Текст книги "Русская жизнь. Безумие (март 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

II.

Репутация России двухтысячных в глазах что местного, что иностранца может быть исчерпывающе описана формулой из одной развеселой песни: «Нас, наркоманов, никто не любит». Есть в отечестве нашем, каким оно стало за последние десять лет, нечто несомненно отталкивающее, вызывающее если не ужас, то уж точно брезгливость, разочарование и досаду. Россия, какой мы ее видим теперь, очевидно плохая, неправильная страна, и все в ней неправильно – равно для правых и левых, гамлетов и дон-кихотов, ревнителей и ниспровергателей, юношей, обдумывающих житье, и старушек, Божьих одуванчиков. Здесь что-то случилось, и теперь все пошло не туда, так что всеобщее неуклюжее недовольство, покамест расплывчатое и вовсе не устремленное в одну точку, отзывается в разговорах и в печати стихийным ворчанием: невеликая эпоха, гадкое время, вредное государство, глупое общество, скверная жизнь.

Какие мнения существуют на этот счет и разделяются многими? Чем принято объяснять ту дурноту, тошноту даже, которую вызывает текущее десятилетие у современников? Популярны две точки зрения, на мой вкус, одинаково варварские и неверные.

Все дело в том, рассказывают приличные люди, что в России 2000-х деспотизм покушается на свободу. Постоянно нарушаются права какого-нибудь человека, мордатые омоновские и милицейские разгоняют неразрешенную демонстрацию, вот опять неправильно выбрали депутатов, в телевизоре ведутся патриотические разговоры, возрождается (скорее зажмурим глаза) – сталинизм, а заодно и романовская империя с угнетающим сапогом, и религия, которая, известное дело, зараза, и державность, и армия, и, прости Господи, нравственность, и цензура, а там и репрессии, казни, конец всему, колыма.

Хочется подвести такого оратора к окну в аккуратном стеклопакете, бережно отодвинуть шелковые шторы и указать на мостовую: что вы там видите, голубчик? Фургоны с надписью «Хлеб»? Или что-то другое? Могу поспорить, что вы их там не найдете, и, если проспорю, расплачусь уже не в долларах, но в евро, как и положено в условиях великодержавности и деспотии. Не видно фургонов. Зато легко находятся совсем иные приметы двухтысячных – «Майбах» поперек тротуара, бульдозер вместо дома напротив, и, наконец, скромно принимающий кэш инкассаторский броневик.

Так что поздравляю соврамши. Вы отважно боретесь, только все мимо. Кровавый сапог, говорите? Где сапог? Нет сапога. Элегантные деспоты предпочитают английские туфли, Crockett Jones, например. Строгость и верность традициям. А свободной должна быть походка, вот и весь либеральный вопрос.

Про деспотизм вам наврали евреи, – утверждает соперничающая сторона, уже не вполне приличная, зато крикливо патриотическая. Россию гнетут инородцы, Чингисхан с интернетом, Шамиль с шариатом и Ара с арбузом скоро нас окончательно заполонят. Конфликт цивилизаций, нашествие гуннов: мировой терроризм, зверь-джигит и упырь-гастарбайтер уселись нам на голову и погоняют. Исконные ценности уничтожаются, святыни ругаются, духовность вот-вот издохнет, тут уж или увы нам, или скорей к топору.

Что ж, посмотрим на Чингисхана, боязливо вглядимся в Шамиля. Печальное зрелище, несомненно, – но не совсем то, что обещано. Измаил покупает дипломы финансовых академий, Магомед за старшего в торговом центре, оба копят на «Майбах». Как-то так вышло, что волшебный автомобиль оказался важнее зеленых знамен и конфликта цивилизаций; точнее сказать, конфликтующие цивилизации одинаково мечтают о нем, и именно в том конкурируют. Где был джихад – там кэш лежит, и горцы с кочевниками тянутся к нему проворнее и вернее, чем бедный наш патриот, с его святынями. Кстати, а что за святыни, что за духовные ценности? Если честно, то они тоже находятся в автосалоне и продаются по предварительной записи. Сиволапых туда не пускают, но если правильно выбраны туфли, то дело другое. Кровь и почва не липнут к надежным подошвам – к этому сводится русский вопрос.

Хватит проклятых вопросов. Ответ на то, почему РФ двухтысячных так оглушительно бездарна, так безобразна и так мерзка, отыскивается тут же, буквально на шнурках этих отменно элитных ботинок.

III.

Современная Россия в некотором роде разрешила «основной вопрос философии», преодолела противоречие между идеализмом и материализмом, ибо единственным смыслом ее существования является религия денег, истовая вера в цинизм, фанатизм выгоды, сакральный культ материального. Соглашение, некогда заключенное у гроба СССР романтическими интеллигентами, у которых была «экономическая теория», – и Прохиндей-Ивановичами, которые хотели «сбросить социальный балласт», привело к появлению невиданного прежде в русской истории явления: общества, в котором единственно ценным и почитаемым его членом признавался «человек с рублем». Все прочие имяреки, будь они тунеядцы или передовики производства, мечтатели или прапорщики, одинаково были объявлены лишними и никчемушными, не приносящими прибыли и подлежащими либо превращению в того же человека с рублем, либо полному исчезновению. Первые годы «неприбыльные» протестовали, а затем примирились со своей участью, и, если не умерли и не выпали из жизни каким-нибудь иным способом, научились, скажем так, жить по заповедям. В результате к нынешнему русскому десятилетию стала применима знаменитая формула Солженицына из «Архипелага» – про то, что «вас арестовывает прохожий, вас арестовывает почтальон». Только теперь она будет звучать так: на вас делает деньги врач, вас грабит милиционер, благодаря вам зарабатывает учитель, в лучшем случае вы послужите обогащению радиостанции, ЖЭКа, Минсоцздрава и кладбища, в худшем – на вас наживутся прокуратура, пограничники, офицеры, мытари и жандармы. В любом случае, в окружающем нас русском царстве нет такой новости, которая не имела бы товарно-денежного объяснения. Вселенная, в которой торговля и предпринимательство были лишь частью космоса, а не целым, – разрушена, отныне коммерция – это религия, победившая тоталитарная секта, а не собственно подсчет вырученного за кассой.

Где пророк, там и паства: социальный пейзаж России за десять-пятнадцать лет изменился трагически. Подобно тому, как в тридцатые, под присмотром железных наркомов, крестьянская община, умирая от голода, побрела в города, на заводы и фабрики, выживать и толкаться в придуманном мире «пролетариата», так через семьдесят лет бывший рабочий, МНС, инженер и профессор под конвоем комиссаров коммерции направились в офис, научились пиарить, рекламировать и продавать. Похоже, да не совсем: сталинская индустрия пользовала сатанинские методы, но – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, – оставила после себя массовый слой образованных граждан. Ее исторический вектор, вопреки избранным средствам, оказался – «наверх». Человек же с рублем, сам по себе сатана, делает нечто противоположное: помогает всеобщему обращенью гражданина в свинью, шаг за шагом. Сетевой маркетинг – ненавязчивое позиционирование помоев в хлеву, таргет-группа – бегущее стадо, а в конце «позитив и успех», то бишь пропасть. Все следы пребывания бизнес-центра на земле – сперва бульдозер, расчищающий место, а затем инкассатор, увозящий наличность. После офиса даже не нужен потоп: там и так будет голое, дикое место. Окончательно позитивное, надо думать.

Победившей в РФ 2000-х подобной религии денег можно предъявить гору обвинений, что твой Руденко в Нюрнберге. Вот только самые значимые.

Прежде всего прочего ею был сознательно запрещен социализм. Но не то бранное слово из разорванного советского учебника, а элементарное социальное разнообразие, возможность перераспределять заработанное самыми шустрыми – в пользу профессий, занятий и форм бытия, не вполне архивыгодных. Содержать за счет газа – театр, продавая зенитку – печатать стихотворение, отщипывая от алмаза – подавать на «социальный балласт». Говорите, азы? Еще чего выдумали – не бывать этому, иждивенчество недопустимо. Цветущая сложность математиков, изъясняющихся на старославянском с истопниками, штудирующими Дао Дэ Цзин, преодолена. Хочешь – учишь маркетинг, не хочешь – умрешь, каша там, где пиар, нет пиара – нет каши, и точка.

Далее, был старательно уничтожен старомодный капитализм, ведь для бизнеса самое вредное дело – простая торговля. Жертвеннику, перед которым молят о вечной молодости, нескончаемой жизни и цивилизованном имидже, мешает прилавок. Убрать этот глупый прилавок! – отсюда и книжные магазины, в которых нет книг, но есть свадебный вид и пять тысяч открыток, ресторан, где устроен дизайн, но не кормят, журналы без текстов, недвижимость с покупателями, но без жителей, диван, на который любуются, но не сажают. Вульгарная правда максвеберовского буржуя, с его неказистыми лавками, шумными рынками, мелкими жульничествами, слезными жертвованиями и старообрядческой хмуростью – несовместима с сакральным поклонением кэшу и черту, верой в ад и гламур. Тот старинный буржуй многим был нехорош, но он кланялся явно чему-то другому.

Не ограничиваясь разрушением социальных пространств, религия денег взялась и за время.

С прошлым понятно. Все без исключения старые здания, во всех русских городах, включая и Петербург, за вычетом разве что защищенных усиленной госохраной (да и то не всегда, не всегда), должны быть разрушены за ненадобностью. Вместо них будет люксово, клубно, престижно и офисно. Прошлое, сгинь. Ты было невыгодным и непраздничным.

Настоящее – тот же сюжет. Обратившись к любому деятельному мероприятию, обсуждая любую идею, начинание, инициативу, приходишь к элементарному: кем уплочено, и зачем? Кто заказывал этот пожар, кто платил за случайное избиение в подворотне, кем был нанят священник, а кем – атеист, по какому тарифу арестовали, где прайс-лист, по которому приговорили, убивали с наценкой или по дисконту? Жизнь редуцировалась до чека.

Будущее – отсутствует. Конечно, перефразируя классика, с точки зренья гламура человек не умира. Но он все-таки умирает, и если вся жизнь его была посвящена одной только монетизации реальности и превращению скорбной реальности этой в позитив и успех, то чего стоят все эти усилия на фоне готового гроба? Именно в этот последний момент все давно вычеркнутые из жизни и списанные за неэффективностью книжки, домишки и профессоришки одерживают верх над откинувшим копыта баблоносцем: ведь их, хитрецов, невозможно изжить до конца, от них все-таки останется память и таинственное душевное движение – а вот ты, топ-менеджер, страшилище в английских ботинках, предприимчивый человек с рублем, помер насовсем, навсегда, и лопух из тебя расти будет.

Правда, есть еще дети. Кстати, о детях.

IV.

Принято думать, что через некоторое время в России все переменится. Будто бы лихорадочный отъем имущества друг у друга, сведение всех видов знания к маркетингу и пиару и последовательная отмена всего, не приводящего к обзаведению «Майбахом», – недолговечны. Грядущие поколения, растущие дети и внуки дельцов будут мягкосердечны и добродетельны, они наоткрывают больниц и университетов, озолотят нищих, накормят голодных, примутся покровительствовать искусствам, и даже волшебные автомобили начнут парковаться на особых стоянках, а не поперек тротуара. Благодать, а не перспектива: стали ведь Асторы, Морганы и Вандербильты похожими на людей, чем же наши их хуже? Пусть не сразу, но дети, но внуки – обязаны вочеловечиться и поумнеть.

За этой нежной надеждой скрывается предположение, что местный Скуперфильд – копия тамошнего Скуперфильда, в схожих декорациях, но с опозданием. Увы, всех понадеявшихся на господских детей ожидает горькое разочарование. Экономика, подчиненная религии денег, работает не просто на вывоз, но дважды на вывоз – продали ценное, а затем тратим вырученное там же, куда продавали, и сами уезжаем туда же. Не поедешь ведь в Вологду с образовавшимся миллиардом, в Барнаул, в Ярославскую область. Миллиард должен быть принесен на священное место, в капище, к месту обитанья богов. К тому же все остальное рискованно: а ну как частного собственника выгонят с государственной службы? Будет назначен другой частный собственник, и уже он понесет к жертвеннику нажитое. Наконец, колебания и катаклизмы мирового хозяйства неизбежно отправят всякую Вологду в очередной нокаут, ко всем чертям, к Барнаулу, а как же тогда позитив? Как же автосалон и ботинок? Нет уж, дудки. Черти здесь, а мы там: все должно кончиться хорошо, смерти же, как выше сказано, не бывает.

Иными словами, так думает не скуперфильдовский собственник, а гватемальский, скорее Норьега, чем мистер Твистер, антигуанский топ-менеджер, а не нью-йоркский. Биография этих мусорных, мелких людей, идеально третьестепенных злодеев для американского видеофильма строится по шаблону: зарезал, ограбил, убил, и еще раз ограбил, купил дом в Белгрэйвии, крах, дефолт, переворот, убежал, страх ареста, шезлонг, пронесло? Временами проносит. И все заново.

Но у гватемальского миллионера не бывает внуков гватемальского миллионера, робких, трепетных и благородных. Если только им не повезло вырасти без всякого понятия о Гватемале – где к тому времени уже возмужали новые собственники, беспокойно озирающиеся, кого бы зарезать.

V.

Этой весной, хлопотной и холодной, я выходил на Тверскую из Елисеевского магазина, опираясь на зонт-трость с длинной ручкой. Vogue – было выведено на ней, и я поглядывал на эту надпись со смесью наигранной иронии и заинтересованного самодовольства. С этим выстраданным взглядом я был типичным прохожим на принарядившейся улице. Вокруг был порядок: тормозили спортивные автомобили и бронированные лимузины, бутики предлагали ботинки по скидке за 800 евро вместо черт знает скольки. У дверей осажденного «релакс-кафе» пять шкафов в идеальных костюмах сдерживали сотню желающих просочиться трезвых недорослей, одинаковых и аккуратных.

Внутрь им было почему-то нельзя. Я лениво прошествовал мимо.

Но на углу с Козицким меня вдруг подергали за рукав. Похожий на раздавленного бульдозером математика, одетый в какой-то немыслимый, стогодовый плащ-макинтош, попрошайка в черных роговых очках и лихо сдвинутой набок панаме объявил мне, пьяно пошатываясь и улыбаясь:

– Сеньор! Подождите, сеньор. Дайте мне каких-нибудь денег. У вас ведь есть какие-то деньги? Не так ли, сеньор?

Я повертел в руках зонтик – и через секунду поймал себя на торопливом и неизбежном рефлексе: залезая в карманы, я отступил от веселой панамы на два шага. Во что же я, Господи, превратился?

Какие– то деньги -у меня были. Я отдал ему их, мы раскланялись, и он навсегда растворился.

Евгения Долгинова
Когда зарежут – обращайтесь

Как цивилизуется отечественная психиатрия

I.

Роза – цветок, поэт – Пушкин, советская психиатрия – полицейская, репрессивная и карательная. И постсоветская – тоже: многолетние привычки сами собой не исчезают, да и соблазн объявить супостата простым сумасшедшим всегда велик. Однако никто не знает, в самом ли деле срывала занавески мурманская правозащитница Лариса Арап в кабинете дежурного психиатра, но, кажется, все, кроме врачей, уверены, что ее насильственная госпитализация стала символом возвращения к «эпохе Снежневского». Нормальная мысль – а может, и впрямь срывала? – отбрасывается как безумная. Всяк пишущий вставил свое лыко в строку, заветвились общественные дискуссии, пламенели проклятия и страшные прогнозы. Об убийстве, произошедшем 15 февраля прошлого года в подмосковном Ступино, писали только новостные ресурсы. Из больницы № 5 (для психически больных, совершивших серьезные преступления) судебным решением выпустили пациента – и в тот же день он набросился с ножом на трех человек, двое выжили, один скончался. Страна знает имя Ларисы Арап, но имя погибшего на ступинском вокзале ей знать вроде бы и незачем. Потому что в первом случае угрозой стало полицейское государство, а во втором – стихия безумия, рок и фатум, предъявлять которому какие-то претензии – все равно что требовать сатисфакции у свалившегося на голову кирпича. О том, что у фатума есть дата, печать и исходящий номер, как-то не очень принято задумываться.

Общественный спор о подходах в психиатрии – всегда спор о гуманитарных стандартах, и он неизбежно уходит от простого вопроса о приоритетах – права человека или безопасность общества? свобода или покой? – в безнадежные лабиринты достоевских вопрошаний и перебор прецедентов. А он безобидный – а у нас сорок пять лет был безобидный, потом мать разрезал на шестьдесят семь частей; в России тридцать процентов психов – псих психу рознь, Бродскому вон тоже диагноз ставили; а судьи кто? – а еще в Воронеже был случай, на батюшку с ножом накинулись прямо во время службы. Договориться невозможно в принципе, каждый остается при вере своей – но, может, именно отсутствие общественного консенсуса в значительной степени и обусловило ту ситуацию, при которой происходит медленное размывание психиатрического сектора отечественного здравоохранения, – происходит под самыми приятными, самыми прогрессивными лозунгами. Фактически Россия – с запозданием в аккурат на полвека – подходит к «деинституциализации», или антипсихиатрической революции, происходившей на Западе в 50-х годах двадцатого столетия. Суть ее – гуманистическая реформа психиатрии, максимальное сокращение стационаров и перевод больных на альтернативные формы содержания (в ведомство внебольничных психосоциальных служб). Закончилась деинституциализация тем, что в США, например, почти 75 процентов освобожденных пациентов стали бродягами, практически не подлежащими лечению, принимающими психоактивные вещества, а 27 процентов больных совершили по меньшей мере один акт насилия. Выводы специалистов были однозначными: реформы возможны только при равноактивном финансировании и стационарного, и внебольничного секторов; альтернативные формы улучшают качество жизни психически больных, но при этом экономически невыгодны.

II.

Чтобы общество заговорило о некоторой проблеме, ему зачастую нужен некий желтый сигнал, жареная сенсация. Всплеск интереса к состоянию дел в психиатрии наблюдался, когда правительство заявило о федеральной целевой программе «Предупреждение и борьба с социально значимыми заболеваниями (2007-2011 годы)». Программа, в общем-то, хорошая, общая стоимость – 76 миллиардов рублей, из них 35 – из федерального бюджета, основные направления – лечение туберкулеза, ВИЧ и половых инфекций, диабета, онкологии, артериального давления – и отличается своими экстравагантностями: например, обещает к 2011 году снизить заболевания сифилисом до 150 случаев на 100 тысяч человек и до 7, 3 случая на 100 тысяч детского населения (детской гонорее почему-то предписан больший простор – 11 человек). Ожидаемый эффект от содержащейся в ней подпрограммы «Психиатрия» скромен, речь идет буквально о нескольких процентах улучшения. Например, предполагается «снижение доли пациентов, нуждающихся в стационарной психиатрической помощи, в общем числе наблюдаемых пациентов до 14,5 процента». Средняя продолжительность лечения больного в психиатрическом стационаре тоже будет снижена в среднем до 73,9 дня; а повторных (в течение года) госпитализаций в психиатрический стационар должно быть не более 17,5 процента. Тоже, видимо, считается, что эти величины можно как-то высочайше регулировать.

Ну, это можно пропустить, важнее не сама программа, а сделанные в связи с ней заявления бывшего министра здравоохранения, директора института Сербского Т. Дмитриевой. В конце позапрошлого года академик Дмитриева будто бы обещала выпустить из психиатрических больниц от 20 до 50 процентов больных и перевести их на систему амбулаторной помощи, что позволило бы сохранить 3,5 млн бюджетных рублей. СМИ немедленно взвыли: амнистия для душевнобольных – для копеечной экономии 750 тысяч психов окажутся на улице! Последовали вялые опровержения, выяснилось, что Татьяна Борисовна этих слов не говорила, на самом деле она сказала, что половина больных могла бы лечиться амбулаторно. Сослагательно так: могла бы. Современные лекарства позволяют.

Однако в российском административном дискурсе все сослагательное директивно. Могли бы, не могли бы, а тихий, ползучий секвестр койкомест в психиатрических клиниках идет давно: всего за три года, с 2003 по 2006, сократилось 26 тысяч койкомест (по данным Фонда «Общественный вердикт») – это более 10 процентов! В результате реформ («интенсивного внедрения новых методик») в ближайшие десять лет Т. Дмитриева обещает сокращение семи процентов мест. Тем не менее считается, что все равно много, жирно: сейчас в России на 10 тысяч человек приходится 11,2 места в психиатрических больницах, тогда как в европейских странах – 9,3. Надо соответствовать.