Текст книги "Испуганная невеста"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Кельвин Уорд почувствовал, как Серафина обеими руками вцепилась ему в руку.
Они встали под каким-то надпалубным сооружением, и вскоре Кельвин ощутил, что жена его потихоньку успокоилась. Взглянув на нее, он увидел, что выражение страха на ее лице сменилось каким-то детским восторгом.
– Вы… правы! – медленно произнесла она. – Это и в самом деле величественное зрелище!
– Я очень надеялся, что вам понравится, – улыбнулся Кельвин.
Дул сильный ветер, и разговаривать было трудно, поэтому они молча постояли с четверть часа, а потом пошли к себе в каюту.
– Спасибо, – поблагодарила Серафина, когда ее муж помог ей снять плащ. – Мне стыдно, что я вела себя… так глупо.
– Неизвестность всегда страшит, – заметил он. – Но теперь, когда вы увидели море и знаете, как корабль преодолевает шторм, бояться нечего.
– Конечно, – ответила Серафина. – Но никто раньше… мне этого не объяснял.
– А как же ваши домашние учителя и гувернантки? – спросил Кельвин. – Ваш отец рассказывал мне, что вас усердно обучали.
– Даже слишком усердно.
– Что вы имеете в виду?
– Сколько я себя помню, меня все время пичкали знаниями, – объяснила Серафина, – но никогда не разрешали доходить до всего самой.
– А вы этого хотели? – спросил он;
– Я пыталась это делать, – ответила она. – Но всякий раз, когда мне в голову приходит, как мне кажется, какая-нибудь оригинальная идея, мне спешат сообщить, что до меня это уже придумали какие-нибудь ученые или мыслители, например, Дарвин, Джонсон, Сократ. А посему мне следует лишь процитировать то, что они сказали, и не открывать Америку.
– Это, должно быть, действовало вам на нервы, – заметил Кельвин.
– Наверное, потому, что после маминой смерти мне не с кем было поговорить о том, что я думаю и чувствую, – продолжала Серафина, – у меня появилась такая неуверенность… в себе.
Ему хотелось сказать, что в присутствии ее отца вряд ли кому-то удалось бы почувствовать уверенность в себе, однако он не стал этого делать и ласково проговорил:
– Надеюсь, теперь вы всегда будете делиться со мной своими мыслями, потому что, уверяю вас, мне они очень интересны.
– Правда? – обрадовалась Серафина. – Или вы говорите так, потому что… вам кажется… что вы обязаны… это делать?
– Мне это и правда интересно, – заверил ее молодой человек. – И я надеюсь, мои мысли вам тоже небезынтересны.
– Ну конечно! Я хочу, чтобы вы делились со мной всем! – с энтузиазмом воскликнула Серафина. – Ведь друзья делятся друг с другом радостями и горестями, правда?
– Конечно!
И она одарила мужа радостной улыбкой, отчего ее маленькое личико так и засияло.
Он смотрел на нее, и ему вдруг пришло в голову, что Серафина похожа на маленького жеребенка, который, опасаясь, что его сейчас оседлают, в испуге шарахается в сторону и которого приручить к себе можно лишь добротой. Тогда он перестанет бояться руки, которая собирается его погладить.
Казалось невероятным, что сэру Эразму удалось произвести на свет человека, настолько на него не похожего ни по внешности, ни по характеру. Очевидно, Серафина была похожа на свою мать.
Шторм доставил пассажирам некоторые неудобства, и, как и ожидал Кельвин Уорд, в последующие два дня в столовой за обедом и ужином было очень мало народа.
Когда же они добрались до Гибралтарского пролива и вошли в Средиземное море, ветер успокоился, а небо над головой стало ослепительно синим.
В Гибралтаре они остановились всего на несколько часов, так что времени сойти на берег у пассажиров не было.
На Мальте пассажирам тоже не разрешили покидать корабль, поскольку из-за шторма они шли с опозданием.
На этом острове находилось одно из основных почтовых отделений, где можно было послать телеграмму по подводному кабелю.
Англичане оснастили свою империю подводными кабелями, которые за последние десять лет получили особенно широкое распространение.
Над океанами пикали морзянки, удивительнейшим образом связывая между собой все континенты.
На Мальте телеграммы доставили на борт, и Кельвин вошел в свою каюту, прихватив с собой целых четыре штуки.
Одна из них предназначалась Серафине, и он ей ее вручил. На остальных стояло его имя, и он распечатал их одну за другой.
Первая была от сэра Энтони с пожеланиями всего самого наилучшего, другая – от деловых партнеров из Бомбея.
Кельвин Уорд телеграфировал им, что у него не только есть деньги, чтобы вложить в будущее предприятие, но что он готов внести в пять раз больше намеченной суммы, которую они сочли необходимой для первоначального взноса.
Ответ их хотя был кратким, однако полон восторга.
Он распечатал еще одну телеграмму. Она оказалась от сэра Эразма и гласила:
«Приобрел от вашего имени два корабля водоизмещением пять тысяч тонн и распорядился, чтобы они следовали в Бомбей. Уведомил вашу компанию, чтобы их встретили.
Эразм Мэльтон».
Прочитав телеграмму, Кельвин сердито вскрикнул и яростно скомкал ее в руке.
Он совершенно забыл про Серафину, которая находилась тут же, в каюте, пока не услышал ее голос:
– Вас что-то… расстроило?
Боясь, что голос выдаст его, если он заговорит, Кельвин Уорд промолчал. Не дождавшись ответа, Серафина продолжала:
– Я думаю… что имею право… знать…
– Еще бы вам не иметь! – голосом, дрожащим от гнева, воскликнул он. – Ведь я трачу ваши деньги! Меня купили на эти деньги, и теперь я даже пальцем не могу пошевелить без вашего разрешения! Но ничего, когда-нибудь я выплачу вам все, до самого последнего пенни! И когда это произойдет, я снова стану сам себе хозяин!
Закончив свою пылкую речь, он встал, едва переведя дух, и снова взглянул на бумажный комочек, в который превратилась телеграмма.
Однако вскоре, устыдившись того, что он потерял контроль над собой, Кельвин медленно развернул телеграмму.
Кое-как разгладив смятый лист, он положил его на стол, рядом с двумя другими телеграммами.
Глубоко вздохнув, он обернулся.
– Я должен объяснить, Серафина… – начал было он, как вдруг увидел, что в каюте никого нет.
И только тут Кельвин понял, насколько, должно быть, сердито звучал его голос. Как он только мог выплеснуть свое раздражение против сэра Эразма на ни в чем не повинную Серафину!
В то же время невыносима была сама мысль о том, что в его любимый проект, который он собирался осуществлять сам, грубо вмешивается его тесть.
И снова молодой человек задумался о том, что Серафина здесь вовсе ни при чем.
К случившемуся она не имеет ровным счетом никакого отношения и не должна страдать из-за поступков своего отца.
Кельвин Уорд подошел к ее спальне, постучал и, не дождавшись ответа, вошел.
Серафина сидела на краешке кровати. Увидев мужа, она быстро встала и, подойдя к иллюминатору, сделала вид, что что-то там высматривает.
Кельвин догадался: она не хочет, чтобы он видел, что она плакала.
Он закрыл за собой дверь и подошел к Серафине поближе.
– Вы так и не договорили, Серафина, – ласково сказал он. – Я вас прервал. Может быть, вы сейчас это сделаете?
Наступила долгая пауза, видимо, Серафина боялась, что, если сейчас заговорит, голос ее непременно выдаст. Наконец дрожащим голоском она проговорила:
– Я… я хотела… сказать вам, что… я… как ваш… друг… имею право… разделить с вами… ваши горести…
– Я так и думал, что вы это хотите сказать, – подхватил он, – однако было уже слишком поздно. Прошу вас, Серафина, простите меня, я не должен был говорить с вами в таком тоне.
– Неужели деньги… имеют для вас… такое значение? – неожиданно спросила она.
– Когда у тебя их нет, то имеют, – ответил он. – Однако между друзьями должны существовать другие ценности.
Она промолчала, и, немного подождав, Кельвин попросил:
– Пожалуйста, повернитесь ко мне, Серафина. Только не молчите, прошу вас! Я и так себя казню.
Серафина вытерла глаза и повернулась.
Лицо ее было бледным, ресницы все еще мокрыми от слез.
Ему пришло в голову, что она принадлежит к тем немногим женщинам, которых слезы не уродуют.
Она робко взглянула на него. Присев на краешек кровати, Кельвин протянул к ней руку.
– Идите сюда и сядьте рядом, – попросил он. – А то я буду думать, что вы на меня все еще сердитесь.
На лице Серафины появилась слабая улыбка.
– Это вы… сердились, – поправила его она. – Вас… папа расстроил?
– Да, ваш отец.
И Кельвин рассказал ей о двух кораблях и показал телеграмму.
Серафина внимательно прочитала ее, а потом произнесла:
– Я знаю, вы считаете, что папа… лезет в ваши дела и хочет показать вам… что имеет над вами… власть. Но это… не совсем так.
– Тогда что это? – спросил он.
– Мама как-то сказала, – ответила Серафина, – что у каждого человека есть в жизни… кто-то или что-то, что он… любит.
Кельвин с интересом взглянул на нее:
– Продолжайте.
– Когда мама была жива… папа любил ее. По-моему, когда ему в жизни что-то удавалось, он бывал в… полном восторге, потому что эти его… достижения возвышали его… в маминых глазах.
– Я могу это понять, – проговорил Кельвин.
– А потом мама… умерла, – продолжала Серафина, – и любовь, которую он к ней испытывал, перешла на его… дела. Теперь он любит то, что мама называла «великими замыслами, воплощенными в жизнь».
– Это она хорошо подметила.
– И не только потому, что они приносят ему… доход, – заметила Серафина, – но и оттого, что он может что-то… создать.
– Свою империю, например, – усмехнулся Кельвин.
– Вы когда-нибудь видели, как ткут ковер? – неожиданно спросила Серафина. – Я имею в виду вручную?
– По-моему, да… в Персии, – ответил он, удивляясь неожиданному повороту разговора.
– Тогда вам известно, что ткач работает над изнаночной стороной, которая вся в сплошных узелках. Но если перевернуть ковер на лицевую сторону, взору открывается красивый и сложный рисунок.
Кельвин Уорд оценивающе взглянул на жену:
– Я понимаю, что вы имеете в виду, но человеку постороннему, как, например, я, трудно не заподозрить вашего отца в других мотивах.
– Я и сама не сразу его поняла, – призналась Серафина. – Мне так хотелось, чтобы он полюбил меня, потому что после смерти мамы чувствовала себя очень одинокой. Но потом я поняла, что не представляю для него такого интереса, как, например, основание новой компании в Канаде или… покупка для вас… двух кораблей в Бомбее.
С минуту он молчал, а потом сказал:
– Знаете, вы необыкновенная женщина, Серафина. Я просто диву даюсь, как много мудрости в вашей маленькой головке.
– Ну что вы, никакая я не мудрая, – возразила Серафина. – Вы даже представить себе не можете, какая я… глупенькая.
– По-моему, вас можно назвать какой угодно, но только не глупенькой, – проговорил он. – И теперь, если я впаду в гнев, то постараюсь вспомнить, что вы мне говорили о своем отце.
На следующий день Кельвин Уорд получил еще одно подтверждение проницательности Серафины.
Ему было приятно узнать, что на пароходе у нее появилось несколько знакомых.
Он отдавал себе отчет в том, что они с Серафиной не совсем обыкновенная пара. Поскольку объявление об их свадьбе было напечатано в газетах, а о том, что Серафина очень богата, было известно и раньше, пассажиры только и говорили, что о ней с Кельвином.
Люди пользовались любым удобным случаем, чтобы с ними поговорить, и, хотя Серафина была застенчива, ее хорошие манеры и природная учтивость не позволяли ей быть грубой и неприветливой с теми, кто к ней обращался.
Позанимавшись на палубе зарядкой, Кельвин спустился в каюту и сразу же понял, что Серафину что-то беспокоит.
Он уже научился распознавать на ее лице различные выражения, более того, ни у одной женщины ему не доводилось видеть такого выразительного лица, как у Серафины.
Он сразу же узнавал по ее лицу, когда она чего-то боится или чему-то радуется.
И поэтому без всяких церемоний Кельвин спросил:
– Что вас так расстроило, Серафина?
Несколько секунд она молчала, потом ответила:
– Вы не сказали мне, что когда-нибудь станете… герцогом!
Он был искренне удивлен.
– Я думал, вам сказал об этом ваш отец.
– Мне никто этого не говорил, – ответила Серафина.
– Откуда же вы сейчас узнали?
– Одна моя… знакомая спросила меня, не хочу ли я полистать ее журнал. А когда я стала рассматривать фотографии об открытии парламента, сказала: «Должно быть, вам приятно думать, миссис Уорд, что в один прекрасный день и вы займете место среди этих прекрасных дам, супругов пэров». А когда я с недоумением взглянула на нее, пояснила: «Я имею в виду, естественно, когда ваш муж станет герцогом Уксбриджским».
Опустившись на стул напротив Серафины, Кельвин спросил:
– Но почему это обстоятельство так вас беспокоит?
– Я… я не знаю… как себя вести, если буду… герцогиней, – ответила Серафина. – Когда вы станете герцогом, значит, будете… важной персоной и мне придется… принимать гостей. А как их… принимают? Да к тому же… я слишком маленькая… чтобы носить… тиару.
– Но в день свадьбы вы же носили, – напомнил он ей.
– Меня папа… заставил. Я чувствовала себя в ней… ужасно неловко. Она была такая… большая и довольно… вульгарная.
Он был того же мнения и, улыбнувшись, сказал:
– Ну хорошо. Когда вы станете герцогиней, с тиарой поступим следующим образом: найдем вам маленькую, и дело с концом!
– Вы смеетесь надо мной! – воскликнула Серафина.
– Я не могу позволить вам расстраиваться из-за того, что, может быть, случится еще лет через пятнадцать или того больше, – заметил он. – Кроме того, не все герцоги выставляют свою личную жизнь напоказ. Мой дядя, например, никогда этим не занимается.
– А почему? – поинтересовалась Серафина.
– Потому что такого скряги свет белый не видывал. Он скорее удавится, чем потратит деньги на тиару!
– Скряги? – переспросила Серафина.
– Он трясется над каждым пенсом. А когда мне понадобились деньги на покупку кораблей в Бомбее, он и не подумал их мне одолжить.
– Он отказал вам?
– Да, он мне отказал, точно так же, как не пожелал помочь моей маме, когда она умирала. Чтобы спасти ее, нужно было сделать сложную операцию.
Несколько секунд Кельвин Уорд молчал, потом добавил:
– Другого такого отвратительного человека на свете не существует. В Англии его все ненавидят. Никто о нем доброго слова не скажет.
В голосе его прозвучали горечь и ненависть, не укрывшиеся от Серафины. Немного помолчав, она ласково сказала:
– Вы не должны позволять другим людям поступать с вами так же, как это делали ваш дядя и мой отец.
Он вопросительно глянул на нее, и она продолжала:
– Мама всегда говорила, что физические страдания не идут ни в какое сравнение со страданиями душевными. Они оставляют раны в наших сердцах.
– Вы считаете, что ваш отец и мой дядя приносят мне и сейчас душевные муки?
– Ненависть оборачивается в конечном счете против нас самих, – заметила Серафина. – Когда вы кого-то ненавидите, чувство ненависти отравляет… вашу душу.
Кельвин в изумлении уставился на нее, и Серафина, смутившись, проговорила:
– Пожалуйста, поймите… я вовсе не хочу читать вам… нотацию, но вы же сами сказали… что я могу… делиться с вами… своими мыслями.
– Ваши мысли дня меня представляют большую ценность. Мне необходимо их слышать и понимать, – проговорил он. – Вы, Серафина, полны сюрпризов.
– По-моему, вашему дяде, так же как и моему папе, требуется какой-то объект для любви, вот он и любит деньги. Мне говорили, что для скряги сэкономить шиллинг все равно что альпинисту подняться на самую высокую вершину… а еще кому-то завоевать сердце женщины, которую он любит.
– Ну и задали вы мне задачу! – воскликнул он. – Спасибо вам, Серафина. Теперь мне нужно искоренить в себе ненависть. Думаю, вы мне в этом поможете.
– Равно как и вы… поможете мне… преодолеть страх.
– А вы простили меня за вчерашнее, когда я выплеснул на вас гнев, предназначенный для вашего отца?
– Мне… не за что… вас прощать, – ответила Серафина. – Глупо было… с моей стороны… так расстраиваться.
– А я думаю, есть за что, – возразил он. – Мне очень стыдно за свое поведение.
И, улыбнувшись, добавил:
– Подобное чувство меня, признаться, посещает довольно редко.
– Смирение, как мне кажется, идет душе только на пользу, – лукаво сверкнув глазами, проговорила Серафина.
– Как я уже говорил, вы, Серафина, полны сюрпризов, – заметил Кельвин.
Позже этим вечером он поймал себя на том, что разговаривает с Серафиной так, как никогда ему еще не доводилось разговаривать ни с одной женщиной.
Обычно, когда он приглашал на ужин женщину, они вели шутливую, полную намеков беседу, бросали друг на друга томные взгляды, понимая, что это лишь прелюдия к другому типу близости.
Женщины, с которыми он встречался, были, как правило, красавицами, а некоторые из них еще и отличались острым умом.
Последних, однако, было не так уж много, поскольку умные женщины вообще явление редкое.
Встречались и такие, с которыми он беседовал о политике, обсуждал подробности своей армейской жизни и находил в их лице благодарных слушательниц.
Серафина была не похожа ни на одну из них.
Кельвин не мог припомнить, чтобы когда-нибудь ему доводилось обсуждать с женщиной основные принципы человеческого бытия.
Женщины не стремились говорить о душе, им гораздо интереснее было вести беседы о сердечных делах.
Мужчин же, напротив, подобные темы приводили в смущение; Им больше по душе были проблемы житейские.
Однако в Индии ему доводилось встречать мужчин, которые с удовольствием вели разговоры о духовных и мистических аспектах религии, поскольку для индусов религиозные обряды являются неотделимой частью их повседневной жизни.
Во время своих поездок по стране Кельвин Уорд нередко встречал факиров и йогов, безгранично веривших в судьбу.
Они вызывали в Кельвине чувство любопытства, поскольку их образ жизни и определения человеческих ценностей в корне отличались от тех, что были приняты в Англии.
Но ему никогда и в голову бы не пришло, что он будет разговаривать с женщиной о духовности, о познании, о проблемах подсознательного осмысления мира, волновавших его все больше и больше.
Более того, ему бы и во сне не привиделось, что он станет обмениваться мнениями по таким сложным философским вопросам со своей женой, восемнадцатилетней девчонкой!
В платье из бледно-зеленого тюля, которое очень красило ее, Серафина выглядела совсем юной. Она серьезным голосом доводила до сведения своего изумленного супруга:
– Я считаю, что чрезвычайно важны не сами поступки людей, а причины, вынуждающие их поступить так или иначе.
– Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду.
– Я всегда чувствовала, – медленно произнесла Серафина, – что нельзя отправлять человека на виселицу за убийство, пока не выяснишь основной причины преступления, о которой он, может, и сам не догадывался.
Она взглянула на Кельвина, проверяя, понял ли он, что она хочет сказать, и продолжала:
– То же относится и к другим проблемам. Например, когда вы сказали мне, что ваш дядя скряга, я потом долго думала о нем и пришла к такому выводу: может быть, потому, что он уродлив и несчастен, он пытается ухватиться за что-то прочное и ценное, что компенсировало бы ему его непривлекательность.
– Мне никогда это и в голову не приходило, – тихонько проговорил он.
– По-моему, мы все стали бы совсем по-другому относиться к людям, живущим рядом с нами, если бы внимательнее приглядывались к ним, – продолжала Серафина. – Я часто пыталась понять, почему люди, которые меня окружают, поступают именно так, а не иначе.
Она помолчала и робко добавила:
– Я очень плохо знаю… жизнь, может быть, вы даже станете… смеяться надо мной, но мне кажется, где бы они ни жили, какими бы ни были, бедными или богатыми, все их поступки продиктованы одними и теми же побуждениями.
– Ну конечно, – ответил Кельвин. – И побуждения эти обычно сильнее, чем сила воли. Вот почему нам так необходимо учиться самообладанию.
– Это верно, – согласилась Серафина.
– Большинство людей не любят дисциплину, – заметил он, – и тем не менее без внешней и внутренней дисциплины мы бы не стали цивилизованными людьми.
Серафина помолчала, видимо, обдумывая его слова, а потом сказала:
– Армейская жизнь вся подчинена дисциплине. Как вы считаете, она там очень необходима?
– Без нее в армии вообще не обойтись, – ответил он. – Человек, идущий в бой, должен уметь подчиняться приказам. В противном случае ему вряд ли удастся выжить.
И, помолчав, добавил:
– Хорошим полк может быть лишь тогда, когда в нем железная дисциплина и солдаты его способны отстоять честь мундира.
Серафина ничего на это не сказала, и, взглянув на нее, Кельвин заметил, что она о чем-то размышляет.
– О чем вы думаете? – спросил он.
– Я думаю о том, – ответила она, – что узнала наконец, что вам дороже всего на свете.
– И что же это?
– Ваш полк.
– Откуда вам об этом известно?
– Когда вы говорите о нем, у вас даже меняется голос. Вы любите свой полк, и я знаю теперь, что не только вынужденная женитьба привела вас в такую ярость, но и то, что вам пришлось оставить вашу истинную привязанность… которая для вас важнее всего.
– Я начинаю вас бояться, Серафина, – проговорил Кельвин Уорд. – Вы слишком проницательны. Если бы я пытался что-то от вас скрыть, вряд ли мне это удалось бы.
– Надеюсь, у вас не возникнет подобного желания, – заметила Серафина.
И он с удивлением увидел, что на щеках у нее вспыхнул румянец.
Он помолчал, ожидая объяснений, и через минуту Серафина смущенно пробормотала:
– Хотя… наверное… есть вещи… о которых вам не хотелось… чтобы я узнала…
– Если таковые и имеются, то я о них не имею ни малейшего представления, – ответил Кельвин Уорд.
Он собирался спросить было, что она имеет в виду, но ему помещал официант, который поинтересовался, не желают ли они еще чего-нибудь заказать.
Только тут Кельвин Уорд обратил внимание на то, что в столовой, кроме них, больше никого нет.
– Пойдемте наверх, – предложил он Серафине.
Он поднялся, накинул на плечи жены накидку, и она пошла впереди него, грациозно покачиваясь.
Длинный шлейф пышной бледно-зеленой тюлевой юбки тянулся за ней, словно след пенных волн за кораблем.
