Текст книги "Чекисты"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

– Выздоравливай, Карл Антонович, и жди нас, – сказал на прощание Ваупшасов, нагнулся и поцеловал раненого.

Бледный, с запекшимися губами, Добрицгофер слегка кивнул головой: «Все понял».

Задерживаться было нельзя. Бой на дороге наверняка всполошил немцев. Не переставая моросил дождь. Ведущий выбирал лес пореже, где посуше, но часто попадались низины, болотца, ноги вязли. Рядом с Ваупшасовым, как всегда, шел Морозкин.

– Буду жаловаться на тебя начальству, командир.

– А как ты это сделаешь, если все радиограммы в Центр идут от моего имени? – отшутился Ваупшасов. – В чем дело, комиссар? Чем недоволен?

– Не свое дело часто делаешь. Навстречу конникам вышел первым. Под пулемет полицаев бросился. Сейчас на насыпи во весь рост. Все сам да сам. Выдвигай других. Вон нас сколько.

– Эх, комиссар, комиссар, – возразил Ваупшасов. – Что я был бы за командир, если б наблюдал с горки в бинокль, как дерутся мои бойцы. Ты первый не подал бы мне руки. Но критику твою учту, хотя привычку ломать трудно. Давняя эта привычка, очень давняя…

20-е годы. Западная Белоруссия. Партизанский отряд молодого командира Ваупшасова смело нападает на вражеские гарнизоны, штурмует тюрьмы, освобождая политзаключенных, наказывает помещиков, притесняющих и мучающих крестьян. Пилсудчики назначают большую награду за голову Ваупшасова, громогласно заявляют, что отряд доживает последние дни. Надо узнать и расстроить планы врага. Но как? Командир наряжается в полицейскую форму, едет в уездный город, проникает на совещание полицейских чинов, слушает, как намерены его ловить. После совещания на банкете в ресторане подсаживается к столику начальника полиции города, в районе которого действует отряд. Тот уже пьян, размахивает руками, опрокидывая хрустальные рюмки: «Я этих партизан в гроб загоню! Скоро и следа их не останется в наших местах».

Через три дня Ваупшасов со своими бойцами перехватил на дороге «грозу партизан», возвращавшегося домой. Охрана разбежалась после первого же выстрела, начальник даже соскочить с тарантаса не успел. До чего же он был жалок – из открытого рта слюни текут, глаза полны страха, руки тянет вверх. «Только не убивайте, у меня жена, дети, – умолял он. – Отпустите, клянусь, уйду из полиции, а прикажете, совсем уеду из этих мест».

– Отпустил я его, комиссар, – заключил Ваупшасов. – Противен он мне был. Всю жизнь презираю людей с заячьими душами. Взял с него слово, что больше о нем не услышу. Через две недели проверили – ушел со службы, уехал из города.

По причине презрения к трусости и обходчика пожалел? – спросил Морозкин.

Тут дело другое. Обходчик запуган немцами. Заорал не по разуму, а от страха. Разве у тебя поднялась бы рука расстрелять такого?

…Наступили сумерки. Дождь стих. Нашли для привала сосновый взгорок. Выставили посты. Наломали еловых веток под бока, развернули палатки, перекусили. Не прошло и получаса, как все бойцы спали. Ваупшасов и Морозкин обошли для порядка лагерь, проверили часовых, сами прилегли под сосной.

– Измотались люди, многие на пределе, – ворочаясь, сказал Ваупшасов. – Ты вот что, комиссар, назначь собрание на завтра, расскажу-ка я им, как воевал в Испании рядом с одним итальянским коммунистом, подлинным вожаком интернациональной бригады. Уже по возвращении в Москву узнал его настоящее имя – Пальмиро Тольятти. В самый нелегкий момент, когда и сил уже не оставалось и многие духом упали, сказал он мне: «Нам здесь трудно, очень трудно, Станислав, может быть, станет еще труднее. Не исключено даже, что фалангисты и их хозяева временно возьмут верх. Но самое важное для революционера – никогда не терять бодрости духа и веры в правоту того дела, за которое он борется». Как думаешь, Егор, помогут эти слова хлопцам?

– Наверняка, командир. Нужные и правильные слова. Слушай, а Ибаррури не приходилось тебе встречать?

Ваушнасов ответил не сразу, в памяти, будто зто было только вчера, зримо ожили те тревожные, незабываемые дни…

Чудная Испания! Благодатный край! Вечноголубое небо, солнечные блики моря, цветущий миндаль, неповторимые в своей старинной красе города. И тут же – все уродующая, разоряющая, испепеляющая война. Подняла голову фашистская гидра, призвала полчища чернорубашечников итальянского дуче, «чистокровных арийцев» немецкого фюрера, наемные орды марокканцев – и терзает молодую республику, пытаясь доставить ее на колени. Битва не на жизнь, а на смерть! В первых рядах героически отстаивают свободу и демократию республиканцы-коммунисты. Спешат им на помощь бойцы-интернационалисты. Среди них и Станислав Ваупшасов – военный советник Альфред. На него возлагается важная задача – организация диверсий во вражеском тылу. Учит в школах и на курсах «высшей математике» партизанской войны, готовит и засылает за линию фронта летучие боевые отряды. Они появляются всюду неожиданно, сеют панику, дезорганизуют противника, взрывают военные объекты, пускают под откос воинские эшелоны. Добытые секретные документы, карты немедленно доставляются командованию. Наиболее важные операции «камарадо Альфред» возглавляет лично.

…Участок фронта под Гвадаррамой, всего в пятидесяти километрах от Мадрида. Ваупшасов со своей боевой группой в передовых траншеях, ищет удобное место для броска на ту сторону. В окоп врывается пожилой солдат, он буквально пляшет от радости; «Долорес, Долорес, нас навестила Пламенная!»

О, как любит народ свою великую дочь! В черном платье, с высоко поднятой головой, не пригибаясь под франкистскими пулями, обходит она защитников республики, для каждого находит приветливое слово, пригубит вино из солдатской фляжки, разделит горбушку хлеба, скажет просто, по-женски, как скучают по ним жены и дети, как ждут их с победой – и удесятеряются силы бойцов. Тесно обступают они свою любимицу, А она говорит горячо, страстно: «Никто никогда не мог до конца победить народ, который борется за свою свободу. Можно превратить Испанию в кучу развалин, но нельзя превратить испанцев в рабов… Вы говорите, у вас мало снарядов, – а чем боролись русские рабочие и крестьяне против своих фашистов и иностранных завоевателей? Они захватывали патроны и снаряды у противника… Придет время – и наше дело победит. Знамя демократической республики будет реять над всей Гвадаррамой, над минаретами Кордовы, над башнями Севильи».

Уже в темноте Долорес возвращается в Мадрид. Проводить ее вышли все, кроме часовых.

На этом участке фронта враг встретил особо упорное сопротивление республиканцев.

Не мог тогда Ваупшасов знать, что судьба вскоре снова сведет его с Пасионарией. Вдруг последовал неожиданный вызов с фронта в Барселонский горком партии, а потом и в ЦК. Попросили принять на себя новую, не менее важную обязанность – возглавить охрану членов Политбюро, и прежде всего Ибаррури, жизни которой открыто угрожали предатели народа. Поначалу Долорес, не привыкшая к опеке и контролю, протестовала, пыталась ускользнуть от Ваупшасова. Пришлось Станиславу Алексеевичу специально поговорить с ней. Объяснил, что жизнь ее принадлежит республике, она как член партии обязана подчиняться партийной дисциплине, и он, призванный гарантировать безопасность своей подопечной, выполнит поручение ЦК во что бы то ни стало. Долорес смирилась. С той поры Ваупшасов был рядом с ней, видел, с каким восторгом встречали ее везде простые испанцы, навсегда запомнил – высокую, гордую, с орлиным взглядом.

– А слышал бы ты, Морозкин, как она говорила, – продолжал свой рассказ Ваупшасов. – Горела сама, воспламеняла других. Факел, огонь! Кстати, ты знаешь, что ее сын Рубен учится у нас в военном училище? Готовится воевать с фашистами на советской земле, как мы воевали с франкистами на его родине,

Помолчали, думая всяк о своем. Небо усыпали звезды, неслышно раскачивались под ветром вершины сосен.

– Я вот о чем размышляю, Станислав Алексеевич, – заговорил комиссар. – Жизнь твоя соткана из событий одно другого ярче и значительней. Много стран повидал. А сколько разных людей прошло перед тобой. Знаешь, вот кончится война, начну писать я о тебе книгу.

Ваупшасов улыбнулся:

– Ну, брат, ты меня развеселил. Из тебя, может, и получится Фурманов, да я не Чапаев. Давай спать лучше, вставать скоро.

Утром Ваупшасову сообщили добрую весть. Группа партизан под началом подрывников Сермяжко и Усольцева подорвала около станции Жодино воинский эшелон немцев.

– Пятьдесят два вагона с техникой пущены под откос. Паровоз кверху колесами. Двадцать два фашиста убиты, столько же ранены. Движение на дороге остановлено.

Командир передал рапорт в Центр. Вскоре радисты приняли ответ: «Советское правительство благодарит славных партизан и желает им новых успехов и подвигов во славу нашей социалистической Родины. Представьте отличившихся к наградам».

По этому поводу выстроили отряд. Ваупшасов говорил негромко, бойцы ловили каждое слово:

– Москва рядом с нами. Она слышит нас, знает о нас. Ответим на ее привет и внимание двойным и тройным ударом по врагу. Не забывайте, что каждый разбитый здесь эшелон – это помощь нашей героической Красной Армии, ломающей хребет фашистскому зверю, там, на фронте.

В конце апреля 1942 года отряд Ваупшасова прибыл к месту назначения – в леса Логойского района, недалеко от Минска. Дошли без потерь, если не считать трех раненых. Сказались опыт командира, его предусмотрительность и чрезвычайная осторожность в условиях повышенной опасности. Он не допускал горячности, удерживал бойцов от неоправданного риска. Каждую, пусть самую малую операцию, продумывал во всех деталях, предугадывая любые возможные осложнения. И теперь не без чувства гордости Ваупшасов вспоминал сказанные в Москве перед походом слова одного начальника: «Если доведешь, майор, свой отряд до Минска хотя бы в половинном составе, будешь героем». Отряд сохранен полностью, больше того, за время своего перехода вырос почти вдвое.

Отряд обосновался в удобном и надежном месте – таежный лес, с двух сторон топкие болота. Лагерь расположился на возвышенности, у чистейшего родника. Все бойцы, да и командиры тоже дружно взялись за лопаты, пилы, топоры. Звон, стук, грохот сваленных деревьев. И вот уже готова первая землянка – половина сруба в земле, половина сверху, с двумя выходами, с окнами, с дощатым полом, с двадцатью нарами. За ней другая, третья – к лету целый городок вырос: с кухней, пекарней, баней.

…Штабная землянка. Стены обтянуты парашютным шелком, полы остроганы, тяжелый стол окружен скамьями. Под потолком электрическая лампочка – горит от аккумулятора, снятого с трофейной машины. Ваупшасов прихватил планшетку и вышел на улицу. Присел на бревно, положил на колено блокнот и начал писать очередное донесение в Центр: «Установил связь с подпольным обкомом партии. Вошел в контакт с пятью новыми партизанскими отрядами. Объединенными силами за последние две недели разбито семнадцать эшелонов противника, взорвано девять железнодорожных мостов, разгромлено три немецких гарнизона и два волостных управления. Потери: трое убитых, семеро раненых. Проведена конференция командиров отрядов, избран военный совет северо-восточной зоны: председатель Градов, заместитель Воронянский, члены Тимчук, Долганов, Ясинович. Принят и размножен текст партизанской присяги. Груз с двух самолетов распределен по отрядам. Готовы принять новый самолет».

Через три часа радист расшифровал ответ: «Градову. В открытые бои не вступать. Беречь личный состав. Форсировать связь с городским подпольем, провести ряд диверсий на предприятиях, аэродроме, других объектах. Радируйте, что конкретно сделано по операции „Кабан“. Напоминаем, что в уничтожении Кубе состоит важная задача отряда. Всем бойцам и командирам привет и пожелание успехов в борьбе с фашистскими захватчиками».

Вечерело. Жара заметно спала. Теперь, получив задание Центра, Ваупшасов с еще большим нетерпением ждал приезда Воронянского, тот обещал прибыть еще с утра с нужным человеком, да, видно, что-то задержало. Но только Ваупшасов подумал, не послать ли кого узнать, в чем дело, скрипнула дверь и на пороге появился Василий Трофимович.

– Здоров, Станислав Алексеевич, запоздал я, да не по своей вине. В Кущевку каратели нагрянули. Пока всех жителей в лес вывели, да фрицам прикурить дали, день и прошел. Вот, знакомься, Настя Богданова, я тебе о ней говорил.

Из-за спины Воронянского выглянула худенькая девушка лет семнадцати.

– Проходите, гости дорогие, садитесь, – Ваупшасов обнял партизанского командира, пожал маленькую девичью руку. – Ну что, Настя, потолкуем?

Девушка с тонкой шеей, по-мальчишечьи стриженная, в легкой ситцевой кофточке и босоножках, глядела как-то чересчур весело, казалась простодушной и беспечной, далекой от суровых забот войны.

– Так, Настенька, – приглядываясь к девушке, сказал Ваупшасов. – Объяснил тебе Василий Трофимович, в чем твоя задача?

– Объяснил, – девушка не спускала глаз с человека, о котором ходили легенды среди местных партизан.

– Как смотришь на то, что тебе поручается?

– Чего ж смотреть? Надо делать. Проскочу, как мышь.

– Одна не побоишься?

– Надо, так и одна.

Уже не первую неделю Ваупшасов и начштаба Луньков разрабатывали операцию «Просвет». Цель ее была проникнуть в Минск, нащупать связи с подпольными группами, чтобы вместе громить оккупантов. Как сделать это проще и эффективнее, избегая потерь? Надо было думать и думать. Решили: вместе с Настей пойдут еще четверо – Николай Кухаренок, Михаил Гуринович, Владимир Романов, Максим Воронков. Один из них с богатым чекистским опытом, другой тоже не раз бывал в критических ситуациях, к тому же свободно говорит по-немецки, третий вдоль и поперек знает город, у четвертого в Минске живут родные.

Утром следующего дня метрах в ста от лагеря стояли немецкий офицер с погонами обер-лейтенанта и трое неприметно одетых парней. Рядом с ними барышня – беззаботная улыбка, подведенные бровки, война не война, один раз живем.

– Желаю вам, друзья, полной удали, – Ваупшасов обнял всех. – Мужики, берегите Настю. На вас тройная ответственность – за вашу подругу, за успех дела и за себя.

Хрустнули под ногами сухие ветки, скрылись, помахав на прощание, разведчики, проснулись и стали славить на все голоса хороший день невидимые птицы. Ваупшасов прислонился к дереву и вдруг… неведомая сила бросила его к земле; согнувшись дугою, он хотел сесть, но упал лицом в росную траву. Долго лежал, не в силах пошевельнуться. Наконец приподнял голову, увидел блесткую росинку на траве, дотянулся до нее, смочил губы. «Встать, немедленно встать!» – приказал себе, но спина, будто в цепком зажиме клещей, не разгибалась. Тогда он перевернулся, медленно сделал несколько движений вверх-вниз и, цепляясь за жесткую кору березы, кое-как встал на ноги. Нестерпимая боль разлилась по всей пояснице. Ваупшасов беспокойно огляделся: не видел ли кто? Лагерь еще спал, лишь сероватым столбиком поднимался в синее небо дымок над кухней. «Слава богу, – он не решался отойти от дерева, – обошлось и на этот раз. Хорош я был бы командир, если б кто увидел меня сейчас». Ваупшасов постоял еще с пяток минут, приходя в себя, шагнул раз-другой и, постепенно распрямляясь, пошел к лагерю.

– Стасин, что на завтрак? – как можно веселее крикнул он в открытое окно кухни.

– Баранина, товарищ командир, – отчеканил повар. «Молодцы, черти!» Ваупшасов вспомнил, что вчера трое бойцов под самым носом у немцев угнали и привели в лагерь целую отару овец. Войдя к себе, командир присел к столу из тесовых досок, вырвал лист из ученической тетрадки и написал: «Приказ № 25. За пригон овец в отряд в количестве 100 шт. из Будо-Гресского гарнизона противника бойцам оперативного взвода тт. Каляде Василию, Дудкину Евгению и Денисовичу Николаю объявляю благодарность. Командир отряда Градов».

Когда вешал приказ на доску, рядом со сводками Сов-информбюро, сзади неожиданно раздался знакомый голос:

– Для продолжения службы прибыл, товарищ командир!

Ваупшасов оглянулся. Перед ним стоял Добрицгофер – улыбка во весь рот, ладонь под козырек.

– Карл Антонович! – Ваупшасов обнял переводчика, тот не остался в долгу, обхватил ручищами командира. Ваупшасова пронзила боль, он невольно вскрикнул,

– Что, ранен? – испугался Добрицгофер.

– С чего ты взял? Давай рассказывай.

– Жив, здоров. – Они устроились на бревне. – Лесник как о родном заботился, прямо санаторные условия создал. Два дня назад является Мацкевич с группой. Говорит: хватит, Карл Антонович, подушку давить, пора и за дело приниматься. Добрались без приключений.

– А где ребята, почему не доложились?

– Решили, что отдыхаете еще, пошли к повару. Последние сутки, честно говоря, крошки во рту не было.

– Давай-ка и ты, Карл Антонович, на кухню, а потом сразу ко мне, вовремя вернулся. Будем заниматься Минском.

В архивах сохранилось рукописное донесение Ваупшасова о том, что представляла в те дни столица Белоруссии. Вот оно. «Минск превращен оккупантами в военно-административный и политический опорный пункт центральной армейской группировки гитлеровских войск. В Минске постоянно находится военный гарнизон, насчитывающий до пяти тысяч немецких солдат и офицеров. Здесь сосредоточены армейские резервы, сюда отводятся потрепанные на фронте части для пополнения и переформирования. В городе располагаются: штаб корпуса охраны тыла группы войск „Центр“, штаб карательного корпуса СС, управление войск СД, армейские и авиационные соединения, большая часть госпиталей. В сохранившихся крупных зданиях размещаются генеральный комиссариат Белоруссии во главе со ставленником Гитлера – гауляйтером Вильгельмом фон Кубе, созданный для управления оккупированной территорией Белоруссии и опирающийся на чудовищно большой аппарат гестапо, СД и полиции. Отделы последней размещены в бывшем доме Верховного Суда БССР. Полиция производит массовые обыски, грабит население, отбирая золото и ценные вещи. Рабочий день на предприятиях -10 часов. Рабочие получают 100 г. хлеба в день низкого качества. Промтоварных магазинов в городе нет, за исключением нескольких частных лавочек, торгующих красками и галантереей, и комиссионного магазина, торгующего награбленными у населения вещами. Основная масса населения голодает. На почве голода зимой свирепствовал тиф. Кино и театры не работают. На окраинах города полиция ежедневно устраивает облавы на молодежь мужского пола, задержанных отправляют в Германию. Для жителей от 15 до 35 лет введено обязательное донорство. Передвижение по улицам разрешается только в строго установленное время и по специальным пропускам… За неявку на регистрацию в гестапо – расстрел, за нежелание работать на немцев – расстрел. За появление на улице с наступлением темноты – расстрел».

…Разведчики, посланные в Минск, вернулись через неделю. Сходили не зря. Собрали много полезных сведений о режиме в городе, о воинских частях гарнизона, а главное – связались с верными и надежными людьми на предприятиях и в учреждениях Минска.

– Люди рвутся в бой, – докладывал Воронков. – Просят помощи. Нуждаются в оружии, ждут от нас гранаты, взрывчатку. Я лично познакомился с братьями Сенько, Владимиром и Константином. Это смелые, отчаянные ребята. На свой страх и риск охотятся за немецкими офицерами, выслеживают и уничтожают их в парках, на пустынных улицах. Действуют самодельным холодным оружием. Просили снабдить их пистолетами и гранатами. Предостерег их от излишнего риска и горячности. Один из них имеет возможность устроиться шофером продовольственной базы с правом выезда за город. Так у нас может появиться машина для…

– … Кстати, – включился в разговор Романов, – такой машиной мы, можно сказать, уже располагаем. Меня свели с шофером городской управы Михаилом Ивановым. Парень под стать братьям Сенько. Берется выполнить любое поручение. Предложил вывезти меня из города через пропускной пункт, где его знают и обычно не останавливают. Думаю, что он сможет доставлять из лагеря в город взрывчатку.

– В городской управе есть и другой наш человек, – вновь заговорил Воронков. – Человек этот Кузьма Лаврентьевич Матузов. Был на фронте, тяжело раненным попал в плен. В управе пользуется доверием, имеет доступ к секретным документам. Часть из них передал нам. – Воронков открыл планшетку и вынул стопку документов, на печатях – орлы со свастикой в когтях. – Тут образцы всяких пропусков, удостоверений и несколько приглашений на банкет в столовую СД по случаю какого-то торжества. По идее, на этом банкете должен быть и Кубе.

Ваупшасов принял бумаги, полистал, разглядывая, и вдруг резко поднял голову:

– А нельзя ли нам туда попасть в качестве, ну, скажем, пиротехников? Могли бы устроить хороший фейерверк.

Настя не выдержала, вскрикнула с детской непосредственностью:

– Вот было бы здорово! Запомнили бы фашисты! Поднялся Гуринович.

– Разрешите, товарищ командир, по этому пункту доложить мне. Я занимался двумя объектами: столовой СД и аэродромом. В столовой работают официантками Капитолина Гурьева и Ульяна Козлова. К встрече со мной отнеслись настороженно. Не сразу пошли на откровенный разговор. А когда поверили, заявили, что согласны поджечь или взорвать заведение, где, по их словам, фашисты напиваются так, что их, как снопы, вязать можно. Я прямо спросил, могут ли девчата поставить мину где-нибудь в подходящем месте. Ответили: могут, да не знают, как с ней обращаться. Обещал научить. То же самое готовы сделать и ждут нашей помощи уборщицы общежития летчиков Зоя Василевская и Александра Никитина. На вопрос, не побоятся ли пронести и поставить мину, ответили просто: «Боязно, конечно. Но война есть война. Пусть и наша доля будет в истреблении извергов».

Ваупшасов слушал разведчиков, а сам думал, глядя на них. Какие все ж они замечательные люди! Сколько в них мужества и отваги! Рассказывают так, будто вернулись из гостей. А ведь побывали в самой пасти врага, любой шаг мог быть последним. Но ни слова о том, как было трудно, опасно, страшно. И среди них нежная девчоночка – сидит, молчит, глядит широко распахнутыми глазами, и в них столько света, открытости, доверчивости. И захотелось вдруг командиру подняться, собрать их всех под руку, как под крыло, прижать к сердцу и сказать что-то дружески теплое, отечески ласковое…

Вошел радист. Попросил разрешения обратиться и положил перед командиром радиограмму (Центр запрашивал время приема самолета) и записку – задержан неизвестный человек, требующий встречи с командиром отряда.

Можете идти, – отпустил Ваупшасов радиста. – У вас все? – взглянул на Воронкова.

В основном. Добавлю лишь: все мы сожалеем, что мало сделали, и готовы в том же составе вернуться в город для теперь уже более конкретных дел. Я имею в виду выполнение различных акций. Думаю, что мы сейчас имеем возможность нанести оккупантам ощутимые удары. – Это верно, – согласился командир. – А работу вы провели немалую. Благодарю за службу. Но все, что сделано, это лишь часть того, что можно сделать. Отправить вас во второй раз не возражаю. Пойдете после дополнительной подготовки. Распределять обязанности не буду. Решите сами, кто за что возьмется. Завтра доложите. А сейчас отдыхать!

По тому, как задержанный вошел, как взглянул, как шагнул на середину комнаты, Ваупшасов понял, что перед ним военный. Догадка тут же подтвердилась, когда гость, вытянув руки по швам, представился:

– Бывший офицер «корпуса самообороны» Крушинский.

В маленькое оконце командирской землянки слабо проникал затемненный лесами свет. Ваупшасов неторопливо зажег жестяную лампу на столе и чуть отодвинул ее в сторону, стараясь получше рассмотреть пришельца.

– Того самого корпуса, что создан по указке Кубе для борьбы с партизанами?

– Так точно.

– И с какого же времени вы стали бывшим?

– Фактически давно, а формально со вчерашнего дня, когда ушел в леса.

– Что же вас привело к нам?

Лицо Крушинского не выражало ни растерянности, ни страха. Держался он так, будто попал к своим добрым товарищам.

– Давно искал связи с партизанами, – Крушинский взглянул на скамейку, давая понять, что предпочел бы вести беседу в менее официальной форме и обстановке. Ваупшасов не принял намека, однако ж счел нужным назвать себя:

– Я командир партизанского отряда. Цель вы достигли. Что дальше?

– Я намерен привести в ваше распоряжение подразделение, которым командую. Пятьдесят два человека. Пошлите со мной своих людей. Заверяю – никакой провокации, никакой игры. Только одно – перейти на вашу сторону.

– Как долго командуете подразделением?

– Три месяца. Все время ушло на формирование. Боев с партизанами не вели и вести не собирались. Если не считать трех кулацких сынков, которых берусь изолировать, все подразделение готово сложить оружие или, если поверите, повернуть его против немцев.

– Что за люди у вас под командой?

– В основном, молодежь, согнанная немцами подугрозой смерти.

– А вы?

– Служил в Красной Армии. Попал в плен по ранению. И сейчас еще не зажило, – Крушинский провел рукой по перевязанной шее. – Потом пришлось выбирать – концлагерь, разведшкола или «корпус самообороны».

– Садитесь и рассказывайте подробнее.

– Может, пусть напишет? – предложил до сих пор молчавший Меньшиков.

– А потом и напишет. Все, начиная с биографии. О корпусе детально.

Крушинский снял кепку, попросил нож, распорол подкладку и осторожно, чтобы не порвать, извлек свернутый листок бумаги.

– Это вам.

Писал заместитель начальника штаба «корпуса самообороны». Фамилии не называл. Предлагал встретиться. Назначал место, день и час. «В означенном районе буду находиться с инспекционными целями. Встреча желательна без охраны. Надеюсь заслужить прощение. Прошу верить как мне, так и моему доверенному. Оба мы состоим в нелегальной организации офицеров корпуса и готовы служить Советской власти так же, как служили ей прежде».

Ваупшасов дважды прочел письмо, вглядываясь в каждое слово. Не потому, что неясен был смысл, а потому, что хотелось понять неизвестного корреспондента. Открыто, искренне действующий человек, пожалуй, не выговаривал бы условия. А тут желает перейти на нашу сторону, – размышлял Ваупшасов, – и боится, что я прибуду не один. Да нужно ли встречаться с таким? А почему нет? Ваупшасов пододвинул письмо Меньшикову и взглянул на «самооборонца»:

– Хорошо знаете этого человека?

– Достаточно, чтобы делиться сокровенными мыслями.

– Кто он?

– Бывший командир Красной…

– Бывший – живший, – перебил Ваупшасов. – Знаете, о чем он пишет?

– Да. Я готов вас проводить. Во всяком случае, имею такое поручение.

– Кто-нибудь знает, что вы отправились к партизанам?

– Никто, кроме…

– Это ясно, а в подразделении?

– Считают, что я в штабе корпуса.

– И последний вопрос. Кто вам показал сюда дорогу? Прежде чем ответить, Крушинский помолчал, покусывая нижнюю губу.

– Есть люди, которые так же доверяют мне, как и вам.

– А конкретно?

– Можно не называть?

– Ладно. Узнаем без вас. Товарищ Меньшиков, распорядись накормить, перевязать, устроить. Завтра, – обратился Ваупшасов к Крушинскому, – отправимся вместе. После переговоров с вашим другом побываю у вас. Хочу лично поговорить с вашими вояками.

…В этом домике на деревенской околице Ваупшасов уже бывал. Хозяйка была связана с партизанами и сейчас ласково говорила:

– Вы в нем, Станислав Алексеевич, не сомневайтесь. Он человек верный и не раз нам помогал.

– Посмотрим. Когда он должен быть?

– С минуты на минуту. Как явится, уйду. Не буду мешать. – Хозяйка взглянула в окно. – А вот и он. – Ваупшасов тоже посмотрел. От калитки стремительно шел молодой мужчина в военной форме. Войдя в дом, окинул все быстрым взглядом, поздоровался и четким шагом приблизился к Ваупшасову:

– Вы Градов?

– Точно. А вы кто?

– Я писал вам письмо. Зовите пока Евгением. Рад, что встретились. Давно ожидал этой минуты, – заметно было, как у него перехватывало дыхание и слегка подрагивала правая щека.

– Вы садитесь, – Ваупшасов указал на стул и сел поодаль возле стола, накрытого белой скатертью. – Расскажите о себе.

Евгений потер рукой щеку:

– Тяжелые воспоминания.

– Что поделаешь, нужно.

– Я понимаю. Был жаркий бой. Последний патрон оставил для себя. Смалодушничал. В плену тоже выбрал не лучший путь. Но дальше не могу. Готов на все, лишь бы искупить вину.

– Чем можете нам помочь?

– Я штабной офицер. На первый раз вот, – он вынул из планшета пакет. – Здесь копии приказов, списки личного состава, дислокация частей. Сегодня к вам перейдет одно подразделение, а в ближайшие дни…

– Скажите, вы имеете доступ к Кубе?

– Нас приглашают иногда в его особняк на совещания. Оружие отбирают. Охрана многочисленная.

– Знаете кого-либо из его окружения?

– Немцы ни на какие контакты не идут. Наши из прислуги тоже запуганы, видно, и замуштрованы. А вот с библиотекаршей как-то разговорился. Эта дивчина, кажется, меньше боится.

– Вы можете познакомиться с ней поближе? – Постараюсь.

– Только осторожней. Не подведите ни ее, ни себя. Потом сведете ее с нашим человеком. Как и где, сообщу вам через связного. Перед вами открывается возможность вернуть себе солдатскую честь и звание советского патриота. Белорусский народ вынес приговор Кубе, Мы, партизаны, должны привести его в исполнение.

Евгений встал, вытянулся, глаза блестели:

– Товарищ Градов! Клянусь, при первой же встрече живым не уйдет. Буду считать целью своей жизни.

– Не горячитесь. Не такое это простое дело. Сначала выясните, где, когда бывает Кубе, часы выездов, номера и марки машин, маршруты. Сведения передайте немедленно. Подумайте, может, найдете и разработаете свои варианты акта возмездия. А пока до свидания.

– Спасибо за доверие, – пожал руку Евгений.

В соседней деревне во дворе школы двумя шеренгами стояли вооруженные «самооборонцы». Крушинский и еще какой-то офицер отдали честь подошедшему Ваупшасову:

– Готовы к сдаче!

Ваупшасов встал лицом к строю, заговорил строго, пожалуй, даже сурово;

– Солдаты! Вы изъявили готовность перейти па сторону партизан. Но действительно ли готовы вы сбросить с себя позорную личину прислужников фашистов? Готовы ли вы с оружием в руках биться с топчущими нашу землю немецкими захватчиками? Готовы ли вы, не щадя жизни, насмерть бороться за Советскую Белоруссию, за наше социалистическое Отечество? Кто готов к борьбе с немецкими оккупантами, шаг вперед!

Шеренги дрогнули и точно выполнили команду.

– Товарищ Сорока! – Из группы сопровождавших Ваупшасова отделился бравый, чубатый партизан. – Забирай бойцов в свой отряд. По прибытии в лагерь приготовиться к приему партизанской присяги.

…Ульяна и Капитолина с трудом подняли пальму, стоявшую на перевернутой кадке, и опустили на пол. Потом приподняли кадку и, оглядываясь, с замиранием сердца уложили под нее тол, мину со взрывателем, установленным на восемь часов вечера. Пальму тяжело было снять, еще тяжелей поднять. Девушки напрягли все силы, но сбитый из досок конусообразный ящик с землей будто прирос к полу.