Текст книги "Алое и зеленое"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

23

В пасхальный понедельник, в десятом часу утра, младший лейтенант Эндрю Чейс-Уайт энергично шагал вверх по Блессингтон-стрит. Он решил, что должен. как-то объясниться со своим кузеном Патом.

Поехать в Ратблейн Эндрю решил не потому, что его интерес к Милли возрос: интерес этот неуклонно падал и достиг нуля, когда он оказался с ней в постели. Самой лучшей, самой чистой, как ему потом казалось, минутой с Милли был их первый поцелуй. Как фейерверк, взлетевший к небу и медленно опадающий, событие это озарило постепенно бледнеющим светом весь его дальнейший образ действий. Он пережил романтическое опьянение, но на поступки его толкнуло отчаяние. Ощущение утраты Франсис, мало-помалу проникая в самые отдаленные уголки его сознания, разъедало все его существо, подобно болезни. Он просто не понимал, как сможет жить дальше, день за днем, минута за минутой. Матери он еще не сообщил о катастрофе, все откладывал и в ответ на ее расспросы грубо отмалчивался. Он решил было сейчас же вернуться в Англию, но вспомнил, что в конце недели должен явиться по службе в Лонгфорд. Это обстоятельство, которое могло бы его утешить, как ниспосланная судьбой необходимость, тоже терзало его, и он думал: меня опять пошлют туда, меня убьют, и получится, что ничто не имело значения. Что я ничего не совершил, ничего даже не понял. Франсис составляла весь смысл моей жизни, и теперь моя жизнь бессмысленна и пуста.

Была пустота, осколки прошлого и внезапная потеря всякого представления о самом себе. Неделю назад он был полон, до краев налит чувством довольства собой, со всех сторон на него глядело его отражение – красивый английский офицер, всеобщий любимец, интересный молодой человек, обладатель невесты. Теперь ему казалось, что он и внешне совершенно изменился. Он даже чувствовал, как у него сморщивается и обвисает кожа на лице, точно голова уменьшается в размерах. Внутри он был пуст, истерзан, и временами ему казалось, что все тело его вот-вот провалится в никуда.

К Милли он поехал, просто чтобы не сидеть на месте, чем-то заполнить эту пустоту. Может быть, Милли снова сделает из него человека. Его новое существо должно обрасти историей. Нужно, чтобы было о чем вспоминать, кроме Франсис. Какого именно человека сделает из него Милли, не уподобится ли она Цирцее, превратив его в свинью, – об этом он не задумывался. Он достиг той ступени страдания, когда уже не разбираешь, что хорошо, что дурно. Любое переживание, любое превращение – вот что ему было нужно. Слабенькое, еще не погасшее мерцание того поцелуя отбрасывало розовый отблеск на образ Милли, как на статую богини, увиденную при свете костра. В ней воплотилось все живое, колдовское, обнаженное. И Эндрю не хотелось умереть, не познав близости с красивой женщиной.

Впрочем, он все равно бы струсил, если бы Милли, как только он приехал, не напоила его виски. Он почти не помнил, как попал в ее спальню. Но остальное он помнил. Милли при свете лампы, раздетая, с распущенными волосами, ноги слегка раздвинуты, руки сложены на блестящем округлом животе, Милли, откинувшаяся на подушки, вся на виду, как товар в витрине, – эта Милли показалась ему совершенно чужой и наполнила его страхом. Он не знал, куда смотреть. Лицо ее, одновременно озадаченное, благодушное и уязвимое, было неузнаваемо и бесстыдно. Он разделся, страдальчески прячась за ширмой, и, снимая брюки, почувствовал, что стал тонким и хлипким – креветка, крошечное белое существо, которое в любую минуту может провалиться сквозь щель в полу.

И разумеется, ничего не вышло. Он чуть не плакал. Он весь дрожал, как от холода, да ему и правда было очень холодно. Ноги, словно сыпью, обметало гусиной кожей. Он не знал, как притронуться к Милли. Руки не слушались его, как упрямые животные, они сжимались, а не то прятались под мышками или за спиной. Он весь обмяк и лежал в постели, как паралитик, и энергичные попытки Милли возбудить его интерес вызывали в нем отвращение к самому себе, граничившее с тошнотой. А вместе с тем ему было страшно жаль Милли и стыдно за нее, хотелось чем-нибудь прикрыть ее слишком оживленное лицо, придвинувшееся к нему так близко. На тело ее он не смел и взглянуть и, чтобы скрыть свою гадливость, стал как каменный. Он жаждал уйти от нее, жаждал пристойности, какую дает одежда, но не мог сдвинуться с места, все глубже погружаясь в бесчувственность, похожую на сон.

Появление Пата пробудило в нем боль совсем иного порядка. Точно человека, лежащего без сознания в уличной грязи, пырнули в ребра штыком. Торопливо и неловко он стал одеваться, прислушиваясь к голосам Пата и Милли из соседней комнаты. Он не сомневался, что Пат узнал его, и, представив себе, какую картину Пат увидел с порога, подумал, что лучше уж сразу застрелиться – и дело с концом. Когда Милли позвала его, он еле заставил себя дойти до двери и без сил прислонился к косяку, стараясь сдержать мучительное подергивание век и подбородка. В ту минуту он не думал о том, зачем Пат сюда явился. Он только помнил, в каком виде был обнаружен, и притом человеком, игравшим, как ему сейчас стало ясно, самую важную роль в его жизни.

В воскресенье Эндрю с раннего утра уехал на велосипеде за город. Он хотел избежать встречи с матерью, которая уже не раз справлялась, пойдут ли они с Франсис вместе с ней к пасхальной обедне в церковь Моряков. Он решил доехать до Хоута, который привлекал его только тем, что лежал в противоположной стороне от Ратблейна. Он успел даже добраться до Клонтарфа, а там укрылся от дождя в пивной, где и просидел несколько часов. Он и тут не спросил себя, почему Пат явился к Милли так поздно и прошел прямо к ней в спальню. Из их разговора он не уловил ни слова, так был взволнован. Он вообще об этом не думал, это не имело значения. Даже Милли уже не занимала его мыслей. Он помнил одно – свой позор и что свидетелем этого позора оказался Пат. И при этом воспоминании любдвь к двоюродному брату снова, как в детстве, обжигающей волной заливала его сердце. Сидя за грязным столиком в клонтарфской пивной, он закрыл лицо руками.

Мелькнула мысль, сначала показавшаяся безнадежной, что нужно повидаться с Патом и потребовать у него какой-то помощи, какого-то исцеляющего прикосновения. Только Пат мог исцелить рану, которую Эндрю теперь ощущал как смертельную. Если б только удалось вытравить из памяти Пата картину, которую он увидел, ну не вытравить, так хотя бы как-то изменить или заслонить. Но как это сделать? Нет в природе тех объяснений, от которых то, что увидел Пат, стало бы менее гнусным и подлым. И все же, если бы поговорить с ним, может быть, рассказать ему про Франсис или изругать себя в его присутствии, это, кажется, немного облегчило бы боль. Но это невыполнимо: Пат будет держаться холодно, высокомерно, а то и вовсе не захочет разговаривать. Он просто откажется участвовать в этой сцене. Это глупо и невозможно; однако столь же невозможно явиться в Лонгфорд, уехать на фронт, не рассеяв этого ужаса, не попытавшись найти хоть крошечное облегчение. В воскресенье к вечеру Эндрю был уже почти уверен, что предпримет такую попытку. В понедельник утром он твердо знал, что не в силах прожить этот день, не повидавшись с Патом.

Когда Эндрю подходил к знакомому дому, брызгал мелкий дождь и вспышки солнечного света зажигали искры на тротуарах. Парадная дверь была, как всегда, не заперта. Эндрю не стуча тихонько отворил ее. Он не хотел встречаться с Кэтелом и тетей Кэтлин и надеялся проскользнуть прямо наверх, к Пату. Изнемогая от предчувствий, он замер на мгновение в прихожей, прислушался. Из кухни доносились голоса.

Эндрю тихо подошел к двери в кухню, решив, что, если Пат здесь, он поднимется в его комнату и подождет. Он хотел видеть его только с глазу на глаз. Он снова прислушался.

– И не будешь больше себя грызть, что разрешил мне идти? Со мной же ничего не случится.

– Да, да.

– И винтовку мне дадут? Я ведь умею стрелять из винтовки.

– Не знаю.

– Мы в двенадцать часов прямо сразу начнем в них стрелять?

– Я буду делать то, что мне прикажут, и ты тоже.

– А почему мы не можем сразу пойти в Дублинский Замок и вышвырнуть их оттуда?

– Людей мало.

– Что мне интересно, так это как все удивятся. А они-то говорят, что мы никогда не возьмемся за оружие.

– Помолчи ты ради Бога, Кэтел.

– А когда начнется стрельба, это будет революция. Джеймс Конноли так и говорил. Вся Ирландия просто с ума сойдет.

– Ты сделал, что я тебе велел? Парадное запер?

– Да. То есть сейчас посмотрю. Ух, и всыплем мы англичанам! Они… Кэтел открыл дверь и столкнулся нос к носу с Эндрю.

Эндрю прослушал все сказанное с любопытством. Его поразил возбужденный тон Кэтела, но смысл того, что говорилось, до него не дошел. Теперь он через плечо Кэтела увидел Пата Дюмэя в полной волонтерской форме и при оружии. В ту же секунду он осознал себя как английского офицера в форме и при оружии. Но и тут он еще не понял.

Кэтел, вскрикнув, отскочил назад, потом повернулся к Пату.

– Он подслушивал!

Пат сказал, вернее, протянул:

– Входи, Эндрю, входи.

Эндрю машинально повиновался. Личные чувства и надежды, с которыми он сюда шел, еще туманили ему голову, и этот новый поворот событий сбил его с толку.

Пат спросил:

– Ты слышал, о чем мы сейчас говорили?

– Да, но…

– Тогда считай, что я взял тебя в плен. Будь добр, подними руки.

Что это? Оказывается, Пат навел на него револьвер. Он попытался сообразить, как ему следует на это ответить, но мог только тупо удивляться. Руки он не поднял, а чуть развел ими беспомощно и вопросительно.

– Кэтел, разоружи его.

Кэтел проворно вытащил револьвер Эндрю из кобуры и пододвинул через кухонный стол Пату. Увидев свой револьвер на столе, Эндрю начал понимать разговор, который слышал из-за двери.

– Можно, я возьму револьвер себе? – спросил Кэтел, блестя глазами.

– Замолчи. Ступай и запри дверь, давно надо было это сделать. А ты пройди, пожалуйста, сюда и сядь вот на этот стул.

Эндрю прошел и сел. Вернулся Кэтел и стал, прикрыв спиною дверь. Эндрю понимал, что должен както проявить себя, попытаться уйти, пока оба его кузена так же удивлены его появлением, как он был удивлен их приемом. В глазах Пата он читал сомнение, даже замешательство. Нужно действовать, пока Пат не составил себе плана, не принял решения. Он огляделся, приметил дверь в чулан, дверь во двор. Он стал подниматься.

– Я сказал: сядь.

Эндрю сел. С детства укоренившаяся в нем привычка слушаться Пата и тут пересилила. И тогда он понял, что нечего и стараться, что возможность упущена. Он в самом деле пленник. Он смотрел на Пата и все яснее осознавал ужас своего положения.

– Надо же тебе было явиться так не вовремя.

– Я хотел повидаться с тобой, – сказал Эндрю. – Я хотел сказать… – Но слова эти уже ничего не значили. Сейчас он был только фактором в некой ситуации – английский офицер, попавший в такой переплет, что хуже не придумаешь. Он заметил винтовку, прислоненную к газовой плите, пару наручников, висящих на спинке стула. Он поглядел на свой револьвер, лежащий на клетчатой клеенке на кухонном столе, за которым он так часто сидел в детстве, уплетая хлеб с медом. Увидел всю небольшую кухню, откуда ему не было выхода, и вооруженного человека перед собой. И понял, что здесь-то и должен принять боевое крещение.

Он сказал:

– О Господи, как же нам теперь быть? – Но и это было совсем не то, что нужно.

– Дай подумать, – сказал Пат. – Очень, очень жаль, что ты слышал этот разговор. Я заслуживаю полевого суда за то, что оставил дверь открытой. Тебе, надеюсь, понятно, что я не могу просто выпустить тебя отсюда?

Эндрю молчал. Смотрел вниз на свои начищенные сапоги, бриджи защитного цвета, пустую кобуру.

– Застрелить тебя при попытке к бегству я бы мог, но не хочу, – звучал ровный голос Пата. – Если я тебя свяжу и заткну тебе рот, это будет для тебя не очень-то приятно. Может, обойдемся без потасовки и членовредительства, а ты дашь мне слово офицера и джентльмена, что до полудня спокойно останешься здесь и ни с кем не будешь сноситься.

Эндрю поднял голову.

– Я отлично знаю, что мне предписывает долг офицера и джентльмена.

Пат неожиданно улыбнулся ему.

– Ну правильно, иначе ты и не мог ответить. Кэтел, принеси из моей комнаты ту веревку да захвати, сколько найдешь, носовых платков и шарфов.

Кэтел застыл как зачарованный.

– Ты правда хотел его застрелить, Пат?

– Ступай! А к этому и прикасаться не смей. – Он со звоном швырнул револьвер Эндрю на газовую плиту.

Когда Эндрю сказал, что знает, в чем его долг, он наконец все понял и в том, что должно было произойти, увидел не повод для конфликта между ним и его кузеном, а катастрофу огромных масштабов. Когда он отсюда выйдет, его пошлют стрелять, но не в немцев, а в Пата и его товарищей. Он застонал: зачем этому нужно было случиться?

Пат понял его.

– Это необходимо.

– Это безумие. Куда вам тягаться с английской армией? Вы нас вынуждаете с вами сражаться, а мы не хотим, мы такие же люди, мы братья, мы не можем сражаться… – Эндрю чувствовал, как все это оскорбительно и преступно. Ему хотелось объяснить, что он не хочет сражаться с ирландцами, они ему ничего не сделали, тут какая-то ошибка. Не может быть, что первым ему придется убить кого-то здесь, в Дублине, где его мать только что поселилась в хорошеньком домике, где Франсис…

– Братья, но двоюродные. Спасибо, Кэтел. Ну, Эндрю, мне очень жаль, но через двадцать минут я должен отсюда уйти и хочу тебя здесь оставить в виде аккуратного пакета. Вызволят тебя сегодня к вечеру, когда вернется моя мать. Встань, пожалуйста, повернись и заведи руки за спину.

Эндрю встал, глядя в лицо Пату. Потом, повернувшись к окну, сказал, как, бывало, в детстве, когда ждал тумаков:

– Ой, нет, ой, нет. – Он почувствовал на запястьях холодное прикосновение наручников.

Внезапно квадрат окна затемнила какая-то фигура, поднявшаяся из подвального дворика. На улице теперь светило солнце, и фигура на фоне ярко освещенной грязной кирпичной стены казалась очень большой и страшной. Все трое вскрикнули, вздрогнули. Эндрю налетел спиной на Пата. Наручники загремели на пол. И тут Эндрю узнал за окном близко придвинувшееся к его лицу круглое, оживленное лицо Милли. Она настойчиво забарабанила по стеклу, неслышно шевеля губами.

– Кэтел, пойди впусти ее. А ты пока сядь. О Матерь Божия!

Увидев, как перекосилось у Пата лицо, Эндрю снова подумал, что надо действовать. Он не верил, что Пат в него выстрелит, если он кинется к двери. Физически Пат сильнее его, но нужно хоть попытаться отсюда выйти, хоть схватиться с ним и бороться, пока хватит сил. Однако тело его было робко, покорно, заранее побеждено. Он сел, куда ему велели.

В следующее мгновение в кухне появилась Милли. Она была в брюках и в толстом пальто.

– Ну и переполох, – сказала Милли. – И Эндрю здесь. Что здесь делает Эндрю? Вечно мы встречаемся втроем. – Она подняла с пола наручники и положила на стол.

– Что вам здесь нужно, Милли?

– Я все знаю и пришла предложить свои услуги, и я все равно с вами пойду, так что не пытайся меня отговорить.

Волосы Милли, вьющиеся, лохматые, подпирал поднятый воротник пальто. Вся она выглядела напряженно-моложавой, школьница, играющая мужскую роль в пьесе. Но смотрела она на Пата не задорно, не вызывающе. Она была полна спокойной, ожесточенной решимости.

Пат устремил на Милли странный, задумчивый взгляд. Он приложил пальцы к полураскрытым губам, словно что-то прикидывая. Потом произнес очень медленно:

– Идти со мной вам нельзя, но есть одна очень важная вещь, которую вы можете для меня сделать. Хотите?

Лицо Милли не смягчилось.

– Пат, это мне очень нужно. Тут дело не только в тебе.

– Вы можете выслушать, что мне от вас нужно?

– Ну давай.

– Кэтел, выйди, пожалуйста, на минуту.

– Почему? – сказал Кэтел.

– Выйди, потому что я тебе приказываю. Мне надо ей кое-что сказать без тебя.

Кэтел вышел из комнаты.

Пат рывком притянул Милли к себе, почти приподнял ее в воздух. Позже Эндрю вспоминал, как рука Пата утонула в складках ее пальто, как Милли ахнула, когда пол кухни ушел у нее из-под ног, и как Пат, пока говорил, все время смотрел поверх ее плеча на него, Эндрю. А говорил он шепотом, очень быстро, так что Эндрю улавливал только отдельные слова.

– Нет, милый, нет, не могу. Такого я, может быть, ждала всю жизнь. Не проси меня остаться. Я не могу тебе помочь. Возьми меня с собой, и все.

Пат отпустил, вернее, уронил ее, она зашаталась.

– Хотите, чтобы вас убили – на здоровье, но с нами вы не пойдете.

Милли смотрела на него, покусывая нижнюю губу. Взглянула на Эндрю.

– Я все-таки не понимаю, он-то тут зачем?

– Он знает. Дать честное слово пленного отказался, поэтому будет связан и оставлен здесь.

– М-м. Ясно. Постой, постой… Если я решу твою задачку, возьмешь ты меня с собой?

Пат заколебался.

– Не понимаю, как вы…

– Но если, выйдет, обещаешь?

– Ну, пожалуй…

– Тогда слушай.

Милли положила руки Пату на плечи и прижала его к раме окна. Став на цыпочки, она подтянулась к его лицу, и полился шипящий поток неслышных слов. Снова Эндрю увидел устремленные на него глаза Пата и как под шепот Милли эти глаза немного расширились. Кошмар какой-то, думал Эндрю. Как все обрывочно и нереально, думал он. Ведь его-то ничто не связывает с этой игрушечной катастрофой. Нужно просто встать, выйти в дверь и забыть об этих кривляющихся марионетках. Он пошевелился, как человек под гипнозом, пытающийся проверить, совсем ли атрофированы его чувства. Но Милли уже отошла от Пата, и теперь Пат стоял у него на дороге.

– Хорошо, – сказал Пат.

– Пойти с ним туда? – Милли указала на дверь в чулан. – Оттуда ведь нет выхода?

– Нет.

– Эндрю, поди сюда, пожалуйста, на минутку.

Следом за Милли Эндрю вошел в темный чулан, и она закрыла дверь. Маленькое квадратное окошко глядело в грязную стену, косо освещенную солнцем. Тут был небольшой стол, раковина, полная немытой посуды, и пахло гниющим деревом и чайным листом. Эндрю думал: «Меня привели на край света, а здесь ничего нет, одно идиотство. Я в аду, только ад оказался невнятицей». Он стоял вплотную к Милли и видел ее обращенное вверх лицо, не бесстыдно-уязвимое, как в тот раз, но внимательное и жестокое, как у кошки, подкрадывающейся к птице. Это безумие, думал он, это позор – стоять в этой каморке вдвоем с этой женщиной.

Милли вцепилась ему в плечи, как перед тем Пату, уткнулась подбородком ему в грудь, ее волосы, которые теперь как будто росли у нее изо рта, легли на рукав его френча. Она заговорила вполголоса. Поверх ее плеча Эндрю было видно, как бледнеет свет в квадратном оконце. Он скользнул взглядом по немытым тарелкам. Прислушался и начал понимать, что она говорит.

– Не верю, – сказал Эндрю.

– У меня есть доказательства.

Эндрю с силой оттолкнул ее. Близко от себя он видел ее злое кошачье лицо, деловито прищуренные глаза, влажные губы. В чулане сразу стемнело.

– Не верю.

– Она-то поверит.

– Я не могу на вас положиться.

– А иначе нельзя.

– Не трогайте меня.

– Если ты сделаешь, как я прошу, все будет уничтожено. Не то…

– Ой, помолчите. Дайте мне подумать.

– Так думай поскорее, Эндрю. Поверь мне, милый, это правда. Мы вот как сделаем. Я напишу письмо, и ты с ним сходишь ко мне на Верхнюю Маунт-стрит. Клянусь, я тебя не обманываю. Ну а теперь сделаешь ты, что я попрошу? Если нет, пощады от меня не жди.

– Что я должен сделать?

– Всего-навсего пообещать, что не выйдешь отсюда до двенадцати часов и будешь молчать.

Эндрю сел, низко склонившись к столу. Доски стола были сырые, мягкие, подгнившие. Эндрю сказал, внимательно их разглядывая:

– Обещание, данное по принуждению, – это не обещание.

– А тебя никто не принуждает. Пожалуйста, можешь отказаться и тогда отвечай за последствия. Можешь пообещать и не сдержать слова. Но если я когда-нибудь узнаю, что ты так сделал, я все расскажу, с доказательствами или без.

Эндрю поднял голову.

– Хорошо. Я согласен. Пишите письмо и дайте его мне теперь же. А если окажется, что вы меня обманули, я вас убью.

– Уф! – С удовлетворенным вздохом Милли распахнула дверь чулана. Пат и Кэтел разговаривали в другом конце кухни. Милли вышла, и Эндрю за ней. Он сел в углу и неловко привалился головой к стене, отвернувшись, чтобы никого не видеть.

– Он согласен, – сказала Милли.

Втроем они обступили Эндрю. Он не взглянул на них, а устремил взгляд на газовую плиту. На плите он увидел свой револьвер, застрявший дулом вниз в чугунном кольце возле горелки. Эндрю казалось, что его хватил удар. В глазах двоилось, руки и ноги были как чужие. Он тупо ждал приговора.

Пат сказал:

– Эндрю, даешь ты мне слово, самое честное слово, что до двенадцати часов не выйдешь из этого дома и ничего не сообщишь о том, что знаешь?

– Да.

– Часы у тебя, конечно, есть. Да, впрочем, в двенадцать зазвонят в церкви. Значит, обещаешь?

– Да.

Пат как будто колебался. Эндрю окинул взглядом их лица. У Кэтела лицо растерянное, испуганное. У Милли – торжествующее, кошачьи глаза чуть косят. Пат весь вспотел. Пот каплями стекал у него со лба на щеки, нижняя губа дрожала. Что это, думал Эндрю, что это происходит, что они со мной сделают? В эту минуту ему казалось, что они задумали его убить.

Кэтел сказал:

– Ты же не…

– Встань-ка, – сказал Пат.

Эндрю встал.

– Повернись.

Эндрю повернулся и опять увидел кирпичную стену на солнце, с рисунком теней от наросшей местами грязи.

– К сожалению, без наручников не обойтись, – сказал Пат. – Я не могу рисковать. Кэтел, подержи-ка его руку… Вот и все.

Что-то щелкнуло. Эндрю почувствовал холодную сталь на запястье. Потом истошный крик, звериный вой, руку дернуло и обожгло. Эндрю вскрикнул, покачнулся, и на минуту все затихло. Он был скован с Кэтелом.

– Ловко придумано, а? – сказала Милли.

Минута оцепенения прошла. Кэтел, громко что-то выкрикивая, ринулся к двери, таща за собой Эндрю. Пат обхватил Кэтела и прижал его кричащий рот к груди. Он что-то сказал Милли.

– Ничего, – сказала Милли. – Сейчас мы его успокоим; Ты только держи его крепко. Я этому выучилась на войне в Африке. Мы там затыкали рот больным, когда они слишком шумели. Знал бы ты, что творится в военных лазаретах. Тут самое трудное – форма человеческой головы. Шарфы эти ни к чему. Мне нужно четыре ярда хирургического бинта. В том ящике? Вот это удачно. Поставь-ка его на колени.

Пат пригнул Кэтела к полу, Эндрю тоже потянуло вниз, куда-то под стол. Наручник впился в запястье, и вся рука задергалась, следуя судорожным движениям второго пленника, пытаясь облегчить боль. Он не смотрел в ту сторону, где шла борьба.

– Открой ему рот. Так. Язык прижми книзу, мальчик. Ой, да он кусается! Ну вот, теперь не страшно. Ты не беспокойся, я знаю, что делаю, задохнуться он не может. Теперь веди бинт вот так, через переносицу, это самое важное, и дышать он может сколько угодно. Тут надо знать технику. Очень кстати я здесь оказалась, а? Одному бы тебе не справиться. Теперь он не закричит. Лучше всего английскими булавками. Так, готово.

Милли и Пат встали.

И вот уже Милли приложила к оконному стеклу листок бумаги и пишет. Эндрю пришлось подвинуться на полу – Пат подтолкнул Кэтела к стене и стал обматывать веревкой его свободную руку. Тихо, ритмично постанывая, Пат привязал руку Кэтела к ножке плиты. Теперь Эндрю была видна откинутая назад голова Кэтела. Голова эта, обмотанная бинтом, который в несколько слоев закрывал рот и охватывал нос и лоб, оставляя свободными только глаза и ноздри, напоминала старинное изображение Лазаря или чудовище без лица, привидевшееся в страшном сне. Эндрю увидел, как слезы наполнили глаза Кэтела и потекли на бинты и как бинты стали темнеть. Он отвернулся, увидел ноги Пата в армейских башмаках, глянул вверх, на лицо Пата, красное и подрагивающее. Пат посмотрел вниз, рот его приоткрылся, из оттянутых губ вырвалось страдальческое рычание. Он отошел и прислонился головой к двери.

– Вот тебе письмо. – Эндрю машинально взял его. – Не сердись на меня, Эндрю. Я сейчас и не на такое способна. Пошли, Пат? Ты ведь не отступишься от своего слова?

Пат стоял на коленях возле Кэтела.

– Если б ты пошел со мной, от меня не было бы никакого проку. Я не мог поступить иначе.

– Этого я, по правде сказать, не понимаю, – сказала Милли. – Ты губишь ребенка. По-моему, раз уж наступил конец света, так пропадай все.

Пат приподнялся с колен и повернулся к Эндрю. По лицу его казалось, что он плачет, хотя слез не было.

– Эндрю, я хочу, чтобы ты знал: я не знаю, что тебе сказала Милли.

Эндрю слегка кивнул.

Пат снова повернулся к Кэтелу. Неловко опустившись на колени, задев щекой бинты, он на мгновение припал головой к плечу брата. Потом быстро поднялся и взял свою винтовку и револьвер Эндрю.

– Не горюй. – Милли сжала Эндрю руку повыше локтя. Потом открыла дверь. Башмаки и зеленые обмотки двинулись за ней следом. Хлопнула дверь на улицу. Наступило долгое молчание. Кэтел плакал, из-под бинтов слышалось тихое посвистывание.

Эндрю сказал:

– Я немножко полежу, хорошо?

Он поднял скованную руку, повернул ее в наручнике и кое-как растянулся на полу. Солнце, поднявшись выше, заглянуло в кухню. Приглушенный плач не умолкал.