Текст книги "Золотая печать"

Автор книги: Айдын Шем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Моды в течение века менялись, но оставалась жизнь на чужой земле, жизнь напоказ, жизнь на вынос.

Камилл подумал о том, как выглядела эта демонстративная жизнь в глазах татар, чьи жилища остались не разрушенными только ниже, у реки Серен-Су. Удивлялись они, наверное, этим изрыгаемым из больших медных труб звукам, громогласным, ритмичным, но лишенным мелодичности. Удивлялись тому, что этот гром может быть приятен слуху людей, этих странных людей, явившихся сюда, чтобы уничтожить их мир, норовящих внедрить на их земле нечто несуразное, не гармонирующее с крымской природой. Их, аборигенов Крыма, мир, установившийся в веках, был неспешен, мелодичен, тягуч, как тягуч звучащий пять раз в сутки с минаретов зов муэдзинов. В садах журчали фонтаны, заливались пением, перекрывая мощный хор цикад, свободные птицы, воздух был напоен ароматом цветов. Порой кто-нибудь из стариков подносил к губам зурну, и округу наполняла пленительная мелодия, дошедшая из таких давних времен, о которых не помнили не только люди, но и древние камни мечетей, караван-сараев, городских фонтанов. И только гора Агармыш и окружающие ее скалы все помнят, помнят и как рождались эти мелодии, помнят и язык стародавних предков, в последующих поколениях приобретших другую речь, но не изменивших ни звука в древних напевах, вобравших в себя дыхание этой земли, цвет этого неба.

Помнит гора Агармыш и предков этих предков, впервые пришедших по руслу реки в здешние дремучие леса, побеждая пещерных медведей и огромных лесных кошек, полосатых, с длинными острыми клыками. Тогда и получила Гора первое свое имя, звучавшее иначе, но смысл которого был тот же – Белая, Белеющая. Тысячелетия прошли для Белой Горы как проходят для людей минуты, и не знали люди в тех прошлых тысячелетиях войн, набегов, порабощения. Потом наступили времена, когда стали появляться в долине у Горы другие племена, гремела медь, звенела бронза, бряцало железо. Но сражения были короткие и не губительные. Некоторые из пришельцев выбиралась с Полуострова, и шли они дальше, туда, куда уходит за горизонт Солнце, другие оставались и смешивались с потомками тех, которые пришли сюда первыми, привнося, однако, в их характер беспокойство и желание узнать, что там, за горизонтом. Быт обитателей расчищенных от леса земель у Горы мало менялся, однако древние мелодии теперь обретали слова на новом языке, в танцы проникали иные движения. Тем не менее, Белая Гора не переставала в сменяющих друг друга поколениях узнавать черты тех людей, которые много тысяч лет назад впервые пришли к ее подножью.

Настала эпоха строительства городов. Когда стали возводить на Полуострове каменные дворцы и мечети, то добываемый в карьерах мрамор и порфир перво-наперво везли сюда, в Солхат. И возник на левом берегу реки Серен-Су у горы Агармыш прекрасный город фонтанов и садов, город богословов и философов, астрологов и астрономов, город музыкантов и танцовщиков, состоятельных купцов и щедрых покупателей.

И именно сюда, в город у подножия горы Агармыш, шли караваны с дарами от султана Египта – с золотом, с драгоценными камнями, с восточными пряностями и благовониями…

Позднее появились и превзошли Солхат другие крымские города, и властители государства передали сей Первогород своим верным наместникам. Однако, желая сохранить для славного города почетное место в истории Полуострова, подарили ему второе имя – Эски Кырым, что по смыслу означает «начальный город Крыма».

Не испытал Солхат упадка. Все так же шумны были его караван-сараи, также богаты торжища, как и прежде полны были классы медресе, возводились новые прекрасные мечети-джами.

Шли века. И настали черные времена, когда пришли в Крым те, которые побеждают числом…

В сопровождении порохового грохота и дыма пожарищ появилось племя совсем иных людей. Никогда прежде не знала такой катастрофы крымская земля!

И гора Агармыш ужасалась, замечая, что впервые у ее подножья созидание сменилось уничтожением. Под барабанную дробь сносились дворцы и мечети, мрамор и порфир не ввозили в город, а вывозили из него. И обмелела прежде многоводная и всегда прохладная Серен-Су…

 Догадывалась Гора, что пришельцы заставили покинуть благодатную долину тех, кто тысячелетиями возделывал эту землю. Наступили годы, когда ни единой знакомой черты не могла найти гора Агармыш в облике новых насельников обесчещенных сел и городов. А сыновья тех, кто разрушил дворцы, стали теперь уже разрушать саму Белую Гору. И усомнилась Гора в справедливости деяний Всевышнего…

И все же, все же теплилась в недрах горы Агармыш надежда, что всемилостив Всевышний, что вернутся к ее подножью те люди, далекие предки которых прогнали пещерных медведей и саблезубых тигров и расчистили землю под сады и пашни.

И совсем было до скрытых недр Горы добрались супостаты, но стали возвращаться крымские татары на родные земли. И знает нынче Агармыш, что вернувшийся ее народ возродит свои города и воскресит ее, Белую Гору, испоганенную и поруганную пришельцами!

Понуро шел Камилл по улицам Старого Крыма, и вспоминал он слова русского поэта, писавшего об этом городе в 1825 году: «явились мы, всеобщие наследники, и с нами Дух Разрушения. Ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного».

Дух Разрушения, о котором писал русский поэт и дипломат Александр Грибоедов, продолжал свое черное дело.

Народу на улице было очень мало. Камилл достал листок с адресом Фуата и только пятый спрошенный им прохожий сумел объяснить, как добраться до нужной ему улицы.

Через полчаса подошел Камилл к дому, перед воротами которого на скамеечке сидел полноватый мужчина в светлой рубашке и в соломенной шляпе.

– Селям алейкум! Здесь живет Фуат? – спросил Камилл по-татарски.

Очень обрадовавшийся гостю Фуат, а это был он, догадался, что перед ним его московский соплеменник.

– Кош кельдинъиз, Кямиль-бей! – воскликнул он, нисколько не сомневаясь в справедливости своей догадки, и тут же посетовал: – Что же ты не сообщил, когда и каким поездом едешь? Я бы тебя встретил!

– Ну, вот еще! Я и так добрался, – отвечал Камилл.

После обмена этими фразами Фуат повел гостя во двор и сразу же показал ему дверь, запечатанную веревочками с сургучом и оклеенную бумажными лентами с подписями.

– В дом войти не можем, живем в пристройке, в комнатах без дверей, – говорил Фуат с улыбкой. – А чего? Бояться воров нет причин, потому что все вещи забрали и держат взаперти на складе в районном центре.

– Когда забрали? – воскликнул Камилл. – Алиме об этом не говорила.

Он заглянул в окно через пыльное стекло и увидел, что окна заставлены коробками и ящиками.

– Да, – сказал Фуат, не дожидаясь вопроса, – Горсовет реквизировал «незаконно купленный» дом, объявил его своей собственностью и сдал в аренду какому-то предприятию. Теперь здесь склад.

– Тогда, когда Алиме была у тебя в Москве, мы с женой вернулись, – продолжал он, – сорвали печати с дверей. Про Алиме нам сказал Шамиль, он не далеко от Старого Крыма живет, специально заехал, успокоил. Он в Симферополе от женщины по имени Светлана узнал, это она твой адрес дала. Потом Алиме вернулась, все рассказала. Мы продолжали жить в доме, была надежда, что ваши письма помогут. Оперуполномоченный несколько раз заезжал, ругался, грозил тюремным сроком. Так подошла весна. Я вырастил в ящиках помидорную и цветочную рассаду, потом высадил ее в грунт. Правда, с тюльпанами не получилось – во время выселения дружинники украли все луковицы, а на новые денег уже не было. В мае опять ночью приехали, мне руки связали, зачитали постановление о выдворении из Крыма, посадили всех троих в милицейский УАЗ. Вывезли, как они это делают, за Чонгар. Только к полудню мы добрались назад до дома. Глядим, двери запечатаны, а комнаты забиты ящиками и коробками. Я пошел в отделение милиции.

– Опять вернулся! – до упаду хохотали милиционеры. – А вещи твои на складе в райцентре. Как только сообщишь адрес, так тебе их и вышлют.

– Так вот мой адрес, запишите, – говорит Фуат и называет им этот вот адрес. Опять развеселил их:

– Нет, – говорят, заваливаясь от смеха, – ты нам свой узбекистанский адрес дай.

– Мой дом здесь, в Старом Крыму, – отвечает крымский татарин. – В Узбекистане у меня адреса нет.

– Ну, на нет и суда нет, – веселятся стражи порядка. – Значит, будут твои вещи здесь до конца света храниться.

И опять хохочут.

– Имей в виду, Фуат, – говорят, – в твоем доме сейчас материальный склад. Если сорвешь замок и войдешь, потом всю жизнь не расплатишься за пропавшие материальные ценности.

Как они в тот день веселились!

– Я вернулся во двор, – рассказывал Фуат дальше, – посоветовались мы с женой и решили в дом не входить, а поселиться в пристройке. Навели порядок, почистили и вот – вполне пригодное жилье. Хорошо, что эти фашисты не распахали цветочные посадки, а то часто так делают. Мы сразу же занялись огородом, цветам. Ничего, кое-что выросло, с того и живем сейчас.

– Черт те что! – Камилл был поражен. – Но ведь документы, подтверждающие, что ты заплатил бывшему владельцу деньги за этот дом, у тебя есть?

– Есть, конечно. Деньги я платил в конторе нотариуса, все законно. Но советская власть не подчиняется своим же законам.

– И часто посещают работники предприятия этот склад? – спросил Камилл, который прежде уже слышал о творимом в Крыму произволе, но только сейчас столкнулся с его результатами воочию.

– Да нет, конечно! – улыбнулся Фуат. – Они, что ли, это затеяли? Никому склад не нужен, они стесняются того, что их заставили в этом участвовать. Вот завезли пустые коробки, загромоздили окна, и все. Тут все учреждения под нажимом районного кагебе действуют. И всем все эти дела это уже надоели.

Фуат махнул рукой, потом другим голосом, радостным, произнес:

– Хорошо, что ты приехал! Не беспокойся, место для тебя найдем.

– А я не беспокоюсь, – засмеялся Камил. – Я могу и в стогу сена заночевать.

– Ну, уж ты скажешь! – обиделся Фуат. – У меня все предусмотрено.

Он выдвинул из-под стоящего под тенистым деревом стола скамью.

 – Ты садись, отдыхай, я кофе приготовлю.

Он набросил на стол полиэтиленовую скатерть и пошел в пристройку. Вскоре он вышел, неся вазочку с колотым сахаром и кофейные чашечки.

– Хафизе на базар в Кефе поехала, помидоры повезла, скоро вернется уже, – говорил хозяин реквизированного дома, всыпая в ручную кофемолку зерна.

– Как? – воскликнул Камилл. – Из Феодосии выехать невозможно, автобусы не ходят!

– А мы, извини, автобусами не пользуемся, – покачал головой Фуат. – Она на машине поехала, сама водит. Какие могут быть автобусы! Вот я и говорю, что мы бы тебя на машине встретили бы.

Камилл подумал, что плохо он, все же, знает реальную жизнь своего народа в Крыму. Пока хозяин готовил на газовой плитке кофе, Камилл прошелся по двору. Справа от недавно заасфальтированной дорожки на хорошо ухоженных прямоугольных участках росли цветы – каждая разновидность на своем прямоугольнике. Слева большой участок был отведен под помидоры, здесь же произрастали другие овощи – перец, баклажаны, лук. В конце двора стоял загон для овец.

За чашкой кофе разговор продолжился.

– А нет у тебя желания сорвать эти гнёбанные печати и веревочки? – спросил Камилл.

– Конечно, есть, – серьезно ответил хозяин. – Только для меня сейчас важнее огород. Они молчат, и мы молчим, делаем свое дело. Цветы, вот, дочка в Ленинград повезла, вчера ей через вагонных проводников еще три коробки отправил. Мы же не все время на лавочках сидим, – Фуат рассмеялся. – Это я тебя ждал!

Когда кофе был выпит, Фуат встал и прошел в пристройку. Вскоре он позвал Камилла, и когда тот вошел в просторную и прохладную, хоть и темную комнату, сказал:

– Вот твоя постель, на этой кровати, а я здесь расположусь. Хафизе будет в той комнате, где спит Алиме. Вот, загляни, тоже просторная.

Обе комнатенки, дверные проемы которых были завешаны тканевыми занавесками, казались просторными, потому что ничего кроме раскладушек в них не было, если не считать настенных полок.

– Так и живем, – привычно улыбнулся Фуат. – Все, сволочи, забрали. Боюсь, что телевизор покалечили.

Напрасно беспокоился Фуат о том, что покарябают его телевизор, ибо склад, где хранились, якобы, его вещи, был разворован полностью, даже деревянные кровати унесли, – какой там телевизор!

Когда хозяин поставил на стол тарелки, нарезал помидоров, за воротами раздался звук затормозившего автомобиля.

– Вот и Хафизе приехала, – обрадовался Фуат.

Он пошел отворять ворота, и как раз в калитку вошла красивая темноволосая женщина лет сорока пяти.

– Эй, яманламай келе экенсин, апакай! – воскликнул Фуат – Пришла с добрыми мыслями.

Так у татар принято обращаться к тому, кто приходит к началу трапезы.

Видно было, что настроение у Хафизе не очень хорошее, но, увидев гостя, она заставила себя улыбнуться:

– Биз де яманлап джурсек Кырымда яхшы соз кимден эшитледжек? Ежели и мы будем недобрыми, то от кого в Крыму доброе слово услышишь? – и обратилась к Камиллу: – Кош кельдинъиз!

Она достала из машины сумки и понесла их под навес. Фуат завел машину во двор, закрыл ворота и пошел вслед за женой. Вскоре он появился, улыбаясь и покачивая головой:

– Опять на нее на базаре напустились. С чего это вы, говорят, татарва поганая, в наш Крым едете? Предатели вы, говорят, наш русский Крым немцам продали! Расстреливать вас, кричат, надо. Обычное дело…

– И ты улыбаешься? – воскликнул Камилл.

– А что делать? Собаки лают, караван проходит. Что делать? Такие здесь люди…

Сердце у Камилла бешено колотилось, он не знал, что возразить живущему в Крыму в таком злобном окружении своему земляку. И, действительно, что можно действенного предпринять в такой ситуации?

– Какого черта! – говорил Камилл – Ханство было завоевано обманом и подкупом, христиан Россия выгнала в 1778 году, татар вынуждало эмигрировать, потом в 1944 году выселило. Все эти поступки разве дают России считать Крым русским? Крым наша отчизна Русские пришли к нам с войной, насильно. Ведь англичане не считают Индию английской территорией!

Приблизилась уже переодевшаяся в халат и умывшаяся Хафизе с полотенцем в руках. Она слышала разговор между гостем и мужем.

– Один прилично одетый мужчина кричит, – продолжила она тему, – что татары сюда нахально понаехали, у каждого машина, скупают дома. Откуда у них такие деньги, орет, слюной брызжет. А я говорю, мы ведь Крым немцам продали, поэтому у нас денег много. Кое-кто стал смеяться, а этот еще сильнее раскричался.

– Хорошо вы ему ответили! – не мог удержаться от смешка и Камилл.

– Вай, он мне все настроение испортил! Ну да ладно, – женщина улыбнулась и махнула рукой. – Устюмизде Алла бар. Аллахдан олсунлар! Над нами Аллах. Пусть судит их Аллах!

И уже другим тоном обратилась к мужу:

– Ну, что ты тут сделал? Чем гостя угощаешь? – и побежала под навес.

– Чем-чем, – с деланным неудовольствием пробурчал Фуат. – Пропадаешь где-то целый день, а гость тут голодный сидит! – и улыбнулся Камиллу.

Хафизе принесла кастрюлю с уже разогретым до ее приезда супом, нарезала свежего хлеба и крикнула мужу:

– Фуат, открой баранью тушенку, там у меня в сумке. Разогрею, и будет второе блюдо, а к вечеру что-нибудь приличное приготовлю.

Вечером под татар-аш («татарская еда», то есть пельмени, пришедшие в Крым от северных соседей) мужчины как следует выпили, да простит их Аллах. Утром, когда Камилл вышел во двор, он увидел свисающую с толстой ветки дерева уже освежеванную тушу барана.

– К твоему приезду, – улыбнулся Фуат.– Сегодня шашлыки будем делать.

– Зачем это ты, – укоризненно произнес Камилл. – Обошлись бы купленным мясом.

– А барашка чтобы кяфиры съели? – нахмурился Фуат. – Когда в первый раз выселяли, три овцы у меня забрали, заплатили за каждую по цене петуха, сволочи. А эти две, оказывается, накануне выселения перелезли во двор к соседу греку, представляешь?

– Надо же! – удивился Камилл. – Как во время, будто бы предумышленно.

– Сенинъ кысметинъ экен – тебе, значит, этот барашек предназначен был, – засмеялся Фуат, начав разделывать тушу. – Ничего, Аллах нам всегда дает, чем гостей встречать!

Баранья туша была большая, в меру жирная, аппетитная.

Камилл вышел за ворота прогуляться перед завтраком, который готовила Хафизе. Переулками, обсаженными плодовыми деревьями, он прошел в сторону видневшихся в просвете домов невысоких гор и остановился, дойдя до большой поляны. Он спустился по крутой тропинке к краю поляны, постоял под старыми деревьями крымского миндаля, разглядывая горы, начинающиеся на противоположной стороне, сразу за полосой деревьев и кустарников, под которыми угадывалось русло речки, и раздумывал над происходящими в Крыму событиями.

Не мог взять в толк Камилл, московский житель, как это смеют представители власти в считающей себя цивилизованной стране ворваться в законно купленный и нотариально оформленный дом, увести скот, забрать вещи, людей вывезти и высадить в чистом поле за пределами Полуострова. Впрочем, власть советская везде себя проявляет достойно. Как над евреями в Москве издеваются! Вон Марк подал заявление на выезд в Израиль, так еще неизвестно, получит ли он разрешение на этот выезд, а его, доктора наук, опытнейшего специалиста не переизбрали на должность, изгнали из института. И сколько таких случаев по Москве!

Безобразия по всей стране, ни с кем власти не считаются, но более всего измываются над крымскими татарами!

И еще одно обстоятельство всегда вызывало недоумение у наивных крымских татар – люди, здешние люди! Так называемые простые люди, отдаленные от властей, почему они-то не сочувствуют несчастным репатриантам? Ведь тоже нелегко живут… Впрочем, чего удивляться: с одной стороны многолетняя пропаганда, а потом – ведь живут они в татарских домах, пользуются татарским имуществом! Слаб человек, который не имеет Бога в душе…

Камилл вернулся в дом, в семью, счастливую своим, пусть и непрочным, бытием на родине.

– Вечером будут гости, – радовался Фуат. – Тут у нас один прописанный татарин есть, Февзи, твоих лет мужчина. Он в Старый Крым из Ленинграда приехал, здесь на раскопках работал. Потом его уволили, но он успел купить дом недалеко от города. В прошлом году женился, а сейчас у них уже сынишка. Сосед мой зайдет, Ремзи, он утром мне помог с барашком справиться. Тоже без прописки живет с прошлогодней осени. И еще один человек придет из Кировского, товарищ Петров, и он, конечно, прописан.

– Как Кировское по настоящему называется? – спросил Камилл.

– Это бывший Ислам-Терек, – ответил Фуат, и добавил. – И в будущем тоже Ислам-Терек.

– Безусловно, – улыбнулся Камилл. Все татары знали, что так оно и будет, что иначе быть не может.

Когда к вечеру приехал Февзи, Камилл не распознал в нем сотоварища своего отца по ишимбайскому лагерю, хотя что-то знакомое в облике пришедшего он сразу заметил – в Москве у него были лагерные фотографии отца.

Пришел вскоре Ремзи с женой Мерьем и с двумя мальчишками, которые поздоровавшись с гостем из Москвы сразу же убежали на улицу, где их ждали приятели из русских дворов.

– Видишь? – Ремзи показал, улыбаясь, на опечатанный и обклеенный дом.

– Да, – грустно отозвался Камилл, у которого при напоминании об этих унижениях начинало колотиться сердце.

Наконец пришел вместе с супругой еще один человек приблизительно того же возраста, что и Камилл, и его приход все встретили веселыми возгласами:

– О! Сам товарищ Петров пришел!

Петров так Петров, что, москвич петровых, что ли, не видел? Но когда подначивания Петрова стали уже прискучивать, Камилл спросил:

– А что это вы все к товарищу Петрову пристаете? – ответом на этот вопрос был общий радостный хохот – отреагировал, наконец, московский гость.

– А ты знаешь, что товарищ Петров по национальности татарин? – смеясь спросил Фуат.

Камилл пожал плечами и пригляделся к этому человеку. По виду похож на татарина из ногайской семьи. Ну и что, среди русских встречаются такие монголоиды, что сам Чойбалсан позавидует!

– Ну и что? – спросил Камилл, чувствуя, что общество ждет его реакции.

Объяснить ситуацию взялся Ремзи.

– Николай Николаевич Петров – это Нузет Пашаев, – сообщил он. – Ему в детдоме дали эту русскую фамилию. Вся родня его умерла, а Нузет, хитрый парень, чтобы вырваться из Азии, когда подрастет, решил назваться русским, понятно?

– Чего же тут не понять, – засмеялся Камилл и обратился уже к Нузету: – Что же ты в Рязань не поехал?

– А в Рязань я и под своей татарской фамилией мог бы поехать, – под общий смех ответил Нузет. – Я взял русскую фамилию, чтобы в Крым приехать и жену-татарку сюда привезти!

– Теперь, когда каждого из нас могут в любой момент вывезти из Крыма, мы свои сбережения у него храним – это надежнее, чем в сберкассе, – сказал Ремзи.

– Еще один прописанный у нас есть, – заметил Фуат. – Это Февзи-эфенди. Тоже наша опора здесь, во вражеском окружении, но не такая крепкая, потому что крымский татарин, а не «русский человек» товарищ Петров.

Февзи улыбнулся, но не стал сейчас рассказывать гостю, что по паспорту он, родившийся, якобы, в Ленинграде татарин.

– Когда я узнала, что его фамилия Петров, я не могла поверить, – говорила между тем полненькая татарочка Тевиде, жена товарища Петрова. – Нет, я его фамилию не взяла, он должен мою взять!

– Да пусть остается! – смеялся «Николай Николаевич». – Если русские опять нас будут выселять, то меня не тронут, только Тевиде с детьми заберут. Потом я их найду и привезу назад.

– Ничего себе шуточки! – печально заметил Камилл.

Разговор теперь, после раскрытия тайны товарища Петрова, шел по-татарски, только отдельные фразы иногда звучали на русском языке.

– А что, каждого из нас могут выслать хоть сегодня, – заметил Ремзи, которого из нынешнего дома еще не выселяли, но дважды делали это, когда он купил старый дом в Бахчи-Эли.

– Да, – печально произнес Фуат, – только Февзи и товарищ Петров останутся.

Посмеялись опять, но на этот раз как-то невесело.

– Кульмектен башка не кала? – сказал Ремзи. – Что еще нам остается, как не смеяться. Уже отплакали.

Между тем двор наполнился запахом поджариваемой на углях свежей баранины.

– Как же у тебя с деньгами, если у тебя два дома отняли? – спросил Камилл.

Ремзи улыбнулся:

– В первый раз, когда нас всех посадили в «черный ворон», я выскочил из машины и побежал вниз к виноградникам. Стрелять они не стали, а догнать меня хрен смогли. Жену и сыновей повезли в район, в капезе, а вещи, и новый телевизор тоже, отвезли в колхозный сарай. Ты представляешь, как мои сыновья, одному восемь, другому шесть, как они эту власть ненавидят? Ну вот, а я, значит, вечером к Степану прихожу. Вот, говорю, возьми купчую, вот документы от нотариуса, давай мои деньги все до копейки.

– Он обосрался и вернул деньги? – зло ухмыльнулся Камилл.

– Да нет, он мужик хороший, – Ремзи поморщился. – Конечно, деньги вернул. Выпили мы с ним, заночевал я у него, а утром пошел в милицию сдаваться. В первую очередь деньги в сберкассу положил и сберкнижку Степану отдал.

Фуат между тем поднес блюдо с еще шипящим на шампурах шашлыком. Гости стали рассаживаться вокруг стола, а Февзи разлил по стаканам крымское вино.

– Хафизе, вы где? Идите, мужчины проголодались! – окликнул Фуат жену, которая вместе с тремя гостьями удалилась в комнату.

– Сейчас, сейчас! Уже идем! – смеющиеся чему-то женщины тоже поспешили к столу.

– Ну, за что пьем? – спросил Фуат, когда все расселись. – Ну, хорошо, я предлагаю выпить за возвращение всего нашего народа в Крым!

Тост, естественно, был всеми поддержан.

– Отличное вино, – заметил Камилл, нисколько не лукавя: холодное белое вино, действительно, было превосходным.

– Это у нас Ремзи большой винодел, – улыбнулся Фуат, а Ремзи скромно заметил:

– Да какой из меня винодел, я потомок карасубазарских ремесленников. Но прошлой осенью из купленного винограда два бочонка залил, красного и белого. Красное все выпили, белое до нового урожая еще дотянет.

– Красное сладким получилось, – рассмеялся Фуат, – женщинам очень нравилось, они его и прикончили.

– Да уж ты скажешь! – возразила Мерьем. – Это вы пьете, мы только пробуем.

В непринужденной беседе быстро очистили от душистой баранины первые шампуры.

Фуат вышел из-за стола и минут через пять принес вторую партию шашлыков. Трапеза продолжалась, но уже в более неспешном темпе.

– Ну вот, – запив кусок мяса вином, Ремзи продолжил свой прерванный застольем рассказ. – Пришел я в милицию сам, поорали на меня, потом вывели Мерьем и мальчишек из камеры, матюкнулись еще несколько раз, не стесняясь женщины и детей, посадили нас всех в «уазик» и вывезли за Перекоп. Чуть ли не к Мелитополю довезли и там высадили в голой степи. На рассвете мы все уже были в Бахчи-эли, взломали замок и вошли в дом. Детей жалко было, им пришлось всю ночь не спать, пока не нашлась попутная машина, шофер которой согласился завезти нас в нашу деревню. Хоть много денег запросил, но довез как надо. На следующий день жена с детьми уехала в Узбекистан, а я занялся, как ни в чем не бывало, огородом. Степан не возражал, мы договорились, что если обойдется, то сделку восстановим. До самой осени меня не трогали, а в сентябре прибыла машина с пьяными дружинниками, которые под присмотром милиции побили меня, засадили в милицейский газик, а дом на моих глазах снесли бульдозером. Я смеялся и говорил, что дом не мой, что хозяин его Степан, русский человек. Но эти холуи выполняли приказ, им было все равно. И мне было все равно, я с огорода урожай продал, вещей моих в доме никаких не было, только матрац старый да кастрюля с ложкой, и еще жестяной чайник со стаканом. А Степан еще в выигрыше окажется…

Камилл покачал головой:

– Жалко человека, какой же выигрыш ему может быть? Ведь его имущество пострадало?

– Степан хороший мужик, – повторил Ремзи. – Сейчас судится с колхозом. Я, говорит, этих фашистов заставлю мне на участке новый дом построить, а потом опять тебе продам за ту же стоимость, говорит. Суд он точно выиграет, дом-то разрушили при свидетелях! Но я вскоре здесь недалеко в совхозе жилье купил. Большой дом, под бульдозер такой не пустят.

«А если пустят?», хотел спросить Камилл, но спохватился: и без того он, столичный житель, много глупых вопросов здесь задавал.

Крымчане увидели, какое впечатление произвел на москвича рассказ Ремзи, и Фуат счел нужным добавить:

– Ты думаешь, это единственный случай? Я лично знаю двадцать человек, чьи дома разрушили бульдозером, а по всему Крыму таких случаев намного больше. Ты знаешь, сколько людей осталось нищими из-за этого? Дом разрушен, вещи унесли пьяные дружинники – и семья голая, как в сорок четвертом году!

– А дружинники…, – начал было Камилл, но Ремзи опередил его своим ответом:

– Дружинники не местные, их привозят из других районов. Обычно это учащиеся крымских техникумов, куда приезжают со всех концов страны. А местные жители, хоть и настроены против нас, но в грабежах участие обычно не принимают.

– Иногда даже защищают своих татарских соседей, – сказал Ремзи.

«Итить твою мать, – думал Камилл, – живу я в Москве, общаюсь с приехавшими из Узбекистана татарами, борцами за народное дело, разговоры умные ведем, а здесь господствует насилие, самая жестокая борьба здесь идет, в Крыму».

Было, конечно, естественно, что со временем борьба народа переместиться в Крым. Но чтобы вот так по-фашистски на виду у всей планеты зверствовали!

К Камиллу подошел Февзи и произнес улыбаясь:

– Как здоровье отца? Мы с ним в тюрьме и в лагере рядом были.

– Как? – воскликнул Камилл и пригляделся к новому знакомому, пытаясь соединить его образ с лицами на привезенных отцом из лагеря фотографиях. – Так-так, узнаю! Ты Февзи из Чирчика, верно? Из-за стихов своих погорел?

– Да, – Февзи усмехнулся. – За одно наивное стихотворение. Учительница выдала любимая.

Мужчины обнялись, и Февзи вкратце рассказал о перипетиях своей жизни, которые и нам в достаточной мере известны.

Так познакомились два наших героя, два чудом выживших в Узбекистане татарчонка.

– Мне сказали, что у тебя жена и ребенок. Почему ты их не привел? – спросил Камилл.

– Так Лютфие уехала в Чирчик к родителям! – воскликнул молодой муж и отец. – С ребенком ей одной здесь трудно ведь. Поначалу теща здесь была, потом увезла дочь и внука. Надеюсь, что жена скоро приедет.

– Скучаешь? – улыбнулся Камилл, на что Февзи печально поджал губы и согласно покачал головой. О семейном положении Камилла он спрашивать не стал, так как переписывался с его отцом и знал о переживаниях старого профессора и его жены, мечтавших о внуках.

– Ты уже был в Симферополе? – только спросил Февзи, – побывал в своем доме?

– Нет еще, – ответил Камилл, – я поездом Москва-Феодосия приехал. Но я раньше уже бывал в родном городе. Незаконно, так сказать, приезжал.

– Смотри, – предупредил Февзи, – по Крыму нашему брату опасно одному ездить. Нередки случаи, когда милиция хватает татар, избивает и вывозит за Перекоп. Было несколько очень тяжелых происшествий. Здесь суд не принимает заявлений от крымских татар.

– Будто мы и не граждане страны, – грустно заметил Камилл, который был осведомлен о таких происшествиях, а теперь и сам мог оказаться жертвой крымских властей.

Потом Камилл вспомнил, что слышал от отца о Февзи.

– Так ты же, кажется, здесь на археологических раскопках работаешь, нет? – спросил он.

– Работал, – ответил Февзи. – Уволили. В КГБ узнали, что я крымский татарин, бывший зек. Руководство моего отдела не смогло меня защитить. Теперь я по своей старой специальности работаю авторемонтником. Я же до ареста в Чирчике училище закончил.

– А я, вот, оператором в бойлерной работаю, – улыбнулся Камилл. – Ты по старой, а я новую специальность освоил.

– Как это? – Февзи был удивлен.

– Ты только отцу не сообщай, – строго произнес Камилл. – Я родителей расстраивать не хочу. Да, уже два года я безработный.

– Тоже по той же самой причине? – грустно спросил Февзи.

– Да, конечно.

Мужчины задумались. Потом Февзи улыбнулся и удовлетворенно произнес:

– Но я успел здесь домик-времянку купить и прописаться. Вот женился, теперь дети пойдут. Недавно старый «Москвич» купил, теперь он у меня как новенький. И материалы для строительства нормального дома уже приобрел.

– Машалла! – сказал Камилл. – Алла бахътынъызны берсин! Пусть Аллах даст вам счастье.

– Алла эпимизге бахът берсин! Эпимизге якъын вахъытларда ватанда яшамакъ къысмет олсун! Пусть Аллах всем даст счастья! Пусть всем нам в ближайшее время доведется жить на родине!

Гости разошлись поздней ночью.

Камилл был рад состоявшемуся неожиданному знакомству с Февзи, о котором иногда вскользь слышал от отца.