355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Айзек Азимов » Камешек в небе (= "Галька в небе"). Звезды как пыль (другие переводы) » Текст книги (страница 1)
Камешек в небе (= "Галька в небе"). Звезды как пыль (другие переводы)
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 22:32

Текст книги "Камешек в небе (= "Галька в небе"). Звезды как пыль (другие переводы)"


Автор книги: Айзек Азимов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

КАМЕШЕК В НЕБЕ

Глава 1
Между двумя шагами

За две минуты до того, как исчезнуть с лица той земли, которую знал, Иосиф Шварц брел по оживленным улицам предместья Чикаго, повторяя про себя строки Браунинга.

В некотором смысле это было странным, ибо Шварц явно не производил впечатления человека, который может декламировать Браунинга. Он казался тем, кем и был на самом деле: удалившимся на покой портным, абсолютно лишенным того, что сегодняшние софисты называют «истинным образованием». Однако он удовлетворял природное любопытство обильным и бессистемным чтением. Повинуясь необузданной прожорливости, он подбирал все, что мог, и, благодаря особенностям памяти, сохранял в ней обрывки полученных сведений.

Например, «Рабби бен Эзра» Браунинга он прочел в юности дважды и, конечно, запомнил наизусть. Большая часть произведения осталась для него темным лесом, но первые три строки за последние несколько лет сделались для него подобными биению сердца. Вот и сейчас, в этот солнечный и очень яркий день, они звучали в глубине молчаливой крепости его разума:

 
«Так останься же со мной!
Быть может, лучшее еще впереди.
Ты – последняя эпоха жизни,
Ради которой была прожита первая…»
 

Шварц ощущал эти строки во всей их полноте. После бурной юности, проведенной в Европе, трудных лет ранней зрелости в США безмятежность спокойной старости была абсолютно приятной. Имея собственный дом и собственные деньги, он мог уйти на покой, что и сделал. У него была жена, находящаяся в добром здравии, две удачно выданные замуж дочери, внук, скрашивающий эти его последние годы, – о чем еще он мог беспокоиться?

Была, конечно, атомная бомба и обильная, какая-то сладострастная болтовня о третьей мировой войне, но Шварц верил в хорошие качества человеческой натуры. Он не допускал возможности новой войны и не верил, что Земля когда-нибудь будет ввергнута в атомную катастрофу. И он кротко улыбался детям, мимо которых проходил, и молча желал им быстрого и не слишком трудного перемещения из юности к тому лучшему, что, быть может, еще впереди.

Он поднял ногу, намереваясь переступить через куклу, валявшуюся с бессмысленной улыбкой посреди тротуара, но не успел еще вернуть ногу в прежнее положение…

В другой части Чикаго находился Институт по исследованию атомной энергии. Его служащие могли бы располагать теориями относительно ценности человеческой жизни, хотя, с некоторым стыдом, должны были бы признаться: нет пока инструмента для измерения этого качества жизни. И когда они об этом думали, то не лишним было бы пожелать, чтобы провидение удержало человеческую натуру (и проклятую человеческую гениальность) от склонности каждое невинное и интересное открытие превращать в смертоносное оружие.

В то же время не худо было бы, если бы специалист, употребивший все свое любопытство к жизни на изобретение, которое могло бы уничтожить пол-Европы, рискнул бы своей жизнью, чтобы спасти жизнь абсолютно ничтожного человека.

Внимание доктора Смита привлекло голубое свечение за дверью химической лаборатории. Он заметил его, проходя мимо полуоткрытой двери. Химик, веселый молодой человек, напевая, орудовал с волнометром, наполненным раствором: белый порошок лениво плавал среди жидкости, медленно растворяясь в ней. Это было все, что сначала заметил доктор Смит, но потом тот же инстинкт, который заставил его остановиться перед дверью лаборатории, побудил его к действию.

Он вбежал в комнату, схватил линейку и смахнул ею на пол все с лабораторного стола. Раздалось смертоносное шипение плавящегося металла. Доктор Смит почувствовал, как на его носу повисла капелька пота.

Юноша непонимающим взглядом уставился на бетонный пол, покрытый пятнами серебристого металла. Пятна были неподвижными, и от них исходил жар.

– Что случилось? – слабо проговорил он.

Доктор Смит пожал плечами. Он и сам этого не мог толком объяснить.

– Не знаю. Скажите-ка мне… Что здесь происходит?

– Ничего не происходит, – пробурчал юноша. – Это был всего лишь образчик необработанного урана. Я производил испытания на медном электролите… Не знаю, что такого могло случиться.

– Что бы там ни случилось, молодой человек, я могу описать вам, что видел собственными глазами. На тигле возникло сияние. Имела место жесткая радиация. Уран, вы говорите?

– Да, но необработанный уран. А что, это опасно? Я не имею в виду, что безупречная чистота является одним из самых важных качеств для расщепления, не так ли? – Он быстро провел языком по губам. – Вы думаете, это было расщепление, сэр? Это не плутоний, и он не подвергался бомбардировке.

– И, – задумчиво добавил доктор Смит, – масса была ниже критической. Или, по крайней мере, ниже критической массы, которая нам известна. – Он посмотрел на запятнанный стол, на испорченную окраску шкафов, на серебристые полосы на бетонном полу. – И все же уран плавился примерно при 1800 градусах основной градации, а атомные явления не настолько хорошо нам знакомы, чтобы мы могли особенно красноречиво рассуждать на эту тему. В конце концов, это помещение могло быть насыщено случайной радиацией. Когда металл охладится, он должен быть добросовестно обработан, собран и внимательно изучен.

Смит огляделся, потом подошел к противоположной стене и недовольно нахмурился, глядя на пятно, находившееся на уровне его плеча.

– Что это? – спросил он у химика. – Оно всегда здесь было?

– Что, сэр? – юноша нервным движением выпрямился и подошел к указанному месту. Это было не пятно, а крошечное сквозное отверстие, проходившее сквозь всю толщу стены, так что через него можно было увидеть дневной свет.

Химик покачал головой.

– Этого я никогда раньше не видел. Но я сюда никогда и не смотрел, сэр.

Доктор Смит ничего не ответил. Он медленно подошел к термостату, коробке в форме параллелепипеда, сделанной из тонкого листа железа. Вода в нем медленно циркулировала по мере того, как взбалтыватель поворачивался с механической монотонностью, а электрические лампочки под водой, служащие нагревателями, вспыхивали и гасли одновременно со щелчками ртутного реле.

– Ну, а это что такое? – И доктор Смит легонько постучал пальцем по пятну на широкой стороне термостата. Его палец указывал на тонкий кружок, словно просверленный в металле. Вода до него не доставала.

Глаза химика округлились.

– Нет, сэр. Этого здесь раньше не было. Готов поклясться.

– Гм… А на другой стороне есть такое?

– Нет, черт побери! Я хотел сказать, есть, сэр.

– Хорошо. Идите сюда и посмотрите сквозь отверстия… Прошу вас, закройте термостат. А теперь встаньте здесь. – Он указал пальцем на отверстие в стене. – Что вы видите?

– Ваш палец, сэр. Он там, где дырка?

Доктор Смит не ответил. Со спокойствием, весьма далеким от того чувства, которое на самом деле испытывал, он сказал:

– Посмотрите в другом направлении. Что вы видите теперь?

– Теперь ничего.

– Но это место, где стоит тигель с ураном. Вы ведь смотрите в верном направлении, не так ли?

– Думаю, так, сэр, – последовал неохотный ответ.

Бросив взгляд на табличку, прикрепленную ко все еще открытой двери, доктор Смит холодно сказал:

– Мистер Дженнигс, то, что здесь происходит, прошу считать в высшей степени секретным. Я не хочу, чтобы вы говорили об этом с кем-нибудь. Вы меня поняли?

– Конечно, сэр.

– Тогда уйдемте отсюда. Пошлите людей, занимающихся радиацией, проверить место, а сами отправимся в изгнание к медикам!

– Вы хотите сказать – речь идет о радиации? – Химик побледнел.

– Узнаем.

Но серьезных признаков радиоактивного излучения найдено не было. Исследования крови дали положительный результат, излучение корней волос ничего не показало, развивавшаяся тошнота явно носила психосоматический характер. Никаких дополнительных симптомов не было.

Единственным заключением была мысль о том, что атомная физика – странная область и что изучение ее таит в себе неведомые еще опасности.

Однако доктор Смит так никогда и не осмелился изложить всю правду в отчете, составление которого было его непосредственной обязанностью. Он не упомянул о дырах в лаборатории, не упомянул и о том факте, что дыра на месте термостата еще заметна, другая – на одной из сторон термостата, отличалась большим размером, в то время как третья – на стене, на расстоянии в три раза удаленнее от первой, была такова, что в нее можно просунуть ноготь.

Луч, распространяющийся по прямой, мог бы пропутешествовать несколько миль, прежде чем поверхность Земли отступила бы настолько, чтобы не подвергаться дальнейшим разрушениям. После этого вспышка окунулась бы в пространство, распространяясь и слабея, – странное пятно на ткани космоса.

Смит никогда никому не говорил об этой своей фантазии.

Он никогда никому не говорил о том, что потребовал на следующее утро газеты – он все еще находился в амбулатории – и отыскал известную колонку с определенной целью.

В гигантских метрополисах каждый день исчезает множество людей. И никто не мчится в полицию с криками и несуразной сказкой о том, как на его глазах исчез человек или, может быть, полчеловека неожиданно исчезло. Во всяком случае, ни о чем подобном газеты не сообщали.

И доктор Смит заставил себя забыть все это.

Для Иосифа Шварца все произошло между двумя шагами. Он поднял правую ногу, намереваясь переступить через куклу, и на мгновение почувствовал головокружение, как будто частица времени закрутилась в водовороте истории и увлекла его за собой.

Когда он вновь поставил правую ногу на землю, дыхание его пресеклось, и он почувствовал, что опускается на траву.

Долгое время он сидел с закрытыми глазами, потом открыл их.

Все было правдой! Он сидел на траве, в том месте, где раньше шел по бетону.

Дома исчезли! Каждый со своей лужайкой, белые дома, стоящие рядами, исчезли!

И сидел он не на лужайке, ибо трава была буйной, нетронутой, а кругом виднелись деревья, много деревьев, уходящих к самому горизонту.

Когда состояние шока прошло, он заметил, что многие листья на деревьях красного цвета, а под его ладонями шуршит и совсем сухая листва. Он был горожанином, но прекрасно отличал осень от лета.

Осень! Однако, когда он приподнял правую ногу, был июльский день, и зелень вокруг сияла свежестью и новизной.

Подумав об этом, он машинально посмотрел на правую ногу и, резко вскрикнув, потянулся к этому месту… Маленькая тряпичная кукла, через которую он переступил, – маленький знак реальности…

Он перевернул ее дрожащими руками и обнаружил, что она не была целой. Она была не разорвана, а разрезана. Разве это не странно!? Разрезанная вдоль, очень аккуратно, таким образом, что ни одной ниточки не затерялось. Так она и лежала, плоская и неподвижная.

Внимание Шварца привлек блеск на левой туфле. Продолжая сжимать в руках куклу, он подтянул к себе ногу, согнув ее в колене. Верхний слой почвы был срезан очень гладко – ни один земной нож не мог бы повторить подобного среза. Свежая поверхность блестела почти как жидкость – столь неправдоподобной была ее гладкость. Шварца охватило смятение, перешедшее в ужас.

Наконец – поскольку даже звук собственного голоса был чем-то успокаивающим в мире, иначе можно сойти с ума – он заговорил вслух. Голос, который он услышал, был напряженным и как будто задыхающимся.

Он сказал:

– В первую очередь, я не сумасшедший. Я чувствую себя так же, как чувствовал всегда… Конечно, если бы я был сумасшедшим, я бы этого не знал. Или знал? Нет… – Он ощутил, как в нем нарастает истерическая вспышка, и силой заставил ее улечься. – Должна быть какая-то другая версия.

Он подумал:

«Может быть, сон? А как я могу знать, сон это или нет? – Он ущипнул себя и почувствовал боль, но покачал головой. – Я могу видеть сон, что чувствую боль. Это не доказательство».

В отчаянии он огляделся. Ну, может быть, сон такой ясный, такой детальный и такой продолжительный? Как-то он читал, что большая часть снов длится не более пяти секунд, что они провоцируются мельчайшими раздражителями, действующими на спящего. И что кажущаяся длительность сна – всего лишь иллюзия.

Жестокое утешение? Он подтянул манжеты рубашки и посмотрел на часы. Секундная стрелка вращалась и вращалась. Если это был сон, то он, должно быть, сошел с ума.

Он посмотрел вдаль и машинально провел рукой по лбу, отирая холодный пот.

– Как насчет амнезии?

Он не ответил себе на этот вопрос, но медленно опустил голову и спрятал лицо в ладонях.

Когда он занес ногу над куклой, разум его покинул хорошо проторенный и гладкий путь, каким столь уверенно он шел до сих пор… Если тремя месяцами позже, или десятью годами, он вновь опустил ногу в незнакомом месте, и в это время разум вернулся к нему…

Да, тогда все могло бы показаться одним-единственным шагом… Но где он был и что делал в промежутке?

– Нет! – слово это вылилось в громкий крик. – Невозможно! – Шварц посмотрел на свою рубашку. Она была той же самой, которую он надел сегодня утром или тогда, что казалось сегодняшним утром, и это была свежая рубашка. Он подумал, сунул руку в карман пиджака и вытащил яблоко.

Как безумный, он вонзил в него зубы. Оно было свежим и все еще хранило прохладу холодильника, из которого он достал его двумя часами раньше или в то время, что казалось двумя часами раньше.

А эта маленькая тряпичная кукла, как насчет нее?

Он почувствовал, как быстро устремился вперед. Это должно быть сном, иначе он действительно сошел с ума.

Его поразило, что время дня изменилось. Был уже вечер, по крайней мере тени удлинились. Он вдруг понял, какая полная тишина и спокойствие царили в этом месте. И он проникся еще большей тревогой.

Очевидно, нужно было найти людей, каких угодно людей. И столь же очевидно, нужно было найти дом, а самое лучшее – найти к нему дорогу.

Автоматически он повернулся в том направлении, где деревьев, казалось, было меньше.

Вечерняя прохлада легким ознобом проникла под пиджак. Он пошел к прямой и безлюдной щебеночной полосе и устремился по ней с невыразимым облегчением, чувствуя под ногами твердую поверхность.

Вокруг царила абсолютная пустота, и на мгновение холод вновь охватил его. Он надеялся увидеть машины. Было бы легче легкого помахать рукой и сказать – он даже произнес это вслух:

– Вы, случайно, не в сторону Чикаго?

А что, если он был не около Чикаго? Что ж, любой большой город, любое место дали бы ему возможность для телефонной связи. В его кармане лежало всего лишь четыре доллара 27 центов, но ведь везде есть полиция.

Никаких машин, ничего! А темнота становилась все гуще.

Он все шел и шел по шоссе, прямо по его середине, и все время озирался вокруг. Заход солнца остался им незамеченным, как и появление звезд.

Он решил, что к нему вновь вернулось состояние неясности, потому что горизонт слегка замерцал. Между деревьями было видно холодное голубое небо. И щебенка под его ногами, казалось, слабо искрилась. Он наклонился и потрогал ее.

… Он ощутил себя мчащимся по шоссе. Из-под ног его доносились громкие аритмичные и шероховатые звуки. Он сознавал, что почему-то еще несет поврежденную куклу, и швырнул ее через голову.

Гнусное, издевательское воспоминание о жизни…

А потом он в панике остановился. Каким бы воспоминание ни было, оно служило доказательством его психического здоровья. А он в нем нуждался! Поэтому он вернулся назад, к исходному месту, и, опустившись на колени, искал куклу до тех пор, пока не нашел ее.

И снова шел, слишком несчастный для того, чтобы бежать (так он определил свое состояние).

Он проголодался и был испуган, по-настоящему испуган, когда увидел справа от себя свет.

Конечно, дом!

Он дико закричал, но никто ему не ответил. Однако это был дом, искорка реальности, подмигивающая ему сквозь ужасную безымянную пустоту последних часов. Он свернул с дороги и устремился напрямик, сквозь кусты.

Странная вещь! Даже ручей слабо светился – фосфоресцировал! Но он отметил это лишь каким-то уголком зрения.

И вот он уже рядом с домом, может пощупать рукой его твердое белое тело. То были не кирпич, не камень, не дерево, но он не обратил на это внимания. Вещество, похожее на простой крепкий фарфор, но ему было все равно. Он лишь смотрел на дверь, а потом подошел к ней и увидел, что никакого звонка нет, и принялся стучать в нее и орать, как демон.

Он услышал возню за ней, прекраснейший звук человеческого голоса, и закричал:

– Эй, сюда!

Раздался слабый ровный звук, и дверь отворилась. Появилась женщина. В глазах ее мерцала искорка тревоги. Она была высокая и худая, а за ней маячила фигура мужчины с суровым лицом в рабочей одежде… Нет, не в рабочей одежде… Собственно, одежда мужчины не была похожа на что-либо, виденное Шварцем раньше, но каким-то непонятным образом чувствовалось, что это – одежда, в которой человек работает.

Но Шварц не был аналитиком. Для него и рабочие и их одежда были прекрасными настолько, насколько может быть прекрасным лишь то, что касается друзей.

Женщина заговорила, и голос ее звучал мелодично, но властно, и Шварц ухватился за дверь, чтобы не упасть. Губы его беззвучно шевелились, и мгновенно, все прошлые страхи вернулись к нему с удвоенной силой и стиснули его сердце.

Ибо женщина заговорила на языке, которого Шварц никогда не слышал.

Глава 2
Избавление от незнакомца

Прохладным вечером Лоа Марен и ее флегматичный муж Арбен играли в карты; старый человек, сидящий в углу в кресле на колесиках, сердито зашелестел газетой.

– Арбен! – позвал он.

Арбен Марен ответил не сразу. Постукивая пальцем по гладкому прямоугольнику стола, он обдумывал следующий ход. Потом, приняв решение, рассеянно отозвался:

– Чего тебе, Грю?

Седой Грю бросил на своего зятя яростный взгляд поверх газеты и вновь зашелестел ею. Шум подобного рода действовал на его нервы самым благотворным образом. Когда человек, переполненный энергией, вынужден безотлучно находиться в кресле на колесах – у него вместо ног были две бесчувственные палки, должно же быть нечто такое, клянусь космосом, что помогало бы ему хоть как-то выразить свои чувства. Грю использовал для этого газеты. Он шелестел ими, жестикулировал, а в случае крайней необходимости и хлестал ими по вещам.

Повсюду, кроме Земли, как было известно Грю, использовались машины теленовостей, прокручивающие мотки микропленки с текущими новостями. Для чтения выпускались стандартные книговизоры. Но Грю молча презирал подобный обычай.

Он сказал:

– Ты читал насчет археологической экспедиции, которую посылают на Землю?

– Нет, не читал, – спокойно ответил Арбен.

Грю и так это знал, поскольку никто, кроме него, газет еще не видел, а от видео семья отказалась в прошлом году. Однако этот его вопрос являлся обычным первым ходом начинающейся партии в разговоре.

Он сказал:

– Ну, так вот, одна уже в пути. И, с имперского соизволения, как вам это нравится? – Он начал читать с той странной неестественной интонацией, какой большинство людей автоматически сопровождают чтение вслух:

– Бел Алварден, старший научный сотрудник Имперского Археологического института, в интервью, данном Галактик-пресс, выразил надежду на ожидаемые ценные результаты археологических излучений, которые планируется провести на планете Земля, расположенной на окраине сектора Сириус. «Земля, – заявил он, – с ее архаической цивилизацией и единственным в своем роде окружением, являет собой причудливую культуру, на которую наши ученые-социологи слишком долгое время не обращали внимания, если не считать трудностей в объяснении с местным правительством. Я очень надеюсь на то, что следующие год-два принесут коренные изменения в некоторых наших фундаментальных концепциях относительно социальной эволюции и человеческой истории». И так далее и тому подобное, – закончил он.

Арбен Марен слушал его всего лишь в пол-уха. Он пробормотал:

– Что он имеет в виду под словами «причудливая культура»?

Лоа Марен не слушала вообще. Она просто сказала:

– Твой ход, Арбен.

Грю продолжал:

– Ну, так вы не собираетесь спросить меня о том, почему «Трибуна» это напечатала. Вы же знаете, что она не перепечатывает сообщений Галактик-пресс, заплати ей даже миллион имперских кредитов, если на то нет стоящей причины.

Он напрасно ждал ответа, потом сказал:

– Потому что она сделала из этого передовицу. Полновесную передовицу, вышибающую дух из этого парня, Алвардена. Это тот самый парень, который хочет приехать сюда с научными целями, и они пыжатся до красноты, чтобы ему помешать. Вы только посмотрите на эту дурацкую болтовню, только посмотрите! – Он потрясал перед ними газетой. – Почитайте, почитайте!

Лоа Марен отложила карты и твердо сжала тонкие губы.

– Отец, – сказала она, – у нас был трудный день, так что давай пока оставим политику в покое. Может быть, попозже, а? Прошу тебя, отец.

Грю нахмурился и передразнил:

– «Прошу тебя, отец». А мне кажется, что ты просто устала от твоего старого отца, если скупишься ради него на несколько слов о последних событиях. Я так думаю, что стою у тебя на пути, сидя здесь, в углу, и позволяя вам двоим работать за троих… Чья это вина? Я силен и хочу работать. И вы знаете, что я мог бы вылечить свои ноги и стать таким же бодрым, как и раньше.

Говоря это, он топал деревяшками, топал сильно и энергично. Он слышал этот топот, но ног не чувствовал.

– Единственная причина, по которой я не могу этого сделать, – в том, что я становлюсь слишком старым и мое лечение невыгодно для них. Так вы называете это причудой «причудливой культуры»? Как еще можно назвать мир, в котором человеку не позволяют работать, когда он вполне может? Клянусь космосом, я думаю, что пришло самое время остановить всю эту чушь насчет так называемого «своеобразного устройства». Оно не своеобразное – оно просто свихнувшееся! Я думаю…

Он размахивал руками, и его сердитое лицо налилось краской.

Арбен встал со стула, и его тяжелая рука легла на плечо старика. Он сказал:

– Ну к чему так расстраиваться, Грю? Когда ты покончишь с газетой, я прочту передовицу.

– Конечно, но ты с нею согласишься. Какая от этого польза? Вы, молодые, просто стадо молокососов, просто резиновые губки в руках Древних.

Лоа быстро проговорила:

– Тише…

Некоторое время она сидела, прислушиваясь. Она не могла толком объяснить – почему, но…

Арбен ощутил легкий озноб, так было всегда, когда упоминалось общество Древних: просто небезопасно говорить, как Грю, насмехаться над современной земной культурой…

Что ж, таков обычай. Да, мир был уродлив, если честно заглянуть в собственные мысли.

Конечно, в дни юности Грю существовало много болтовни о забытых старых путях, но настали другие времена. Грю следовало бы это знать. И он, возможно, знал, но только нелегко было быть благоразумным, следовать здравому смыслу, когда сидишь в тюрьме на колесиках и ждешь, считая дни до наступления следующего ценза.

Вероятно, страсти еще бушевали в груди Грю, но он ничего не сказал. И по мере того, как текли минуты, он становился все спокойнее и взгляд его со все большим трудом сосредотачивался на нужном месте в газете. Он не успел еще дойти до спортивной страницы и критических заметок, когда голова его медленно опустилась на грудь. Он тихонько засопел.

Потом Лоа с беспокойством в голосе зашептала:

– Может быть, мы недостаточно добры к нему, Арбен. Для такого человека, как отец, подобная жизнь ужасно тяжела. По сравнению с той жизнью, какую он вел раньше, он, можно считать, просто мертвый.

– Ну, ничего не может быть похоже на смерть. У него есть газеты, есть книги. Так пусть так и будет! Небольшие возбуждения, подобные таким спорам, ему только на пользу. Теперь несколько дней хорошее настроение будет помогать ему жить.

Арбен вновь было задумался над своими картами, когда послышался стук, сопровождаемый хриплым криком. Слов разобрать было невозможно.

Рука Арбена дернулась и остановилась. Глаза Лоа наполнились страхом, она посмотрела на мужа, ее нижняя губа дрожала.

Арбен сказал:

– Увези отсюда Грю. Быстро!

Он не успел еще договорить, как Лоа оказалась возле кресла. Она успокаивающе пощелкивала языком.

Но спящий человек шевельнулся, вздрогнул, и голос его никак нельзя было назвать шепотом.

– Ш-ш-ш… Все в порядке, – прошептала Лоа и покатила стул в соседнюю комнату. Она закрыла дверь и прижалась к ней спиной. Стук повторился.

Открывая дверь, они держались рядом, как будто готовые к защите, и просто излучали враждебность, когда оказались лицом к лицу с невысоким полным человеком, глядящим на них со слабой улыбкой.

Лоа сказала:

– Что мы можем для вас сделать? – С церемонной сдержанностью она отшатнулась назад, так как человек охнул и схватился за дверь, чтобы не упасть.

– Он болен? – удивленно проговорил Арбен. – Ну-ка помоги мне втащить его в дом.

Прошли часы в тишине их спальни. Лоа и Арбен медленно готовились ко сну.

– Арбен… – произнесла Лоа.

– В чем дело?

– Это не опасно?

– Опасно? – Он, казалось, намеренно не хотел понимать смысла ее слов.

– Я имею в виду, держать этого человека в доме. Кто он?

– Откуда мне знать? – последовал раздраженный ответ. – Мы не можем отказать в убежище больному человеку. Завтра, если личность его окажется неизвестной, мы проинформируем региональный Отдел Безопасности, и дело с концом. – Он отвернулся с явным намерением закончить этот разговор.

Но его жена нарушила молчание, и на этот раз ее тонкий голос был более решительным.

– Ты думаешь, он может быть агентом Общества Древних, а? Ведь есть же такие, как Грю, как тебе известно.

– Ты хочешь сказать, из-за того, что он наговорил сегодня вечером? Такое предположение превышает границы разумного. Я даже спорить с тобой не хочу.

– Я не это имею в виду, и ты прекрасно это знаешь. Я имею в виду то, что мы держим нелегально Грю уже два года, и ты знаешь, что мы нарушаем этим самым серьезный обычай.

Арбен пробормотал:

– Ничего мы не нарушаем. Мы же выполняем свою долю, не так ли? Даже если нам приходится рассчитывать на троих работников. А если это так, то почему они должны что-то подозревать? Мы ведь его даже из дома не выпускаем.

– Они могли проследить за креслом с колесиками. Тебе бы следовало купить мотор на стороне.

– Не начинай, пожалуйста, все сначала. Я много раз объяснял тебе, что ничего я такого не покупал, кроме стандартного кухонного оборудования для этого кресла. Кроме того, просто бессмысленно думать, будто он может быть агентом Братства. Неужели ты думаешь, что они пошли на такую хитрость ради несчастного старика, прикованного к креслу? Разве не явились бы они прямо днем и не предъявили бы законный ордер на обыск? Прошу тебя, будь благоразумной.

– Ну что ж, Арбен… – Глаза ее вдруг сделались яркими, и тревога покинула их. – Если ты действительно думаешь… я надеюсь, что это правда… тогда он должен быть пришельцем извне. Он не может быть землянином.

– Что ты хочешь сказать этим «не может»? Еще более смехотворное предположение. Зачем человеку из Империи являться именно сюда, на Землю?

– Не знаю, зачем! Хотя нет, знаю: может быть, он совершил преступление. – Собственная фантазия захватила ее. – Почему бы и нет? Это имеет смысл, Земля была бы естественным местом для укрытия. Кто бы подумал искать его здесь?

– Если он пришелец извне… А какие у тебя есть основания так думать?

– Он ведь не знает языка, правда? Уж в этом можешь мне поверить. А ты смог что-нибудь понять? Так что он, должно быть, явился из самого удаленного уголка Галактики, который отличается странным диалектом. Говорят, что люди с Фомальгаута постоянно упражняются в новом языке, чтобы быть понятыми при имперском дворе на Транторе… Но неужели ты не понимаешь, что все это означает? Если он чужой на Земле, то у него нет регистрации в Цензорном отделе, и он с радостью избежит этого отчета. Мы сможем использовать его на форсе вместо отца, и снова нас будет трое, а не двое, чтобы получить тройную долю в следующем году… Сейчас он даже смог бы помочь нам с жатвой.

Она с беспокойством посмотрела на мужа – лицо его хранило выражение неуверенности. Он долго молчал, потом сказал:

– Ладно, идем-ка спать, Лоа. Поговорим завтра, при дневном свете, когда все покажется более разумным.

Шептания прекратились, свет погас, и сон вошел в комнаты дома.

На следующее утро Грю сказал:

– Ваши неприятности, Арбен, конечно же, обязаны тому факту, что я зарегистрирован как рабочий, так что доля продукции рассчитывается из числа трех. Я устал причинять вам неприятности. Вот уже два года, как я живу дольше положенного времени. И довольно.

Арбен пришел в замешательство.

– Да нет, речь совсем не об этом. Я вовсе не намекал, что ты причиняешь нам неприятности.

– Но, в конце концов, какая разница? Через два года появится Цензор, и мне все равно нужно – будет уйти.

– По крайней мере у тебя будет еще два года книг и отдыха. Зачем от этого отказываться?

– Потому что другие отказываются. А как насчет тебя и Лоа? Когда они придут за мной, то и вас тоже заберут. Каким же нужно быть человеком, чтобы прожить два паршивых года за счет…

– Прекрати, Грю. Мне не нужны причитания. Мы много раз говорили тебе, что собираемся сделать. Мы заявим о тебе за две недели до Цензора.

– И обманете доктора, я полагаю?

– Мы подкупим доктора.

– Гм… А этот новый человек… он удвоит вину. Вы и его собираетесь скрывать.

– Мы его освободим. Ради Космоса, зачем беспокоиться об этом сейчас? У нас еще есть два года. Что мы с ним будем делать?

– Чужак, – пробормотал Грю. – Он пришел и стал стучать в дверь. Он из ниоткуда. Он говорит так, что ничего нельзя понять… Не знаю, что и посоветовать.

Фермер сказал:

– Он действует как безумный. Он как будто до смерти напуган. Он не может причинить нам зла.

– Напуган, а? А что, если он слабоумный? Что, если его бормотание вовсе не иностранный диалект, а болтовня безумца?

– Вряд ли такое возможно, – сказал Арбен, однако тревожно пошевелился.

– Ты говоришь так, потому что хотел бы его использовать… Ладно, я скажу тебе, что делать. Забери его в город.

– В Чину? – Арбен был в ужасе. – Это бы все испортило.

– Вовсе нет, – спокойно ответил Грю. – Беда с нами, вы не читаете газет. К счастью для этой семьи, и их читаю. Случилось так, что Институт Атомных Исследований придумал прибор, который должен облегчить для людей процесс обучения. В воскресном «Спилммент» была целая страница об этом. И им нужны добровольцы. Возьми этого человека. Пусть он будет добровольцем.

Арбен решительно покачал головой.

– Ты с ума сошел. Я не могу сделать ничего подобного, Грю. Прежде всего они спросят о его регистрационном номере. То, что его нет, только наведет на подозрения и заставит провести дальнейшее расследование. И они обнаружат тебя.

– Нет, не обнаружат. Вы все ошибаетесь, Арбен. Причина, по какой институту нужны люди, в том, что машина для их обучения – пока что эксперимент. Возможно, она убила нескольких людей, поэтому я уверен, что вопросов не будет. А если чужак умрет, то его отсутствие, возможно, будет не большим, чем сейчас… Ну-ка, Арбен, дай-ка мне ручной проектор и поставь отметку на бобину шесть. И принеси мне газету, как только она придет. Хорошо?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю