Текст книги "Камешек в небе (= "Галька в небе"). Звезды как пыль (другие переводы)"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 7
Разговор с безумцами

Что касается Алвардена, он был озабочен только своими каникулами. Его корабль «Кофиукус» задерживался по меньшей мере на месяц, таким образом, он мог провести целый месяц по своему желанию.

Итак, на шестой день после своего прибытия на Эверест, Алварден нанял в Воздушной Транспортной компании самый большой стратосферный реактивный самолет, совершающий путь между Эверестом и земной столицей – Вашином.

Если он воспользовался не скоростным крейсером, предоставленным в его распоряжение Энниусом, а торговым лайнером, то сделал это намеренно, из-за понятного любопытства чужеземца и археолога к обычной жизни людей, населяющих такую планету, как Земля.

А также и по другой причине.

Алварден был родом из Сирианского сектора, который считал себя выше всех в Галактике и в котором антиземные настроения были наиболее сильны. Однако ему всегда нравилось думать, что сам он свободен от такого рода предрассудков. Как ученый, как археолог, он не мог этого допустить. Конечно, он вырос среди привычных мыслей о землянах, как некоей карикатуре на человечество, и даже сейчас слово «землянин» казалось ему уродливым. Но настоящего предубеждения против землян у него не было.

По крайней мере, он так думал. Если бы землянин, к примеру, вдруг пожелал присоединиться к его экспедиции или выполнить для него какую-нибудь работу, обладая для этого достаточными способностями и возможностями, он бы пошел ему навстречу. Если бы, конечно, другие члены экспедиции не слишком возражали.

Он обдумал эту возможность. Безусловно, у него не возникло бы возражений против того, чтобы есть в обществе землянина или переночевать у него в случае необходимости – допуская, что землянин был достаточно чистым и здоровым. Он, естественно, обращался бы с ним, как с любым другим чужеземцем, думал он.

Не стоило, однако, отрицать того факта, что все же землянин оставался землянином. И здесь уже ничего нельзя было сделать. То был результат созревания Алвардена в атмосфере такого фанатизма, что полнота его была почти неосязаемой, а его всепроницаемость становилась как бы второй натурой.

Теперь же представлялась возможность испытать себя. Он находился в самолете, где его окружали одни земляне, но чувствовал он себя так же, как обычно. Ну, может быть, чуточку по-другому.

Алварден оглядел обычные ординарные лица пассажиров. Предполагалось, что они должны быть иными, чем у чужеземцев, но смог бы он уловить эту разницу, повстречай одного из сидящих здесь людей случайно в толпе на одной из других планет Галактики? Женщины на Земле были отнюдь не уродками. Он нахмурился. Конечно, о смешении путем брака невозможно было даже и думать.

Сам самолет был в его глазах небольшой штуковиной несовершенной конструкции. Конечно, он работал на атомной энергии, но эксплуатация реактивного принципа была далека от совершенства. Прежде всего, силовое устройство самолета не было как следует защищено. Алварден подумал о том, что присутствие потока гамма-лучей и постоянная высокая нейтронная плотность в атмосфере могли бы с успехом воздействовать на землян – по крайней мере эффективнее, чем на остальных.

Потом его взору открылось интересное зрелище. С высоты темных винно-пурпурных слоев атмосферы Земля являла собой странную картину. Массивные и мглистые пространства были окрашены в оранжевый цвет – цвет пустыни. За ними начиналась темная ночная полоса, за которой сумрачной тенью маячили радиоактивные территории.

Смех отвлек его от созерцания Земли. Смеялись, кажется, над пожилой располневшей парой.

Алварден наклонился к своему соседу.

– Что происходит?

Сосед, помолчав, ответил:

– Они женаты сорок лет и теперь совершают Большой Тур.

– Большой Тур?

– Ну да. Вокруг Земли.

Пожилой человек, покраснев от удовольствия, описывал свои впечатления и делился опытом. Его жена тоже время от времени вставляла замечания, уточняя ничего не значащие детали. Оба находились в превосходном расположении духа. Остальные слушали их со вниманием, так что Алвардену показалось, что земляне столь же человечны, как и другие люди Галактики.

А потом кто-то спросил:

– И когда вы подойдете к Шестидесяти?

– Примерно через месяц, – последовал радостный ответ. – 16-го ноября.

– Что ж, – ответил тот, кто задал вопрос, – надеюсь, в этот день будет хорошая погода. Мой отец достиг своих Шестидесяти в чертовски дождливый день. Лило, как из ведра. Я ничего подобного не видел ни до, ни после. Я отправился к ним – в такой день, знаете, каждому хочется иметь провожатого, – и он всю дорогу жаловался на дождь. У нас был открытый «бьюхил», понимаете, и мы все вымокли. «Слушай, – сказал я, – тебе-то не на что жаловаться, папа. Возвращаться-то придется мне».

Раздался общий взрыв смеха, к которому с готовностью присоединилась и пожилая пара. Алварден, однако, почувствовал, как ужас проник ему в душу в то время, как в его мозгу зародилось смутное и неприятное подозрение.

Он сказал своему соседу:

– Эти Шестьдесят, предмет здешнего разговора, я понимаю так, что в этом возрасте подвергаются утаназии. Я хочу сказать, вы убираете их с пути, когда они достигают Шестидесяти, не так ли?

Голос Алвардена заметно дрогнул, так что его сосед, издав последний смешок, повернулся на своем сиденье и оглядел своего спутника долгим подозрительным взглядом. Наконец, он сказал:

– Ну, а вы как думаете, что он имел в виду?

Алварден неопределенно махнул рукой и довольно глупо улыбнулся. Он знал обычай, но только теоретически. Как нечто вычитанное из научного журнала. Но теперь этот обычай предстал перед ним в ином свете, касающемся живых людей, мужчин и женщин, его окружающих. Все они, согласно обычаю, не могли жить больше шестидесяти лет.

Человек, который сидел рядом с ним, по-прежнему не спускал с него глаз.

– И откуда ты такой взялся, парень? Неужели там, откуда ты родом, ничего неизвестно о Шестидесяти?

– Мы называем это «временем», – слабо ответил Алварден. – Сам я из тех мест. – Он ткнул большим пальцем через плечо, и через четверть минуты его недоверчивый спутник перестал сверлить его взглядом.

Губы Алвардена дрогнули. Эти люди были так подозрительны. По крайней мере, эта грань карикатурного образа землян, известная ему с детства, совпадала с действительностью.

Пожилой человек заговорил снова:

– Она отправляется вместе со мной, – сказал он, кивая в сторону своей улыбающейся жены. – У нас остается еще три месяца, но в ее ожидании нет смысла, так она думает, и мы отправляемся вместе. Ведь правда, Чабби?

– О, да, – ответила та, радостно хихикая. – Все наши дети имеют свои семьи и свой дом. Я была бы им только обузой. Кроме того, без моего старика я не смогу как следует насладиться оставшимся временем, так что мы отправимся вместе.

Все пассажиры, казалось, углубились в подсчеты, сколько времени еще осталось у каждого из них, и эти подсчеты даже вызвали споры у нескольких семейных пар.

Один маленький мужчина в плотной одежде и с решительным выражением лица напористо бросил:

– Мне остается ровно двенадцать лет, три месяца и четыре дня.

Кто-то благосклонно добавил:

– Если вы не умрете раньше.

– Чепуха, – последовал немедленный ответ. – Я не имею такого намерения. Я проживу ровно двенадцать лет, три месяца и четыре дня. – И вид у него сделался самым свирепым.

Спокойный молодой человек извлек изо рта щегольскую длинную сигарету и сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:

– Хорошо тем, кто может так просто высчитать свой день. Есть много таких, что живут и после своего времени.

– А, конечно, – подхватил другой, и все закивали с возмущенным видом.

– Нет, – продолжал тот, – я вовсе не вижу ничего удивительного в том, что мужчина или женщина хотят пожить После своего дня рождения до следующего Совета, особенно если у них есть какие-то дела, которые следует решить. А вот всякие там уклонщики и паразиты, это другое дело.

Алварден мягко спросил:

– Но разве возраст каждого не регистрируется? Ведь невозможно с успехом и надолго проскочить день своего рождения, не так ли?

Последовало общее молчание, насыщенное презрением к подобному глупому идеализму. Наконец, кто-то сказал на дипломатический манер, как будто пытаясь закончить разговор:

– Ну, я полагаю, особых возможностей пожить после Шестидесяти нет.

– Если только ты не фермер, – сердито вставил другой. – После того, как проработаешь полстолетия на полях, будешь просто безумцем, если не захочешь с этим покончить. А вот насчет администраторов или бизнесменов…

Наконец, пожилой человек, чья сороковая годовщина свадьбы и послужила началом разговора, решил высказать свое мнение, осмелевший, возможно, потому, что как ближайшей жертве терять ему нечего.

– Если говорить об этом, – сказал он, – то все зависит от того, кого вы знаете. – И он подмигнул с таинственным видом. – Я когда-то знал человека, которому Шестьдесят исполнилось через год после 810 Цензуса, и он прожил до 820, который его и поймал. Ему было 69 лет, когда он ушел. Только подумайте!

– Как ему это удалось?

– У него было немного денег, а его брат был одним из Общества Древних. Имея подобные связи, можно сделать все, что угодно.

Его замечание встретило явное одобрение.

– Послушайте, – с чувством начал молодой человек с сигаретой, – у меня был дядя, который жил год после Шестидесяти – только год. Он был одним из тех самодовольных мужчин, которые не чувствуют склонности уходить, и до нас, остальных, ему не было никакого дела… Я об этом не знал, понимаете ли, а то бы я о нем сообщил. Это только честно по отношению к следующему поколению. Наконец, его поймали, я об этом узнал, это тогда, когда Братство вызвало меня и моего брата и пожелало выяснить, почему мы не сообщили. Я сказал, что никто в моей семье об этом не знал. И мой старик нас поддержал. Но все равно нам пришлось выложить 500 кредиток. Тут уж выбора не остается.

Тревога охватывала Алвардена все больше. Безумцы ли эти люди, что так легко соглашаются со смертью и даже не желают помогать своим друзьям или родственникам избежать ее? Не мог ли он, по какому-то стечению обстоятельств, оказаться на корабле, везущем безумцев в лечебницу… или в утаназий? Или же это просто земляне?

Его сосед вновь смотрел, на него, нахмурившись, и его голос прервал течение мыслей Алвардена?

– Эй, парень, а где это «вон там»?

– Простите?

– Я сказал, откуда вы взялись? Вы сказали – «вон оттуда». Что это за «оттуда»? А?

Алварден почувствовал, как взгляды присутствующих устремились на него, и в каждом тлела искра подозрения. Не считают ли они его членом Общества Древних? А может, его вопросы навели их на мысль о том, что он принадлежит к категории «агентов-провокаторов»?

И тогда он решил ответить со всей откровенностью:

– Я не с Земли. Я – Бел Алварден из Баронна, сектор Сириус. А вас как зовут? – И он протянул руку.

С таким же успехом он мог швырнуть в центр самолета бомбу.

Первой реакцией пассажиров был молчаливый ужас, отразившийся на их лицах, следующей – гаев, вспыхнувший в них, как пламя. Человек, сидевший рядом с ним, быстро вскочил и кинулся к другому сиденью. Два человека, уже занимающих его, подвинулись, чтобы дать место новичку.

Все отвернулись от него. Он оказался отгороженным рядами спин. На мгновение Алварден ощутил прилив негодования. Земляне смеют так обращаться с ним, земляне! Он протянул им руку дружбы, он, сирианин, пришел к ним с миром, а они отвергают его.

Потом, с усилием, он отогнал эти мысли. Было очевидно, что презрение никогда не бывает односторонним, что ненависть вызывает ненависть.

Он почувствовал, что за его спиной кто-то находится, и обернулся.

Это был молодой человек с сигаретой.

– Хэлло, – сказал он. – Меня зовут Грин… Не позволяйте этим ничтожествам задевать вас.

– Меня никто не задевает, – коротко ответил Алварден. Он был не слишком доволен обществом пассажиров и находился в состоянии, не подходящем для выслушивания советов от землянина.

Но Грин не был приучен различать эмоциональные оттенки в речи других. Он еще раз пыхнул сигаретой и сбросил пепел в средний проход.

– Провинциалы! – с презрением прошептал он. – Кучка фермеров, не больше… Они лишены галактической широты. Не обращайте на них внимания. Возьмите вот меня. У меня иная философия.

– Да?

– Живи сам и позволяй жить другим, вот что я говорю. Я ничего не имею против Внешних. Если они хотят быть со мной дружелюбными, я тоже буду с ними таким же. Какого черта… Они же не могут быть Внешними по желанию. Ведь я прав, не так ли? – и он фамильярно коснулся запястья Алвардена.

Алварден кивнул, хотя прикосновение вызвало у него странное чувство. Социальный контакт с человеком, сожалеющим о том, что упустил случай сообщить о грядущей смерти своего дяди, был не из приятных.

Грин подался вперед.

– Вы в Чику? Как вы сказали вас зовут? Алварден?

– Алварден. Я направляюсь в Чику.

– Мой родной город. Лучший на Земле. Долго собираетесь там пробыть?

– Может быть. У меня нет определенного плана.

– Гм… А вы не будете возражать, если я скажу, что мне понравилась ваша рубашка? Можно я посмотрю ее поближе? На Сириусе сделана, а?

– Да.

– Отличный материал. На Земле ничего такого не достанешь… Послушайте, приятель, в вашем багаже нет такой запасной, а? Я бы заплатил, если бы вы захотели ее продать. Отличная штука.

Алварден отрицательно покачал головой.

– Очень жаль, но я взял с собой слишком мало вещей. Я рассчитывал купить вещи здесь, на Земле.

– Я дам пятьдесят кредиток, – сказал Грин.

Наступило молчание. Он добавил:

– Это хорошая цена.

– Очень хорошая, – согласился Алварден, – но, как я уже вам сказал, у меня нет рубашки, которую можно бы было продать.

– Ну… – Грин пожал плечами. – Вы рассчитываете пробыть на Земле достаточно долго, насколько я понял.

– Может быть.

– А чем вы занимаетесь?

Археолог подавил готовое вырваться наружу раздражение.

– Послушайте, мистер Грин, если вы не возражаете, я немного устал и хотел бы отдохнуть. Вас это не обидит?

Грин нахмурился.

– А что такое с вами? Ваши люди что, не верят в вежливость? Я просто задаю вам вежливые вопросы, и нечего наступать мне на пятки.

Разговор, до этого шедший вполголоса, теперь возвысился почти до крика. Враждебность просто повисла в воздухе, и губы археолога сомкнулись в тонкую нить.

Он сам на это напросился, с горечью решил он про себя. Он не попал бы в подобную переделку, если бы сидел и молчал, если бы не стал испытывать силу дурацкой терпимости на людях, которым она совершенно не нужна.

Он примирительно сказал:

– Мистер Грин, я не просил вас присоединяться ко мне, и я не был невежливым. Повторяю, я устал и хотел бы отдохнуть. Думаю, ничего необычного в этом нет.

– Послушайте. – Молодой человек поднялся со своего сиденья, гневным жестом отбросил сигарету и ткнул в своего противника пальцем. – Не нужно вести себя со мной так, как будто я собака или что-то в этом роде. Вы, вонючие Внешние, являетесь сюда со своими прекрасными рассуждениями и надменностью и думаете, что это дает вам право топтать нас всех. Мы этого терпеть не намерены. Если вам это не нравится, можете убираться туда, откуда явились. Думаете, я вас испугаюсь?

Алварден отвернулся и неподвижным взором уставился в окно.

Грин больше ничего не сказал и снова занял собственное место. Со всех сторон несся взволнованный шепот, на который Алварден не обращал внимания. Он скорее чувствовал, чем видел, обращенные на него пронзительные и недовольные взгляды. Но всему приходит конец, пришел конец и этому инциденту.

На него перестали обращать внимание, и он закончил путешествие в одиночестве и молчании.

Посадка в аэропорту Чика была приятной. Вид с воздуха «лучшего города на Земле» заставил Алвардена улыбнуться, но, тем не менее, он нашел это место неплохой заменой тревожной и недружелюбной атмосферы самолета.

Он проследил за разгрузкой багажа и размещением его в бьюхиле. По крайней мере, здесь он был единственным пассажиром, поэтому если он воздержится от бесполезных разговоров с водителем, все должно благополучно обойтись.

– Дом Совета, – сказал он водителю, и они отправились.

Так Алварден впервые попал в Чику, и появился он здесь как раз в тот день, когда Иосиф Шварц бежал из своей комнаты в Институте Атомных Исследований.

Грин наблюдал за отъездом Алвардена с горькой полуусмешкой. Он извлек из кармана маленькую красную записную книжку и внимательно изучил ее. Удалось немного вытянуть из пассажиров, несмотря на историю насчет своего дяди, которую он раньше использовал с хорошими результатами. Старикан пожаловался на людей, живущих дольше своего времени, и обвинил в «соучастии» Древних. Это могло бы заинтересовать Братство. Но старик все равно через месяц подъедет к Шестидесяти. Нет смысла записывать его имя.

А вот с Внешними – другое дело. Он с видимым удовольствием отметил: Бел Алварден, Баронн, сектор Сириус, любопытство насчет шестидесяти, не хочет говорить о своих намерениях, прибыл в Чику на коммерческом самолете в 11 вечера по чикскому времени, 12 октября – ярко выраженные антиземные настроения.

Может быть, на этот раз ему действительно повезло. Собирать всякие замечания циников – нудная работа, но такие вот вещи могут сработать.

Братство должно получить его рапорт менее чем через полчаса. Он лениво побрел с поля.

Глава 8
Разговор в Чике

Доктор Шент в двадцатый раз пробежал книгу записей об опыте, потом посмотрел на вошедшую в его кабинет Полу. Она хмурилась, надевая лабораторный халат.

– Отец, неужели ты еще не поел?

– А? Конечно, поел… О, что это?

– Это ленч. То есть был когда-то ленч. То, что ты съел, было когда-то завтраком. Ну, скажи, есть ли смысл в том, что я готовлю еду и приношу ее сюда, если ты не думаешь ее есть. Уж лучше тебе тогда ходить домой.

– Не волнуйся. Я все съем. Я не могу прерывать важный эксперимент ради еды.

Взгляд его загорелся весельем.

– Ты не представляешь себе, – сказал он, – какой добрый человек этот Шварц. Я говорил тебе о строении его черепа?

– Ты говорил мне, что оно примитивное.

– Но это не все. У него тридцать два зуба: четыре коренных сверху и снизу, слева и справа, считая один искусственный, должно быть, самодельный. По крайней мере, мне никогда не приходилось видеть мост, который имел бы металлические зубы и соединял их с естественными зубами… Но ты видала кого-нибудь с тридцатью двумя зубами?

– Я не хочу считать у людей зубы, отец. А какое верное число… тридцать восемь?

– Это так же верно, как космос… но я еще не закончил. Вчера мне сделали анализы пищеварительных органов. И, как ты думаешь, что мы нашли?.. Угадай!

– Кишки?

– Пола, ты нарочно меня дразнишь, но мне все равно. Можешь не гадать, я тебе скажу. У Шварца имеется аппендикс длиной в три с половиной дюйма, и он открытый. Великая Галактика! Я справился в Медицинской школе – осторожно, конечно. Аппендиксы практически не бывают длиннее, чем полдюйма, и они никогда не бывают открытыми.

– Что же это означает?

– Да он же ходячий атавизм, просто допотопность какая-то. – Шент поднялся с кресла и принялся расхаживать по комнате. – Вот что я тебе скажу, Пола. Я не думаю, что мы позволим Шварцу уйти. Он – слишком ценный экземпляр.

– Нет, нет, отец, – быстро проговорила Пола. – Ты не можешь этого сделать. Ты обещал фермеру вернуть Шварца. И ты должен сделать это ради самого Шварца. Он несчастен!

– Несчастен! Но мы же обращаемся с ним, как с богатым Внешним.

– Какая разница? Бедняге нужны его люди и его ферма. Он прожил там всю жизнь. А теперь он пережил пугающее впечатление – болезненное, судя по всему, что я знаю, – и разум его работает по-другому. Он не ждет, что его поймут. Мы должны подумать о его человеческих правах и вернуть его домой.

– Но, Пола, требования науки…

– Ах, перестань! Причем тут требования науки? Что скажет Братство, когда услышит о твоем самодеятельном эксперименте? Ты думаешь, ему есть дело до требований науки? Подумай о себе, если не хочешь подумать о Шварце? Чем дольше ты его будешь держать, тем больше шансов, что об этом узнают. Ты отправишь его домой завтра вечером, как и договорились, слышишь?.. А сейчас я пойду и узнаю, не нужно ли Шварцу что-нибудь перед обедом.

Не прошло и пяти минут, как она вернулась, бледная и потрясенная.

– Отец, он ушел!

– Кто ушел? – непонимающе спросил Шент.

– Шварц же! – крикнула она, не сдерживая слез. – Ты, должно быть, забыл запереть дверь.

– Когда?

– Не знаю. Ты давно вернулся?

– И пятнадцати минут не будет. Я пробыл здесь минуту-другую до твоего прихода.

– Тогда ладно. – Внезапно она сделалась очень решительной. – Я побежала. Может, он блуждает по окрестностям. Ты останешься здесь. Если его поймают, то не должны связывать с тобой. Понимаешь?

Шент смог только кивнуть головой.

Иосиф Шварц не почувствовал особого волнения, когда поменял больничное заключение на широты города. Он не обманывал себя тем, будто имеет определенный план действия. Он знал, и знал хорошо, что просто импровизирует.

Если им и руководил какой-то рациональный интерес (хоть сколько отличный от слепого желания поменять затворничество на какую-нибудь деятельность), то это была надежда, что случайно какая-нибудь грань жизни вернет ему ускользнувшую память. Если только он действительно оказался жертвой амнезии, в чем он не был полностью уверен.

Первые впечатления от города не доставили ему, однако, радости. Дело шло к вечеру, и в солнечном свете Чика казалась молочно-белой. Здания выглядели будто построенными из фарфора, как фермерский дом, который он увидел первым.

Глубоко укоренившееся чувство подсказывало ему, что город должен быть коричневым и красным. И что он должен быть гораздо грязнее. Он был уверен в этом.

Он медленно брел, и ему почему-то казалось, что систематичность его поисков организованнее от этого не будет. Он знал это, сам не понимая, почему он это знает. Если говорить точнее, то за последние пять дней он обнаружил в себе растущую чувствительность к «атмосфере» и «ощущению» окружающих его вещей. То была странность его разума с тех пор… с тех пор…

Тут мысли его натолкнулись на невидимую преграду.

В любом случае «атмосфера» больницы-тюрьмы была атмосферой тайны, и пугающей тайны, как ему казалось. Поэтому они не могли пойти на его открытое преследование. Он знал об этом. Но почему он должен был знать? Была ли странная деятельность его разума частью того, что входит в понятие «амнезии»?

Он достиг перекрестка. Колесные машины встречались довольно редко. Пешеходы были… пешеходами.

Их одежда была многоцветной и производила смехотворное впечатление, на ней не было ни одной пуговицы или шва. Но такой же была и на нем. Он подивился тому, куда же делась его собственная старая одежда, та, которую он помнил.

Он так явно помнил свою одежду, своих детей… Они не могли быть фикцией. Он внезапно остановился, желая собрать воедино остатки памяти. Возможно, дети были искаженными версиями реальных людей в этой кажущейся такой нереальной жизни.

Люди проходили мимо него, и до него доносилось их невнятное бормотание. Он пошел дальше. Вдруг его поразила мысль о том, что он голоден, и о том, что у него нет денег.

Он огляделся. Ничего, что напоминало бы ресторан, не было видно. Да, но как он узнает, он же не может читать.

Он вглядывался в каждый магазин, мимо которого проходил… А потом он увидел такой, внутри которого стояли маленькие, отделенные друг от друга столики, каждый на два человека. За одним из них сидели двое, за другим – один. И люди ели.

По крайней мере, это не изменилось.

Он сделал шаг, но тут же остановился и задумался. Не было ни стойки, ни приспособлений для приготовления пищи, ни других признаков кухни. Его мысль состояла в том, чтобы предложить свои услуги для мытья посуды, – но кому он их мог предложить?

Решившись, он подошел к двум обедающим. Он указал на блюда на их столике и жалобно сказал:

– Еда? Где? Пожалуйста.

Они посмотрели на него с удивлением. Один быстро и весьма непонятно заговорил, похлопав по небольшому сооружению у другого конца столика, который примыкал к стене. Второй нетерпеливо присоединился к нему.

Шварц опустил глаза. Он повернулся, намереваясь уйти, и тут же ощутил на себе прикосновение чьей-то руки.

Гранц увидел Шварца, когда последний еще только вглядывался вовнутрь зала сквозь стекло.

Он сказал:

– Чего он хочет?

Месстер, сидевший за маленьким столиком спиной к улице, оглянулся, пожал плечами и ничего не ответил.

Гранц сказал:

– Он входит.

Месстер ответил:

– Ну и что?

– Ничего. Просто сказал.

Через несколько мгновений вошедший, беспомощно оглядевшись, приблизился и, показав на вареную говядину, сказал со странным акцентом:

– Еда? Где? Пожалуйста.

Гранц поднял голову.

– Еда вот здесь, приятель. Только сядь за любой стол, какой тебе по нраву, да используй едомат… Едомат! Неужели ты не знаешь, что такое едомат?.. Ты только посмотри на этого несчастного сопляка, Месстер. Он смотрит на меня так, будто не понимает ни слова из того, что я сказал. Эй, парень, вот, смотри. Опусти сюда монету и дай мне поесть, идет?

– Оставь его, – проворчал Месстер. – Обычный попрошайка, подачки ждет.

– Эй, подожди-ка. – Гранц схватил Шварца за рукав и, несмотря на протесты Месстера, сказал: – Космос, да пусть парень поест. Возможно, он скоро достигнет Шестидесяти. Может, это последнее, чем я могу помочь ему… Эй, парень, у тебя деньги есть? Да будь я проклят, он все еще меня не понимает. Деньги, приятель, деньги! Это… – И он вытащил сверкающую монету в полкредита из кармана и подбросил ее в воздух.

– Есть у тебя такая? – спросил он.

Шварц покачал головой.

– Ну, тогда держи это от меня! – он убрал полкредита и достал другую монету, значительно более мелкую.

Шварц уверенно взял ее.

– Отлично. Только не стой ты здесь так. Сунь ее в автомат. Вон в ту штуковину.

Внезапно Шварц обнаружил, что понимает. Едомат имел ряд отверстий для монет разных размеров и ряд кнопок, расположенных напротив маленьких молочного цвета многоугольников. Шварц указал на еду на столе и пробежал указательным пальцем вверх и вниз по рядам кнопок, вопросительно поднимая брови.

Месстер в раздражении сказал:

– Сэндвич для него нехорош. Попрошайки в наши дни просто обнаглели. И нечего с ним церемониться, Гранц.

– Ладно. Так или иначе, завтра день выплаты… Сюда, – сказал он Шварцу.

Он поместил собственные монеты в едомат и из ниши в стене извлек большой металлический поднос.

– Забирай его на другой стол… Ну-ка, держи еще десятку. Купишь себе чашечку кофе на нее.

Шварц осторожно пошел с подносом к следующему столу. Чаша, стоящая на подносе, имела сбоку кнопку. Когда он нажал на нее, крышка отъехала в сторону.

Еда, непохожая на ту, что, как он видел, ели остальные, была холодной. Но то была лишь деталь. Через минуту-другую после того, как только он начал есть, он обнаружил, что еда теплеет, а сама чаша нагрелась до такой степени, что к ней невозможно было прикоснуться. Встревоженный, он перестал есть и ждал.

Поднялась струйка пара. Затем еда снова охладилась, и Шварц закончил обед.

Гранц и Месстер еще сидели за своим столиком, когда он уходил, был там и третий человек, на которого, впрочем, Шварц не обратил никакого внимания. Точно так же не заметил Шварц и того, как худой маленький человек появился поблизости от него, когда он выходил из Института. И этот человек все время был неподалеку.

Бел Алварден, помывшись и переодевшись, решительно последовал своему первоначальному намерению понаблюдать людей и животных земного образца в их естественной среде обитания. Погода была прохладной, сам город был светлым, спокойным и чистым.

Не так плохо.

«Чика – первая остановка, – подумал он. – Самая большая коллекция землян на планете. Потом идет Вашин, местная столица».

Он осмотрит весь западный континент (где проживала большая часть скудного земного населения) и, потратив на это дня два-три, вернется в Чику как раз в то время, когда должна прибыть экспедиция.

Очень поучительная поездка.

Когда день начал клониться к вечеру, он вошел в едомат и, ужиная, увидел маленькую драму, разыгравшуюся между двумя столиками. Наблюдение было отрывочным и рассеянным. Он отметил это просто как противодействие неприятному инциденту, пережитому им в реактивном транспорте. Двое за столом, очевидно, водители воздушных кэбов и небогатые люди, умели быть великодушными.

Попрошайка покинул едомат, и две минуты спустя вышел Алварден.

Улица становилась более людной по мере того, как рабочий день близился к концу.

Он поспешно отскочил в сторону, чтобы не столкнуться с молодой девушкой.

– Извините, – сказал он.

На ней была белая одежда, подчеркивающая строгость формы.

Ее взгляд был беспокойным, она то и дело вертела головой по сторонам, хотя и старалась делать это как можно более незаметнее. Ситуация была ясной.

Он слегка коснулся ее плеча.

– Не могу ли я помочь вам чем-нибудь? У вас неприятности?

Она остановилась и, обернувшись, посмотрела на него. Алварден определил ее возраст между 19 и 21 годами и, внимательно вглядываясь в ее каштановые волосы и темные глаза, высокие скулы и тонкий подбородок, изящную талию и грациозную осанку, внезапно обнаружил, что имя землянки придает ей некую долю пикантности.

Она продолжала смотреть на него и, когда заговорила, решимость, казалось, покинула ее.

– О, ничего страшного. Не беспокойтесь обо мне, прошу вас. Просто смешно надеяться на то, что можешь найти кого-то, когда не имеешь ни малейшего понятия о том, куда он пропал. – Тут она, казалось, совсем потеряла присутствие духа, и слезы навернулись ей на глаза. – Вы не видели полного человека, лет пятидесяти, одетого в зеленое и белое, без шляпы, лысоватого?

Алварден удивленно взглянул не нее.

– Что? В зеленое и белое?.. О, мне просто не верится… А послушайте, этот человек, которого вы ищете, он говорит с трудом?

– Да, да. Так вы его видели?

– Меньше чем пять минут назад он был здесь и ел вон с теми двумя людьми… Вон там… Послушайте! – Он помахал рукой.

Гранц первым обернулся к нему.

– Кэб, сэр?

– Нет, но если вы скажете молодой леди, что случилось с человеком, с которым вы ели, то вы все равно можете получить плату.

Гранц помолчал. Вид у него был печальный.

– Что ж, я с радостью бы вам помог, но раньше мне ни разу не приходилось его видеть.

Алварден обернулся к девушке.

– Послушайте, мисс, он не мог пойти в том направлении, откуда вы пришли, иначе бы вы его встретили. И он не мог уйти далеко. Что если вам пройти дальше к северу? Я бы узнал его, если бы увидел.

Он предложил ей свою помощь, повинуясь невольному импульсу симпатии, однако по натуре Алварден не был импульсивным человеком. Он почувствовал, что улыбается ей.