше никогда не буду просить ничьей любви и никому не отдам свою любовь.
Когда родился Джон, прошла неделя, прежде чем муж приехал навестить меня и увидеть сына. За эту неделю моя горечь переросла почти в ненависть к сыну, такую же, какую, я уверяла себя, я испытывала к мужу. На самом же деле я любила их обоих отчаянно… жадно…
Думаю, что в течение тех первых лет своей замужней жизни я взрастила в себе боязнь любви: ведь она могла разбить мою решимость, разрушить оружие, с которым я встречала мир. Я и Джона воспитала так, чтобы он не проявлял своих чувств. Я не позволяла себе поцеловать его, даже когда он был младенцем, и ему попадало, если он целовал меня. Его няни получали строгие инструкции не поощрять никаких чувств в ребенке. А теперь… теперь хотела бы я знать, что наделала. Будете ли вы достаточно мудры и сильны, чтобы сломать барьеры замкнутости, которые я создала в нем? И хотя это утверждение покажется вам странным, я люблю сына. Я всегда его любила, но теперь у меня осталось так мало времени, чтобы исправить то, что я исковеркала. Я начинаю бояться, что разрушила его счастье.
– Вы думаете, он несчастлив?
– А вы думаете, он счастлив? – Леди Мелтон задала вопрос мягко, но Энн не нашла на него ответа.
– И вы, – продолжала леди Мелтон, – я знаю, вы тоже несчастливы. Это я могу понять. Я тоже была подавлена Галивером, я тоже страдала здесь.
Энн не ответила. В голосе старой женщины была симпатия, и она опасалась, что расплачется. Леди Мелтон вздохнула.
– Хотелось бы мне знать: неужели слишком поздно для меня что-либо исправить? – спросила она, и в ее вопросе было что-то тоскливое, почти патетическое.
– Может быть, все придет в норму со временем, – предположила Энн. Она не могла притворяться в ответ на полную откровенность свекрови и сказать неправду – что она и Джон очень счастливы или что она ошибается в своих проницательных предположениях об их отношениях.
– Вы так думаете? – Лицо леди Мелтон осветилось на миг, затем она вздохнула. – Не будьте гордячкой, – посоветовала она. – Я была слишком гордой, но теперь, когда я нуждаюсь в друзьях, когда я нуждаюсь в любви, в привязанности тех, кто рядом со мной, я вижу, что они мне могут дать только восхищение. Восхищение чем? Моей осведомленностью, моей властью, моим положением в обществе, которое я сама создала. «Мегера леди Мелтон». Да, я слышала, что меня так называют, и теперь знаю, как много это значит.
– Но вы не должны печалиться, – быстро сказала Энн. – Люди действительно восхищаются вами. А я вас боялась. Это было глупо с моей стороны, но…
– Не глупо, – перебила ее леди Мелтон, – это то, чего я добивалась. Это то, чего я добивалась по отношению к большинству людей, потому что это держало их на расстоянии вытянутой руки. Можете ли вы понять: как Вивьен всю жизнь убегала от бедности, так и я убегала от любви. Но я хотела любви так же сильно, как боялась ее, боялась даже своего желания ее.
Леди Мелтон протянула руку.
– Я бы хотела, чтобы вы простили меня, Энн, – сказала она, – и чтобы вы помогли мне в эти последние немногие месяцы исправить, что еще можно. Вы указали путь Вивьен. За короткое время, что вы знали ее, вы изменили ее жизнь и дали ей счастье. Я знала ее намного дольше, по-своему была расположена к ней и все же не смогла сделать этого. Я могла только воодушевить ее к поступку, который в самой глубине души не считала правильным, но была слишком горда, чтобы признать, что неправа.
Энн положила руку на ладонь свекрови: было страшно ощущать, что пальцы женщины, тонкие и теплые, сжимают ее руку.
– Постарайтесь сделать Джона счастливым, – прошептала леди Мелтон. – Я люблю его, хотя была достаточно глупой, чтобы скрывать свое чувство все эти годы. А теперь, когда слишком поздно, я хотела бы дать ему любовь, которой он всегда был лишен.
– Я постараюсь, – пообещала Энн, хотя, уже произнося эти слова, стыдилась своего обещания. Как она могла сделать Джона счастливым, когда знала, каковы ее чувства к нему?
И, как будто уловив ее мысли, леди Мелтон сказала:
– Джон любит вас.
Энн быстро ответила:
– Он никогда этого не говорил.
– Возможно, это тоже моя вина, может быть, он тоже боится проявить свою любовь.
Энн высвободила руку из ладони свекрови и прижала к коленям. Она не могла вынести продолжения этого разговора о себе и Джоне. Она не знала почему, но избегала его, ощущая, что эту тайну, которая лежит глубоко в ее душе, лучше скрывать.
Леди Мелтон вдохнула и вернулась к первому вопросу:
– Так могу я вернуться в Галивер?
– Конечно!
– И когда я вернусь, мы с вами, Энн, будем друзьями до… до конца?
Это был вопрос, но Энн сказала просто:
– Спасибо.
В дверь постучали, и вошла сестра.
– Старшая сестра говорит, что ей попадет от доктора, если ваша посетительница задержится еще, леди Мелтон.
Энн бросила взгляд на часы: без четверти час.
– Мне пора идти.
– Я устала, – призналась леди Мелтон. – Но надеюсь, что через день или два доктор разрешит мне перебраться домой.
– Вам не нужно чего-нибудь еще?
– У меня есть все, – ответила леди Мелтон. – До свидания.
Энн встала и после некоторого колебания импульсивно наклонилась и поцеловала свекровь в щеку. Мгновение казалось, что старая женщина оттолкнет ее, но потом слабый румянец окрасил бледную кожу.
– Спасибо, дорогая, – сказала она.
Когда Энн отвернулась, она знала, что леди Мелтон был приятен ее порыв.
Возвращаясь в машине в Галивер, она вспоминала весь разговор, еще более пораженная сейчас, когда у нее была возможность все обдумать, чем во время разговора. Многие вещи стали понятными, разговор этот объяснил Энн так много, что она была слегка испугана. Внезапно ей показалось, что она слышит довольный смех отца и его шутливый вопрос:
– Разве я не говорил тебе, что все люди всего лишь люди, в какую бы шкуру ни рядились?
