Текст книги "Молиться за Рэйн (ЛП)"
Автор книги: Б. Истон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Когда мы оказываемся в лесу, удары уже не кажутся такими сильными, но ливень все еще продолжает идти, заливая тропу и покрывая ее густой коричневой грязью.
– Вытри стекло! – кричит мне Уэс, не в состоянии отпустить ни рычаг газа, ни сцепление.
Я протягиваю левую руку и протираю стекло мотоциклетного шлема, но как только останавливаюсь, Уэс кричит мне, чтобы я продолжала это делать.
– Просто сними его! – кричу я, но он в ответ просто качает головой.
Еще одна молния взрывается примерно в сотне ярдов впереди нас. Я вскрикиваю, когда от сосны, в которую она ударяется, летят искры и щепки, а затем раздается громкий треск, и дерево падает на землю.
Резко повернув в сторону, Уэс останавливается и стаскивает шлем с головы.
– Я ни хрена не вижу!
– Я тоже, – кричу я, держась за него обеими руками и прижимаясь лбом к его спине. Моя толстовка промокла насквозь, но, по крайней мере, благодаря ей дождь не попадает мне на лицо.
Вокруг нас раздается еще больше грохота, разносясь эхом по всему лесу, когда еще одни деревья разрываются на части и падают с высоты.
Уэс произносит что-то, но из-за этого шума я не понимаю что именно, а затем снова взлетает вперед. Я держусь крепко, не поднимая головы, пока он набирает скорость. Поток дождя становится сильнее, давая понять, что мы больше не в лесу, поэтому я поднимаю голову.
К моему горлу сразу же подступает тошнота.
Уэс несется через поле к одному месту, где сейчас я меньше всего хочу находиться.
К единственному месту, которое, как он знает, пустует.
К желтому фермерскому дому с белой отделкой.
Я подъезжаю прямо к террасе этого маленького говнюка и использую свой шлем, чтобы выбить стекло в задней двери его дома. Надеюсь, Рэйн сказала правду, и его семья действительно уехала из города. Единственное, что деревенские жители любят больше Бога – это свое чертово оружие. И то, что мы вламываемся в их дом, может быть очень опасно.
Я просовываю руку через разбитое стекло и отпираю засов, радуясь, что это старомодный замок, не требующий ключа. Обернувшись, вижу, что Рэйн стоит на крыльце с капюшоном на голове и смотрит на дом так, словно он собирается съесть ее живьем. Я хватаю ее за локоть и завожу внутрь, в то время как еще одна молния попадает в лес и взрывается, как бомба.
Как только дверь закрывается, я убираю мокрые волосы с лица и шагаю на кухню. Просто не могу поверить в это дерьмо. Меньше чем в миле отсюда есть бетонное бомбоубежище, но сейчас во время грозы мне приходится находиться в этой деревянной коробке.
Я щелкаю по выключателю, и две люминесцентные лампы над головой оживают с глухим жужжанием.
По крайней мере, электричество еще не отключили.
Я даже не утруждаю себя проверкой наличия воды. Прямо сейчас ее столько сливается с неба, что хватит на всю жизнь.
Кухня выглядит такой же деревенской, как я и ожидал: бежевые обои с петухами, банки для печенья в форме петуха и маленькие петушиные солонки.
– Я смотрю твой бойфренд любитель петухов, – поддразниваю я, но когда оборачиваюсь, вижу, что Рэйн стоит там же, где я ее оставил – у задней двери, глядя на лужу у себя под ногами. – Ты в порядке?
Ее плечи сгорблены, а лицо полностью скрыто под мокрым капюшоном.
– Я… я не хочу здесь находиться, – бормочет она, не поднимая глаз.
– Ну, значит, нас двое. – Я открываю ближайший к себе шкаф. Тарелки. Следующий – еще тарелки. Следующий – кружки с гребаными петухами. – Как думаешь, твой парень оставил здесь хоть какую-нибудь еду?
Если бы я был уверен в том, что у меня все еще есть шанс трахнуть эту девчонку, я бы перестал напоминать ей о том, что у нее есть парень, который, возможно, все еще жив. Но, во-первых, я не могу вспомнить имя этого мелкого говнюка, поэтому мне приходится называть его «твой парень», и, во-вторых, основываясь на том факте, что сейчас мы стоим на его гребаной кухне, я могу сделать вывод: что секс исключен из меню.
Керамический петух заглядывает мне прямо в душу прямо перед тем, как я захлопываю четвертый шкаф.
Облом. Во всех отношениях.
Наверное, я мог бы проехать немного дальше и отвезти нас к дому Рэйн, но после того, как она вела себя прошлой ночью, я точно знаю, что и там она находиться не хочет.
– Пойду переоденусь, – бормочет она. Ее ботинки скрипят по линолеуму, когда она проходит через кухню в гостиную.
Ее настроение – это пример номер четыре тысячи восемьдесят пять того, почему всегда лучше уйти, чем остаться.
Обыскав все шкафы, ящики и кладовку я не нахожу ничего, кроме отравы для тараканов и другого петушиного дерьма, последняя надежда на холодильник. Понимаю, шансов мало, и я оказываюсь прав. Этот ублюдок все подчистил. Внутри только несколько пакетиков кетчупа из «Бургер Паласа» и полпачки сливочного масла. Но когда я открываю морозилку, то почти слышу пение ангелов. Мороженое, корн-доги, бисквиты, колбаски, пакеты с замороженными овощами и, как вишенка на торте, – наполовину полная бутылка водки «Серый Гусь».
Мама этого ублюдка только что стала моим новым героем… коллекция петухов и все такое.
Я откручиваю крышку и делаю глоток, когда в дверях появляется Рэйн. Она стоит с абсолютно удрученным выражением лица, одетая в длинную баскетбольную майку Франклин Спрингс и шорты, держа в руках сверток с мокрой одеждой.
– Какого хрена на тебе надето? – Я кашляю, вытирая рот тыльной стороной ладони.
– Это все, что я смогла найти, – огрызается она.
Румянец заливает ее щеки, когда она смотрит вниз на спортивную униформу, свисающую с ее изгибов. Голос у нее тихий и полный раскаяния, но мне на это наплевать.
Рэйн – моя. Я похитил ее. Я использую ее. Я заставил ее кончить меньше часа назад, и мне не нравится, что она расхаживает передо мной в майке какого-то мудака.
– Его гребаное имя написано у тебя на спине.
– Это все, что я смогла найти! – кричит она, удивляя меня своим внезапным гневом. – Он все забрал!
Складывается ощущение, что мы больше не говорим об одежде, поэтому я открываю дверцу морозилки, надеясь отвлечь ее от этой темы, пока все не стало еще хуже.
– Не все.
Глаза Рэйн округляются, а ее маленький ротик приоткрывается.
– Корн-доги? – шепчет она, переводя взгляд с меня на рай, который находится в морозилке, и обратно.
– И мороженое… Надеюсь, ты ешь овощи? – Я достаю пакет с капустой брокколи и кладу его в микроволновку. Мой желудок урчит громче, чем гроза снаружи, от ближайшей перспективы съесть горячую еду. Не знаю, сейчас ближе к обеду или ужину, но это неважно, потому что протеиновый батончик, который я засунул в себя этим утром, был единственным, что я съел за весь день.
– О, Боже, настоящий обед. – Благоговейный трепет в ее голосе заставляет меня гордиться, хотя единственное, что я делаю, это нажимаю на кнопки на микроволновке.
– Я, эм… собираюсь постирать. Хочешь, чтобы я и это постирала? – Взгляд Рэйн скользит вниз по моему телу, напоминая, что моя одежда насквозь промокла и забрызгана грязью.
– Конечно. – Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы спрятать ухмылку. Если этой сучке нужна моя одежда, она может ее забрать.
Расшнуровав ботинки, я снимаю их и оставляю посреди кухни. Затем медленно стягиваю с себя рубашку, стараясь не вздрогнуть, когда вместе с ней снимается насквозь промокшая повязка. Но Рэйн этого даже не замечает. По правде говоря, она вообще не смотрит на мое лицо или плечо. Она смотрит прямо на мой пресс. Моя майка прилипла к груди, как будто я участвую в конкурсе мокрых футболок, поэтому я бесстыдно тяну время, снимая кобуру, затем кладу ее на стойку вместе со всем, что было в карманах.
Я же не дурак и знаю, что выгляжу как влажный сон любой девушки, и когда возможно, использую это в своих интересах. Моя внешность и моя находчивость – это единственные инструменты, которые мне были даны в этой жизни. Все остальное мне приходилось выпрашивать, одалживать или воровать. В том числе и маленькую черноволосую сучку, пускающую слюни передо мной.
Когда я расстегиваю джинсы, слышу, как Рэйн начинает смеяться. Не совсем та реакция, на которую я надеялся. Я поднимаю глаза и вижу, что она вся сияет, ее макияж испорчен из-за дождя, волосы, высушенные полотенцем, растрепаны. Она в полном беспорядке, но, когда я вижу ее улыбку, это выбивает воздух из моих легких.
– И тут цветы? – Она хихикает, глаза прикованы к моей промежности.
Я смотрю вниз и понимаю, что на мне надеты боксеры с цветочным принтом, те самые, которые моя соседка подарила в шутку на Рождество.
– Они шли в комплекте с рубашкой. – Я ухмыляюсь, стягивая джинсы до колен. Это заставляет ее полностью замолчать.
Глаза Рэйн расширяются, когда она замечает очертание моего полутвердого члена, облепленного мокрой тканью боксеров.
Может быть, его имя и красуется у нее на спине, но именно из-за меня ее соски напрягаются под тканью его майки.
Я снимаю джинсы и засовываю большие пальцы под пояс трусов. Когда начинаю стягивать их вниз, Рэйн зажмуривает глаза и визжит. Бросив ком с мокрой одеждой на пол, она хватается за края баскетбольных шорт и дергает их вниз. Майка достаточно длинная, чтобы прикрыть ее задницу, но, когда она наклоняется, чтобы выйти из шорт, мне открывается отличный вид на ее полные, идеальные сиськи.
– Вот! – пищит она, протягивая мне с закрытыми глазами блестящую голубую ткань. – Надень это!
Я смеюсь, бросая свою мокрую одежду в кучу у ее ног. И когда иду ей навстречу, на мне нет ничего, кроме самодовольной ухмылки, я на сто процентов уверен, что она даже не помнит лицо этого гребаного говнюка. По крайней мере, сейчас. Черт возьми, судя по тому, как она краснеет и кусает свою пухлую нижнюю губу, когда я подхожу, она, возможно, забыла даже свое собственное имя.
Забираю шорты из ее рук и не торопясь надеваю их, наслаждаясь моментом. Как только они оказываются на месте, прочищаю горло, побуждая Рэйн открыть глаза. Я вторгся в ее пространство, подойдя слишком близко, поэтому ей приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть на меня. Микроволновка издает сигнал о готовности, но никто из нас не обращает на это никакого внимания.
– Спасибо.
Ее взгляд падает на мою грудь. И я понимаю, на что она смотрит. Я вижу, как она считает.
– Тринадцать?
Это моя первая татуировка. Тринадцать рваных отметин, прямо над сердцем. Обычно, когда девушки спрашивают о ней, я просто выдумываю какую-нибудь хрень. Типа, тринадцать – мое счастливое число. Или день рождения моей мамы тринадцатого августа. Или это количество пасов, которые я бросил, и благодаря чему наша школьная команда выиграла в чемпионате штата.
Но Рэйн не будет трахаться со мной, что бы я ей не ответил, по крайней мере, не в этом доме, поэтому я решаю сказать ей правду.
– Это количество приемных семей, в которых я был.
Услышав мое признание, она никак не реагирует. Просто продолжает дальше рассматривать мое тело.
– А что насчет этой?
Она смотрит на изображение розы и кинжала на моем правом плече, как раз над пулевым ранением. Я смеюсь.
– Ты когда-нибудь слышала песню «Eurotrash Girl»?
Рэйн кивает и смотрит на меня снизу вверх.
– В одном куплете поется о том, что парень, находясь в Берлине сделал татуировку розы и кинжала, так что однажды в выходные, когда мы с друзьями приехали на поезде в Берлин на Октоберфест, мы все сделали такие татуировки.
– Ну, я почти уверена, что еще в Берлине он подцепил лобковых вшей. – Рэйн морщит нос и смотрит на меня косым взглядом. – Или это было в Амстердаме?
– Нет, кажется, в Амстердаме он продал свою плазму.
– Точно. – Она усмехается. – И потратил все деньги на трансвестита.
– Это случается с лучшими из нас. – Я пожимаю плечами, вызывая у нее очередной смешок.
– А что за история кроется здесь? – Ее взгляд скользит вниз, к моему локтю.
Я переворачиваю руку, показывая рисунок целиком, и фыркаю от смеха через нос.
– У меня был приятель, который не позволял своему татуировщику и близко приближаться к локтю, потому что где-то услышал, что это самое болезненное место. Поэтому как-то раз мы были вместе в салоне, и пока он набивал татуировку на бицепсе, я нанял другого художника, чтобы он набил мишень прямо на моем локте. Мне просто захотелось побыть мудаком.
Рэйн смеется, и наконец-то улыбка достигает ее глаз.
– Тебе было больно?
– Как суке.
Вода с одежды, лежащей на полу, стекает к моим босым ногам, пока глаза Рэйн пожирают истории, запечатленные на моей коже. Я хотел использовать свое тело, чтобы поиздеваться над ней и подразнить, но вместо этого она читает меня, как открытую книгу. Когда ее взгляд скользит к татуировке, на которой изображен увядающий цветок лилии, я понимаю, что никогда не чувствовал себя более уязвимым.
– А здесь больно? – Она дотрагивается до него кончиком своего холодного пальца и проводит им вниз по стеблю, набитом на моем боку.
– Да. – Я сглатываю. – Каждый гребаный день моей жизни.
Ее брови сходятся вместе, когда она осматривает мою кожу на наличие каких-либо шрамов или отметин. Нежные пальчики скользят по опущенным розовым лепесткам, по одному на каждый месяц ее короткой жизни.
– Лили была моей сестрой. – Я даже не знаю, зачем ей это говорю. Может быть, для того, чтобы она, бл*дь, перестала меня так трогать.
Рэйн поднимает голову, но пальцы не убирает. Вместо этого она прислоняет ладонь к рисунку, закрывая его словно бандаж.
– Мне очень жаль. – В ее больших голубых глазах читается неподдельная искренность, а в голосе слышится боль. И я понимаю, что она не просто мне сочувствует. Она мне соболезнует.
Микроволновая печь снова издает сигнал о готовности, и я не могу быть более благодарным за то, что нас прервали.
– Шоу окончено, – бросаю я через плечо, направляясь к пищащей технике.
Когда открываю дверцу, мое лицо обдает облаком пара. Положив пакет с разогретой капустой брокколи на стол, я разворачиваюсь, чтобы достать из морозилки остальные составляющие нашего ужина.
– Ты же будешь корн-дог?
Я беру упаковку сосисок в кукурузном тесте, пару колбасок и несколько яично-сырных бисквитов. Затем разворачиваюсь к Рэйн и вижу, как широко открыт ее рот, мне сразу хочется что-нибудь в него засунуть. Еда подойдет. Мой язык подошел бы гораздо лучше. Мой член был бы гребаным идеалом.
– Приму это за «да», – ухмыляюсь я.
Она моргает, и все эмоции сходят с ее лица, затем она сгребает кучу мокрой одежды с пола, невольно снова краснея передо мной. Я смеюсь, наблюдая, как она убегает в дальний угол кухни, где находится прачечная.
Возвращая свое внимание к микроволновке, я стараюсь не думать о покалывании, оставшемся на моей коже в том месте, где только что Рэйн касалась меня своими холодными пальчиками. Глухой металлический лязг и жужжащие звуки, доносящиеся из стиральной машины, дают мне понять, что Рэйн вернулась. Она молча становится рядом со мной, наши желудки урчат в унисон, пока мы наблюдаем за тем, как мясные полуфабрикаты вращаются под галогенными лампами.
Затем один громкий раскат грома, сотрясающий стены, останавливает весь процесс. Под яркую вспышку и грохот дом погружается в темноту. Вращение прекращается. И когда-то мигающие цифры на микроволновке исчезают навсегда.
– Дерьмо. – Я открываю дверцу и достаю нашу еду. Она все еще холодная, но, по крайней мере, кажется размороженной.
Через разбитую заднюю дверь в дом врывается поток ветра, заставляя Рэйн вздрогнуть и скрестить руки на груди.
Я собираюсь спросить, есть ли у ее парня камин, но в последний момент останавливаю себя.
– В этом доме есть камин?
Она кивает, глядя на свой корн-дог так, словно это ее любимый член семьи, который подключен к аппарату жизнеобеспечения.
– Все наладится, – поддразниваю я, сжимая ее плечо. За что получаю шлепок по руке.
Черт, как же больно. Я делаю мысленную заметку позже попросить ее снова залатать меня. Пулевое ранение начинает пульсировать, как сумасшедшее.
Схватив зажигалку, брокколи и бутылку водки, я выхожу из кухни вслед за Рэйн, сосредоточив свой взгляд на ее круглой попке, а не на имени, что красуется на ее спине. Гостиная со сводчатым потолком обставлена клетчатой мягкой мебелью и украшена головами животных. Не совсем в моем вкусе, но камин хороший. Он большой, каменный, и внутри лежат настоящие дрова. Это вам не липовый камин с газовой горелкой.
Освобождаю руки, ставя на него все содержимое, и беру со столика журнал «Филд и Стим» (прим. пер. – журнал об охоте и рыбалке). Вырвав несколько страниц, я скручиваю их в трубочку и поджигаю конец. Рэйн садится, скрестив ноги, на ковер рядом со мной, старательно пряча майку между ног. В одной руке она держит корн-дог, а в другой – бисквиты.
– Просто, чтобы ты знала… – говорю я, поднося самодельный факел к самому маленькому полену, пока оно не загорается. – У меня больше.
Она хмурит свои тонкие брови, глядя на меня, и когда я перевожу свой взгляд с ее лица на сосиску в тесте, которую она держит в руке, Рэйн разражается смехом.
Черт, мне нравится этот звук.
– Почему у тебя такое хорошее настроение? – Она улыбается, когда я забираю из ее рук нашу еду и кладу на очаг, чтобы разогреть.
– Потому что я собираюсь съесть все это!
И потому, что сейчас никто не пытается меня убить.
И еще потому, что сегодня я буду спать в настоящей кровати.
И потому, что я видел твои сиськи… дважды.
– Все это время я думала, что ты придурок, а оказалось, ты просто был голодным?
– О, я все еще придурок. – Я хватаю бутылку водки с камина и прижимаю ледяное стекло к внешней стороне ее бедра, просто чтобы подчеркнуть свою точку зрения.
– Аааа! Ладно, ладно! Ты все еще придурок! – кричит она, уворачиваясь от бутылки.
Я смеюсь, откручиваю крышку и горлышком отдаю ей честь, затем делаю глоток. Водка плавно стекает вниз по моему горлу, притупляя тяжелые моменты этого дня.
Я протягиваю бутылку Рэйн, но в последнюю секунду отдергиваю ее обратно.
– Только глоток, ладно? Ты сидишь на этом гидро-дерьме, и последнее, что мне нужно, это чтобы тебя стошнило или ты умерла.
Она улыбается, соглашаясь с моим условием, и в моей груди разливается что-то теплое, не имеющее ничего общего ни с огнем в камине, ни с алкоголем. Когда я наблюдаю, как ее веки, трепеща, закрываются, а пухлые розовые губы обхватывают обледеневшее стеклянное горлышко, я чертовски мечтаю о том, чтобы это был я. Любая часть меня. Каждая частичка меня.
– Довольно, – рявкаю я, вырывая бутылку из ее рук.
Она смеется, затем начинает кашлять, прикрывая рот тыльной стороной ладони.
– Господи, как же я ненавижу водку!
– А что еще ты ненавидишь? – спрашиваю я, удивляясь тому, насколько действительно хочу побольше узнать о своем недавно приобретенном ресурсе.
Разрываю пакет с капустой брокколи и кладу его на ковер между нами. Ее рука ныряет внутрь, вытаскивая горсть небольших зеленых овощей.
– Я чертовски голодна, – бормочет она, запихивая один кусочек в рот.
– Ты не ответила на мой вопрос.
Она пожимает плечами.
– Я не знаю… Все? – Она поворачивается и смотрит на огонь, и я замечаю, как радость покидает ее лицо. – Все это. Этот город, кошмары, то, что они заставляют людей делать и ждать своей смерти. Я ненавижу все это.
– Хочешь знать, что я ненавижу? – спрашиваю я, подталкивая ее локтем. – Вообще-то, точнее, кого?
– И кого же? – она хрипит, прочищая горло от нахлынувших эмоций.
– Тома Хэнкса!
– Тома Хэнкса? – Рэйн визжит и пинает меня ногой. – Все любят Тома Хэнкса! Он же самый хороший парень Америки!
– А я считаю, что это чушь собачья, – говорю, наклоняясь вперед, чтобы помешать поленья кочергой. – Это всего лишь притворство. Я на это не куплюсь.
Рэйн фыркает, как поросенок – снова, – отчего начинает смеяться еще сильнее, и я ловлю себя на мысли, что впервые за долгое время мне по-настоящему весело. Достаю один из бисквитов и решаю, что наш ужин уже достаточно разогрелся.
Где-то вдалеке гремит гром, когда я протягиваю Рэйн «член-на-палочке». Она ухмыляется и откусывает самый кончик.
– Ты – варвар, – я съеживаюсь.
Мы оба замолкаем, вдыхая аромат пищи. По мере того, как тянутся минуты, я почти что вижу, как наши мысли оседают на ковре между нами, тяжелые и темные.
Самые грязные – мои.
Мне интересно, сколько мелких придурков из старшей школы засунули свой член в этот идеальный ротик? Сколько из них добивались ее, а сколько – просто воспользовался этой хорошенькой маленькой сучкой. Интересно, чем бы она сейчас занималась, если бы я не вытащил ее из «Бургер Паласа»? Что бы она делала, если бы кошмаров никогда не было? Интересно, вернется ли она к себе домой посреди ночи или проведет ее здесь, вместе со мной?
Набитые едой щеки Рэйн, розовеют, когда она ловит мой пристальный взгляд.
– Что? – спрашивает она в защитном тоне, затем смахивает невидимые крошки со своих губ.
– Я просто пытаюсь тебя понять.
– Удачи. Я уже много лет пытаюсь это сделать. – Она снимает с палочки последний кусочек корн-дога и кладет себе в рот.
– А какая ты была в старших классах?
– Ну, не знаю. – Она пожимает плечами. – Блондинкой.
– Блондинкой? – фыркаю я.
– Это было единственное, в чем я когда-либо была хороша. Быть блондинкой. Быть красивой. Быть идеальным маленьким трофеем. Я не была особо общительной, поэтому большинство людей просто считали меня заносчивой сукой, но я получала хорошие оценки. Я сделала все, чтобы мама гордилась мной. Я встречалась с баскетбольной звездой и каждое воскресенье ходила в церковь. Ну, знаешь, все это дерьмо маленького городка.
Пока она говорит, я начинаю замечать проблески этой девушки в той, на которую смотрю. Под глазами размазана тушь. Полдюйма отросших светлых корней, которых я раньше не замечал. Убийственные гребаные изгибы, которые она прятала под всей этой мешковатой одеждой. Школьная красотка Рэйнбоу превратилась в задиру Рэйн.
Но они обе только маскировка.
Я щелкаю пальцами, когда до меня доходит смысл.
– Ты же хамелеон!
Рэйн бросает на меня оскорбленный взгляд.
– Ты думаешь, я притворяюсь?
– Нет. Ты просто приспосабливаешься. Ты меняешь свой внешний вид, соответствуя окружающей среде, чтобы выжить, как хамелеон.
Она закатывает глаза и смотрит на меня.
– А ты кто тогда?
– Я? – спрашиваю, показывая на себя бутылкой водки, которую держу в руке. – Я тот, кто хорошо разбирается в людях. – Я подмигиваю ей и делаю еще один глоток, морщась от того, как жидкость обжигает мое горло. – Наверное, это побочный эффект от смены домов каждые шесть-двенадцать месяцев.
Я ставлю бутылку на пол рядом с собой, но, когда снова поворачиваюсь к Рэйн то вижу, что она больше не смотрит на меня. Она смотрит на палку от корн-дога, которую держит в руках.
– Уэс? – спрашивает она, перебирая деревяшку пальцами.
– Да…
Она бросает палку в огонь. Пламя вспыхивает синим, вероятно, от всех этих гребаных химикатов и консервантов.
– Что случилось с твоей сестрой?
Бл*дь.
Я сглатываю и решаю сорвать пластырь.
– Она умерла от голода.
Вот. Я это сказал. Теперь двигаемся дальше.
Рэйн поворачивается ко мне, ее глаза округляются от шока.
– Что? – она качает головой, морща лоб от непонимания. – Но как?
– Пренебрежительное отношение. – Я пожимаю плечами. – Ей было всего восемь месяцев. Наша мать была наркоманкой и едва могла позаботиться о себе, а наши оба отца оказались вне игры. Я сам добирался до школы и искал еду в мусорных контейнерах позади «Бургер Паласа», но я ни разу не подумал о том, чтобы накормить свою сестру. Она ведь была совсем крошкой, понимаешь? Я даже не мог подумать, что она ест пищу.
– О Господи, Уэс…
Рэйн открывает рот, как будто хочет сказать что-то еще, но я перебиваю ее:
– Она постоянно плакала. Все гребаное время. При каждом удобном случае я убегал играть в лес или к друзьям, чтобы не слышать этого. А потом в один прекрасный день плач просто… прекратился.
Я помню облегчение, которое испытал, а затем ужас, когда обнаружил ее безжизненное тельце, лежащее лицом вверх в своей кроватке.
– Я позвонил в 911, и приехали копы, это был последний раз, когда я видел свою мать. Мой куратор сказал, что я смогу навестить ее в тюрьме, но…
Я качаю головой и смотрю на Рэйн, ожидая, что из ее приоткрытых губ вот-вот польются типичные сочувствия: «Мне очень жаль. Это просто ужасно. Бла, бл*дь, бла». Но она даже не смотрит на меня. Она снова смотрит в огонь, находясь за миллион миль отсюда.
– Моя мама тоже забеременела, когда мне было около девяти.
Мой желудок падает. Рэйн никогда не упоминала о том, что у нее есть младший брат или сестра, так что я почти уверен, что у этой истории нет счастливого конца.
– Я была так взволнована. Я любила играть со своими куклами, и скоро у меня должна была появиться настоящая живая кукла, с которой я могла бы играть каждый день.
– У нее случился выкидыш? – спрашиваю я, надеясь, что ответ будет положительным.
Она отрицательно качает головой.
– Мой папа становится очень злым, когда выпьет. Ко мне он никогда не прикасается, но иногда, когда сильно напьется, моя мама…
Вдруг Рэйн становится очень тихой. Как будто ее кто-то выключил. Она замолкает и перестает дышать. Она даже не моргает. Просто смотрит на этот проклятый огонь, и все краски уходят с ее лица.
– Рэйн…
Она закрывает свой рот и нос ладонями, и я знаю, что в любую минуту она начнет трястись и выдергивать волосы.
Вот черт!
– Эй. – Я кладу руку на ее обнаженное плечо, но она отшатывается от моего прикосновения. – Рэйн, расскажи мне, что происходит?
Она качает головой, по-моему, чересчур сильно.
– Ничего, – лжет она, заставляя себя встретиться со мной взглядом. – Я просто… мне очень жаль твою сестру. – Печаль в ее голосе такая искренняя, но, когда она зевает, это выглядит чертовски фальшиво. – Я так устала, наверное, пойду спать, хорошо? – Она выбегает из комнаты, даже не дождавшись моего ответа.
Какого хрена?
Я слышу, как дальше по коридору захлопывается дверь, но плача не слышно. По крайней мере, пока. Уверен, она слишком занята тем, что достает маленькую белую таблетку из маленького оранжевого пузырька.
Ну и наплевать. Я не собираюсь преследовать эту сумасшедшую задницу. Я планирую остаться прямо здесь, выпить всю эту бутылку водки, наслаждаясь огнем, и затем вырубиться на хрен.
Я делаю большой глоток ледяной жидкости, когда из коридора до меня доносятся звуки, похожие на музыку.
Ну и что с того? Может она решила послушать музыку перед сном?
Затем я узнаю песню – «Stressed Out» группы Twenty One Pilots.
Twenty One, бл*дь, Pilots.
Она в его комнате, слушает его музыку, носит его одежду, как будто все еще принадлежит ему. Но это совсем не так, и ей чертовски давно уже пора это понять.
Подпитываемый тремя, четырьмя или шестью большими глотками водки и странным поведением Рэйн, которое, очевидно, заразительно, я встаю и шагаю по темному коридору, в котором она недавно исчезла, злясь, что мои босые ноги не издают ни единого звука на этом потертом ковре. Хочу, чтобы она слышала, как я иду. Хочу, чтобы мои шаги сотрясали стены всего этого гребаного дома.
Это дерьмо сейчас же прекратится.
Моим глазам требуется секунда, чтобы привыкнуть к темноте. Из коридора выходит три двери, но только одна из них закрыта. Я подхожу прямо к ней и сильно толкаю. Дверь распахивается, и музыка становится громче, затем я вижу, как там, сидя со скрещенными ногами в центре голого матраса, Рэйн раскачивается вперед-назад, глядя на светящийся MP3-плеер в руках.
– Вставай! – кричу я.
Она вздрагивает от неожиданности, ее голова поворачивается ко мне, но Рэйн продолжает сидеть.
– Я сказал, вставай на хрен! – Мой голос гремит в крошечной спальне Как-его-там чувака, но я даже не пытаюсь быть тише. Я даже не уверен, что прямо сейчас мне это по силам.
Я в бешенстве оттого, что вижу в ее потерянных глазах версию девятилетнего себя, и мне хочется выбить из нее это. Я в бешенстве от того, что ей что-то причиняет боль, а она не позволяет мне уничтожить это. Но больше всего меня бесит то, что я не встретил ее раньше, чтобы предотвратить то, что ее так убивает.
Рэйн резко поднимается и встает рядом с кроватью со светящимся плеером в руках и пристально смотрит на меня. Она не плачет и не убегает. И впервые с тех пор, как я ее встретил, она ждет следующего приказа, как послушный маленький солдат.
– Мне нужно, чтобы ты сейчас же кое-что вбила в свою хорошенькую головку. – Я делаю два шага в ее сторону и тычу пальцем ей прямо в лицо. – Все… бл*дь… уходят. Я не знаю, что происходит с твоей семьей, и, честно говоря, это не имеет значения. Потому что люди непостоянны. Все, кого ты любишь, все, кто причиняет тебе боль, – все они, бл*дь, так или иначе уйдут. Они могут умереть, их могут посадить за решётку или они могут просто избавиться от тебя, как только узнают, как ты облажался. В конечном итоге они все… оставят… тебя! – Я опускаю руку и делаю глубокий вдох через нос, пытаясь успокоиться.
Качая головой, я сокращаю расстояние между нами одним шагом и продолжаю чуть менее злобным тоном:
– Наша задача состоит в том, чтобы послать их к черту и выжить, несмотря ни на что. Вот и все, Рэйн. Это наша единственная работа. Мне потребовалось двадцать два года, чтобы это понять, и я хотел бы, чтобы у тебя было достаточно времени, чтобы разобраться во всем самой, но у тебя нет этих лет. У тебя только два гребаных дня. Так что возьми себя в руки, мать твою, потому что я не смогу выполнить свою задачу без тебя. – Эмоция, которую я не чувствовал с детства, душит меня, обрывая голос перед последним слогом моего признания.
Она качает головой, когда начинает играть новая песня.
– Это не совсем так, – ее голос тихий, но твердый. – Потому что я не собираюсь тебя бросать.
Певец из динамика умоляет ее спасти его чертовски грязную душу, но вместо этого она бросает плеер на кровать и зарывается лицом в мою чертовски грязную душу.
Благодаря ее объятиям на моей обнаженной груди, я чувствую себя так, словно с меня заживо содрали кожу. Я всего лишь сырое красное мясо в ее руках. Моя чешуя, моя шкура, моя кожа… все это было сорвано. Ее прикосновения проникают сквозь каждый защитный слой, который, как мне казалось, я смог создать, достигая такого места, которое никогда не видело солнечного света. Я ненавижу это чувство. Каждый мускул моего тела напрягается, ощущая боль, но я все равно прижимаю Рэйн к себе.
Обхватив руками ее теплое, соблазнительное тело, я провожу ладонью вверх по ее спине и запускаю пальцы в короткие влажные волосы.
– Ох, я знаю, что ты меня бросишь, – рычу я, дергая ее голову назад, чтобы она видела мои глаза в этой темной комнате. – Поэтому до тех пор я буду использовать… тебя…
Рэйн приподнимается на носочках в тот самый момент, когда я прижимаюсь к ее приоткрытым губам, и наши рты сталкиваются, как два товарных поезда. Я наклоняю свою голову в сторону и погружаю язык в ее рот, не в состоянии насытиться. Я слишком сильно сжимаю в руке ее волосы, но не в силах отпустить. Вместо этого я просовываю другую руку под это печальное подобие одежды и сжимаю ее пухлую, округлую задницу. Мое сердце стучит в груди отбойным молотком, когда я проглатываю ее ответный стон.
