Текст книги "«Если», 2002 № 01"

Автор книги: Айзек Азимов

Соавторы: Евгений Лукин,Любовь Лукина,Андрей Плеханов,Дональд Эдвин Уэстлейк,Александр Тюрин,Любомир Николов,Эдвард Лернер,Джеймс Блашке,Элизабет Вонарбур,Эндрю Стефенсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– И что мы там увидим, Генри? – спросил Гонзало.

– Когда Луна входит в тень Земли, то она всегда в полной фазе и обычно полностью затемнена. Но что происходит с Землей, когда она входит в лунную тень? Она наверняка не становится темной полностью.

– Нет! – воскликнул Питерборо. – Лунная тень тоньше и короче земной, а Земля сама по себе больше Луны. Даже когда Земля входит в лунную тень максимально глубоко, на ее поверхности становится темным лишь крошечное пятнышко, и это пятнышко тьмы по площади не превышает одну шестисотую земного диска.

– Его можно увидеть с Луны? – спросил Генри.

– Если знать, куда смотреть и иметь мощный бинокль. Сперва оно будет точкой, перемещающейся с запада на восток, потом постепенно увеличится, затем снова станет уменьшаться и в конце концов исчезнет. Зрелище интересное, но далеко не впечатляющее.

– Если наблюдать с Луны, сэр, – добавил Генри. – Но давайте теперь поменяем персонажей местами. В самолете полетит Жертва, он будет фотографировать из стратосферы. А Убийца хочет побить козырь противника, сделав более качественные снимки из космоса – впрочем, ненамного более качественные. И теперь предположим, что Жертва неожиданно для всех ухитряется обставить сидящего в космическом корабле Убийцу.

– Но как, Генри? – удивился Авалон.

– Жертва летит в самолете и неожиданно понимает, что ему незачем смотреть на Луну. Он смотрит назад, на Землю, и видит мчащуюся ему навстречу лунную тень. Если смотреть с Луны, то эта тень кажется пятнышком и для наземного наблюдателя предвещает лишь наступление краткой ночи. Зато наблюдатель из стратосферного самолета увидит круг тьмы, мчащийся со скоростью 1440 миль в час и поглощающий на своем пути землю, моря и облака. Самолет может лететь впереди тени, и теперь уже совсем не обязательно делать единичные фотоснимки. Видеокамерой можно снять потрясающий фильм. И при таком раскладе Убийца, не сомневавшийся в том, что сумеет превзойти Жертву, неожиданно обнаруживает, что тот сумел приковать в себе внимание всего мира, хотя имел лишь самолет против его космического корабля.

Гонзало разразился долгими аплодисментами, а Трамбуль воскликнул:

– В самую точку!

Даже Рубин улыбнулся и кивнул. Питерборо вскочил:

– Ну конечно! И еще приближающаяся тень будет иметь тонкий красный ободок, потому что, едва тень накроет наблюдателя, белый свет Солнца уже не будет маскировать красные протуберанцы. Все верно, Генри! Именно взгляд назад решил проблему! И если я напишу рассказ как следует, мне будет все равно, напечатают его или нет. Мне даже будет все равно, – тут его голос дрогнул, – понравится ли рассказ ей, и согласится ли она на свидание. Рассказ гораздо важнее!

– Рад это слышать, сэр, – слегка улыбнулся Генри. – Писатель должен уметь выбирать приоритеты.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

Дональд Уэстлейк
Победитель

Уордмен стоял у окна, когда увидел, как Ривелл уходит с территории.

– Подойдите ко мне, – обратился он к интервьюеру. – Сейчас вы увидите «Стража» в действии.

Журналист обошел стол и присоединился к Уордмену. Он спросил:

– Это один из них?

– Точно! – Уордмен удовлетворенно усмехнулся. – Вам повезло. Редко кто из них решается сделать хотя бы попытку. Может быть, он специально пошел на это, чтобы доставить вам удовольствие.

Интервьюер вдруг обеспокоился.

– Разве он не знает, что случится?

– Конечно, знает. Правда, некоторые не верят, пока сами не испытают. Ага, вот…

Они стояли и смотрели.

Ривелл шагал не спеша, пересекая поле в направлении леса, начинавшегося за территорией.

После того как он удалился ярдов на двести от незримой границы, он чуть согнулся в поясе, а еще через несколько шагов схватился руками за живот, как будто от боли. Ривелл содрогнулся, но продолжал двигаться вперед, с каждым шагом пошатываясь все сильней, словно испытывал сильную боль. Он едва не добрался до первых деревьев, но рухнул на землю и замер.

Уордмен не испытывал радости от этого зрелища. Территория «Стражей» нравилась ему куда больше, нежели ее практическое применение. Обернувшись к письменному столу, он вызвал дежурную часть и приказал:

– Пошлите людей с носилками к востоку, там, у леса, найдете Ривелла.

Интервьюер обернулся, услышав имя.

– Ривелл? Какой Ривелл? Поэт?

– При условии, что вы можете назвать это поэзией.

Уордмен скривился от отвращения. Он прочел кое-что из так называемых стихов Ривелла и был убежден, что им место на помойке.

Интервьюер снова уставился в окно.

– Я слышал, что его арестовали, – произнес он задумчиво. Бросив взгляд через плечо журналиста, Уордмен увидел, что Ривелл умудрился подняться на четвереньки и медленно продвигается к лесу. Но санитары с носилками уже настигли его, подняли скрюченное болью тело, привязали ремнями к носилкам и понесли обратно к зданию. Когда они исчезли из виду, интервьюер спросил:

– С ним все будет в порядке?

– Придется провести несколько дней в изоляторе. У него растяжение связок.

Интервьюер отвернулся от окна.

– Это было очень поучительно, – осторожно произнес он.

– Вы первый посторонний свидетель, – улыбнулся Уордмен. К нему вернулось хорошее настроение. – Как вы это называете? Сачком?

– Да, – согласился журналист, усаживаясь в кресло, – именно сачком.

И они продолжили интервью, далеко не первое, которое пришлось дать Уордмену после запуска проекта «Страж». И, может быть, в сотый раз он объяснял, как действует устройство и какую пользу оно приносит обществу.

Основой «Стража» был миниатюрный датчик, иными словами радиоприемник, имплантированный в тело заключенного. В центре территории тюрьмы находился передатчик, постоянно посылающий сигналы своим подопечным. До тех пор, пока заключенный находился в радиусе до ста пятидесяти метров от передатчика, он ничего не чувствовал. Стоило ему выйти за пределы этого круга, приемник начинал посылать болевые разряды в его нервную систему.

Боль усиливалась по мере того, как беглец удалялся от центра; в результате заключенный терял способность двигаться дальше.

– Преступнику нигде не спрятаться, – объяснил Уордмен. – Даже если бы Ривелл укрылся в лесу, мы бы его быстро поймали. Его выдадут собственные крики и стоны.

В свое время «Страж» был предложен Уордменом, когда тот служил заместителем начальника обычной тюрьмы. Протесты, в основном исходившие от чувствительных демократов, задержали внедрение метода на несколько лет, но наконец первая опытная тюрьма была открыта. На испытания отводилось пять лет, а начальником тюрьмы назначили, разумеется, Уордмена.

– Если результаты испытаний нас удовлетворят, – продолжал Уордмен, – а я в этом не сомневаюсь, то все федеральные тюрьмы будут переведены на систему «Страж».

Метод Уордмена сделал побеги из тюрьмы невозможными, бунты безопасными – достаточно включить передатчики на полную мощность на минуту или две – и трудности охраны сведены до минимума.

– Да, здесь, собственно, и нет охранников, – сказал Уордмен, – у нас работает несколько чиновников, поваров, хозяйственников и так далее.

Для опытного заведения отбирались только лица, совершившие преступления против государства.

– Вы можете сказать, – усмехнулся Уордмен, – что мы собрали здесь нелояльную оппозицию.

– То есть политических заключенных? – уточнил интервьюер.

– Такие формулировки мы здесь не употребляем, – ответил Уордмен холодно. – Их придумали коммунисты.

Интервьюер поспешил извиниться за неловкое выражение, быстро завершил беседу, и Уордмен, к которому вернулось хорошее настроение, проводил его до выхода.

– Как видите, – сказал он на прощание, – никаких стен, никаких сторожевых вышек с пулеметами. Вы видите перед собой идеальную тюрьму.

Интервьюер горячо поблагодарил тюремщика и поспешил к своей машине. Уордмен проводил машину взглядом, а потом отправился в палату навестить Ривелла. Но возмутителю спокойствия уже сделали обезболивающий укол, и он спал.

Ривелл лежал на спине и глядел в потолок. Он не мог отделаться от мысли: «Я не предполагал, что мне будет так плохо… Я не знал, что мне будет так плохо…»

В своем воображении он написал толстой черной кистью на белом потолке: «Я не предполагал, что мне будет так плохо…»

– Ривелл!

Заключенный чуть повернул голову и увидел, что у постели остановился Уордмен. Он смотрел на Уордмена и молчал.

– Мне доложили, что вы проснулись, – сказал Уордмен.

Ривелл ждал.

– В первый же день, когда вас сюда привезли, я предупредил, что лучше не пытаться бежать от нас.

– Не извиняйтесь, – ответил Ривелл. – Вы не виноваты. Вы делали то, что вам положено делать, а я делаю то, что положено делать мне.

– Разве я в чем-то виноват? – удивился Уордмен. – Из-за чего же мне следует испытывать неловкость?

Ривелл поглядел в потолок, но слова, которые он мысленно написал там минуту назад, исчезли. Как жаль, что нет пера и бумаги! Слова лились из него, словно вода сквозь сито. Ему так нужна была бумага, чтобы запечатлеть их! Он спросил:

– Мне дадут бумагу и ручку?

– Чтобы вы снова испражнялись непристойностями? Да ни в коем случае!

– Ни в коем случае, – повторил Ривелл.

Он закрыл глаза и увидел, как слова уплывают от него. Человек не может одновременно творить и заучивать. Ривелл давно уже выбрал творчество. Но сейчас ему невозможно запечатлеть на бумаге свои стихи. Поэтому они вытекали из мозга и ржавели где-то в холодном мире: «Боль по каплям, как капель. Жить успеешь, так успей. Мы узнаем поутру, ты живи, а я умру…»

– Боль пройдет, – пообещал Уордмен. – Прошло уже три дня. Пора бы ей и утихнуть.

– Она вернется, – ответил Ривелл. Он открыл глаза и написал слова на потолке: «Она обязательно вернется».

– Не говорите глупостей, – отрезал Уордмен. – Она никогда не вернется, если вы не вздумаете бежать снова.

Ривелл ничего не ответил.

Уордмен ждал, намек на улыбку касался его губ. Затем он нахмурился:

– Вы не убежите.

Ривелл посмотрел на него с некоторым удивлением:

– Разумеется, я убегу, – сказал он.

– Никто не пробовал бежать дважды.

– А я буду пробовать. Неужели вы не понимаете? Я никогда не сдамся. Я не перестану рваться к свободе, я не перестану жить. Я не перестану верить в то, ради чего живу. Вам придется с этим смириться.

Уордмен покачал головой:

– Вы намерены вновь пройти через это?

– Вновь и вновь.

– Это блеф. – Уордмен в сердцах взмахнул рукой перед лицом Ривелла. – И если вы пожелаете умереть, я вам мешать не стану. Вы знаете, что подохнете там, если мы не притащим вас обратно?

– Это тоже выход, – согласился Ривелл.

– Ах вы этого хотите! Так давайте, бегите, и я никого не буду за вами посылать. Обещаю вам.

– Значит, вы проиграете, – произнес Ривелл. Он в упор смотрел в напряженное злое лицо Уордмена. – Вы проиграете на нашем же поле. Вы считаете, что ваш датчик заставит меня сидеть в тюрьме, то есть заставит меня прекратить быть самим собой. А я говорю заблуждаетесь! До тех пор, пока я буду повторять попытки побега, вы будете терпеть поражение, а если ваш датчик меня убьет, вы проиграете навсегда и окончательно.

– Вы что, думаете, это игра? – Уордмен сжал кулаки.

– Конечно, игра, – ответил Ривелл. – И вы придумали ее правила.

– Вы сошли с ума! – закричал Уордмен. – Вам здесь не место. Вам место в сумасшедшем доме.

Он кинулся к двери.

– И это тоже ваше поражение! – крикнул вслед Ривелл. Уордмен не слышал. Он хлопнул дверью и исчез.

Ривелл откинулся на подушку.

Оставшись один, он мог погрузиться в свои страхи. Он боялся датчика и тем более теперь, когда уже знал, что тот может с ним сделать. Страх был так велик, что Ривелла тошнило. Но рядом присутствовал другой страх, куда менее реальный, но не уступавший страху примитивному. Нет, он был сильней. Он заставлял Ривелла повторить попытку.

– Но я же не знал, что мне будет так плохо! – прошептал он. Он снова написал фразу на потолке, только на этот раз красной кистью.

Уордмен знал, когда Ривелл выйдет из изолятора, и специально подошел в этот момент к двери. Ривелл похудел и, пожалуй, постарел.

Он прикрыл ладонью глаза от солнца, поглядел на Уордмена и произнес:

– Прощайте, Уордмен.

И зашагал к востоку.

Уордмен ему не поверил.

– Вы блефуете, Ривелл, – сказал он.

Но Ривелл не останавливался.

Уордмен не мог бы вспомнить момента в жизни, когда он был так взбешен. Ему хотелось догнать мерзавца и задушить собственными руками. Но тюремщик сжал пальцы в кулаки и стал уговаривать себя, что он разумный человек, рациональный человек, гуманный человек. Так же, как разумен, рационален и гуманен был «Страж». Он требовал лишь покорности, так же, как и сам Уордмен. «Страж» и Уордмен наказывали лишь безумцев, подобных Ривеллу. Ривелл был антисоциален, саморазрушителен, и его следовало проучить. Для его же блага, как и для блага общества.

– Вы что, надеетесь отсюда выкарабкаться? – завопил Уордмен. Он сверлил взглядом спину Ривелла.

– Я никого за вами не пошлю! Вам придется ползти обратно самому!

Он стоял неподвижно, глядя, как Ривелл покидает пределы территории, как нетвердым шагом плетется к деревьям, схватившись руками за живот и склонив голову. Затем Уордмен повернулся и ушел к себе в кабинет, где принялся за месячный доклад: всего две попытки бегства за отчетный период – и обе неудачные.

Раза два или три он бросал взгляд в окно.

В первый раз он увидел Ривелла далеко в поле. Несчастный на четвереньках полз к лесу. В следующий раз он не увидел Ривелла, но услышал его душераздирающий крик. После этого Уордмену было нелегко сконцентрировать внимание на докладе.

Позже, к вечеру, он покинул здание.

Крики Ривелла порой доносились из леса, были слабоуловимыми, однако не прекращались. Уордмен слушал, сжимая и разжимая кулаки. Он заставлял себя не жалеть этого преступника.

Для блага самого Ривелла его надо как следует проучить.

Вскоре к начальнику тюрьмы подошел дежурный врач и сказал:

– Мистер Уордмен, пора принести его обратно.

Уордмен кивнул.

– Знаю, знаю. Но я хочу убедиться, что он усвоил урок.

– Господи, да вы послушайте!

Уордмен не хотел встречаться взглядом с доктором.

– Хорошо, тащите его обратно.

Когда доктор отошел, крики прекратились.

Уордмен прислушался. Тишина.

Доктор побежал за санитарами.

Ривелл лежал и кричал.

Он не чувствовал ничего, кроме боли и потребности кричать.

И если ему удавалось закричать громче, его мозг выгадывал долю секунды, чтобы совершить движение вперед. Он полз, прижимаясь животом к земле, и за последний час преодолел по крайней мере семь футов.

Его руку и голову можно было уже разглядеть с проселочной дороги, пересекавшей лес.

На одном чувственном уровне он ощущал лишь боль и слышал лишь свои крики. Но на другом – он был полностью и даже подчеркнуто открыт для мира, окружавшего его: стеблей травы у самых глаз, сучьев кустарника над головой, тишины, охватившей лес. Он даже увидел небольшой пикап, что остановился на обочине рядом с ним.

Обветренное лицо человека, вылезшего из машины, было испещрено глубокими морщинами. Одет он был просто и, вернее всего, был фермером. Он дотронулся до рукава Ривелла и спросил:

– Тебе плохо, парень?

– Васе… – кричал Ривелл. – Вассток!

– Тебя можно с места тронуть? – спросил фермер.

– Да-а-а, – завопил Ривелл. – На вассто-о-о…

– Я отвезу тебя к доктору.

Боль не утихла, когда фермер втащил Ривелла в свой пикап и положил на пол. Теперь он находился на максимальном расстоянии от передатчика. Боль достигла предела.

Фермер засунул в рот Ривеллу скатанный в трубку платок.

– Закуси его, – сказал он, – так будет легче.

Легче не стало, но крики заглохли. И он был благодарен фермеру. Собственный бесконтрольный вопль бесил его.

Он все запомнил.

И как они ехали сквозь густеющие сумерки, и как фермер втащил его в здание колониального вида, внутри переделанное в клинику. Он запомнил и лицо доктора, который потрогал его лоб и потом в сторонке поблагодарил фермера за то, что он привез Ривелла.

Они коротко поговорили, затем фермер уехал, а доктор вернулся к Ривеллу.

Доктор был молод, рыж и краснолиц. Он был одет в белый халат. Он был обозлен.

– Вы из тюрьмы, что ли? – спросил он.

Ривелл умудрился дернуть головой, что должно было означать согласие. Ему казалось, что подмышки распороты льдышками, кожу с шеи содрали наждаком, и некто безжалостный беспрестанно выкручивает ему локти и колени, словно его разделывают, как вареную курицу. Все тело было утыкано иголками, нервы разрезаны бритвами, а мышцы разбиты молотком. Чьи-то пальцы выдавливали глаза из глазниц. И в то же время гений, выдумавший эту боль, оставил в неприкосновенности мозг, чтобы несчастный не мог потерять сознание и забыть о мучениях.

– Бывают люди хуже зверей, – сказал доктор. – Я постараюсь извлечь это из вашего тела. Я не знаю, что у меня получится, нам не положено знать, как устроен датчик, но я постараюсь избавить вас от него.

Он отошел и вскоре вернулся со шприцем.

– Сейчас вы заснете, – пообещал он.

– О-о-о-о…

– Его там нет. Его вообще нет в лесу!

Уордмен уничтожил доктора взглядом, но понимал, что придется смириться с этой вестью.

– Понятно, – произнес он. – Кто-то увез его. У него был сообщник.

– Сомневаюсь, – возразил доктор. – Любой, кто посмеет помочь беглецу, закончит свои дни здесь.

– И тем не менее, – возразил Уордмен, – я вызову полицию штата. Он ушел к себе в кабинет.

Через два часа ему позвонили из полиции. Они опросили местное население и сумели отыскать фермера, который подобрал у дороги раненого человека и отвез к доктору Оллину в Бунтаун. В полиции были убеждены, что фермер ни в чем не замешан и действовал из лучших побуждений.

– Но не доктор, – заметил Уордмен. – Он-то догадался сразу.

– Да, сэр. Мы тоже так полагаем.

– И он не сообщил, куда надо…

– Нет, сэр.

– Вы его уже забрали?

– Не успели. Мы только что закончили допрос фермера.

– Я хочу поехать с вами. Подождите меня.

– Слушаюсь, сэр.

Уордмен сел в «скорую помощь», на которой они отвезут обратно Ривелла. Сопровождаемые двумя машинами полиции штата, они бесшумно подъехали к клинике, ворвались в операционную, где доктор Оллин мыл инструменты.

Он спокойно посмотрел на незваных гостей и сказал:

– Я вас ждал.

Уордмен подошел к операционному столу, на котором лежал еще не пришедший в себя пациент.

– Это Ривелл, – кивнул он.

– Ривелл? – доктор Оллин в изумлении смотрел на операционный стол. – Поэт Ривелл?

– Вы что, не знали об этом? Тогда какого черта вы его оперировали?

Вместо ответа Оллин пригляделся к тюремщику:

– А вы будете тот самый Уордмен?

– Да, я тот самый Уордмен.

– Тогда я должен возвратить вам вот это…

И он протянул тюремщику миниатюрный датчик.

Потолок был бел и чист.

Ривелл мысленно писал на нем, но ничего из этого не получалось. Тогда он закрыл глаза и написал на внутренней стороне века одно слово: «Забвение».

Он услышал, как некто вошел в палату, но открыл глаза не сразу, так трудно было совершить это усилие. Он увидел мрачного Уордмена, который остановился в ногах койки.

– Как вы себя чувствуете, Ривелл? – спросил он.

– Я размышляю о забвении, – ответил Ривелл. – Я хочу написать стихотворение об этом.

Он поглядел в потолок, но потолок был чист.

– Вы просили у меня перо и бумагу, – напомнил Уордмен. – Ваша просьба удовлетворена.

Ривелл взглянул на него, ощутив вспышку надежды. Но тут же все понял.

– Вот вы о чем, – сказал он. Уордмен нахмурился и спросил:

– Вы что, удивлены? Я, кажется, ясно сказал: можете получить бумагу и ручку.

– А взамен я должен обещать вести себя примерно?

Уордмен схватился за спинку кровати.

– Что с вами творится? Вам отсюда не убежать. Хотя бы теперь вы в этом убедились?

– Вы хотите сказать, что я не смогу вас победить? Но я и не проиграю. Это ваша игра, ваши правила, ваша территория, даже ваше оборудование. И если я сведу матч к ничьей, это уже будет достижением.

– Вы все еще воображаете, что это игра, – с иронией спросил Уордмен. – И в ней нет ничего настоящего. А хотите поглядеть, что вы натворили?

Он отступил в сторону, сделал знак рукой – и в палату ввели доктора Оллина.

Уордмен спросил:

– Вы помните этого человека?

– Я его помню.

– Через час ему имплантируют «Стража», – пообещал Уордмен. – И это ваша заслуга. Можете этим гордиться.

Ривелл посмотрел в глаза Оллину и произнес:

– Простите меня.

Оллин улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Не просите прощения. Я надеялся, что открытый суд поможет избавить мир от «Стражей» и подобной ему мерзости.

– Вы скроены по одной мерке, – заключил Уордмен. – Вы можете кликушествовать в расчете на дешевые эмоции толпы. Ривелл старается вызывать их своими так называемыми стихами, а вы, доктор, идиотской речью, которую произнесли в суде.

Ривелл широко улыбнулся:

– Значит, вы все-таки произнесли речь! Как жаль, что я ее не слышал.

– Она не совсем удалась, – признался Оллин. – Я не подозревал, что они провернут суд за один день, так что даже подготовиться толком не успел.

– Хватит, хватит! – оборвал его Уордмен. – Вы еще наговоритесь. У вас годы и годы впереди.

В дверях Оллин обернулся и сказал:

– Ничего не предпринимайте без меня. Подождите, пока они сделают мне операцию и заткнут в меня своего паразита.

– Вы пойдете в следующий раз вместе со мной?

– Само собой разумеется, – ответил Оллин.

Перевел с английского Кир БУЛЫЧЕВ