Текст книги "Князья Преисподней (ЛП)"

Автор книги: Барбара Джоан Хэмбли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

6

– Это место называется храмом Вечной гармонии.

Как и большинство русских из хороших семей, баронесса Татьяна Дроздова бегло говорила по-французски, и именно на этом языке она обратилась к Лидии после того, как рассчиталась с тремя «мальчиками», которые рысцой пробежали почти две мили от Посольского квартала, таща за собой повозки с ее подругами.

– Стой здесь, как там тебя, – она властно указала на пятачок утоптанной земли в переулке; Лидия подумала, что «мальчику», к которому та обращалась, было лет шестьдесят, он вполне годился ей в отцы и был слишком стар для того, чтобы возить по улицам Пекина упитанных русских дам. – Десять центов.

– Десять сентов, всем, – седой рикша указал на себя и на двух молодых мужчин, которые доставили Лидию, волоокую сеньору Джаннини (жену итальянского дипломата) и двух рослых телохранителей русской баронессы в самое начало Шелкового переулка, протянувшегося справа от них. – Десять сентов, десять сентов.

Видимо, он хотел сказать, что эта скромная сумма причитается каждому из них за то, что они согласились подождать, пока три дамы осмотрят храм.

– Десять центов, десять центов, – любезно согласилась баронесса. Она почти не говорила по-английски, зато неплохо владела тем ломаным языком, которым пользовались все городские слуги и рикши.

– Разумеется, он удерет, как только кто-нибудь предложит ему одиннадцать, – добавила она, снова переходя на французский. – Но в Шелковом переулке всегда полно извозчиков, так что мы ничего не потеряем.

Она расправила вуаль, украшавшую ее немодную плоскую шляпку.

Вчера утром, за чаем, сэр Джон Джордан пообещал Лидии устроить экскурсию по городу в обществе одной из дуэний из числа немногих европейских женщин, проживающих в Посольском квартале. Леди Эддингтон, которая в силу возраста и положения должна была бы принять под крыло путешественницу-англичанку, сейчас не могла никого видеть по причине скорби, но полтора года назад в Санкт-Петербурге Лидия свела знакомство с родственницей баронессы, которая в любом случае не позволила бы никому узурпировать свое право на гостью. Когда Лидия спросила сэра Джона, нельзя ли как-нибудь включить в число приглашенных сеньору Джаннини, он ответил ей медленной понимающей улыбкой и сказал:

– Предоставьте это мне, мадам.

Паола Джаннини была той самой женщиной, чей крик в среду вечером привел всех в сад, где обнаружилось тело Холли Эддингтон. Но после знакомства с Дроздовой Лидия поняла, что сэр Джон, по всей видимости, решил, будто она уже что-то слышала о баронессе и хотела бы несколько обезопасить себя.

Держа в руке путеводитель, баронесса прошла под резным портиком ворот, покрытых зеленым лаком, и вступила во двор храма.

– Обратите внимание на стоечно-балочную конструкцию потолка, – скомандовала она. – Главное здание называется чэнфан и всегда обращено к югу, именно здесь расположены самые интересные помещения.

Когда на идущем из Саутгемптона корабле Джеймс описывал ей Пекин, она представляла себе череду лабиринтов, составленных из множества шкатулок с секретом. Теперь, не имея возможности надеть очки, которые никак не сочетались с ее элегантным костюмом в темно-зеленых и лавандовых тонах, Лидия видела лишь зловещую паутину зажатых между серыми стенами переулков, по которым то здесь, то там разбросаны были пятна ярких грязных навесов; невообразимая смесь запахов и звуков витала в прозрачном воздухе, пронизанном рассеянным солнечным светом. В тени массивных надвратных башен узкие закоулки хутунов сменялись широкими прямыми улицами, которые в обычные дни заполнялись толпами людей и повозками, чье беспорядочное движение сбивало с толку и не давало сориентироваться.

Пока они на манер лондонских кэбов лавировали среди телег, носильщиков, продавцов сладостей, золотарей и почтенных старцев с птичьими клетками, Паола объяснила ей, что все рикши работают на владельцев повозок. Часто сами рикши ночуют в сарае рядом со своим транспортом, кроме того, многие из них обязаны своим хозяевам и другими милостями, из-за чего попадают в почти крепостную зависимость: так нередко случается в преступном мире ростовщиков, держателей публичных домов и торговцев оружием, незаконно полученным от армии и предназначенным для перепродажи Гоминьдану.

– Отсюда и телохранители, как вы понимаете, – добавила итальянка, взмахом руки указав на третьего рикшу, который вез Коршикова и Меньшикова, двух усатых крепких казаков, похожих на героя песенки времен русско-турецкой войны.[9]9
  Имеется в виду Иван Скавинский Скавар, персонаж стихотворения «Абдул Абульбуль Эмир», написанного 1877 году и позже положенного на музыку. Русский головорез.


[Закрыть] – Откровенно говоря, за все то время, что я здесь живу, я ни разу не попадала в неприятные ситуации – президент Республики всеми силами старается сохранить дружбу с теми, кто обладает влиянием в Европе. Но все же я не отважилась бы в одиночку отправиться в город.

Как и баронесса, да и все прочие обитатели Посольского квартала (за исключением американцев, которым, по мнению Лидии, даже английский давался с трудом), Паола знала французский язык.

Тщетно пытаясь запомнить дорогу, Лидия всматривалась в серые стены хутунов и ворота, за которыми открывались завешанные бельем дворы с кучей детей. Время от времени над стенами показывались красивые крыши, покрытые ярко-красной или зеленой черепицей и отделанные золотом, но тут же исчезали из виду, стоило только рикшам свернуть в очередной проулок. Паола и баронесса упоминали о неприятных запахах, но на самом деле вонь на улицах была слабее, чем в Константинополе.

Сама Лидия была уверена, что в этом отношении ничто не может сравниться с Константинополем.

Тесный храмовый дворик был уставлен клетками с голубями и каменными садками для рыб. Он поражал тишиной, неожиданной после шума близлежащих улиц. Над ним возвышалось два старых ясеня, а у бокового строения неповоротливый молодой служитель в коричневом одеянии длинной метлой подметал твердую утоптанную землю. Главное здание под двускатной, поросшей травой крышей казалось темным и довольно мрачным. На низких ступенях спала светло-рыжая собака. Внутри им бросилось в глаза стоящее в нише изображение свирепого существа в окружении флагов, бумажных фонарей и поддонов с подношениями – сладостями, фруктами, кусочками засахаренной дыни, зернами, кунжутным печеньем и рисом.

– Это Гуань Юй, бог войны, – объяснила баронесса. – По словам сэра Джона, такой человек действительно существовал. Что за причуда – сделать богом военачальника! Все равно что построить храм Наполеона и восхвалять его в проповедях. Впрочем, во французском посольстве найдутся и не такие идиоты…

– Должно быть, в свое время он был великим человеком.

Лидия изучила покрытое алой краской лицо и огромные глаза, уставившиеся на нее из-под угольно-черных бровей. От запаха благовоний першило в горле.

– Это Гуаньинь, богиня милосердия.

Паола указала на нишу в восточной стене, где помещалось изображение высокой женщины в развевающихся одеждах. Насколько поняла Лидия, богиня стояла на лотосе. Даже с такого расстояния ее черты лица поражали спокойной красотой, словно Гуаньинь смотрела в далекое будущее и видела, что в конце концов все будет хорошо.

– Говорят, она была принцессой и достигла нирваны благодаря медитациям и добрым делам, но отказалась войти в Небесные врата, потому что услышала, как где-то во тьме оставленного ею мира плачет ребенок.

Паола перекрестилась. Соболий мех воротника оттенял нежно-кремовый цвет ее кожи, свойственный брюнеткам, а лицо в сумраке храма казалось лицом мадонны. Лидия решила, что итальянка на несколько лет младше ее самой и не слишком разговорчива, хотя это последнее качество, вполне возможно, проявлялось лишь в сравнении с баронессой.

– Мне нравится думать, что так здесь почитают Святую Деву…

– Да, а прочие предметы почитания хорошо показывают местный образ мыслей.

Баронесса, казавшаяся еще более дородной в старомодной меховой накидке, вернулась к своим младшим спутницам. Рукой она указала на противоположную стену, где тянулся ряд ниш с изображениями.

– Посмотрите на князей и судей преисподней, которые заведуют всеми десятью уровнями ада, ведут записи, назначают наказания, поддерживают порядок, надзирают за рабочими и, так сказать, управляют движением. По описанию похоже на Россию, разве что в России было бы больше неразберихи. На Китай тоже похоже, – задумчиво добавила она. – Только вообразите, что за люди могли разделить загробный мир на департаменты, возглавляемые бюрократами. На небе у них тоже есть администрация и разные учреждения.

Она развернулась и решительно направилась к небольшой двери, ведущей в задний дворик. Паола снова погрузилась в созерцание Гуаньинь. Лидия торопливо достала очки из серебряного футляра и надела их, чтобы рассмотреть десять жутковатых суровых фигур, выстроившихся вдоль стены. В полумраке отчетливо виднелись их вытаращенные глаза, оскаленные зубы и свободные одеяния, которые развевал горячий ветер преисподней. Адские князья. Двое из них стояли в окружении согбенных душ, попирая ногами грешников.

Уловив рядом с собой шелест крепа и сладкий аромат Un air embaume[10]10
  (фр.) «Благоуханный воздух»


[Закрыть] от Риго, она сняла очки.

– Они делят грешников по их грехам, как Данте? – спросила она.

Паола слегка нахмурилась, меж тонкими бровями на мгновение появилась едва заметная складка.

– Не знаю. Спросите у баронессы. Ее все эти ужасы приводят в восторг.

– Простите, – поддавшись порыву, Лидия взяла молодую итальянку за руку. – Когда баронесса предложила составить мне компанию, я упросила сэра Джона найти кого-нибудь еще, кто согласился бы присоединиться к нам, поскольку баронесса порою бывает… несколько навязчива…

– Порою? – лицо мадонны озарилось проказливой улыбкой школьницы. – Dio mio,[11]11
  Боже мой (ит.)


[Закрыть] да с нее станется огреть русского царя его же скипетром!

Паола понизила голос и бросила взгляд в сторону открытой двери, проверяя, не слышит ли их почтенная дама:

– Она похожа на мою тетю Амелию. Такая же добрая и сердечная, только уж очень любит командовать!

– Наверное, у сэра Джона были причины обратиться именно к ней, – Лидия тоже перешла на заговорщицкий шепот.

– É verra![12]12
  Конечно (ит.)


[Закрыть] Он думал о несчастной леди Эддингтон, – Паола покачала головой. – Мы с вами оказали бедняжке большую услугу, мадам Эшер. Провели отвлекающий маневр, как выражаются военные. Понимаете, стоит только кому-нибудь занемочь, как баронесса тут же появляется на пороге с целым отрядом слуг, мылом, вениками, лоханью кипящего уксуса и едой в горшочках… мадам, ее повара надо расстрелять! Этот грузин – настоящая кара небесная!

– Тем вечером… Если, конечно, вы не возражаете… Почему вы оказались в саду? – спросила Лидия.

Взгляд Паолы подернулся печалью:

– Мы с Холли Эддингтон были ровесницами, мадам. Здесь, в посольствах, не так уж много молодежи. Несчастная Холли. Она была очень одинока и постоянно терзалась из-за того, что ей уже двадцать четыре года, а она еще ни разу не получала предложения. Думаю, какая-нибудь язва вроде мадам Шренк – это жена первого секретаря австрийского министра – назвала бы ее ожесточившейся. Бедняжка…

Вздохнув, молодая женщина двинулась вдоль ряда страшных потусторонних фигур, скалившихся на нее из теней.

– Она, как и я, любила музыку и птиц, хотя в остальном нас мало что связывало. Иногда она приглашала меня сыграть на пианино ее матери, поскольку в нашем с Тонио доме негде поставить инструмент. Как и ее мать, она считала китайцев дьяволами, которые сами виноваты во всем, что с ними происходит. Знаете, она была такой довольной, когда мистер Хобарт сделал ей предложение. А ее мать просто торжествовала. Но в подобном месте друзей не выбирают.

– И все же, почему вы вышли в сад? – спросила Лидия. – В среду было так холодно…

– Тогда я подумала, что быстро вернусь в дом. Скоро должны были подавать торт, и мы с Холли проверяли, все ли в порядке, когда к ней подошел слуга и сказал, что синьор Хобарт стоит у садовой калитки и просит ее выйти.

– Просит ее выйти?

– Именно так, мадам. Она ждала его с восьми вечера и уже едва сдерживала слезы, поскольку мистер Хобарт так и не соизволил появиться, хотя прием устроили в честь их помолвки. Она сказала: «Если он пьян, я его убью!» и вышла, хотя и она, и я прекрасно понимали, что он будет пьян. Я снова занялась тарелками и шампанским. Затем я поняла, что прошло пятнадцать минут, а может, и больше, а Холли так и не вернулась. Я выглянула в сад и не увидела ее – если вы помните, на ней было белое платье, хорошо заметное в темноте. Я вышла из гостиной через застекленную дверь и немного прошла по дорожке, когда увидела на земле какое-то белое пятно.

Паола отвернулась, задержав взгляд на статуе лохматого поэта с огромными клыками и зажатым в руке свитком; под его ногами корчились в муках грешники.

– Вы что-нибудь слышали? – тихо спросила Лидия. – Или, быть может, заметили какое-нибудь движение?

Итальянка покачала головой:

– Поначалу я решила, что она потеряла сознание. Затем, когда я подошла ближе и увидела, что рядом с ней лежит Ричард, и от его одежды несет спиртным и опиумом…

Лидии не нужны были очки, чтобы уловить в голосе своей спутницы нотки печали и вины.

– Едва ли она захотела бы, чтобы при их встрече присутствовал кто-то третий…

– Не захотела бы, – молодая женщина снова повернулась к Лидии. – Но я по крайней мере могла бы выйти на порог и присмотреть за ними издали. Ричард всегда был джентльменом, даже если напивался; он бы мухи не обидел.

Вздохнув, Паола скрестила на груди руки, словно пытаясь защититься от царящего в храме промозглого холода. С грустью в голосе она добавила:

– Но всем в посольстве известно о его отце.

* * *

– Пожалуйста, сходить с лошадей. Без неприятность.

Высокий мужчина в серо-зеленой форме – единственный из окруживших их разбойников, под которым была нормальная европейская лошадь, а не мохнатый китайский пони – указал револьвером на землю. Его безбровое тонкогубое лицо покрывали оспенные шрамы, волосы были коротко острижены. Стоящие рядом с ним люди, одетые кто в крестьянские ципао и ку, кто в форму западного образца, держали их небольшой отряд под прицелом немецких и русских винтовок.

Сержант Уиллард, уже успевший поднять руки, тихо сказал:

– Гоминьдан.

– У нас получится убежать? – Густые седые брови Карлебаха сошлись в одну полосу над резко выступающим носом; под ними блестели темные глаза. – Через час стемнеет.

– Мы и двадцати футов не пробежим.

Эшер – который, как и все остальные, поднял руки, едва завидев выскочивших из зарослей рододендронов людей, – спрыгнул на землю и теперь спокойно стоял, пока один из китайцев снимал с него пальто и обыскивал карманы пиджака.

– Пожалуйста, ребе, сойдите с лошади, – добавил он тихо, видя, что старик колеблется. – Или они вас пристрелят.

Карлебах подчинился, за что и был лишен старомодной охотничьей куртки, шарфа, часов (Эшер, которому уже доводилось путешествовать по сельскому Китаю, предусмотрительно оставил часы и деньги в гостинице) и дробовика.

– Им не нужны неприятности с британскими властями. Все, что им нужно, это лошади и оружие, – продолжил Эшер на чешском, которым из всех присутствующих владели только они двое.

Сам он радовался уже тому, что революционно настроенные республиканцы не позарились на их обувь.

– Флаконы в карманах куртки… пожалуйста, попросите отдать хотя бы их, – сказал Карлебах.

Эшер, запинаясь, по-китайски изложил его просьбу разбойникам. Те открыли одну из крохотных бутылочек, по очереди понюхали содержимое, попробовали его на вкус и скривились.

– Что это? – требовательно спросил кто-то.

Эшер ответил:

– И-яо.[13]13
  Лекарство (кит.)


[Закрыть] Для моего отца, – добавил он, кладя руку на плечо Карлебаху.

Явно удовлетворившись тем, что обнаруженная жидкость даже отдаленно не напоминает спиртное, китайцы с поклонами вернули ему открытую бутылочку.

Сержант Уиллард пробормотал:

– Это они за нами весь день следили, ставлю свое следующее жалование против горстки медяков.

Эшер промолчал. Кто-то и в самом деле следил за ними. Но мятежникам разумнее было бы напасть на них здесь, на безлюдной горной тропе где-то между Минляном и железнодорожной станцией, и к тому же днем, чтобы потом успеть убраться подальше. Стали бы гоминьдановцы ждать до заката, если бы раньше напали на их след?

Теснина постепенно заполнялась тенями. Глядя, как его товарищи суют оставшиеся флаконы в руки Карлебаху, один из нападавших резко скомандовал по-китайски:

– Быстрее!

Краем уха Эшер уловил тихое «яогуай», произнесенное шепотом, чтобы не услышал отмеченный оспинами предводитель. Сам главарь так и не слез с лошади и больше не произнес ни слова.

Когда они вернулись от шахт в деревню, собираясь выехать назад в Мэньтоугоу, Кристина Бауэр предупредила их: «Поторопитесь, но если вас все-таки остановят, помните – им не нужны лишние неприятности. Отдайте им лошадей и ружья, и вас отпустят с миром».

И все было бы хорошо, подумал Эшер, глядя, как грабители в сгущающихся сумерках поднимаются вверх по тропе, если бы не череп, который им показала доктор Бауэр.

Сержант Уиллард пробормотал:

– Ну и ну. Нам теперь пешком топать до станции, ребята, так что будем там к полуночи. Вы как, профессор? Вам помочь?

– Кто б нам всем помог, такой-то ночью, – проворчал Барклей. – Господи Иисусе, я замерз так, что аж зубы стучат! Мы ж закоченеем, пока до города доберемся.

Эшер ничего не сказал, хотя и сам уже начинал дрожать на пронизывающем ветру. Он понимал, что после наступления темноты, когда неведомые твари вылезут на поверхность, холод будет самой меньшей из бед.

7

– Прошу вас, не поймите меня неправильно – со мной сэр Грант всегда вел себя, как настоящий джентльмен.

В голосе Паолы звучала искренность, в ее огромных карих глазах застыло выражение, близкое к отчаянию – итальянка словно хотела убедить Лидию, что собирается доверить ей вовсе не сплетни, услышанные от злоязыких слуг, как могло бы показаться поначалу. Лидия с легкой грустью вспомнила множество скандальных тайн, о существовании которых ей стало известно от кузин, красавицы-мачехи, дочерей тетушкиных подруг и юных леди в дорогом швейцарском пансионе; всем им предшествовало такое же эмоциональное вступление.

Она взяла молодую женщину под руку и наклонила голову, чтобы выслушать рассказ. Вдвоем они двинулись вдоль по Шелковому переулку.

– Как вам известно, лишь немногие из дипломатических служащих привозят в Китай своих жен, – начала Паола, с трудом подбирая слова. – Молодые клерки, да и не только молодые, э… сходятся с китаянками… Как и кое-кто из тех, у кого здесь жена, – с горечью добавила она. – Некоторые, как полковник фон Мерен или герр Кноллер, даже заводят любовниц из местных! Другие время от времени захаживают в китайскую часть города или договариваются с китайскими… э… посредниками, – она снова заколебалась, подыскивая приличное выражение, – и те приводят женщин в заранее оговоренные дома. Сэр Грант поступает именно так.

Впереди них, возвышаясь над толпой китайцев – лавочников, солдат, уличных музыкантов и торговцев мышеловками и шляпами – шествовала баронесса Дроздова. Она переходила от одного прилавка к другому, щупала отрезы шелка, кричала на продавцов на ломаном английском или русском и громко рассуждала о сортах ткани и предлагаемых расцветках. Меньшиков (или Коршиков?) все время держался рядом с ней, но китайцы лишь смотрели на них с любопытством, как на слона или похоронную процессию. Лидия прекрасно понимала, что за ней самой следует чуть ли не втрое большая толпа детишек, крестьянок и носильщиков; китайцы сторонились Коршикова (или все-таки Меньшикова?), зато охотно указывали на нее друг другу (подбородком, а не пальцем, как делали бы европейцы) и, без сомнения, говорили, что западные чужаки и в самом деле происходят от демонов, потому что у этой вот волосы рыжие, как у демона. Но баронесса обращала на местных жителей внимания не больше, чем на жужжащих вокруг ее шляпки мух.

– Вы говорите ужасные вещи! – воскликнула Лидия, хотя на самом деле даже не удивилась. – Но распутничать в обществе китайских… дам – это одно, убийство же…

Паола помотала головой:

– Речь не о простом распутстве, мадам, – судя по выражению лица, ей очень хотелось говорить тише, но стоящий вокруг гвалт не оставлял ни малейшей возможности для подобной скрытности. – Как я поняла… мне говорили… сэру Гранту нравится… нравится причинять боль женщинам, с которыми он… встречается. Иногда сильную боль. Знаете, бывают такие мужчины, – поспешила добавить она в уверенности, что порядочным женщинам вроде Лидии ни о чем подобном слышать не доводилось. – Любой может ударить жену, когда выпьет…

Лидия открыла было рот, собираясь возразить, что вовсе не любой мужчина способен на такое.

– … но это другой случай. Здесь, в Китае, есть люди, которые покупают женщин… девушек у их семей и продают мужчинам, которые… которым это доставляет удовольствие.

Скрытое вуалью лицо Паолы алело от смущения. Лидия припомнила соответствующие главы из «Половой психопатии» Крафта-Эбинга, которые она читала со смесью научного интереса и изумления в то время, когда посещала лекции по медицине и вскрытия в Рэдклиффском лазарете в Оксфорде, но воздержалась как от упоминания о своих познаниях, так и от дальнейших расспросов, а также размышлений над только что полученными сведениями о частной жизни не только сэра Гранта, но и помощника итальянского атташе.

Не стала она говорить и о том, что подобные услуги ее не удивили – в стране царила ужасающая нищета, а сами китайцы считали, что все продается и покупается. Такое замечание с ее стороны погрузило бы ее мачеху и тетушек в пучину меланхолии… чем бы ни являлась «меланхолия» на самом деле (доктор Шарко – или все-таки доктор Фрейд? – без сомнения, счел бы меланхолию признаком нервного расстройства… надо будет почитать об этом…).

Поэтому в ответ она лишь ахнула:

– Сэр Грант? Никогда бы не подумала!

Крафт-Эбинг полагал, что такое отклонение свойственно многим мужчинам, и далеко не все они проживают в Пекине. К тому же выявить подобные склонности по внешнему виду человека едва ли было возможно.

– Если бы мне об этом сказала мадам Дроздова или Аннетта Откёр, – речь шла о жене помощника французского торгового представителя, – я бы решила, что это просто сплетни… Вы себе представить не можете, мадам, какие ужасные сплетни тут распространяют! Но я услышала это от собственного мужа.

– У меня есть основания считать, – тактично вставила Лидия, – что мужчины в своем кругу сплетничают ничуть не меньше женщин.

Молодая итальянка снова покачала головой:

– Нет! Сплетничают только женщины, но даже если и мужчины тоже, Тонио… сеньор Джаннини не из таких.

Они остановились у самой большой лавки, перед входом в которую благообразный старик вымешивал в тазу тесто из белой мелкой пудры; он брал кусок теста, растягивал его меж разведенных ладоней, потом складывал вдвое получившиеся жгуты и снова ронял их в таз, чтобы еще раз обкатать в муке.

– Когда я только прибыла сюда, – продолжила Паола, – муж предупредил меня, чтобы я не сближалась с сэром Грантом, а когда я спросила, почему, рассказал о китаянках и доме госпожи Цзо в переулке Большого тигра, куда ходит сэр Грант. Моя матушка сказала бы, что мужу негоже говорить с женой о таких вещах, но поскольку здесь, в посольствах, нам приходится часто встречаться, я рада, что узнала об этом и не завязала с ним дружеских отношений. Позже я услышала от мадам Откёр, что там произошел большой скандал… говорят, в том доме умерла одна из девушек.

Старик уже разделил кусок теста на несколько жгутов, каждый не толще швейной нити, и теперь вокруг его тележки собралась целая толпа, почти перекрывшая улицу.

– Что это? – с интересом спросила Лидия, но Паола только помотала головой.

Лидия задала этот же вопрос стоявшему рядом мужчине, указав пальцем на старика, но полученный ответ «а, тан гоу[14]14
  (кит.) конфеты


[Закрыть]» мало что прояснил. Когда тесто превратилось в моток тонких мучнистых нитей, старик шлепнул его на ближайший прилавок, подняв белое облако, и нарезал на короткие куски бритвенно-острым ножом, который до этого торчал у него за поясом; на все вопросы Лидии о товаре и цене он отвечал лишь непонимающим взглядом. Когда она, отчаявшись, протянула ему медную монету, старик вручил ей четыре клейких куска, сложил таз в тележку и двинулся к следующему переулку, чтобы повторить там представление.

– Не вздумайте это есть! – мадам Дроздова вынырнула из лавки и тут же вырвала липкие кусочки у Лидии из рук. – А если там отрава?

– Вздор, люди покупали это своим детям, – возразила Лидия.

Несколько уличных сорванцов и в самом деле с удовольствием поглощали тан гоу. Но баронесса не собиралась ничего слушать. Она завернула тан гоу в бумагу и вышвырнула в канаву, откуда их тут же выудили проворные ребятишки.

– Что это такое?

– Господи, дитя мое, да откуда же мне знать? – баронесса решительно направилась в сторону дожидающихся их повозок. – Может быть, опиум.

Меньшиков (или Коршиков) тащил за ними целую груду бумажных свертков, приобретенных во всех встреченных лавочках, так что для возвращения в русское посольство им пришлось нанимать четвертого рикшу.

– Поэтому, как вы понимаете, – заключила Паола, устраиваясь на плетёном сиденье, – хотя Ричард Хобарт производит впечатление весьма воспитанного молодого человека и получает знаки внимания со стороны всех посольских дам, у которых есть дочери на выданье, когда в среду вечером, он заявился на прием к сэру Эллину с опозданием, да еще и пьяным, мне ни в коем случае нельзя было отпускать к нему Холли. Всё-таки он сын своего отца.

Лидия подумала, что ни один мужчина в здравом уме не попросил бы ее руки, сочти он, что в своем поведении она будет походить на отца. Она уже поставила ногу на ступеньку повозки, когда за спиной раздался шепот:

– Мисси…

Старый рикша с заговорщицкой ухмылкой протянул ей завернутый в бумагу белый квадратик тан гоу.

Белое сладкое лакомство напомнило ей рахат-лукум. Повозки, подпрыгивая на ухабах, катились по затянутым вечерним сумраком улицам назад в посольство, а они с Паолой все никак не могли отряхнуть руки от выдававшей их маленький секрет сахарной пудры.

* * *

– Что это? – Уиллард предупреждающе вскинул руку.

Эшер остановился, вслушиваясь в кладбищенскую тишину, сменившую заунывный вой ветра. Рядом с ним тяжело, с присвистом, дышал Карлебах.

Проклятие. Проклятие, проклятие, проклятие…

– Ну и повезет же нам, если это грабители – лошадей-то у нас уже отобрали, – пробормотал Барклей.

– Вряд ли грабители, – откликнулся Гиббс. – Они б заметили, что нас уже пощипали.

– Все равно, черта с два я просто так отдам им обувку, – молодой солдат потряс длинным бамбуковым копьем.

По дороге Эшер (единственный человек в отряде, у которого за голенищем обнаружился предусмотрительно спрятанный нож) заметил в расселине редкую поросль бамбука и, спустившись по склону, снабдил своих спутников примитивным оружием. Уже тогда было темно. Он срезал пять стволов бамбука по шесть футов каждый, а затем, вернувшись на тропу, заострил их. На всю работу ушло примерно полчаса, но он понимал, что за это время они все равно не смогут добраться до Мэньтоугоу. Когда он закончил последнее копье, вокруг царила непроглядная тьма, поскольку луна еще не взошла.

А теперь они напрягали слух, не зная, в самом ли деле в зарослях внизу по склону слышалось какое-то шевеление, или же донесшиеся до них звуки были порождены порывами ледяного ветра.

– До вершины гребня еще далеко, Джеймс? – прошептал Карлебах. – Там тропа отходит от ручья.

– Они держатся рядом с водой? – спросил в ответ Эшер. – Или могут передвигаться и по сухой земле, если понадобится?

– Этого я не знаю. Мне не часто приходилось встречать их. Матьяш…

Его голос задрожал, и Карлебах замолк, не в силах говорить о своем последнем ученике, чей уход, как подозревал Эшер, вынудил старика оставить привычную жизнь.

– Тьфу! Господи! – Барклей закашлялся. Ветер переменил направление и на мгновение в воздухе повисла густая вонь гниющей плоти, завернутой в грязное тряпье. – Где эти чертовы бандиты прячутся?

– В шахте, дурень, – буркнул Уиллард. – Ты их что, там не почуял?

Барклей подошел к краю тропы и крикнул:

– Эй! Узкоглазые! У нас ничего нет, слышите? Мэй цянь! Ни гроша, поняли? Как по-китайски сказать «с нас нечего взять», а, профессор?

Ветер рвал на клочки вырывающийся с дыханием пар и уносил их прочь. Эшер подумал, что все его старания скрыть знание китайского пошли прахом.

– Заткнись уже, – прошептал Гиббс. – Смотри, там, над тропой. Видишь?

– Где-то в сотне ярдов отсюда есть валуны, – тихо сказал Эшер. Последний час он внимательно отмечал любое укрытие или удобное для обороны место. – Если мы отойдем туда…

– Поздно, – Уиллард указал куда-то в темноту. Звезды почти не давали света, и все же Эшеру показалось, что позади них на тропе блеснули чьи-то глаза. – Что за…

– Держитесь на открытом пространстве! – скомандовал Эшер, и пятеро мужчин встали спина к спине, выставив перед собой копья.

Ведущий к воде склон внезапно наполнился треском ломающихся под ногами веток.

– Сколько там этих дьяволов? – начал было Гиббс, и в то же мгновение на тропу выпрыгнули темные фигуры.

Эшер ткнул перед собой копьем, чувствуя, как наконечник входит во что-то мягкое; раздавшийся вопль напоминал крик раненого верблюда. От вони к горлу подкатывала тошнота. Рядом ругался Уиллард. Эшер закричал в подступающую тьму:

– На ши шэй? Ни яо шэ мо? – но он сомневался, что получит ответ; насаженная на копье тварь все еще дергалась, пытаясь дотянуться до него. Внезапно она рванулась вперед, и Эшер почувствовал, как по лицу мазнули загнутые крючкообразные ногти.

Новые вопли. Барклей охнул:

– Что за…

До Эшера донесся звук удара, будто что-то мягкое (тело?) стукнулось о камень.

Темнота вокруг них словно бурлила, выпуская из себя все новых и новых тварей. Господи Иисусе, да сколько же их? Затем откуда-то снизу послышался звук винтовочного выстрела, пронзенная копьем тварь снова бросилась на него, словно до стрельбы ей и дела не было, и Эшер едва удержал бамбуковое древко, готовое вырваться из рук.

Он видел лицо твари – лицо яогуай, ошибки быть не могло: смятые черты, смутно проступающие в темноте, оскалившийся клыками рот, блестящие глаза.

Еще один выстрел, потом раздался топот бегущих ног, вопли Иных – яогуай, и ночь прорезал проблеск, который здесь и сейчас казался невозможным – так блестит лезвие меча. Мгновением позже звездный свет отразился от круглых линз очков.

Человек издал японский боевой клич, и эти рявкающие звуки убедили Эшера, что он действительно видел меч.

Яогуай дернулся, там, где только что было его лицо – бледное, безволосое, похожее на собачью морду, – теперь осталась только ночь. Эшер почуял запах крови, хлещущей из перерубленной шеи. Перед глазами мелькнула фигура в белом мундире, забрызганном кровью, снова блеснул меч, а вслед за ним – линзы очков. Полковник граф Мицуками. Вот кто следил за ними все это время.