Текст книги "Страсть и цветок"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
– Ничего невозможного! – отрезал князь. – Я хочу пригласить мадемуазель сегодня на ужин. Вы же видите на карточке мое имя. Я – князь Иван Волконский.
– Прошу прощения, месье принц, но мадемуазель Локита никогда не принимает приглашений на ужин. – Он бросил взгляд на сцену: – По правде говоря, месье, она сейчас уже выехала из театра.
– Выехала?! – резко переспросил князь. – Что же, она и в финале не появится?
– Нет, сударь. Мадемуазель Локита ни с кем не разговаривает. Она заканчивает выступление и тут же уезжает.
Князь сделал ему знак удалиться и обернулся к лорду Марстону:
– Он говорит правду?
– Мне рассказывали то же самое, – ответил лорд Марстон. – Локита – это сенсация. Газеты хвалят ее на все лады, однако она отказывается от любых интервью, и никто никогда не замечал ее появления на публике.
– Она просто чудо! Немыслимо! – вскричал князь Иван. – Я-то полагал, что кое-что смыслю в танце, но это совершенно отлично от того, что я видел раньше.
– Я был уверен, что ты это скажешь, – улыбнулся лорд Марстон. – Далее до конца постановки – сплошная банальщина. Что ж, мы едем?
– Нет, будь я трижды проклят! Я не собираюсь никуда ехать, – заявил князь. – Мы должны пройти за кулисы и узнать, говоришь ли ты правду.
– Отлично. Только, смею уверить, ты напрасно теряешь время.
Но князь его уже не слушал. Покинув ложу, он прошествовал за кулисы с видом заправского театрала.
Там, за сценой, между холстами декораций, свисающими тросами, царила знакомая суета: рабочие сцены кляли тех, кто попадался им на пути, актеры неслись обратно в свои гримерные.
С улицы сюда заносили цветы, уложенные в корзины либо собранные в букеты с продетыми атласными лентами.
Проходя мимо них, лорд Марстон обратил внимание, что это цветочное великолепие в основном предназначалось Локите.
В спертом, душном пространстве витали обычные для театральных кулуаров запахи: несло газом, клеем для скрепления холстов декораций, грязью из каких-то темных углов; из гримерных доносился острый аромат туалетной воды и мыла.
Идя по узкому коридору, они слышали звон моющейся посуды, смех окликающих друг друга женщин, грохот, с которым хлопали раз за разом двери, и успели вдохнуть в себя с дюжину разнообразных запахов.
Застав смотрителя внутренних помещений театра на месте, князь спросил у него, где находится гримерная Локиты.
– Если месье пожелает, он может туда пройти, – сказал смотритель, приведенный в доброе расположение духа горстью вложенных ему в ладонь луидоров, – но только мадемуазель там нет.
– Где же она? – спросил князь, почти теряя самообладание.
– Она уехала! Мадемуазель Локита всегда покидает театр, месье, после окончания своего номера.
– Почему она это делает?
Смотритель пожал плечами:
– Откуда мне знать? Мадемуазель не делится со мной своими тайнами.
– Может быть, ее ждет какой-то мужчина? Тот, кто сопровождает ее при отъезде?
Смотритель покачал головой:
– Нет, мадемуазель Локита всегда отправляется вместе с одной женщиной, которая за ней присматривает.
– Как зовут эту мадам?
Смотритель с минуту подумал, а потом неумело произнес по слогам:
– Ан-дер-сон.
– Имя английское! – воскликнул князь. – Не так ли, Хьюго?
– Очень похоже, – согласился лорд Марстон.
– Теперь послушайте-ка меня. Я хочу увидеть мадемуазель Локиту. Если я оставлю здесь записку, могу я быть уверенным в том, что завтра она ее получит?
– Я передам ее мадам Андерсон, – с некоторым колебанием отвечал смотритель.
– Эта записка для мадемуазель Локиты!
Служитель снова пожал плечами:
– За всем присматривает мадам Андерсон. Говорю вам, месье, малышка вообще не разговаривает. Она молча проходит в свою гримерную, молча выходит на сцену и молча уходит из театра.
– Я этому не верю! – раздраженно бросил князь, когда они с лордом Марстоном отъезжали восвояси.
– Эту фразу говорило уже великое множество людей. Что ж, тебе остается во всем убедиться самому.
– Я должен с ней встретиться!
– Сомневаюсь, что у тебя это выйдет, но стоит попробовать. В любом случае ты должен согласиться: она – что-то уникальное!
– Еще бы нет! Уникальное, первозданное, сенсационное!.. Однако не слишком ли далеко я зашел?
Лорд Марстон расхохотался:
– Могу тебе сообщить куда. Ты подавлен, разочарован и между тем – надеюсь, ты не станешь с этим спорить, Иван – выше всякой меры заинтригован!
– Да, конечно, – согласился князь. – Но уверяю тебя, Хьюго, это еще не конец. Я намерен взяться за дело всерьез: ничто и никто не сможет мне помешать познакомиться с Локитой.
Лорд Марстон откинулся на спинку сиденья и вновь расхохотался:
– Обожаю наблюдать за тем, как ты выслеживаешь жертву и ставишь ей силки, Иван, да только на сей раз сдается мне, – хотя, быть может, я и не прав, – что проохотишься ты впустую.
– Гром и молния! – закричал князь. – Если бы такое сказал мне кто-то другой, я бы назвал этого человека лжецом, но коль скоро в деле замешан ты, Хьюго, то это уже вызов! Сколько готов ты поставить на то, что я проиграю там, где остались ни с чем другие мужчины?
Лорд Марстон на минуту задумался:
– Я не хочу заключать с тобой денежное пари, Иван. Для тебя это все равно ничего не будет стоить. Но вот есть у меня новенький гунтер серой масти, я не видел ему равных. У него, разумеется, арабская родословная, но такое совершенство из него сотворила блестящая выездка.
– Итак? – с улыбкой спросил князь.
Выговаривая медленно каждое слово, лорд Марстон произнес:
– Я поставлю своего Зимородка против одного из твоих отборных жеребцов.
– Идет! Если мы завтра решим покататься верхом, ты увидишь, что из себя представляет Сулиман. Это – роскошное животное, и стоил он мне больше, чем любая другая лошадь в моей жизни. И что важно, я не собираюсь с ним расставаться!
– С наслаждением буду ездить на нем по Роттен-Роу, – без тени сомнения произнес лорд Марстон.
– А я уже предвкушаю, как Локита взглянет на Зимородка! – парировал князь.
На сей раз расхохотались оба.
– Она не англичанка, – сказал князь, – какой бы народности ни была ее дуэнья! Ручаюсь головой, что это так.
– Здесь я с тобой согласен, – ответил лорд Марстон. – Хотя волосы у нее золотистые.
– Зато темные глаза. Странно, что при темных глазах у нее такого отлива волосы, однако могу поклясться, что они естественного цвета.
– Определенно это так, – согласился лорд Марстон.
– Но где она могла научиться так танцевать? Не представляю, где может существовать школа, в которой учили бы такому балету.
– Ты задаешь вопрос, который мусолит каждая парижская газета. Они едва ли не слагают ей оды, и при этом до сей поры ни одному, даже самому пронырливому, репортеру буквально ничего не удалось о ней вызнать достоверного, так чтобы сослаться на кого-то лично.
Лорд Марстон помолчал и медленно добавил:
– Никто не знает, откуда она родом, где живет, на каком языке говорит. О ней никто ничего не знает!
– Непостижимо! – воскликнул князь. – Невозможно поверить, когда такое говорят тебе про балерину!
– Я сам не могу с этим примириться. Четыре раза я видел Локиту на сцене – и каждый раз уходил, потрясенный тем, что в этом извращеннейшем из городов, где правит бал искусственность, может найтись что-то столь изначально неподдельное, что кажется, будто ты внимаешь ей не глазами, но сердцем.
– У меня точно такое же чувство, – произнес князь, понизив голос. – Но здесь что-то большее, Хьюго. Эта девушка коснулась самого сокровенного, и клянусь тебе, подобного со мной еще никогда не случалось!
Глава 2
По залу кругами расходился грохот оваций. Поднявшись с кресел, люди кричали и неистово били в ладоши.
Шум в зале грозил перейти в настоящую вакханалию. Когда Локита оказалась за кулисами, к ней подскочил режиссер постановки:
– Прошу вас, выйдите к публике, мадемуазель!.. Ради всего святого, выйдите к публике! Они готовы разнести театр!
Не успела Локита сказать слово, как послышался резкий ответ мисс Андерсон:
– Об этом не может быть и речи! Вы же знаете, что по условиям ангажемента мадемуазель не выходит на поклоны.
С этими словами она накинула на плечи Локиты шерстяную шаль и повела ее по коридору в направлении гримерной.
– Mon Dieu! C'est incroaybe! – застонал режиссер и порывистым жестом приказал оркестру заиграть что-нибудь бравурное, дабы угомонить возбужденных театралов.
Локита и мисс Андерсон поднялись по железной лестнице в отведенную им на втором этаже гримерную.
Небольшая, квадратной формы комната с низким потолком была обита светло-коричневыми шпалерами. Висевшие на медном карнизе драпировки из того же материала скрывали один из углов комнаты.
Окно, выходившее в маленький внутренний дворик, смотрело на глухую, испещренную трещинами стену и через ночную тьму отбрасывало на нее желтые пятна света.
Комната была напоена благоуханием – цветы стояли на полу, на туалетном столике, лежали на кресле. Повсюду виднелись корзинки, букеты, гирлянды – с непременными карточками поклонников, – выдающие свойственную парижанам экстравагантность вкуса.
– Сегодня ты была великолепна, моя дорогая, – прикрыв за Локитой дверь, сказала мисс Андерсон.
Локита издала кроткий вздох, словно бы кто-то прервал ее сон:
– Мне казалось, что папа – рядом со мной, и я думала о том, что он радуется за меня.
Мисс Андерсон было известно, что именно благодаря этому ее ощущению весь зрительный зал приходил в состояние гипноза и отчаянно силился подавить рыдания.
Но ей не хотелось, чтобы Локита испытала смущение оттого, что поймут, чьи образы она выносит с собой на сцену. Кроме того, мисс Андерсон знала секрет ее успеха. Давая волю своему воображению, она воплощала те чувства, которые в данный момент переживала.
Вслух она сказала:
– Уверена, твой отец гордился бы тобой.
– Я надеюсь, – чуть сдавленным голосом произнесла Локита. – Сегодня вечером я видела его как никогда близко.
Миновав цветочное изобилие, она прошла за драпировки, где скинула с себя греческую тунику и скользнула в ожидавшее ее платье.
В дверь постучали.
– Кто здесь? – отрывисто спросила мисс Андерсон.
– Цветы для мадемуазель Локиты! – ответил ей мальчик-рассыльный.
Она открыла дверь, приняла из его рук корзину и поставила ее на единственное оставшееся незанятым место – в центре туалетного столика.
Он не двигался с места, и, понимая, что он ждет своих чаевых, она протянула ему несколько монет. Он поблагодарил и, насвистывая, удалился.
– Опять принесли цветы? – спросила Локита.
Мисс Андерсон бросила взгляд на корзину, которую только что держала в руках:
– Белые орхидеи.
– Какая прелесть!
Локита вышла из-за драпировки, затягивая пояс, который она повязывала поверх белого платья с едва заметными очертаниями турнюра.
– Боже мой, звездчатые орхидеи! – воскликнула она. – Энди, они просто чудо!
– У тебя уже полный дом цветов. А эти и все прочие можно бы доставить в больницы.
– Нет, я бы хотела оставить их себе, – сказала Локита. – Какие они роскошные! Таких роскошных цветов мне еще никогда не дарили!
Эта корзинка и впрямь была изумительна. Было в ней что-то утонченное, классическое, что отличало ее от пышных подношений, которыми была заставлена комната.
Последние, по большей части украшенные громоздкими бантами из атласных лент, на фоне изысканных белых орхидей выглядели вызывающе и вульгарно.
– Эти цветы я заберу домой, – решила Локита. – Любопытно, кто их послал?
С этими словами она заглянула в корзину и коротко вскрикнула:
– Но здесь положена еще одна вещь, Энди!
– Что за вещь? – спросила мисс Андерсон.
Локита извлекла из букета маленькую бархатную коробочку. Обнаружив под ней карточку, она протянула коробку мисс Андерсон, а сама прочитала вслух:
– Князь Иван Волконский.
Мисс Андерсон издала восклицание, более похожее на стон. Коробочка, которую она держала в руках, содержала драгоценности: внутри находилась бабочка, обсыпанная бледно-голубыми бриллиантами!
Не было необходимости читать надписанное на коробочке имя ювелира. Такая вещь могла выйти только из рук Оскара Массэна, создававшего украшения, которые многие сравнивали с лучшими изделиями ювелиров XVIII столетия.
Одно из его творений, под названием «Цветение сирени», приобретенное в свое время императрицей и показанное на Всемирной выставке, стало настоящим триумфом ювелирного искусства.
Массэн прославился своими украшениями из драгоценных камней в форме цветов и пшеничных колосьев. Не далее как на прошлой неделе Локита с восторгом рассматривала на его витрине побеги ландышей, которые щедро переливались всеми оттенками радуги.
Мисс Андерсон не сводила глаз с мерцающей в свете газовых рожков, почти порхающей в ее пальцах бабочки.
– Она в самом деле прекрасна! – проговорила Локита, которая тоже устремила на нее взгляд.
Резким движением мисс Андерсон захлопнула коробку.
– И оскорбительна! – жестко вымолвила она.
Локита подняла на нее глаза, в которых читался немой вопрос.
Взгляд ее темно-зеленых глаз с их изумрудным, подернутым золотистыми лучиками ядрышком был необыкновенно выразительным.
– Оскорбительна! – повторила мисс Андерсон.
– Но быть может, князь вовсе не хотел этим нанести оскорбление, – мягко проговорила Локита.
– Я прекрасно знаю, что именно он хотел, – мрачно заметила мисс Андерсон. – Накинь плащ. Капюшон натяни поглубже, прямо на лицо. Мы уезжаем сию минуту.
Произнесено это было таким властным голосом, что Локита повиновалась – накинула плащ из темно-синего бархата и, как было велено, спрятала под капюшоном лицо, так что теперь узнать ее было практически невозможно.
Когда они покидали гримерную, она бросила последний взгляд на прекрасные орхидеи на столике и, уже проходя по коридору, сообразила, что до сей поры сжимает в руке карточку с именем князя.
Мисс Андерсон прокладывала путь по железной лестнице и по коридору, по которым сновали ждущие объявления своего выхода актеры.
Сбившись в кучки, над чем-то хихикали девушки. Нервно расхаживали мужчины в диковинных костюмах и париках.
Из зрительного зала грянули резкие звуки оркестра. Вскоре послышались громкие возгласы повздоривших людей. Они рычали, осыпали друг друга проклятиями в связи с каким-то случившимся на сцене недоразумением.
Мисс Андерсон неумолимо продвигалась вперед. Локита едва поспевала за ней. Наконец они очутились у служебного выхода. Здесь было сравнительно тихо.
Вдруг дверь перед ними открылась, и внутрь ступил высокий, элегантно одетый мужчина.
Цилиндр его был сдвинут чуть набок, а плечи облегал плащ, подбитый красным атласом.
В петлицу вечернего костюма была вколота не гортензия, что среди парижских щеголей почиталось за dernier cri, а орхидея в форме звездочки.
Мисс Андерсон отступила, ухватила Локиту за рукав и оттащила в тень прохода.
– Мадемуазель Локита в своей гримерной! – услышали они слова незнакомца.
Тембр голоса у него низкий и раскатистый, отметила про себя Локита и, вглядевшись в его фигуру из темноты, решила, что это, должно быть, самый блестящий мужчина, которого ей приходилось видеть.
Отец ее был красавцем; она всегда любовалась им, когда он появлялся в вечернем костюме – в безукоризненной белизны манишке, в изумительно облегающем фраке с длинными фалдами.
Этот же незнакомец носил свои туалеты с оттенком некой царственности. И тотчас она отметила, что лицо его, пусть в нем и нет ничего британского, было гордым, аристократичным и бесконечно прекрасным.
– Вы отослали мадемуазель мои цветы? – спросил князь смотрителя.
Вспыхнул, переходя из руки в руку, луидор.
– Их отнесли наверх всего несколько минут назад, месье принц.
Локита невольно вздрогнула.
Теперь она знала, кто этот незнакомец! Это тот русский князь, что послал ей звездчатые орхидеи, а также восхитительную бабочку, которую по-прежнему сжимала ладонь мисс Андерсон.
– Гримерная номер двадцать девять, месье, – сказал смотритель.
Князь кивнул в знак признательности, повернулся и, не замечая стоявших в тени Локиты и мисс Андерсон, быстро зашагал по теперь уже опустевшему коридору в направлении железной лестницы, по которой они только что спустились.
Выждав, когда он окончательно скроется из виду, мисс Андерсон подошла к конторке, где находился смотритель.
– Когда его высочество вернется, – отчеканила она стальным голосом, – вручите ему вот это и передайте, что мадемуазель Локита считает себя оскорбленной! – И со звучным хлопком она опустила перед смотрителем бархатную коробочку.
Пока Локита собралась что-либо возразить, ее уже подтолкнули к выходу, и через мгновение она стояла на тротуаре.
Газовые рожки роняли свет на длинный ряд фиакров, запряженных тощими лошадьми, что терпеливо дожидались окончания представления.
Мисс Андерсон помогла Локите усесться в один из экипажей, назвала извозчику адрес, и, так никем и не замеченные, они покатили прочь от театра.
Для появления толп мужчин, ждущих выхода хористок, а также жаждущих лицезреть своих идолов заядлых театралок время еще не приспело.
– Мне кажется, ты обошлась с ним грубо, Энди, – сказала Локита, когда они отъехали от театра.
– С людьми подобного рода приходится вести себя грубо.
– Князь очень красив.
– Что, без сомнения, сказалось на его репутации! – с кислинкой в голосе промолвила мисс Андерсон.
– Ты что-то знаешь о нем, Энди? Расскажи мне, кто он такой. Ты ведь знаешь, меня интересует все, что связано с Россией.
– Хорошее и дурное есть в каждой стране, – отвечала мисс Андерсон. – Князь Иван Волконский, благодарение Небесам, не слишком типичен для императорской России.
– Князь очень знатен?
– Он из очень знатной семьи. Его мать – урожденная Романова.
– Значит, он приходится родственником царю!
– Полагаю, кузеном. Однако это не повод для тебя проявлять к нему интерес. Когда ажиотаж вокруг Выставки немного уляжется, я отведу тебя взглянуть на Русский павильон.
– Я мечтаю побывать там, – обрадовалась Локита. – Но долго ли нам еще придется ждать?
– Выставка открылась только 1 апреля. Н теперь, если верить газетам, там царит неописуемая толчея. Но выставка продлится до ноября. У тебя еще будет довольно времени, чтобы спокойно все осмотреть и не бояться, что тебя растащат на мелкие кусочки.
Наступило молчание. Первой заговорила Локита:
– Расскажи мне еще что-нибудь про князя Ивана Волконского.
– Он не может представлять для тебя ни малейшего интереса.
– Но ведь он – русский! О, Энди, я ведь не знаю еще ни одного русского. За исключением, конечно, нашего дорогого Сержа.
Мисс Андерсон не проронила ни слова. Через минуту Локита заговорила вновь:
– Хорошо бы найти новые книги о Санкт-Петербурге и Москве. Любопытно, отыщется ли там упоминание о Волконских?
– Говорю тебе – забудь о нем, – твердо произнесла мисс Андерсон.
– Но почему же? Почему?
– Потому что я так хочу!
Локита рассмеялась, и смех прозвучал необыкновенно музыкально.
– Ах, Энди, ты так говорила, когда я была ребенком. Ты забываешь, мне восемнадцать, я уже выросла.
– Это лишь возлагает на меня новые обязанности. – Теперь в голосе мисс Андерсон прозвучала нежная, доселе неизвестная нотка.
– И ты прекрасно с ними справляешься, дорогая моя Энди. Я часто спрашиваю себя, что бы я без тебя делала.
Она не заметила, как на лице сидящей рядом с ней женщины появилось выражение ужаса, который навечно поселился в тайниках ее сердца. Вслух же мисс Андерсон сказала:
– Завтра, после прогулки верхом по Булонскому лесу, мы могли бы отправится в окрестности Парижа. Я знаю, ты любишь бывать в деревне.
Локита обладала достаточной проницательностью, чтобы догадаться – сия милость имеет целью отвлечь ее мысли от князя, однако никак не обнаружила своей догадки.
– Это было бы чудесно, Энди. Но кажется, на завтра мы договорились об уроке с мадам Альбертини.
– А по-моему, уроки ее – пустая трата времени, – сказала мисс Андерсон, и вновь в ее речи зазвучала сталь. – Мадам уже ничему не может тебя научить, причем вы обе прекрасно это знаете.
– Но мы же так многим ей обязаны! Ведь только благодаря ей я получила ангажемент в театре, а вместе с ним эти гигантские гонорары, которые они теперь мне выплачивают.
– Всякий раз, когда мы отправляемся в театр, я теряю несколько лет жизни, – пробормотала мисс Андерсон, словно бы обращаясь к самой себе. – Боюсь подумать о том, что сказал бы твой отец, узнай он об этом.
– Он знает об этом, – очень спокойно промолвила Локита, – и когда я чувствовала сегодня вечером его присутствие, я была уверена, что он меня понимает.
Это было произнесено с такой силой убежденности, что мисс Андерсон сочла за лучшее не продолжать разговор.
Они молча проследовали мимо Елисейских полей и через некоторое время подъехали к небольшому, окруженному со всех сторон садовыми деревьями домику, что стоял на границе Булонского леса.
Крохотный, серого неприметного цвета, с деревянными ставенками, он походил на домик из какой-нибудь детской сказки.
Локита шагнула вниз и, открыв железные ворота, устремилась по миниатюрной подъездной аллее, ведущей к дверям дома.
Не успела она добежать, как двери открылись и на пороге показалась пожилая горничная в белом накрахмаленном чепце и фартуке.
– Все прошло успешно, мадемуазель? – спросила она с улыбкой.
– Успешно как никогда, Мари! Ни разу не слышала, чтобы публика поднимала столько шуму!
– Завтра газеты опять начнут вас расхваливать. – Мари смотрела на нее с нескрываемым восхищением.
Локита, однако, уже не слушала.
Сняв с себя бархатный плащ, она бросила его на один из стульев, стоящих в крошечной зале, и прошла в гостиную, пока мисс Андерсон о чем-то говорила с Мари.
Быстро, встав спиной к двери, опустила она карточку князя за корсаж своего платья. Почувствовав, как та коснулась ее груди, она тут же спросила себя, отчего ей так захотелось сохранить ее.
Она объяснила это тем, что карточка – русская, а все так или иначе связанное с Россией не оставляло ее равнодушной.
Гостиная была полна цветочных ароматов. То были не экзотические растения из теплиц, которыми была заставлена ее гримерная, то были цветы, сорванные в саду или в деревенских полях, куда отправлялись они вместе с мисс Андерсон на прогулки.
Проходя через комнату, Локита уловила благоухание цветущей сирени, что стояла в вазе на угловом столике, и нагнулась к веточке, чтобы втянуть в себя ее нежнейший аромат.
– Ты, должно быть, проголодалась. – В дверях появилась мисс Андерсон. – Мари уже несет в столовую ужин.
Локита повернулась к ней:
– Иду, Энди. Но сейчас мне больше хочется пить, чем есть.
Сделав несколько шагов, она вновь ощутила прикосновение карточки князя и задумалась над тем, какие чувства могли посетить его, когда он обнаружил оставленные в ее гримерной белые орхидеи, а в конторке у смотрителя – драгоценную бабочку, стоившую ему, по-видимому, баснословной суммы.
Оказавшись в гримерной, князь с мгновение разглядывал расставленные в ней цветы.
Поначалу он решил, что его орхидей здесь нет, но вдруг заметил их стоящими на туалетном столике.
Он тотчас сообразил, что время упущено и что Локита, вопреки уверениям смотрителя, покинула театр.
За наполовину отдернутой драпировкой он разглядел белое платье, в котором она появилась на сцене, а внизу, под вешалкой, – пару крохотных серебристых сандалий, совсем недавно облегавших ее ступни.
Он вышел из ложи в то самое мгновение, когда она покидала сцену, но людская толчея помешала быстрому продвижению, и теперь он уже не сомневался, что на какие-то считанные секунды разминулся с ней.
Будучи частым гостем за кулисами театров, князь поразился необычному ощущению, которое вызывала у него эта гримерная.
Мгновение он не мог взять в толк, в чем же состояло отличие: ведь гримерные всех театров почти неразличимы меж собой.
Потом он сообразил, что не замечает на туалетном столике обычного ассортимента из флаконов с духами, стеклянных баночек с косметическими мазями, пудрой, румянами, гримом – со всеми столь знакомыми ему милыми мелочами.
Не видно было газетных вырезок, которые обычно закрепляют под оправой зеркала или клеят на стены. Не было и разнообразных амулетов: заячьих лапок, косточки цыпленка, медальонов; не было ни одной куклы, которыми многие актрисы так любят украсить свои гримерные и постели.
Князь вдруг понял, что, не считая кисточки и гребешка, личные вещи здесь вообще отсутствуют.
Он не ошибся, подумалось ему, когда предположил, что Локита вовсе не пользуется косметикой, и все же трудно было поверить, что женщина, связавшая жизнь с театром, располагает столь скудным количеством личных аксессуаров.
Именно тогда, разглядывая ее туалетный столик, он и обратил внимание на посланную им корзинку с орхидеями.
Пусть Локита оставила ее, подумал он, однако в компании этих звездчатых орхидей, что с такой тщательностью он подбирал, все остальные цветы казались низкосортными и вульгарными.
Заглянув в корзинку, в которой были расставлены его цветы, он выяснял, что там недостает двух вещей: белой бархатной коробочки и его визитной карточки.
– Итак, она забрала их!
Когда он спустился по лестнице и подошел к смотрителю, на устах его играла удовлетворенная улыбка.
– Мадемуазель Локиты там нет, – сказал он.
– Да, месье, она вышла из театра через несколько секунд после того, как вы пошли ее разыскивать. Вы, наверное, разминулись с ней в коридоре.
– Быть того не может!
– Мадам Андерсон оставила вам эту коробочку, месье. Она велела передать, что мадемуазель Локита считает этот подарок для себя оскорбительным.
Князь нахмурился, взял коробочку, сунул ее в карман и, не сказав ни слова, вышел на улицу.
Он пребывал в полной уверенности, что его дар – вкупе с цветами, которые он выбирал с такой дотошностью – будет принят. Он не мыслил иной судьбы для подаренных им вещей.
В прошлом ему не раз приходилось добиваться благосклонности актрис, в том числе балерин из труппы русского Императорского театра. Лишь немногие из них пытались принять на себя роль эдакой неприступной крепости, но женщину, которую нельзя было бы завоевать при помощи бриллиантов – особенно когда те достаточно крупные и дорогие, – встречать ему доселе не доводилось.
К своему же немалому удивлению, на обратном пути из театра князь стал склоняться к выводу, что избрал неверную тактику.
Локита, несомненно, настолько не похожа на обычную артисточку, что предложение подарка, олицетворяющего блеск и славу этого мира, такому совершенному, сотканному из эфира существу и впрямь, пожалуй, можно расценить как оскорбление.
«Я должен был действовать не так неуклюже», – укорял он себя.
Все еще хмурясь, он вошел в Английское кафе, где у него была назначена встреча с лордом Марстоном.
Меж ними было достигнуто соглашение, что если, как то с уверенностью предвкушал князь, Локита явится на ужин вместе с ним, его друг немедля ретируется; теперь же лорд Марстон, не скрывая довольной усмешки, посматривал на князя, садящегося к столику в одиночестве.
– Сдается мне, она не захотела с тобой ужинать? – осведомился он.
– Я не застал ее в театре, – раздраженно отвечал ему князь.
– И что же, она не поблагодарила тебя за безделушку?
– Дуэнья возвратила ее, сказав, что мадемуазель Локита считает такой подарок оскорбительным.
Лорд Марстон был вне себя от восторга:
– Я ведь советовал тебе не обращаться с ней так, словно она заурядная хористочка, которой можно вскружить голову блеском камешков.
– Ты был прав, Хьюго, – с горечью согласился князь. – Придется начать все сначала.
– Можешь уже сейчас начать оплакивать свое поражение, дружище. Эту крепость осаждали и не такие, как ты, и все тщетно.
– Не такие, как я? Проклятье! Что ты хочешь этим сказать? – в бешенстве воскликнул князь.
Лорд Марстон расхохотался:
– Иван, я просто мечтаю дожить до того дня, когда женщина, которую ты определил себе в пассии, не станет опадать в твои объятия подобно сочной вишне.
– Спокойно! Это только начало! В конце концов я буду праздновать победу, а ты любезно приведешь в мои конюшни своего Зимородка.
– Я рассчитываю не слезать с него еще долгие-долгие годы, – с пафосом заметил лорд Марстон.
– Поживем – увидим, – сказал князь. – А чем же, черт побери, нам занять сегодняшний вечер?
Они посетили два приема, которые давали особы, причисляющие себя к «La Garde» – сонму самых блестящих дам полусвета, коих парижские богачи окружали почти языческим поклонением.
Лорду Марстону бросилось в глаза, что друг его смертельно затосковал, и он поспешил отвезти его в Maison de plaisir, где «мадам», оказав им восторженный прием, выставила на их обозрение своих самых очаровательных и обольстительных кокоток.
Князь, однако, скучал с каждой минутой все сильнее, и в конце концов они тронулись по направлению к его дому на Елисейских полях.
– Время для тебя еще совсем раннее, – сказал лорд Марстон. – На самом деле, сейчас только три часа ночи.
– Я не собираюсь ложиться спать.
– Тогда что же ты намерен делать? – Прокатиться верхом.
Спустя десять минут, проехав рысью через Елисейские поля, он припустил галопом по Булонскому лесу.
Лорд Марстон не захотел составить ему компанию.
Отлично зная характер друга, он понимал, что когда тот подавлен либо же собирается обдумать какую-нибудь отчаянную выходку, единственное, что способно принести ему облегчение, – это стремительная езда верхом.
– Наутро он будет чувствовать себя лучше, – подумал вслух лорд Марстон и отправился в свои покои.
На рассвете его разбудил вернувшийся с прогулки князь, все еще в костюме для верховой езды.
Он не проявлял ни малейших признаков усталости. Более того, настроение у него было настолько жизнерадостное, даже ликующее, что казалось, будто он разрешил для себя какую-то сложную проблему и на пути его счастья рухнули все преграды.
– Уйди прочь, Иван! – замахал руками лорд Марстон. – Твоя бодрость мне отвратительна. Терпеть не могу, когда меня будят в такую рань.
– Ты стареешь и покрываешься пылью, Хьюго, – воскликнул князь. – Оставляю тебя твоим грезам, только до того ты ответишь мне на один вопрос.
– Что за вопрос? – вяло протянул лорд Марстон.
– Вспомни пари. Зачтется ли в наш спор, если Локита уступит моим мольбам… не по своей воле?
Лорд Марстон подпрыгнул и сел:
– Иван, что ты задумал?! Я запрещаю тебе говорить мне об этом!
– Я задал тебе вопрос и жду ответа.
– Ты ведь сказал «не по своей воле»? – переспросил лорд Марстон. – И что же ты хочешь этим сказать? Надеюсь, ты не будешь надевать ей наручники и тащить в ресторан ужинать! – Он взглянул князю в глаза и заметил в них озорной огонек. – Что бы ты там ни выдумал, забудь об этом немедля! – жестко произнес он. – А уж коли ты заговорил о нашем пари, мой ответ – нет! Ты угощаешь ее ужином, или, если угодно, завтраком, или обедом – когда она примет твое приглашение.
– Именно это я и хотел услышать, – ответил князь и направился к дверям.
