Текст книги "Честь и бесчестье"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Италию она вряд ли заденет, – не успев подумать, отозвалась Шимона.

– Значит, вы намерены отправиться в Италию!

Шимона поняла, что выдала себя, и на этот раз решила промолчать.

– Мне кажется, что если вы в этом году поедете в Италию, то не сможете потом вернуться.

Он подошел к ней ближе.

– С кем вы едете? С мужчиной, который увозит вас из родной страны, от всего вам дорогого и близкого? Вы собираетесь выйти за него замуж?

Шимона глубоко вздохнула.

– Я не могу ответить на эти вопросы, ваше сиятельство. По-моему, будет разумнее, если я сейчас же отправлюсь спать.

– Возможно, это и в самом деле разумно, – возразил герцог, – но я не намерен отпускать вас, пока не получу правдивые ответы на свои вопросы.

– Мне очень жаль огорчать вас, но…

– Я ведь просил вас доверять мне.

– Мне бы тоже этого хотелось… но я не могу этого сделать… Клянусь вам, я действительно не могу, иначе… я бы так не поступила.

В ее тоне слышалась отчаянная мольба. Герцог взял Шимону за подбородок и повернул к себе ее лицо.

– Как вы можете лгать, – спросил он, с трудом сдерживая гнев, – имея такой ангельский вид?

– Я… не лгу вам…

Шимона выговорила эти слова с трудом – прикосновение пальцев герцога наполняло ее каким-то странным, дотоле неведомым ощущением.

Он, не отпуская ее лица, чуть придвинулся к ней и внимательно посмотрел в глаза.

– Вы так прекрасны! – произнес герцог. – Так удивительно, неповторимо прекрасны!..

От звука его голоса у Шимоны перехватило дыхание. В горле как будто застрял комок, мешавший ей говорить. Словно желая оградить себя от чего-то, Шимона беспомощным жестом вытянула вперед руки.

– Пожалуйста, прошу вас… – умоляла она. – Вы меня пугаете…

Герцог отпустил ее подбородок.

– Я вовсе не хотел напугать вас. Просто вы сводите меня с ума!

Огонь, вспыхнувший в его глазах, заставил Шимону затрепетать всем телом. С трудом овладев собой, она, запинаясь, сказала:

– Вы… вы скоро забудете меня… Позвольте, ваше сиятельство… поблагодарить вас… за вашу доброту…

– И это все? – воскликнул герцог. – Ну что еще я могу сказать? Как мне убедить вас, чтобы вы не уходили?

– Я должна идти, – твердо сказала Шимона. – Нам больше… нечего сказать друг другу… Не делайте наше расставание… еще тяжелее…

– Но почему, почему? – воскликнул герцог. – Почему вы не можете рассказать мне правду о себе? Что за тайну скрываете?

Шимона отвернулась от него и взяла с дивана конверт.

– Спокойной ночи, ваше сиятельство…

– Если вы действительно намерены никогда больше со мной не встречаться, – сказал герцог, – и твердо решили уехать за границу, где я не смогу вас найти, позвольте мне хотя бы поцеловать вас на прощание!

Шимона ничего не ответила, а герцог добавил с горькой улыбкой:

– По-моему, я не многого прошу. И уверяю вас, я впервые в жизни обращаюсь к женщине с подобной просьбой!

Взглянув на встревоженное личико Шимоны, он проникновенно произнес:

– Наверное, вас еще не целовал ни один мужчина, и я готов отдать свою бессмертную душу за право быть первым!

«Я не должна его слушать, – как заклинание твердила про себя Шимона. – Надо немедленно бежать отсюда!»

Она попыталась думать об отце, но почему-то в ушах звучал лишь умоляющий голос герцога, а из всех ощущений осталось только то странное чувство, которое овладевало девушкой в его присутствии.

Она взглянула на герцога и поняла всю тщетность своего сопротивления.

Его глаза притягивали Шимону с неодолимой силой. Казалось, их связывает что-то неведомое, чему она не могла подобрать названия, но это, несомненно, было чудом, которого она никогда раньше не испытывала.

Герцог приблизился и очень нежно, как будто боясь снова напугать Шимону, обнял и привлек ее к себе.

Внутренний голос подсказывал девушке, что она не должна подчиняться ему, но не могла этого сделать.

В том, что сейчас происходило между нею и герцогом, была некая неизбежность, как будто само небо руководило ими обоими.

– Как вы прекрасны! – пробормотал герцог, и в следующую минуту его губы прикоснулись к губам Шимоны.

Поцелуй был сладостным и нежным. Шимона не только не испугалась, но, напротив, почувствовала себя в объятиях герцога уютно и спокойно.

Но вот его губы стали настойчивее. В это мгновение Шимона ощутила, как ее переполняет ощущение чистого восторга и радости почти неземной, о которой она когда-то читала в романах, но никогда не думала, что испытает подобное сама.

Казалось, гостиная куда-то исчезла. Не было больше ни теплоты ровно горящего огня в камине, ни слабого аромата цветов, ни света свечей в канделябрах.

Вместо всего этого возникло небо, усыпанное мириадами звезд, а под ним – лишь они двое, мужчина и женщина, которые нашли друг друга в необъятной вселенной, преодолевая пространство и время.

Герцог теснее прижал Шимону к себе. Его губы стали более властными и настойчивыми, но в то же время в его поцелуе была невыразимая нежность, полностью вытеснившая страх из его души.

Сколько длился этот сладостный поцелуй, Шимона не знала – она потеряла ощущение времени.

Опомнилась она, только когда герцог оторвался от ее губ и поднял голову. Она же осталась пребывать в каком-то волшебном оцепенении, как будто еще не вернулась с небес на землю.

На минуту глаза Шимоны встретились с глазами герцога.

Но уже в следующее мгновение она круто повернулась и, проговорив что-то бессвязное, ринулась вон из комнаты, оставив герцога в одиночестве. Он отрешенно смотрел на дверь, которая закрылась за ней.

Шимоне пришлось изрядно подождать на крыльце, пока на ее неоднократный настойчивый стук наконец не откликнулась Нэнни и не открыла дверь.

– Моя дорогуша! – воскликнула старая кухарка, когда увидела, кто стоит на пороге. – Вот уж не думала, что это вы! Однако ранехонько вы вернулись – еще ведь нет шести часов.

– Да, я знаю, – машинально проговорила Шимона.

Она вошла в дом. Следом за ней кебмен, доставивший ее с Беркли-сквер, внес вещи Шимоны – небольшой сундучок.

Она расплатилась. Когда кебмен ушел, Нэнни спросила:

– Что случилось? Почему вы здесь в такой час?

– Все в порядке, – успокоила старушку Шимона. – Мне хотелось попасть домой как можно скорее. Я достала денег, Нэнни! Теперь мы сможем поехать в Италию, как только папа немного окрепнет.

Нэнни ничего на это не ответила, и Шимона в тревоге спросила:

– Почему у тебя такой вид? Что с папой?

– Не нравится мне, как он выглядит, – покачав головой, ответила старушка. – Доктор приходил вчера, обещал зайти еще раз сегодня утром, но не буду врать – похоже, ваш отец угасает.

– Я сейчас же поднимусь к нему.

Шимона нетерпеливым движением сдернула с себя плащ, кинула его на стул и взбежала по лестнице.

Комната отца была погружена в темноту.

Девушка отодвинула шторы. Сквозь стекла стал виден серый туманный свет раннего утра.

Теперь она наконец смогла рассмотреть отца. Он лежал, бессильно откинувшись на подушки, и, глядя на него, Шимона поняла, что Нэнни сказала правду.

В лице Красавца Бардсли появилась некая прозрачность, чего никогда раньше не наблюдалось.

Он всегда отличался худобой, но сейчас его щеки как будто совсем провалились, а под глазами пролегли глубокие черные тени. Весь облик Красавца Бардсли наводил на мысль о том, что дни его и впрямь сочтены.

Шимона долго стояла и смотрела на отца, но он так и не проснулся. Тогда она поправила огонь в камине и тихонько вышла из комнаты.

Нэнни в этот момент вносила наверх сундучок Шимоны.

– А что, папа сильно кашлял эти дни? – удрученно спросила девушка.

– Немного во сне, – ответила Нэнни, – и очень сильно – когда просыпался. Доктор дал хозяину какое-то лекарство, и он почти все время дремал. Даже не заметил вашей отлучки из дома!

– Надо убедить папу хоть немного поесть, – решительно произнесла Шимона.

Однако это оказалось очень трудной задачей. Шимона попыталась уговорить отца съесть хотя бы легкий завтрак, но он лишь выпил чашечку кофе, а на все остальное отрицательно покачал головой.

– Тебе нужны силы, чтобы поправиться. Ну пожалуйста, постарайся хоть чуть-чуть поесть, папочка!

– Я… устал, – проговорил Бардсли отрешенным тоном. – Слишком устал… Не могу ни думать… ни играть…

Однако слово «играть» словно задело какую-то чувствительную струну в слабеющем сознании артиста, и он продолжал уже другим тоном:

– Но я должен играть! Наверное, меня сегодня ждут… в театре?..

– Только не сегодня, папочка, – успокоила отца Шимона. – Сегодня ведь воскресенье!

Это была неправда, но девушка надеялась таким образом удержать отца в постели. Увидев, что он снова опустился на подушки, она с облегчением вздохнула.

– А что я играю… завтра… в понедельник? – спросил Бардсли через некоторое время.

– Гамлета, – не задумываясь ответила Шимона. – Всю следующую неделю в театре идет «Гамлет», и билеты уже давно проданы.

Она была уверена, что отцу приятно это услышать.

На губах Красавца Бардсли появилось слабое подобие улыбки, и он с удовлетворением заметил:

– Значит… директор сможет заплатить… артистам.

– Ну разумеется, папочка!

Вошла Нэнни и стала убираться в комнате. Покончив с этим, она сказала, что хотела бы привести хозяина в порядок. Шимону старушка отослала вниз, на кухню, и велела ей приготовить отцу яйцо, взбитое с молоком.

– И добавьте в стакан чуточку бренди! – крикнула Нэнни вслед Шимоне. – Это придаст хозяину силы – он ведь так ничего и не покушал.

Возвращаясь в спальню, Шимона услышала, как отец снова раскашлялся.

Возможно, просто оттого, что Нэнни потревожила его, когда брила и умывала, но, как бы то ни было, душераздирающий кашель сотрясал все тело отца.

На этот раз приступ длился очень долго, а когда Бардсли отнял ото рта платок, там было гораздо больше крови, чем раньше. Шимона и Нэнни обменялись испуганными, встревоженными взглядами.

Наконец обессиленный Красавец Бардсли в изнеможении откинулся на подушки, и Шимону вновь поразили его смертельная бледность и затрудненное дыхание.

В этот момент раздался стук в дверь. Шимона поняла, что это доктор Лесли.

Она поспешила вниз. Увидев девушку, пожилой джентльмен с облегчением воскликнул:

– Как я рад вашему возвращению, дитя мое! Еще немного – и я собирался посылать за вами.

Он заметил, что при этих словах Шимона взглянула на него вопросительно, однако, не давая никаких объяснений, увлек девушку за собой в маленькую гостиную.

Но и там доктор продолжал хранить молчание, и Шимона рискнула заговорить сама:

– Я достала деньги. Как только папа немного окрепнет, мы сможем уехать за границу.

Доктор Лесли глубоко вздохнул и наконец тихо произнес:

– Я полагаю, Шимона, вам лучше знать правду. Ваш отец не в состоянии ехать куда бы то ни было. Как это ни прискорбно, моя дорогая, но вынужден признаться, что ничем не могу ему помочь!..

Позднее, возвращаясь мыслями к тем роковым дням, Шимона спрашивала себя, удалось бы ей справиться со всем обрушившимся на нее без доктора Лесли.

Когда умер ее отец, именно доктор взял на себя устройство похорон и все с этим связанное. Шимона же будто пребывала в каком-то сне. Она не чувствовала ничего, кроме бесконечной боли от постигшей ее утраты.

Она никогда не думала, что отец может умереть так же скоропостижно, как и мать. Все произошло так внезапно… Еще сегодня он был жив, а назавтра – эта бесконечная пустота, которую, казалось, ничто не может заполнить.

И все же, не могла не признать Шимона, смерть ее отца была прекрасна – в том смысле, что, если бы он мог выбирать, он наверняка предпочел бы уйти из жизни именно так.

Это произошло после полудня того дня, когда Шимона возвратилась домой. Она в одиночестве сидела у постели больного, пытаясь осознать горькую правду, открытую ей доктором Лесли, и тщетно надеясь на чудо, которое еще могло бы спасти ее несчастного отца.

Сейчас, когда свет от камина падал на его лицо, оно уже не казалось таким мертвенно-бледным и изможденным, каким предстало ее взору ранним утром.

Благородные черты лица и широкий лоб делали Бардсли похожим на некоего греческого бога, и Шимона спрашивала себя, а есть ли на свете человек столь же прекрасный и совершенный, как ее отец.

Но даже в эту минуту, поглощенная мыслями об отце, девушка не могла изгнать из памяти образ герцога, неотразимость и магнетическое выражение глубоких глаз которого оказывали на нее какое-то необъяснимое воздействие.

Стоило Шимоне только подумать о герцоге, и по всему телу пробежала сладостная дрожь, впервые испытанная ею в ту минуту, когда герцог поцеловал ее.

Она ни на секунду не жалела о том, что позволила ему сжимать ее в объятиях, что впервые в жизни разрешила мужчине коснуться ее губ.

«Я никогда не забуду этого, – говорила себе Шимона, – даже если больше не увижу его».

После смерти отца надобность в поездке за границу отпала, но девушка понимала, что жизненные пути их с герцогом все равно не смогут пересечься.

Герцог жил в одном мире, а она – в совершенно другом. Она была абсолютно права, когда стремительно покинула его дом, иначе после этого чудесного, волшебного поцелуя их неизбежно ждало бы падение с вершин неземного счастья в рутину ничего не значащих слов.

Позволив герцогу обнять ее и поцеловать, Шимона опустила занавес над тем, что, как она чувствовала, навсегда останется самым чудесным событием в ее жизни.

Сейчас, сидя у постели умирающего отца, Шимона наконец призналась себе, что чувство, которое она испытывает к герцогу, – это любовь. Да-да, та самая любовь, которая заставила в свое время ее мать сбежать из Бата от богатого и знатного жениха с никому тогда не известным актером.

Но любовь аристократки Аннабел Уинслоу к молодому актеру, впоследствии ставшему знаменитым, была отнюдь не то же самое, что любовь дочери этого актера к благородному герцогу.

Даже если бы он намеревался жениться на ней – а Шимона была уверена, что у герцога и в мыслях этого нет, – их брак оказался бы таким же мезальянсом, как и женитьба Алистера Мак-Крейга на Китти Варден.

«Да, я люблю его… И именно поэтому не могу допустить, чтобы житейская грязь коснулась этого чувства», – убеждала себя Шимона.

Хотя представления девушки о жизни были слишком романтичны и не имели ничего общего с реальным положением вещей, она понимала, что чувства герцога к ней разительно отличаются от тех, которые он испытывал по отношению к другим женщинам.

Нет, когда он предложил ей деньги, чтобы обеспечить ее независимость, и поклялся, что ничего не потребует взамен, это был вовсе не тот беспутный герцог, о похождениях которого Шимона слышала от отца.

Искренность его тона убедила девушку в том, что герцог говорит правду.

Впрочем, выполнить свое обещание ему вряд ли было бы легко. Более того – быть рядом и не поддаться магнетизму, притягивающему их друг к другу, могло оказаться не под силу им обоим.

Однако предложение было сделано, хотя Шимона понимала, что никто, и в первую очередь ее собственный отец, не поверил бы в чистоту намерений герцога.

«А я ему верю!» – упрямо твердила Шимона, чувствуя страстное желание вновь увидеть этого удивительного человека.

Она вспоминала герцога, сидящего во главе стола, – с каким благородством и изяществом он тогда держался! И как умело он правил фаэтоном, увозившим их обоих в Кью-Гарденс! Или в тот незабываемый момент, когда он заключил Шимону в объятия и прижал к себе. Этот человек в любой ситуации умел оставаться самим собой и выглядеть при этом превосходно.

«Я люблю его, люблю!» – прошептала Шимона в отчаянии.

И тут же устыдилась собственных мыслей. Как может она думать о герцоге, когда ее отец лежит рядом и умирает!

Но любовь – такое чувство, которое неподвластно человеку. Как-то мать сказала Шимоне:

– Когда я влюбилась в твоего отца, то в ту же секунду почувствовала, что мне все стало безразлично – родители, друзья, мужчины, которые ухаживали за мной… Все на свете, кроме предмета моей любви.

Тогда Шимона не поняла ее и лишь сейчас, когда то же самое случилось с ней самой, девушка полностью осознала, как была права ее мать.

Когда герцог поцеловал ее, она почувствовала себя так, будто находилась не в здешнем мире, а в каком-то зачарованном месте. Там они были только вдвоем. Они с герцогом и – любовь!..

Он говорил, что она похожа на мерцающую звездочку, а когда целовал ее, Шимона чувствовала себя так, словно звезды сыплются с неба и ложатся у ее ног.

«Я люблю его! О Боже, как же я его люблю!» – в исступлении повторяла Шимона, осознавая в то же время, что будущеене сулит ей ничего хорошего. Оно пусто, ибо в нем нет места для герцога!

Из камина выпал уголек. Шимона встала, взяла щипцы и бросила его обратно.

Обернувшись к кровати, она заметила устремленный на нее взгляд отца.

– Аннабел!

Голос Бардсли звучал еле слышно, и все же Шимона была уверена, что он произнес именно это слово.

Она шагнула к постели:

– Папочка, это я, Шимона.

Она накрыла его руку своей и наклонилась, но, казалось, отец не видел ее.

– Аннабел! – снова тихо позвал он. – О Аннабел… Моя любимая…

Его голос звучал страстно и был пронизан той духовной силой, которая повергала в восторг театральную публику, касаясь самых чувствительных душевных струн.

Шимона почувствовала, что на глаза у нее навернулись слезы. И снова Красавец Бардсли произнес проникновенным голосом, идущим из самой глубины его сердца:

– Аннабел! Как давно я ждал этой минуты! Моя дорогая возлюбленная, если бы ты только знала, как мне недоставало тебя!..

На мгновение Шимоне показалось, что некое внутреннее сияние озарило отцовские черты. Глаза засветились огнем, чудесным образом преобразившим Бардсли.

Затем он закрыл глаза. На губах заиграла тихая, блаженная улыбка. Шимона поняла, что отец мертв…

Доктор Лесли решил – для блага Шимоны, – что похороны должны быть весьма скромными, и лишь потом следует публично объявить о смерти Красавца Бардсли.

Он все устроил сам. За скромным гробом шли лишь Шимона и преданная Нэнни.

День был хмурым и дождливым. Когда гроб опустили в могилу и засыпали землей, Нэнни горько заплакала. Глаза же Шимоны оставались сухими.

Она знала, что отныне ее отец и мать соединились навеки – на небесах.

Тело Красавца Бардсли положили в простой дубовый гроб, заказанный доктором Лесли, но его дух, без сомнения, пребывал в горних высотах. На лице покойника застыло выражение тихой радости и счастья, которое появилось перед самой смертью.

«Вот я и осталась совсем одна на свете», – с грустью подумала Шимона.

Наемная карета доставила девушку вместе с Нэнни домой. По пути кухарка утирала беспрестанно лившиеся слезы.

Осиротевшие женщины были не в силах разговаривать друг с другом. Нэнни заперлась на кухне – так она поступала всегда, когда хотела побыть одна. Шимона же удалилась в маленькую гостиную матери, чтобы взглянуть на портрет покойного отца, стоявший на камине.

Она с трудом свыкалась с мыслью, что больше не услышит его голоса. Как славно бывало у них в доме по вечерам, когда отец возвращался из театра и рассказывал дочери свежие новости! А иногда до нее доносились звуки его декламации – это он у себя наверху в спальне репетировал монолог для очередной пьесы.

Теперь Шимона осталась одна, и ей следовало позаботиться о будущем, причем не только своем, но и Нэнни.

Благодаря щедрости герцога – как удачно получилось, что он именно сейчас решил побеспокоиться об устройстве дел своего племянника! – первое время можно было не волноваться о деньгах. Но в то же время Шимона прекрасно понимала, что этой суммы надолго не хватит.

Снова и снова девушка обращалась мыслями к герцогу, не в силах думать ни о чем другом. То ей вспоминалось какое-нибудь его слово, то устремленный на нее взгляд… О сладостные минуты, когда они были вместе!..

В который раз Шимона спрашивала себя: а не лучше ли было, если бы она вовсе не ездила в Рейвенстоун-Хаус? Не пустись она в это рискованное предприятие, чтобы заработать деньги для спасения жизни отца, ее собственное сердце не было бы сейчас разбито.

А ведь именно это с ней и произошло. Отныне ее сердце навеки разбито.

А как, бывало, смеялась Шимона над этой избитой фразой, которая частенько звучала в какой-нибудь пьесе!

Теперь же она поняла, что это может быть правдой. Сердечная боль терзала ее с каждым днем все сильнее и сильнее, и казалось, спасения от этой муки нет и быть не может.

Как ни старалась Шимона уверить себя, что все в прошлом и надо поскорее забыть обо всем происшедшем, она тосковала по герцогу все сильнее, и это временами даже пугало ее.

Иногда она была готова уже сдаться и принять условия герцога, согласиться на предложенные деньги, сделать все, что он захочет, лишь бы изредка иметь возможность видеться с ним.

Но тут же Шимона одергивала себя. Нет, нельзя идти на такой шаг ни в коем случае! Это первая ступень к падению.

Шимона была не настолько глупа или наивна и понимала, почему отец не позволял ей связывать свою жизнь с театром. Причина заключалась в весьма расплывчатой морали, неизбежной спутнице актерского существования.

Не могла же в самом деле Шимона не понимать, что скрывается за фразами: «Эта артистка пользуется покровительством такого-то знатного господина» или «А эта удостоилась внимания самого режиссера»! Сие означало, что богатый джентльмен, желая угодить своей любовнице, вкладывал деньги в постановку, а постановщик, в свою очередь, давал своей очередной протеже главную роль, привлеченный не столько ее талантом, сколько смазливой наружностью.

Правда, в присутствии дочери отец говорил о таких вещах весьма сдержанно, но подобными сплетнями всегда полон любой театр, а значит, и Шимоне, конечно же, многое было известно.

Острый ум и наблюдательность помогали ей связывать воедино разрозненные фразы, и таким образом она догадывалась об истинном положении дел, хотя родители всеми силами старались уберечь дочь от неприглядной стороны жизни.

Подобные истории не шокировали девушку. Она просто относилась к ним как к чему-то не вполне чистому и, по выражению доктора Лесли, предосудительному. Шимона уже давно решила для себя, что сама ни за что на свете не будет вести такую жизнь, ибо это противоречило бы всему, что составляло для нее основу нравственных ценностей.

«Любовь, которую питали друг к другу мои отец и мать, – была убеждена Шимона, – вот истинно святое, прекрасное чувство!»

В то же время она не сомневалась, что незаконная любовь представляет собой нечто противоположное.

Однако Шимоне было трудно поверить и в то, будто ее собственная возвышенная любовь к герцогу и его чувства к ней – это что-то недостойное и унизительное.

Конечно же, нет, все происходящее с ними было столь огромно и прекрасно, что, когда герцог подарил Шимоне своим поцелуем неземное блаженство, девушка почувствовала, как их объединила некая божественная сила, а ее любовь так же чиста и невинна, словно молитвы, возносимые ею в храме Божьем.

«Неужели, о неужели такое чувство может быть дурным?» – в отчаянии вопрошала Шимона.

Впрочем, ответ был ей известен. В том, что она делала до сих пор, безусловно, ничего дурного не было, но заходить дальше нельзя ни в коем случае.

– Что же теперь с нами будет? – спросила Шимона, когда они вдвоем с Нэнни сидели на кухне. К тому времени после похорон прошло уже два дня.

– Да я и сама об этом думаю, – откликнулась кухарка. – Надо взглянуть правде в лицо, мисс Шимона. Здесь мы оставаться не можем!

– Но ведь дом принадлежал отцу.

– Так-то оно так, – согласилась Нэнни, – только вот платить за него все равно придется. Да и ремонт нужно сделать… И не сидеть же нам голодными!

Шимона удивленно взглянула на кухарку, не вполне понимая, куда та клонит, а Нэнни продолжала:

– Я вот что придумала… Если мне пойти работать, то годик или около того мы с вами сумели бы продержаться.

– Неужели ты думаешь, что я позволю тебе работать на меня, а сама буду сидеть сложа руки? – возмутилась Шимона. – Это просто нелепо, Нэнни! Если кому-нибудь и стоит пойти работать, то, несомненно, мне. Я молода и полна сил.

– И наивна, как новорожденный младенец! – презрительно фыркнула Нэнни. – Интересно, где это вы собираетесь работать?

– Пока не знаю, – призналась Шимона. – Что-нибудь придумаю.

Она тихонько вздохнула.

– В конце концов, я могла бы поступить на сцену…

– Чтобы ваши бедные отец и мать перевернулись в гробу? – набросилась на девушку Нэнни, даже не дав ей докончить фразу. – Да я ни за что на свете не позволю вам этого сделать, мисс Шимона! Только через мой труп…

– Ну а что же тогда нам делать?

– Что-нибудь придумаем.

Все эти утешительные слова, как понимала Шимона, были произнесены старушкой только для того, чтобы успокоить ее – так, бывало, она поступала, когда Шимона была маленькой девочкой, но напускная бодрость Нэнни не могла обмануть девушку – она видела, что та всерьез встревожена.

– Ну а сейчас нечего нам здесь больше рассиживаться, – ворчливо заключила Нэнни, поднимаясь со своего места. – Мне еще по магазинам надо пройтись. У нас и хлеба почти не осталось, и яиц к ужину нужно купить. Слава Богу, хоть денег пока достаточно! По крайней мере месяц или два мы голодать не будем…

– Мне пойти с тобой? – предложила Шимона.

Нэнни посмотрела в окно:

– Да там, похоже, дождик моросит. И потом, вы сегодня уже выходили из дома, намерзлись небось. Лучше погрейтесь пока у огонька, а через полчасика поставьте чайник. Если встречу уличного торговца, куплю, пожалуй, сдобных булочек к чаю!

– Вот было бы славно! – улыбнулась Шимона.

Она поняла, что Нэнни хочет побаловать ее. Шимона с раннего детства обожала сдобные булочки и обычно, заслышав звук колокольчика уличного разносчика, важно шествовавшего с подносом на голове, всегда спешила ему навстречу.

Повесив на руку пустую корзину, Нэнни удалилась за покупками, а Шимона осталась сидеть одна, слушая, как уютно потрескивает огонь в очаге.

Интересно, чем сейчас может быть занят герцог, спросила она себя.

Возможно, с тоской подумала девушка, в данную минуту он находится в обществе какой-нибудь красивой, элегантной и утонченной женщины, уж она-то наверняка сумеет развлечь его, ибо говорит на языке того общества, к которому принадлежит и он сам.

Должно быть, они вместе потешаются над знакомыми или сплетничают о знаменитостях – рассказами о них полны все газеты. Сама Шимона не раз читала подобные фельетоны.

А может быть, герцог отправился на обед в Карлтон-Хаус, и там его окружают многочисленные красавицы вроде графини Девонширской, леди Джерси и очаровательной миссис Фитцгерберт, под влиянием ее обаяния герцог находился в течение долгих лет.

«Я не принадлежу ни к высшему свету, ни к миру театра. Я не похожа ни на обычную городскую девушку, ни на деревенскую простушку, – в отчаянии подумала Шимона. – Так что же я такое? Неужели я «третья лишняя» в этой жизни?»

Как ни странно, позавчерашние газеты, наперебой сообщавшие о безвременной кончине Красавца Бардсли, ни словом не упомянули о ней самой, будто ее и на свете не существовало.

Зато все как один репортеры вспоминали о романтической любви знаменитого актера к прекрасной Аннабел и об их побеге из Бата.

Однако по всей видимости, они забыли – а возможно, никогда и не знали, – что у красавца актера и очаровательной девушки из высшего общества был ребенок.

Доктор Лесли принес Шимоне все лондонские газеты, чтобы она сама смогла прочесть пышные некрологи, посвященные ее отцу.

Такие влиятельные издания, как «Таймс» и «Пост», отводили по целой колонке этому событию, причем там был помещен не только некролог, но и подробные отчеты о финансовом положении театра «Друри-Лейн». Высказывались предположения, что теперь, когда знаменитый актер так внезапно покинул этот мир, театру вряд ли удастся делать полные сборы.

Один журналист выразился весьма решительно: «Необходимо что-то делать, но, похоже, никто в руководстве «Друри-Лейн» не имеет ни малейшего представления, что именно».

Газеты были также полны изображениями Красавца Бардсли в его самых знаменитых ролях. Однако все газеты, принесенные ей доктором, Шимона пришла к выводу, что очень многие важные вещи об отце так и остались невысказанными.

Например, ни одно издание ни словом не упомянуло о чрезвычайной щедрости и доброте Красавца Бардсли по отношению к коллегам-актерам. А уж его семейная жизнь и нежная привязанность к горячо любимым жене и дочери и вовсе остались незамеченными.

– Я хотел оградить вас от назойливого любопытства газетчиков. Ваш отец, я думаю, одобрил бы мой поступок, – объяснил Шимоне доктор Лесли.

Возможно, добрый доктор все же слегка перестарался, о ней вообще не было сказано ни единого слова, и у Шимоны невольно складывалось впечатление, будто и она тоже умерла вместе с отцом.

Итак, уютный домик, где жили когда-то трое счастливых людей, объединенных горячей взаимной любовью, ныне стоял почти пустой и молчаливый.

Сидя неподвижно у огня, погруженная в свои думы, Шимона уже собиралась было поставить чайник – об этом, уходя, ее просила Нэнни, – как вдруг неожиданно раздался стук в дверь.

Девушка подумала, что это, должно быть, вернулась кухарка, вероятно, забывшая ключи. Стремительно вскочив с места, Шимона подбежала к двери и широко распахнула ее.

И тут же с изумлением отступила, ибо на пороге стояла вовсе не Нэнни в своем неизменном черном плаще и шляпке, а… герцог!

Он выглядел еще более блистательно, чем запомнился Шимоне во время их последней встречи. Ослепительно белый, туго накрахмаленный галстук красиво оттенял его темные волосы и брови. Острые концы воротничка поднимались к самому подбородку, а шляпа с высокой тульей была грациозно сдвинута набок, как того требовала мода.

Они не сводили глаз друг с друга. Шимоне на мгновение показалось, что она облетела весь мир в поисках человека, предназначенного ей самой судьбой, и вот наконец нашла его. Ей стало удивительно легко, уютно и спокойно, как будто она вернулась домой после долгого путешествия.

– Шимона! – воскликнул герцог.

Девушка подумала, что никогда еще ее имя не звучало столь восхитительно, как в эту минуту, произнесенное глубоким красивым голосом герцога. Чрезвычайно удивленный встречей, он тем не менее заставил себя вспомнить о хороших манерах и медленно снял с головы шляпу.

– Вы разрешите мне войти? – спросил он. – Я должен вам очень многое сказать.

Шимона открыла дверь пошире, и герцог вошел в переднюю, которая сразу стала казаться слишком маленькой и убогой.

Закрыв за гостем двери, Шимона молча направилась в гостиную. Герцог следовал за ней.

Там его внимание первым делом привлек портрет Красавца Бардсли, стоявший на каминной полке.

– Наконец-то я все понял! Так вы – дочь Красавца Бардсли… А я и представления не имел, что у него есть семья!..

– Папа никогда… не позволял мне… появляться в театре… – запинаясь, начала объяснять Шимона. Ее голос прерывался от волнения.