Текст книги "«Если», 2002 № 01"
Автор книги: Айзек Азимов
Соавторы: Евгений Лукин,Любовь Лукина,Андрей Плеханов,Дональд Эдвин Уэстлейк,Александр Тюрин,Любомир Николов,Эдвард Лернер,Джеймс Блашке,Элизабет Вонарбур,Эндрю Стефенсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
Как и положено, не забыли обвинить во всем новусов. В прессе постоянно муссировались слухи о том, что проклятые мутанты Ньюмена в своих закрытых резиденциях плодятся, как кролики…
Увы, все усилия не принесли результата. И новусы в этом отношении ничем не отличались от остальных людей – дети у них перестали рождаться точно так же. Патрик Ньюмен попытался создать руну Возрождения, он провел в исследованиях и медитативных занятиях многие месяцы. Разумеется, безуспешно.
К концу третьего десятилетия двадцать первого века всем стало понятно, что детей больше уже не будет. Результатом этого стал новый всплеск интереса к психовизуализации. К Ньюмену снова воззвали как к мессии. Снова миллионы фанатиков лихорадочно бросились изучать методику АПВ.
Руна Здоровья превратилась в культовый знак. Появилась даже Церковь Святых Рун, лидеры которой утверждали, что люди наказаны за прегрешения, что наступил конец света, а новусы отмечены печатью свыше, они – единственные, кто спасется.
Постулаты этой религии гласили, что массовая психовизуализация во много раз увеличивает эффект воздействия, и если собрать в одном месте миллион невосприимчивых к АПВ, то они смогут всеобщими усилиями согнуть одну на всех металлическую рамку и стать хомо новусами. Сеанс коллективной медитации состоялся в Китае, на равнине Тяньшуй. Он собрал даже не миллион, а два с половиной миллиона паломников, к тому же транслировался по всему миру в прямом эфире. Таким образом, несколько миллиардов глаз одновременно уставились на проволочную рамку, пытаясь согнуть ее. Если бы нервную энергию всех этих людей можно было превратить в энергию физическую, она расколола бы землю равнины, словно скорлупу грецкого ореха. Если бы среди миллионов собравшихся в Тяныиуе оказался хоть один восприимчивый к АПВ, рамка согнулась бы в руну Здоровья и обманула всех, создав иллюзию того, что участвующие в сеансе стали новусами. Но не случилось даже этого. Все восприимчивые, живущие на планете, стали новусами десятилетия назад и не участвовали в массовых психопатических акциях.
Жизнь неумолимо и хладнокровно расставила все по своим местам. Новусы не могли теперь увеличить свою численность, но и гибель им не грозила – во всяком случае, в обозримом будущем. Всем же невосприимчивым к методике Ньюмена остался один путь – жизнь без надежды продолжить свой род. Жизнь, переходящая в старость. Старость, переходящая в смерть.
Время превратилось в неизлечимую, смертельную болезнь. Оно не спеша перемалывало людские жизни, неумолимо сокращая численность человечества. Год за годом, десятилетие за десятилетием…
Первыми вымерли слаборазвитые страны – смертность там всегда была высокой, продолжительность жизни – низкой, а естественный прирост населения держался за счет бесперебойной рождаемости. Теперь этот фактор исчез. Напротив, активизировалось все то, что способствовало быстрейшему уничтожению людей. По Латинской Америке пронеслись свирепые эпидемии, на Африку напала жесточайшая засуха. Пакистан начал войну, охватившую половину Азии и едва не переросшую в ядерный конфликт. Новусам пришлось эвакуировать из бедных стран значительную часть своих резиденций и перенести их в благополучные места: незаселенного пространства в Европе, Северной Америке и России становилось все больше.
Как ни удивительно, в развитых странах держался высокий уровень жизни. Работоспособного населения здесь было еще достаточно, хотя средний возраст работающих давно перевалил за пятьдесят лет. Количество же едоков уменьшалось с каждым годом, и в результате каждому, оставшемуся в живых, доставалось все больше материальных благ, накопленных за века развития западной цивилизации.
За три десятилетия, прошедшие с тех пор, как перестали рождаться дети, изменились моральные ориентиры общества. Жизнь и здоровье стали самыми значимыми ценностями. Извечное желание человека ощутить выброс адреналина в кровь исчезло, уступило место благоразумной осторожности. Авантюризм, риск, поиски приключений канули в прошлое. Преступность снизилась, а потом исчезла вовсе – тюрьмы опустели. Никто уже не участвовал в автомобильных гонках, не бил друг другу морды на ринге, не пересекал бескрайние морские просторы на яхтах. Более того, мало кто теперь отваживался летать на самолетах или ездить на машинах со скоростью больше шестидесяти километров в час.
В 2055 году возраст самых молодых людей на земле составлял 30–35 лет, и таких было совсем немного. Старики, старики, старики – благополучная, спокойная, добропорядочная жизнь в бесконечной очереди на кладбище.
Африка опустела, Латинская Америка почти вымерла. Население планеты сократилось в четыре раза. Войн не было уже двадцать лет – те, кто хотел воевать, переколотили друг друга, и никто не стал им препятствовать в этом увлекательном занятии. Промышленность преобразилась полностью, сократилась до минимума. Продуктов питания, выращиваемых по технологиям новусов, хватало всем. Никто уже не добывал природные ископаемые – нефтяные вышки торчали ржавыми заброшенными остовами как память об умирающей цивилизации неразумного потребительства; рудные карьеры заполнились водой и превратились в озера. Для производства своих удивительных механизмов новусы использовали металлолом – запасов его должно было хватить на тысячу лет. Машины с могучими бензиновыми двигателями перестали существовать – их сменили тихоходные электромобили. Спешить теперь было некуда и незачем. Гигантские мегаполисы разваливались на глазах – некому было поддерживать их существование, да и жить в них стало опасно. Большая часть людей сконцентрировалась в маленьких городках, старающихся во всем походить на резиденции новусов.
Природа, избавленная от варварского вторжения людей, вздохнула свободно. В Европе разрастались леса; косули и бизоны безбоязненно пересекали пустые автострады Америки; воду из Рейна и Волги можно было пить безо всякой очистки. Миллионные стада антилоп и зебр снова заполнили саванны Африки, не ведая о том, что еще недавно хозяином здесь был человек.
Новусы получили во владение весь мир. Ценой этого приобретения стали не войны, но нечто не менее ужасное – смерть цивилизации. Глупо было обвинять новусов в том, что они счастливы таким положением дел. Новусы скорбели вместе со всеми, заботливо ухаживали за дряхлеющим и умирающим человечеством. Они прилагали силы, чтобы сделать конец людей как можно более безболезненным, но отменить этот печальный финал не могли.
В 2132 году скончался последний из тех, кто не был новусом.
История человечества не закончилась – она начала свой новый виток. Число людей на планете уже не могло измениться. Начало меняться их качество.
* * *
Клаус и Наташа сидели на веранде, увитой зеленым плющом, покачивались в креслах-качалках. Клаус тянул через соломинку коктейль из текилы и апельсинового сока, уже третий стакан подряд. Наташа молчала.
Сколько это может продолжаться? Полтора часа нудного качания в креслах, сопровождаемого монотонным скрипом старых рассохшихся деревяшек. Клаус знал, что Наташа не просто молчит – она мысленно связывается с кем-то, находящимся от них за тысячи километров, договаривается с ним. Решает его, Клауса, проблемы. Но раздражение все больше охватывало его. Почему он должен терпеливо торчать здесь, в доме Наташи, и изнывать от безделья? Понятно, почему – потому, что он неполноценный: не владеет телепатией и должен лично присутствовать при сеансе связи, чтобы, если понадобится, вовремя ответить на пару дурацких вопросов. Ни журнальчик полистать, ни в телевизор потаращиться. Не существует уже давно ни журналов, ни телевизоров. Десятки книг стояли на полках в соседней комнате – Клаус полистал их и с досадой поставил на место. Все книженции были научными трудами трехсотлетней давности, ни одной художественной! Тоска! Вот новусам никогда не бывает скучно: если им нечем заняться, они с любовью обсасывают свои мыслеформы. Самосовершенствуются. Занятие, глубоко противное Клаусу Даффи. Нет у него никаких мыслеформ – у него только мысли. Несовершенные, гадкие, пошлые мысли. Залезть сейчас Наташеньке под платье. Ножки у нее замечательные.
Жаль, что Клаусу сегодня нужно уезжать. Сергей отчалил, Наташа осталась одна… Наверное, не отказала бы Клаусу. Вряд ли Сергей вернется раньше, чем через десяток лет. Самое время для Наташи найти себе нового спутника. Вот уж чем хороши новусы – тем, что постоянных супружеских пар у них не существует. Это правильно. Сотни лет видеть в своей постели одну и ту же женщину такое сведет с ума кого угодно, даже психологически сверхустойчивого новуса.
– Наташа! – Клаус прервал молчание. – Извини, дорогуша, но я устал сидеть и ждать. Есть там какие-нибудь новости?
– Есть. – Наташа потянулась. – Извини, что заставила тебя ждать. Я задумалась… Тебя переправит Хосе Лопес. Он любезно согласился помочь. Сейчас он занят, но через три часа он освободится и будет к твоим услугам.
«Переправит»… Любят же новусы подбирать банальные слова для обозначения своих чудес. Телепатию называют «слухом», телепорт – «переправой». Можно подумать, они все еще стесняются своих паранормальных качеств. Комплексуют, испытывают чувство вины перед бесталанным человечеством, давным-давно отправившимся в могилу.
Впрочем, суть от названия не менялась. «Переправа» представляла собой самую настоящую телепортацию – мгновенное перемещение человека на огромное расстояние. Тот, кто освоил руну Броска, мог перемещаться сам. Более продвинутые, овладевшие руной Полета, могли перемещать и других. Конопатый Хосе, весельчак-коротышка, был именно из таких. Насколько было известно Клаусу, руну Броска освоили четыре пятых из ныне живущих новусов. Если бы сам он захотел получить это умение, то, вполне вероятно, давно бы уже путешествовал по всему миру самостоятельно, без унизительных просьб переправить его в нужное место. Но… Конечно же, проклятое «но». Клаус Даффи поклялся, что никогда больше не прибегнет к психовизуализации. Хватило ему и того, что он сделался бессмертным. Как бы теперь избавиться от этого гнусного дара?
– Я попаду прямо к самому Патрику? – спросил он.
– Нет, не сразу. Вот, смотри, – Наташа расстелила на столе карту. – Патрик живет на Алтае, около Телецкого озера, вот здесь, – она показала место пальцем. – Это аномальная зона – переправа там не работает. Ближайшее селение, куда можно переправиться – одиночная резиденция Алексея Захарова, она в восьмидесяти километрах от дома Патрика. Дальше тебя отвезет Захаров.
– Как отвезет? На лошади? Восемьдесят километров по горам? Далековато забрался папа Ньюмен.
– Вряд ли на лошади. – Наташа улыбнулась. – Захаров – механик. Один из лучших механиков в мире. Думаю, для тебя он найдет какой-нибудь подходящий вездеход.
– Подожди-ка, Захаров – это не тот самый Беркут, который делает планеры?
– Тот самый.
– Здорово! – восторженно воскликнул Клаус. – Поговорить с Патриком, да еще и с Беркутом познакомиться! Как ты думаешь, он позволит мне полетать на своем планере?
– Не уверена. Для тебя это небезопасно. Ты не владеешь руной Броска. Если с планером что-то случится, ты не сможешь спастись. Тебе не стоит заниматься такими опасными вещами.
Ну да, конечно! Самая большая ценность для новусов – это их жизнь. Никакого неоправданного риска! Руна Броска – отличная страховка, можно мгновенно телепортироваться из любого опасного места.
А вот тупица Клаус оным умением не владеет.
– Я буду летать на планере, – уверенно сказал Клаус Даффи. А если свалюсь на землю и угроблюсь насмерть – что ж, в этом случае буду считать, что мне повезло вдвойне.
– Что, настолько надоело жить? – Наташа прищурилась – не удивленно, скорее, саркастически, может быть, даже слегка надменно.
– Надоело, – буркнул Клаус. – Надоело все до смерти.
* * *
– Привет, – сказал Хосе. – Решил проветриться, приятель?
– Ага. – Клаус улыбался до ушей, пожимая руку веснушчатому лысоватому крепышу. – Полетаю на планере над Алтайскими горами, а потом и Патрика повидаю. Самого Патрика! Может быть, он даст мне пару дельных советов.
– Незачем для этого трюхать в такую далищу, – заявил Хосе. – Обратись ко мне. Я подскажу, что тебе, придурку этакому, делать. Тебе надо поменьше квасить текилу, перестать жрать мясо и не валяться кверху пузом все дни напролет. И заняться, наконец, изучением рун…
– Знаю, – раздраженно перебил его Клаус. – Эту нудятину я уже слышал миллион раз.
Хосе Лопес был отличным парнем, может быть, лучшим парнем в Кальпе. Клаус любил потрепаться с ним вечерком, пропустить стаканчик-другой, покачиваясь в гамаке, любуясь оранжевым солнцем, медленно опускающимся в море, любил сыграть с Лопесом партийку в покер – ночью, при свете лампы с шелковым зеленым абажуром. С Хосе он забывал о своей бесконечной старости-молодости, о том, что уже никогда не просидит всю ночь в интернете, рубясь в «Diablo», никогда не заскочит в «Макдональдс», чтобы купить вредный, напичканный жирами гамбургер, и не сожрет его, обмазавшись кетчупом, и не запьет ледяной колой, никогда не будет сидеть в прохладном кинозале, одной рукой забрасывая в рот невесомые катышки поп-корна, а другой гладя голую коленку девчонки по имени… какая разница, какие имена были у тех девчонок?
Он забыл их имена, с облегчением забыл бы и их коленки, да вот не мог забыть. Клаус с удовольствием изучил бы руну Дебильности, если бы таковая существовала, и стал бы идиотом, не помнящим ни плохого, ни хорошего. Он освоил бы руну Смерти, если бы кто-нибудь удосужился такую придумать, и покончил бы со своим бессмысленным существованием на прекрасной Земле. Он пытался перерезать себе вены раз пять – полосовал острым ножом по предплечьям и ложился в теплую ванну. Бесполезно… Проклятый организм устранял дефект кожи слишком быстро – гораздо быстрее, чем Клаус успевал вырубиться. Спрыгнуть со скалы – башкой о камни вдребезги? Повеситься? Нет, для этого Клаус был слишком слаб. Наверное, он и резал вены – потому что подсознательно ощущал: это не повредит ему, не доведет до настоящей гибели. Эрзац, дешевый заменитель недостижимой, желанной смерти, драматический спектакль одного актера для единственного зрителя…
Хосе подошел к Клаусу, положил широкую ладонь на его плечо.
– Жаль мне тебя, Клаус, – сказал он. – Жаль. Чего ты ждешь? На что надеешься? Думаешь, Патрик предложит тебе какой-нибудь компромисс? Откроет для тебя лазейку, позволяющую оставаться бессмертным, не подыхать при этом от скуки и в то же время не заниматься АПВ? Так не получится. Просто не получится.
– У меня нет выбора, – огрызнулся Даффи. – В этом чертовом мире у меня только один путь – стать полноценным новусом и заниматься вашей гнусной психовизуализацией. Это несправедливо. Вы декларируете безграничную свободу для каждого. Почему же нет свободы для меня?
– Ты свободен. Не хочешь заниматься АПВ – и не занимаешься. Только свобода тут ни при чем. Для новуса заниматься АПВ так же естественно и необходимо, как дышать. Ты же не бесишься по поводу того, что какая-то сволочь заставляет тебя вдыхать и выдыхать воздух. Так же и с визуализацией – это естественно, это нужно для нормального существования новуса. Ты лишаешь себя важнейшего компонента, делающего жизнь полноценной, и удивляешься, почему тебя сводит с ума депрессия. Тебе видней… Но я думаю, выводы здесь просты и совершенно очевидны.
– Все я знаю, – проворчал Клаус. – Вы здесь, в Кальпе, вздохнете свободно, когда я свалю подальше.
– Пожалуй, так, – Хосе поскреб макушку. – Ты интересный человек, Клаус. Лично я к тебе очень даже хорошо отношусь. Но твое поедание кроликов… Это невыносимо. Ты не думаешь о нас, остальных жителях резиденции. Ты не слышишь нас, тебе плевать на всех. А мы слышим тебя, черт подери! Каждый раз, когда ты убиваешь несчастное животное, все мы вздрагиваем от боли! Когда ты, чертов мясоед, обгладываешь косточки, всех нас тошнит! Но мы ничего не можем сделать с этим, просто терпим. И ты еще говоришь о личной свободе… В этой резиденции ты – самый свободный, а мы – пленники твоего необузданного стремления к удовольствиям.
– Все, хватит, – оборвал его Клаус. – Давай, переправляй. Зафутболь меня к Беркуту.
– Не обижайся, Клаус, но…
– Я же сказал – переправляй! Включай свою адскую машинку!
– Счастливого пути, – сказал Хосе. – Если надумаешь вернуться – добро пожаловать в Кальпе.
Врал он, конечно, этот конопатый Хосе. Всегда они врут – мягкосердечные и улыбчивые нелюди.
* * *
Высокий поджарый человек стоял метрах в пяти от Клауса и рассматривал его, опираясь на длинноствольное ружье. Он не делал ни малейшей попытки улыбнуться или хоть как-то выразить свою доброжелательность, непременную для всякого новуса. Он даже не поздоровался – просто молчал.
– Алексей? – спросил Клаус. – Это ты?
– Беркут, – сказал человек. – Алексеем звали другого мужчину. Я плохо помню его. Когда-то он был мной, но он умер столетия назад. Я – Беркут. Пойдет?
– Пойдет.
Клаус протянул руку, Беркут сжал его узкую кисть мощно, безо всякого снисхождения, так, что хрустнули кости. Клаус взвыл от боли.
– Эй, медведь русский, ты что, сдурел? Ты что, не новус?!
– Новус.
– А как насчет воздержания от зла ко всем живым существам? Ты ведь мне чуть руку не сломал! И ты знал, что мне будет больно!
– Знал, – согласился Беркут. Усмешка появилась на его загорелом морщинистом лице. – Хотел слегка встряхнуть тебя. Немного боли для тонуса не помешает никому. Даже недоразвитому новусу.
– Что у тебя с физиономией?
– Лицо как лицо, – ответил Беркут. – Что тебя удивляет?
– Морщины. Триста лет не видел морщин. Ты выглядишь чуть ли не старым – лет на пятьдесят. Как тебе это удается?
– Стараюсь, – сказал Беркут.
– Меня научишь? Хочу обзавестись парой морщин. И старческой импотенцией. Надоела мне вечная сексуальная озабоченность.
– Не научу. Ты не хочешь ничему учиться. – Беркут закинул ружье на плечо, повернулся спиной к Клаусу. – Пойдем.
– Куда?
– В мою хибару.
– Эй! – выкрикнул Клаус, едва поспевая за размашисто шагающим по тропинке Беркутом. – Откуда у тебя ружье?
– Сделал, – бросил, не оборачиваясь, Беркут. – Я все делаю сам. Не доверяю никому. Люди разучились работать руками. Производят всякую дрянь.
– И что, ты стреляешь из этого ружья?
– Нет, ковыряю им в носу.
– Ты стреляешь из него в животных? Как ты можешь? Это же убийство!
– Здесь много опасных зверей. Они не против пообедать мной. Но я сильнее. Я сам ем их.
– Ешь?! – Клаус опешил, удивившись настолько, что встал как вкопанный. – Ты ешь мясо?!
– Что в этом удивительного? – Беркут тоже остановился, наконец-то соизволив повернуться. – Ты, к примеру, вовсю ешь кроликов. Почему же мне нельзя?
– Но ты же занимаешься АПВ!
– Занимаюсь.
– И?..
– Необходимость вегетарианства – это миф, – заявил Беркут. – Новусы обвешаны мифами, как рождественская елка – фонариками. Я не обращаю внимания на мифы, традиции, обряды и прочую мишуру. Предпочитаю достоверную информацию. Я живу так, как хочу. Хочу есть мясо – и ем его. На качестве психовизуализации это не сказывается. Вот так-то.
Беркут продолжал свой путь, а Клаус поплюхал за ним. После пятого километра по горной тропке, едва обозначенной в высокой летней траве, у Клауса заныли ноги. Жарило солнце, слепни пикировали на разгоряченную кожу, как маленькие злые штурмовики. Клаус уже собрался возмутиться, потребовать остановки и отдыха, как вдруг из-за поворота, заслоненного серой обветренной скалой, открылся вид вниз на долину. Дыхание его перехватило от восторга.
– Это моя хибара, – сказал Захаров. – Жилище, конечно, не городское, не такое, как у вас там в Испании, но мне вполне подходит.
– Здорово! – только и сумел вымолвить Клаус.
До усадьбы Алексея Захарова было около полукилометра, и Клаус мог рассмотреть ее сверху во всех подробностях. По периметру большого участка шел частокол из высоких заостренных бревен – совсем как в фортах Дикого Запада, о которых Клаус читал в детстве. «Хибара» представляла собой двухэтажный бревенчатый дом – приземистый и основательный. Площадь, на которой расселся этот огромный деревянный муравейник, занимала, наверное, не менее трех сотен квадратных метров. Топорная упрощенность соснового сруба с лихвой компенсировалась всякими украшениями – высокой крышей со скатами, покрытыми металлическими чешуями, башенками с флюгерами в виде петухов, деревянными ротондами и эркерами, приделанными к дому вроде бы невпопад, но чрезвычайно мило. Общую картину дополняли широкие кружевные наличники на окнах и пара наружных лестниц, наискось пересекающих стены и ведущих на второй этаж.
Остальное пространство усадьбы, площадью около пары гектаров, было занято теплицами и открытыми посадками растений, имеющими вид вполне типичный для плантаций новусов. Задней стеной частокол соседствовал с красивым озером – гладким и спокойным, зеркально отражающим синеву неба. Невдалеке высились три ветряка электростанции – изящные, ажурные, неторопливо вращающие лопастями.
Клаус никогда прежде не был в России, русские деревянные дома видел только на картинках. Поэтому экзотичный терем Беркута произвел на него сильное впечатление.
– Этот высокий забор – от медведей, да? – спросил он.
– От них тоже. Но не только. Тут знаешь, какие кабаны-секачи по тайге бродят – медведя завалят. Им волю дай – все мои плантации в два дня перероют. Тигры в последние десять лет начали встречаться, судя по всему, от Амура досюда добрели. Много тут всякой живности. Без ограды – никак.
– А дом почему у тебя такой большой? Там много народу живет?
– Много. Я да три моих собаки.
– Зачем же такой огромный домище?
– Так удобнее, – пояснил Захаров. – У меня все там: и мастерская, и склады, и гараж, и баня. Зимы здесь долгие, холодные, снегу наметает много. Если по отдельности все эти строения поставить, то дороги в снегу между ними замучаешься копать. Иной раз в пургу так заметет, что без лопаты не выйдешь.
– А бассейн у тебя есть?
– Вон он, бассейн, – Беркут ткнул пальцем в озеро. – Плавай, сколько влезет, крокодилов не водится. Вода чистая.
– А зимой? В проруби купаешься?
– Еще чего! – Беркут зябко передернул плечами. – В январе здесь минус тридцать, а то и сорок, лед-то и не продолбишь! В баньке как следует разогреешься, да в сугроб нырком. А раз-два в месяц позволяю себе переправиться на Гавайи – ненадолго, на пару деньков. У меня там много друзей. Не был на Гавайях?
– Не был, – сказал Клаус. – Это далеко, сам я переправляться не умею, а других просить неудобно. Вот и торчу по сто лет на каждом месте. За триста лет – всего три резиденции сменил. Тоска…
– Глупый ты, Клаус, хоть и триста лет прожил, – снисходительно заявил Алексей. – Место жительства можно менять каждую неделю, только веселее от этого не становится. Интерес к жизни, он здесь сидит, – Захаров постучал пальцем по голове. – В мозгах тебе нужно порядок навести. Чем ты занимаешься – бездельем? От этого не то что за столетия, за месяц от скуки свихнуться можно.
– Да кто ты такой, чтоб мне указывать! – огрызнулся Клаус. – Тоже мне, учитель нашелся! Мужлан неотесанный! Твое место – тайга. Сиди и не показывайся в приличном обществе…
– Это кто это у нас тут приличный? – ехидно поинтересовался Беркут. – Ты, что ли, Клаус Даффи, зайцеед, раскапыватель погребов с археологической выпивкой? Ты не смотри, что я прост в обращении – у меня, друг мой, три высших образования: два технических и одно юридическое. От последнего, правда, сейчас никакого толку, а вот первые два до сих пор небесполезны. Да, я не живу в городе, предпочитаю одиночество. Но это мое личное дело. Новусы, которые обитают в больших резиденциях, слишком много суетятся. Я их не люблю.
– Ты же должен любить всех! Так гласят догмы учения Патрика Ньюмена.
– Никому и ничего я не должен, – отрезал Беркут. – Понял? Это мне все должны. Я делаю машины, которые эти жуки-мягкотелки сами не в состоянии произвести. Все ударились в совершенствование человеческого сознания, а вот копаться в технике считается чем-то неприличным. Ну и ладно – я занимаюсь тем, что приносит мне удовлетворение, а на мнение остальных мне, честно говоря, наплевать. Когда-то, еще при существовании обычных людей, я зарабатывал по нескольку миллионов в год на продаже одних только электротракторов. А теперь я отдаю эти машины бесплатно, потому что денег в мире давно не существует. Пусть люди пользуются моими машинами, мне не жалко. Я ем мясо, потому что оно мне нравится. Ем много мяса, и тебя угощу. Я проживу миллион лет на этом месте, и мне никогда не будет скучно, потому что у меня есть моя мастерская, мои станки и вездеходы, мои планеры, поднимающие меня в небо, есть мои плантации, мои облака, моя дикая природа. Я наблюдаю природу, понял? И я даже на полмизинца не приблизился к тому, чтобы понять ту красоту, которая меня окружает. Но я сделаю это – мне некуда спешить, у меня впереди вечность. Я ценю эту вечность, в отличие от тебя. Я знаю, что жизнь моя не бессмысленна. Я люблю эту жизнь.
– Ты не новус, – убежденно сказал Клаус. – Ты не такой, как все.
– Я – новус, – Беркут осклабился, показав длинные неровные зубы. – Больше того, я новус из новусов. Я овладел всеми известными рунами и изобрел парочку новых. О них знают уже многие, но я не уверен, что остальные доросли до того, чтобы научиться ими пользоваться. Впрочем, лет через пятьдесят дорастут. Я отдам им эти руны, я не жадный.
– Новусы не такие, как ты. Они занудные. Они чересчур правильные.
– Ничего ты не знаешь, Клаус. Новусы всякие. Мы какие угодно. Каждый из нас имеет свой характер, свою индивидуальность, свою судьбу. Мы – люди, Клаус. Просто люди.
– Я триста лет живу среди новусов. Я отлично знаю этих вежливых чистюль.
– Ты не знаешь нас вовсе. Ты не слышишь нас. Большая часть того, что мы хотим сказать, не произносится вслух. Язык людей изменился – он стал совсем другим. Но ты не хочешь слышать этого. Ты залепил свои уши воском и предпочитаешь ходить полуглухим. Тебе нравится играть тупого обиженного мальчика. Сколько ты еще сможешь выдержать эту роль?
– Ну и что же мне делать, великий Беркут? – спросил Клаус. – Может, посоветуешь что-нибудь дельное?
– Найди свое место. Думаешь, у меня никаких проблем нет и не было? Как бы не так! Я метался по всей планете, ненавидел людей, психовал, уходил в запои, даже подумывал о самоубийстве. – Беркут тяжело вздохнул, покачал головой. – Всякое бывало… Много лет прошло, пока я не убедился: в этом мире может реализовать себя каждый, в том числе и закоренелый индивидуалист-одиночка. Если тебе неприятно жить в обществе новусов, уйди от них. Построй свою личную резиденцию, такую, как эта. – Захаров махнул рукой, показывая на свои владения. – Обратись за помощью к людям, тебе помогут со строительством. Я сам тебе помогу.
– Покажи мне свой дом, – сказал Клаус. – Покажи мне все. Я хочу посмотреть. Хочу подумать.
* * *
Клаус и Беркут стояли на горном склоне, над крутым обрывом. Оба они были одеты в теплые непродуваемые куртки. Голову Клауса украшал круглый шлем. Беркут заявил, что самому ему шлем не нужен – мол, если что, он всегда сумеет «переправиться». То, что Алексей называл планером, лежало рядом на скалистой площадке. На планер, каким его представлял себе Клаус, это никак не походило. Это не было похоже вообще ни на что, предназначенное для полета – непонятный длинный куль, обтянутый брезентом, с лямками для того, чтобы нести его на спине.
Здесь, почти на километровой высоте, дул постоянный ветер – не холодный, но сильный. Беркут послюнявил палец, определяя направление атмосферных потоков.
– Отлично, – сказал он. – Самое то. Отнесет нас в сторону моей избушки – меньше будет потом пешком топать. В одиночку я люблю полетать против ветра, но вдвоем с пассажиром – тяжело.
– А мы как будем, – поинтересовался Клаус, – сидеть или висеть?
– Мы будем летать. – С этими словами Беркут поставил на попа свой куль и располовинил его застежкой-молнией сверху донизу. – Ты высоты не боишься?
– Не боюсь, – сказал Клаус, озадаченно наблюдая за конструкцией, со щелчками расправляющейся в руках Алексея. – Когда-то я даже летал на параплане – давно, когда люди еще не вымерли. Параплан – это такой парашют…
– Знаю я, что такое параплан, – ворчливо заявил Беркут. – Парапланы, дельтапланы – это не то, это, как костыли для ходьбы. Если хочешь научиться ходить по-настоящему, выбрасывай костыли и начинай ковылять на собственных ногах. А если уж решил летать, то что тебе нужно?
– Крылья! – выдохнул Клаус потрясенно, не веря своим глазам.
– Вот именно, – Беркут удовлетворенно, даже с любовью поглаживал черные кожистые перепонки, натянутые между многометровыми титановыми спицами. – Почему-то прочие называют это планером – наверное, не могут поверить в то, что кто-то из людей научился не просто планировать, а именно летать. А по мне – крылья, они и есть крылья.
– А почему они, как у летучей мыши, а не как у птицы?
– Это летние, для сухой погоды. На них летать попроще, но только медленно, и дождя они не переносят. А так-то у меня и птичьи есть – не с перьями, конечно, но со специальным покрытием. Есть орлиные, есть альбатросы для долгого аэропланирования, есть быстрые, голубиные. Здорово, правда? Птицы могут только позавидовать мне – у них крылья одни на всю жизнь, а у меня сменные, полный ассортимент: какие хочу, такие надеваю.
– А вот колибри умеют зависать в воздухе, а также летать задом наперед, – заявил Клаус. – Ты такие крылышки еще для себя не сделал?
– Такие не будут функционировать, – уверенно заявил Алексей. – У них восьмеркообразная траектория движения крыла, и частота взмахов – от восьми до восьмидесяти в секунду. Не получится из меня колибри, да и ни к чему это.
– И как же ты летаешь?
– А очень просто – сейчас увидишь. Знай себе культяпками машу, хвостом подруливаю, клювом пощелкиваю да каркаю, как ворона…
– Не пудри мне мозги, – сказал Клаус. – Махать с такой частотой, как птица, ты не сможешь. И подъемной силы этих крыльев никак не хватит на твою тушу. Страусы, насколько известно, не летают.
– Ну, допустим так, – Беркут склонил голову, хитро прищурил глаза. – И что из этого?
– Руна. Ты наверняка придумал руну. Одну из тех, которые не хочешь отдавать прочим новусам. Предположим, она делает тебя невесомым. А крылья нужны тебе для маневрирования в воздухе, это всего лишь дополнительное оборудование, как ласты у подводных ныряльщиков.
– Ты удивительно догадлив, друг мой, – похвалил Беркут. – Ставлю тебе пятерку за сообразительность. К сожалению, Роб Бракен, придумавший телепорт, застолбил название «руна Полета» раньше меня. Не по делу, прямо скажем, он это название употребил. Ну да ладно, я выкрутился. Угадай, как я назвал свое детище?
