355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Айдын Шем » Голубые мустанги » Текст книги (страница 4)
Голубые мустанги
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 23:28

Текст книги "Голубые мустанги"


Автор книги: Айдын Шем



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Глава 4

Мальчик мечтал о мешке муки.

– Если бы у нас был мешок муки, то мы бы продержались до конца войны, – не раз говорила бабушка.

Так мешок муки соединился в сознании мальчика с концом войны. А конец войны – это возвращение домой к маме и папе. Это возобновление прежней счастливой жизни. Мечта о мешке муки вытеснила все другие мальчишечьи мечты, даже мечты о двухколесном велосипеде.

И вот в наступившие страшные дни бомбежек, взрывов, пожаров призрачная мечта о мешке муки вдруг приблизилась к реалиям городского бытия, но для мальчика вряд ли была доступной. В городе шли грабежи. Это был такой вид грабежей, когда удачливый горожанин мог сказать другу или соседу такую, к примеру, фразу:

– Сегодня грабили маслозавод. Мне удалось утащить полведра масла и кусок макухи.

И друг или сосед не ужаснулся бы моральному падению своего собеседника, а завистливо охнул бы, или же в свою очередь поделился бы радостью, что довелось участвовать в грабеже мельничного комбината и притащить домой мешок муки.

Уже два дня, как на городские кварталы обрушивался то и дело перекатистый гром – это специальные отряды взрывали промышленные предприятия, склады, военные казармы, железнодорожные составы с оружием и с продовольствием. Порой командир подразделения взрывателей сознательно не выполнял приказа на уничтожение объекта, или же кто-то из работников предприятия, наделенный органами правом организовать уничтожение объекта, вырывал в последний момент бикфордов шнур и портил взрывное устройство, подвергая разрушению только запоры и стены продуктовых складов. И тогда начинался грабеж. Уж не знаю, почему в языке не нашлось другого слова для этого действа, и почему “грабежом” назвали беспорядочный унос населением продукции со складов разного рода, ведь эта продукция, так необходимая людям на оставляемой советской властью территории, волей этой власти должна была быть уничтожена, превращена в дым и пепел...

Уже в первый день грабежей бабушка, не выдержавшая зрелища, когда перед воротами двора разгоряченные люди тащили кто на тачках, кто волоком мешки, коробки, банки, повелев внуку сидеть дома и никуда не ходить, пошла в город. Однако, старая женщина не решилась влезть в толчею в проломе стены какого-то склада и пройдя еще немного повернула назад. Только горсточку маленьких гвоздей подобрала она по дороге.

Она нынче жила одна с внуком в своем старом двухкомнатном домике в густо заселенном дворе. Дочь перед самым началом войны приехала к ней с восьмилетним сыном из Москвы на летние месяцы. Зять, родом из Казани, прирабатывал в столице в качестве художника. Жили они более чем скромно в маленькой комнатушке и дочь, работавшая медсестрой в поликлинике, обычно летом брала месячный отпуск и приезжала в Крым. Здесь были родственники в горных и приморских деревнях, и мальчик Диян прекрасно проводил лето. А муж-художник между тем имел возможность расставить в московском их жилище мольберты и поработать над своими картинами. Наиль был талантлив и ему была обещана персональная выставка, но забота о ежедневном пропитании не оставляла времени для завершения творческих замыслов.

Когда вдруг началась война, то первым побуждением Зоре было срочно вернуться с сыном в столицу. Однако по здравом размышлении она написала мужу, который, надо сказать, был близорук и посему не подлежал мобилизации, чтобы он приезжал в Крым – наверное, здесь будет безопаснее. Наиль, гордый молодой мужчина, обиделся на такое предложение и написал в ответ, что он просит жену быть сыну заботливой матерью, и что сам он решил идти на фронт добровольцем. Зоре, оставив сына на попечение матери, решила срочно добираться домой, к мужу. Ее уговоры не идти под пули, уж коли обязательная мобилизация его минует, не убедили Наиля, и настал день, когда Зоре провожала его на Белорусском вокзале на фронт... Перед тем, как вернутся к сыну, Зоре должна была надежно упаковать картины мужа и развезти их по дачам друзей, – так казалось надежней. Нужно было еще получить деньги в разных организациях за выполненные работы, и это заняло больше времени, чем можно было ожидать. И когда, казалось бы, почти все дела уже были сделаны, стало известно, что поезда на юг уже не ходят. Вскоре сообщили, что немцы вошли в Крым...

А в те дни, когда бедная молодая женщина в растерянности металась по московским вокзалам, надеясь найти какие-нибудь обходные пути на полуостров, там развернулось массовое самоснабжение населения продуктами питания. И только старые и немощные не участвовали в этом действии.

 После неудачной бабушкиной попытки Диянчик задумал провести свою операцию. В сарае еще с прошлого лета лежал самодельный так называемый самокат – доска на шарикоподшипниках. Чем не транспортное средство! Диян тишком достал этот самокат, сунул в карман моток веревки и незаметно для бабушки ушел со двора.

Миновав несколько перекрестков, мальчик увидел, как из боковой улочки то и дело выскакивают дяденьки и тетеньки в одиночку или вдвоем несущие мешки. Вот оно! Диян стремглав бросился в переулок. Действительно, неподалеку грабили крупяной склад. Людей было не много, но проход в развороченной стене был узок, и рвущиеся внутрь сталкивались со стремящимися наружу, причем эти были более агрессивны – добыча уже была в их руках. Земля перед проломом была обсыпана перловой и еще какой-то крупой. Женщины, по двое тащившие мешки за ушки, падали, визжали, через них перешагивали, ругаясь, мужики, взвалившие мешок на плечи. Диян пригляделся и понял, что сможет проскользнуть на склад. Но как выволочь оттуда мешок весом, возможно, в полцентнера, а то и больше? Да ладно, решил мальчишка, надо сначала туда забраться.

Но тут две толстые тетки, вдвоем вытащившие на свет божий два мешка перловки и озадаченные проблемой, как дотащить добычу до дому, увидели самокат в руках у мальчишки.

– Ой, мальчик, – заголосила одна, – голубчик, одолжи свой самокатик, милый! Я верну тебе, адрес скажи свой! Ой, верну, верну!

Диян обхватил свой транспорт руками и отпрянул. Вторая баба, видя, что мальчик может сейчас убежать, схватила самокат обеими руками и легко вывернула его из рук ребенка. Что-то приговаривая, и стараясь не глядеть на ошеломленно молчащего мальчонку, бабы торопливо прилаживали мешки на неудобное экспроприированное транспортное средство. И тут Диян закричал, заплакал, бросился отнимать свое. Бабы молча отталкивали его своими широкими задами, и уже как-то сумели веревками прикрепить мешки.

– Мальца легко обидеть, – бросил проносящий на спине мешок мужчина, но защищать ребенка не стал. Тогда первая женщина подошла к Дияну и стала его уговаривать:

– Милый, не обижайся. Я, клянусь, занесу тебе твой самокат, клянусь. Вот, возьми, деньги. Тут много, десять самокатов купить можно, Но я тебе занесу твой, обязательно!

Она совала в карман Дияну красные тридцатирублевки, а между тем ее товарка, с трудом удерживая равновесие, утащила самокат с мешками куда-то в соседние дворы. Увидев, что та скрылась, женщина, которой и вправду было совестно обижать ребенка, сунула в руки мальчика еще пару купюр, и с неожиданной для ее комплекции скоростью скрылась в подворотне.

Потрясенный Диян не бросился за ней вослед, да и не нагнал бы ее в этих неизвестных ему проходных дворах. Еще немного постояв и поглядев на толкотню у прохода на склад, он медленно пошел прочь. Он не думал о том, что, по сути, хорошо, что не влез в эту толкучку, все равно ему не вытащить бы оттуда тяжелый мешок, а пострадать в давке озверевших людей он мог очень даже просто, – ему было очень обидно, что он такой маленький и малосильный.

И когда огорченный неудачей и потерей самоката мальчик понуро шел уже домой, мимо него по неровной булыжной улице промчался здоровенный дядька с небольшой двухколесной тачкой, до предела загруженной мешками. Вдруг на колдобине тачка заваливается, одно колесо откатывается куда-то, веревки, опоясывающие свисающие мешки, лопаются, и дядька со страшными ругательствами пытается уложить неподдающиеся мешки вновь на свою уже одноколесную повозку. С трудом он складывает свою добычу на скособочившуюся тачку, но веревки уже не хватает и мешки сползают, какие ухищрения не выдумывает дядька. Особенно непокорен один мешок, который все время оказывается лишним и, будучи водруженным на полдюжины своих более послушных собратьев, начинает соскальзывать сам и вовлекает в это дело других. Как не матерился мужик, как не пытался обрывками веревки обвязать мешки – все было тщетно. Заметив, наконец, с любопытством наблюдающего за его мучениями мальчишку он подозвал его:

– Эй, мальчик! Поди сюда! Ты видишь, у меня авария. Я сейчас оставлю здесь вот этот мешок, а ты его посторожи. Если кто приставать будет, скажешь, что ты Яшки Черного сын, понял? Я вернусь и тебе заплачу. А чтобы ты не скучал, – на, вот, открой карман! – и он протянул мальчишке горсть очищенных подсолнечных семян.

– Не! Не в карман, давайте в шапку! – торопливо снял с головы шапчонку Диян. В кармане курточки у него был моток веревки, которую дядька, несомненно, позаимствовал бы. Дияну же позарез надо было остаться наедине с мешком.

 Простодушный дядька отволок один мешок на обочину, а оставшиеся пять или шесть мешков сумел перетянуть своей драной веревкой. Пообещав скоро вернуться, и приветливо махнув Дияну рукой, он поволок, чертыхаясь, одноколесный драндулет по негладкой дороге. Пока Яшка не скрылся за дальним поворотом, Диян с невинным видом и с внешним спокойствием сидел на мешке и бросал в рот семечки. Сердце у мальчишки бешено колотилось, он соображал, какие действия надо ему сейчас предпринять. Район города был ему достаточно хорошо знаком. Его доверитель повернул на улочку направо, бабушкин же двор был налево и через базарную площадь. Если бы был самокат, то проблем бы не было, – чуть не плача подумал мальчик. Он попытался сдвинуть мешок, но в том было не менее полусотни килограммов, и даже волоком ребенок не смог бы его протащить. По мере того, как Диян осознавал невозможность сдвинуть мешок – о!.. заветный мешок с мукой! – им овладевала нервная дрожь, он начал было плакать, но серьезность момента требовала сохранять трезвое спокойствие. Доставить мешок домой – это была вторая задача. Первое, что надо было сделать – это спрятаться вместе с мешком от дядьки Яшки. Просить кого-либо из редких прохожих донести мешок было бесполезно, да и опасно. Тут мальчик увидел белобрысую тетку, каждый день торгующую на базаре молоком. Она толкала перед собой тележку с бидонами и явно направлялась на базарную площадь.

– Тетенька, помогите мешок до базара довезти! Мама моя там мукой торгует, я ей подвозил вот мешок, а у меня большие мальчишки самокат отняли. Тетенька, помогите, пожалуйста, меня мама заругает! – Диянчик вполне натурально плакал.

– Кто там у нас мукой торгует? – стала соображать молочница. – А, ты, что Валентины сынишка, что ли?

– Ну да! Мама, знаете какая строгая? Я боюсь! Тетенька, помогите!

– Валька, она строга, я знаю. Не пожалеет мальца, задаст тебе ремня, бедолага. Как же это ты не уберег свою каталку?

– Да мальчишки большие, хулиганы! Еще и побили меня! Только вы и можете помочь...

– Да уж! Давай свой мешок. Эй, мужик! Подсоби-ка мешок поднять!

Проходящий мимо мужчина поставил мешок с мукой на тележку рядом с бидонами и добрая тетка-молочница, сетуя на утяжелившуюся поклажу, продолжила свой путь на базар.

Диян соображал, как быть дальше. Когда они завернули в переулок, мальчишка с деланной радостью обратился к натужно толкавшей тележку молочнице.

–Ой, тетенька, вон наш сосед идет. Он здоровый дяденька, он всегда маме помогает, он мешок дотащит. А то вы совсем утомились.

– Да? – не без облегчения спросила молочница. – Где он, твой здоровый дядька?

– Он за киоск зашел, я его догоню. Давайте мешок скинем.

Вместе они скинули мешок на землю, и мальчик от избытка благодарности обнял и расцеловал свою благодетельницу, и та, довольная от такого искреннего проявления чувств, повезла свой груз дальше.

 Диян же стал думать, что делать теперь. Пока что он действовал успешно. Умненький от рождения он, московский мальчишка с Солянки, отточил свою находчивость и смелость в проказах с ровесниками и со старшими ребятами, пропадая день-деньской на Яузе, ловчил в закоулках Китай-города. Приходящим с работы под вечер родителям только казалось, что это они воспитывают своего сына – воспитывала Москва. И в Крыму Диян был не новичок, хорошо знал округу, где находился бабушкин дом, дружил с местными мальчишками. Сейчас он очень надеялся, что от обычно оживленного базара его подбросит до дома какая-нибудь повозка. Но в этот особенный день, когда одна армия покидала город и вот-вот должна была прийти другая, вражеская армия, на базар не стремились ни продавцы, ни покупатели. И только несколько не адекватно воспринимающих ситуацию сбытчиков молока да свежеиспеченных булок ожидали редких сегодня клиентов. Со страхом оглядываясь по сторонам в ожидании появления хозяина мешка, – а, впрочем, какой он хозяин, ведь он сам стырил мешок где-то со склада, – мальчик бесполезно прождал около часа. Положение казалось безвыходным, и ребенок не мог удержать слез.

Вдруг возле него остановились немолодые уже мужчина и женщина, опустив на землю заплечные мешки.

– Что случилось, сынок? – спросила женщина.

Взглянув на них, мальчишка быстро сориентировался:

– Бабушка еще утром оставила меня посторожить мешок, и все еще не приходит. Наверное, что-то случилось, – захлебнулся он рыданьями. – Мы купили муку на последние деньги, а я не могу добраться с мешком до дому-у-у-у...

– Тима, надо помочь, – сказала женщина.

Она повесила мужнин рюкзак на одно плечо, свой на другое. Мужчина, среднего роста крепыш с круглой облысевшей головой, крякнув взвалил мешок на спину и обратился к Дияну:

– Ну, где твой дом?

...Антонина и Тимофей, супруги из Мелитополя, уже неделю бродяжничали по Крыму, избегая возможных знакомых. Тимофей Иванович был из тех, кто учится не только на собственных ошибках и уж, безусловно, не наступает дважды на одни и те же грабли. Служил он счетоводом на элеваторе. В начале тридцатых годов стал работать у них бухгалтером интеллигент, высланный из Ленинграда. Никогда из соображений нравственной гигиены не увлекавшийся политикой Тимофей Иванович со временем подружился с ленинградцем, плененный его обширными знаниями и вместе с тем простотой в общении. Немолодой уже бухгалтер жил бобылем, и Антонина Васильевна с удовольствием потчевала его своими разносолами, – работа на элеваторе гарантировала обеспеченное по тем временам существование. Ленинградец избегал разговоров о своей прежней жизни, и тем более не было у них бесед о политике – Тимофей Иванович с самого начала знакомства обозначил нежелательной эту тему. Тем не менее, вскоре после ареста ленинградца арестовали и Тимофея Ивановича. Дали срок за связь с троцкистом, однако во времена смены руководства в карательных органах счетовода выпустили на свободу. Он вернулся на свой элеватор, где его знали уже лет пятнадцать, и без расспросов приняли на прежнюю должность. Но теперь уже Тимофей Иванович четко отслеживал события в стране, читал газеты и прислушивался к разговорам о том, кого взяли, кто донес, кто хозяин в городе и кого следует остерегаться. Когда началась война, по городу прошла волна арестов, и Тимофей Иванович ожидал, что его возьмут. Была мысль о бегстве из города, но вместе с тем он понимал, что это-то и может спровоцировать рано или поздно очередной арест. А так может и обойдется... Между тем германские войска стремительно продвигались на восток. Когда большая часть Украины уже была под немцем, Тимофей Иванович, после беседы с таким же, как и он, бывшим политзаключенным, пришел к выводу, что нет, не обойдется, что опасность ареста и, может быть, расстрела без суда возрастает. Когда стало очевидным, что Мелитополь скоро будет отдан немцам, и в городе почувствовалась возросшая суетливость работников карательных органов и партийных активистов, Тимофей Иванович и Антонина Васильевна, упрятав ценные пожитки, закинули за плечи котомки и ночью выехали на попутной машине из города. Далеко бежать они не собирались, надо было только выждать критические дни, а потом, когда немцы, по-видимому, захватят весь регион, вернуться в свой дом. На работе счетовод распространил накануне версию о болезни любимой тещи, якобы проживающей в Саратове, но покинув город супруги направились в противоположную сторону, в Крым.

...Как только Диян и его спутники вошли во двор, мальчик стремглав побежал к бабушкиному крыльцу и взлетел по ступенькам на веранду.

– Бабуся! Куда поставить мешок с муко-о-й! – торжествующий крик мальчонки заставил зазвенеть посуду в шкафу.

Из комнат вышла бабушка как всегда в длинном темном платье с забранными косынкой волосами.

– Не олду, балам? (Что случилось, детка?)

– Куда поставить мешок с мукой! – не спрашивал, а пел мальчик.

Бабушка не успела понять, о чем речь, и в это время вошел Тимофей Иванович, а за ним Антонина Васильевна. Тимофей Иванович сбросил с плеч мешок, и бабушка услышала ту же фразу, которую пел ее внук:

– Куда поставить мешок?

Удивленная бабушка все еще не находила слов, а внук высоко поднимая коленки отплясывал в это время на крашенном деревянном полу веранды какой-то дикарский танец. Мужчина, принесший мешок, рассмеялся и женщина, пришедшая с ним, тоже стала весело смеяться.

– Муку вашу принесли! Внук ваш сидел на мешке и плакал. Что же вы его на улице с таким грузом оставили...

Наконец бабушка обрела дар речи:

– Я не понимаю, какой мешок, какая мука? Откуда? Диян, объясни, что за мука?

Мальчик прервал свой дикарский танец и, взглянув на удивленную бабушку и недоуменно замолчавших гостей, быстро заговорил:

– Я сейчас все объясню...

Долго объяснять не пришлось. Гости поняли все прежде бабушки, которая, когда до нее дошло случившееся, забеспокоилась, как же, мол, это, целый мешок муки, ведь малыш же, а что теперь будет?

– Мука для лапши будет, вот что будет, – спокойно и строго произнес Тимофей Иванович, и все вдруг замолчали, глядя на мальчика. Мужчина подошел к Дияну и положил руку ему на голову:

 – Молодец, настоящий мужчина. Таким внуком гордиться можно.

– Вай, Алла! Кто бы мог ожидать такого! – расслабилась бабушка и присела на установленный под окнами веранды топчан. Мальчик в свою очередь сел на оставленный у дверей мешок и удовлетворенно заерзал на нем. Пришедшие почувствовали некоторую неловкость, и мужчина произнес:

– Ну, мы пошли. Молодец, мальчик! Рады за вас и желаем вам всего доброго! – он поправил заправленные до локтей рукава рубахи и повернулся к дверям, жена его протянула ему его пиджак и тоже погладив мальчика по голове попрощалась, было, но тут бабушка, вдруг очнувшись, вскочила и подбежала к дверям, широко расставив руки.

– Нет, нет! Никуда вы не пойдете! Ой, спасибо вам за помощь, как Диянчик без вас бы обошелся! Сейчас чай будем пить! Вы где живете, вам далеко до дому идти? Ничего, еще рано! – она отстраняла пришедших от дверей и оттаскивала в сторону за их заплечные мешки. – Сейчас чай будем пить! Успеете домой, успеете!

– Да нам, вроде и торопиться некуда, и дома у нас тут нет, – улыбнулся Тимофей Иванович, жена же его посмотрела на него с укором.

На этот раз, не в пример ситуации с мешком муки, бабушка сразу все поняла. Не первую войну переживала пожилая женщина, – были и красные, и белые, и немцы, и банды зеленых. И всегда впереди и позади всех этих отрядов шли беженцы, беженцы, беженцы...

– Так, – уже более уверенно произнесла бабушка, – раздевайтесь и отдыхайте. Диян балам, быстренько разожги самовар!

– Ой, давайте я помогу с самоваром, – как-то сразу по-свойски отозвалась Антонина Васильевна, и на этот раз уже муж посмотрел на нее с укоризной, она же перехватив его взгляд, махнула рукой, размотав платок сняла кофту и занялась самоваром. Самовар у бабушки был большой, всегда начищенный до золотого блеска, с множеством выгравированных на поверхности медалей.

– Ну, тогда давайте знакомиться, что ли, – резонно заметил Тимофей Иванович и взрослые, засмеявшись, стали представляться друг другу. Мальчик сидел на добытом мешке своих мечтаний и счастливо глядел на возникшую радостную суету.

– Поговорим за столом, – прервала бабушка начавшиеся было разговоры, и пошла накрывать стол, стоявший здесь же на просторной, застекленной, как обычно в татарских домах, веранде.

Тетя Тина и дядя Тима остались жить с бабушкой и Дияном, который, как можно догадаться, более других был рад гостям. Дядя Тима знал много интересных историй, и по вечерам не зажигая лампы, – керосин надо было экономить, – взрослые женщины и ребенок слушали его чудные, выдуманные в большой степени, рассказы о всяких приключениях, смешных и страшных,. С дядей Тимой было не так страшно во время бомбежек, и еще он учил Дияна мастерить всякие поделки из дерева и бумаги. Тетя Тина, бодрая пятидесятилетняя полтавчанка со следами былой типично украинской сельской красоты, своим присутствием отвлекала бабушку от печальных мыслей, и уже не так часто сердечко мальчика сжималось от жалости, когда он слышал горестные вздохи своей бабуси. А еще тетя Тина доставала из глубин своей котомки кольца домашней колбасы, такой вкусной наперченной и начесноченной колбасы, какой Диян никогда прежде не пробовал.

– Я потому и женился на хохлушке, что они такую колбасу научены делать, – утверждал дядя Тима, сам родом из Твери.

А в ту первую после появления мешка муки и гостей ночь в городе продолжали греметь взрывы, порой слышалось натужное фурчание грузовиков и печальное пение солдат, загруженных в эти грузовики:

 – И на Ти-хом о-ки-я-не свой зако-нчили по-ход...

 Уж не до самого ли Тихого океана задумали и в самом деле отступать? Ведь столько земли отдать за три месяца войны...

 На следующий день перед воротами еще проходили молча несколько отрядов красноармейцев, провожаемых укоряющими и вместе с тем жалостливыми взглядами разных возрастов женщин и испуганных детей. Шли печальные наши солдаты на Севастополь, потому что Перекоп уже был под немцем.

Вслед за тем в городе воцарилась странная тишина...

Под вечер, когда на открытых пространствах еще было светло, а на затененных деревьями улицах уже наступали сумерки, послышался незнакомый для жителей города негромкий машинный стрекот. Никаких других звуков не было, только то возникающий, то пропадающий стрекот. Но он был пугающим, этот не наш звук. Диянчик рванулся во двор под сдавленный крик бабушки: – Чыкма, балам! (Не выходи, детка!). Но мальчик был уже за воротами.

Но мальчик был уже за воротами.

Из-за поворота на улицу неспешно выезжали один за другим два мотоцикла с колясками. На каждом мотоцикле сидели, – один за рулем, другой в коляске, – солдаты. Не наши. Гимнастерки цвета гусиного помета были с узкими погонами, рукава гимнастерок были закатаны. На груди висели автоматы. Не наши автоматы – у этих вместо круглого диска с патронами были рожки. Каски солдат были другой формы, на них вместо звезд были изображены орлы с развернутыми крыльями. Мотоциклы двигались на малой скорости, чужие солдаты улыбались и те, которые сидели в колясках, приветственно помахивали рукой.

Эти два мотоцикла проехали, и вновь послышался спокойный негромкий стрекот – из-за поворота выезжала вторая пара. У ворот дворов вдоль всей улицы уже стояли люди – женщины с прижавшимися к ним детьми. Солдаты на мотоциклах так же приветливо улыбались и помахивали рукой. Но ни один самый маленький, самый глупый мальчишка не поднял руки, не ответил солдатам чужой армии на приветствие...

Так начались годы оккупации...

Тетя Тина и дядя Тима через две недели уехали к себе. Они потом, на следующее лето, приехали с гостинцами, привезли в подарок маленький серебристый самовар. Тимофей Иванович открыл там у себя магазинчик, торговал овощами и молоком, скупая товар у сельских жителей. «Жить стало интереснее», – говорил Тимофей Иванович. «А немцы?» – спрашивала бабушка. « Да какие там немцы, я их и не вижу!» – отмахивался Тимофей Иванович. И еще взрослые говорили о чем-то, что Дияну было не очень понятно.

Диян днем ходил играть к своему другу, жившему в многоквартирном доме на берегу реки Салгир. Дети купались в заводи, играли в казаки-разбойники на заднем дворе. Один из корпусов дома занимала какая-то немецкая военная часть. Был там один фельдфебель, длинный и худой. Под его опекой были две большие немецкие овчарки, которых он выводил во двор. Этот фельдфебель натравливал на детишек своих собак, хотя и не спускал их с поводков. Что за удовольствие получал он оттого, что дети в страхе разбегались, а малыши плакали – нормальному мужчине неведомо. Нормальные мужчины в лице других солдат, оказавшихся в этот момент во дворе, возмущались этим и ругали собачьего поводыря. Однажды молодой, лет восемнадцати, немец, повар из оборудованной в одноэтажной пристройке на заднем дворе кухни, подрался с фельдфебелем. Тем не менее, фельдфебель, продолжал натравливать собак на мальчишек и девчонок, предварительно оглянувшись, нет ли неподалеку его сослуживцев.

К осени мука и привезенные гостями из Мелитополя продукты кончились, и бабушка решила закрыть дом на замок и уехать в дальнюю деревню к родственникам, которые давно уже звали к себе. Известное дело, на земле без продовольствия не останешься. «Если большевики не придут и не отберут все до последнего», – с мрачной усмешкой всегда добавляла бабушка, а Дияну и это было малопонятно.

Диян попрощался с городскими друзьями и приготовился к встрече с полузабытыми товарищами деревенских проказ. Он вспомнил, как они лазали ночью по колхозным виноградникам, как ловили в горах ежей, как загоняли стадо по дворам. Конечно, было немного грустно расставаться с городскими мальчишками, но жизнь в крымской деревне обещала быть тоже нескучной...

Две зимы и одно лето прожил маленький москвич среди своих двоюродных братьев и сестер в горной татарской деревне. Всегда был у них хлеб, было и молоко, опять же куры, а что касается овощей, фруктов и орехов – так это же Крым! Весной собирали на полянах козукулак-щавель, созревала сначала черешня, потом абрикосы и вишня, тут и огородные овощи подходили – кабачки, огурцы, помидоры. В садах наливались яблоки, лоза виноградная отягчалась янтарными и яхонтовыми кистями – великолепнейший из даров Аллаха! Приходила пора орехов – грецких и горного фундука. А кизил, завещанный Асклепием-Лукманом как лекарство от семи недугов? Из абрикосов, вишни и кизила варили повидло, которое, выложив на плоские деревянные щиты, сушили на крышах, чтобы получить пестиль – пастилу. Свой мед был почти в каждом дворе, но старые женщины тосковали очень по сахару. И только к чашечке горохового кофе хозяйки выносили гостям блюдечко с маленькими кусочками сохранившегося с довоенной поры твердого сахара, а сбежавшимся детям давали что-нибудь из фруктовых сладостей и отгоняли от каве софрасы (кофейного угощения).

Долгими осенними и зимними вечерами, затеплив едва-едва фитилек лампы, чтобы не было совсем уж сонно, женщины вполголоса судачили между собой, дети в своем углу также вполголоса рассказывали выдуманные тут же страшные истории. Семьи были большие, обычно в один дом приходили и соседи, – как никак экономия керосина для ламп. Иногда упрашивали какую-нибудь старушку, славившуюся своим знанием старых татарских и турецких сказок, поразвлечь собравшихся. И все замирали, когда начиналось заветное:

"Бир заманда бар экен, бир заманда йок экен. Бир падишахны мермер сарайында...". (В одни времена все это было, в другие времена все позабылось. В мраморном дворце падишаха...).

И всегда на узорчатом медном подносе лежали орехи, сушеные груши и яблоки, изюм, пестиль...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю