Текст книги "Русская жизнь. Сокровенный человек (апрель 2007)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

* МЕЩАНСТВО *
Мария Бахарева
Кузнецкий мост, поддельные французы

Как распознать фальшивые брэнды обуви.

«Духи должны быть французскими, костюм – английским, обувь – итальянской». Это правило пришло к нам, пожалуй, еще из петровских времен. Даже наши родители не забывали его, хотя уж они-то о французских духах, английских костюмах и итальянской обуви знали разве что из книжек.

Знает это правило и подруга моя Наташа. 25 лет, учительница, живет одна, зарабатывает неплохо – для учителя, разумеется. Наташа с детства привыкла, что лучше покупать совсем немного вещей, но непременно дорогих и фирменных. Они долго служат, а значит в итоге обходятся дешевле, чем тряпочка на один сезон. Этому ее научила мама.

Весной Наташе понадобилось купить новые туфли. Магазинам сети "Ж" она не доверяла, там туфли были очень необычные, но не ноские и не слишком удобные. В магазинах сети "Рандеву" продавали красивую обувь разных известных фирм, но для Наташи там было слишком дорого.

В результате она по чьему-то совету отправилась в магазин Carlo Pazolini. И там ей почти сразу же понравились одни туфли.

– А это чьего производства обувь? – робко спросила она хорошенькую продавщицу.

– Италия, вот написано же. Очень хорошие туфли, даже не сомневайтесь. Смотрите, как на ножке смотрятся!

Наташа вытянула ногу и залюбовалась круглым носком. И правда очень красивые. И удобные вроде – хотя тут уж не угадаешь, еще ни одной девушке, сделав несколько неуверенных шагов по мраморному полу магазина, не удавалось верно определить, будут ли туфли такими же удобными, если ходить в них целый день по улицам. Итальянские опять же. Итальянцы – хорошие обувщики. Даже самые лучшие в мире, кажется. Да и Карло этот наверняка знатный мастер, раз у него даже в России столько магазинов. Интересно, родственник он режиссеру Пазолини или нет? Сложная небось была у них семья: радикальный режиссер и буржуазный дизайнер.

Продавщица кашлянула.

– Ну что, будете брать?

Наташа кивнула, положила туфли в коробку и пошла к кассе.

Через неделю у туфель отклеилась подошва. Наташа огорчилась и понесла их обратно в магазин. Там она подошла к той самой хорошенькой продавщице, но та, скептически оглядев туфли, недружелюбно буркнула: "По лужам не надо ходить, тогда ничего не отклеится", – и пошла звать менеджера. Наташа чуть не расплакалась от обиды: какие еще лужи? Уж она-то умеет ухаживать за обувью, даже сапоги, купленные три года назад, выглядят как новые. Менеджер отправил Наташу в сервисный центр на экспертизу.

Сервисный центр, как выяснилось, находился на "Войковской", на Ленинградском шоссе, 17/1. Выбраться туда было сложно – с утра у Наташи уроки, потом надо проверять тетради, а ехать с Юго-Запада все же не близко. Потом оказалось, что один раз съездить туда мало – сначала надо сдать туфли, а уж через пару недель забрать экспертное заключение.

Во время всех этих перипетий Наташа случайно узнала главное. Дело в том, что никакого итальянского дизайнера Карло Пазолини не существует. А действует, напротив, российская компания Carlo Pazolini Group, у которой есть собственные обувные фабрики в России и Китае и сеть фирменных магазинов. Обувь они при этом делают очень неплохую, это Наташа знала точно – оказалось, что у многих ее приятельниц в гардеробе имеется обувь "Пазолини", и они ею довольны. Да и сама она помнила, что купленные туфли были и в самом деле очень удобными. А то, что подошва отклеилась, – ну что же, брак случается даже на самых лучших предприятиях. Но все равно, когда в результате экспертизы Наташе предложили выбор: поменять бракованные туфли на новые или деньги назад, она выбрала второе.

"Понимаешь, – объясняла она мне потом, – ужасно неприятно, что тебя обманывают. Я сразу вспомнила китайские кроссовки Adidas, которые мне в пятом классе тетя подарила. Зачем было какого-то итальянца придумывать, не понимаю. Ладно бы, обувь была объективно плохой, но она же хорошая".

Хорошая или плохая – в сущности, не важно. Ведь сама Наташа пошла за туфлями в магазин Carlo Pazolini во многом из-за названия. Не отправилась же она в магазин "Парижская коммуна" – хотя как раз там сейчас можно найти очень неплохую обувь. Но мало кому это приходит в голову – певучие иностранные марки автоматически кажутся более привлекательными, чем какие-то подозрительные в своей замшелости коммунары.

Ничего нового, стоит хотя бы заглянуть в Гиляровского:

"Модные парикмахерские засверкали парижским шиком в шестидесятых годах, когда после падения крепостного права помещики прожигали на все манеры полученные за землю и живых людей выкупные. Москва шиковала вовсю, и налезли парикмахеры-французы из Парижа, а за ними офранцузились и русские, и какой-нибудь цирюльник Елизар Баранов на Ямской не успел еще переменить вывески: "Цырюльня. Здесь ставят пиявки, отворяют кровь, стригут и бреют Баранов", а уж тоже козлиную бородку отпустил и тоже кричит, завивая приказчика из Ножевой линии:

– Мальшик, шипси! Шевелись, дьявол!

И все довольны".

Особенно много наследников у Елизара Баранова появилось в 1990-е годы. Репутация советских предприятий была подмочена, они не справлялись с конкурентами из Китая, Турции и Польши. Рыночное барахло, впрочем, тоже быстро разочаровало покупателей. И тогда магазины вдруг наводнились относительно недорогими и вполне приличными вещами разных загадочных марок – немецких, французских и, конечно же, американских. Самыми известными были американская фирма LeMonti и французская Tom Klaim. Граждане покупали и радовались: вот, мол, только в импортном ходим, умеют же делать, черти! Со временем, правда, выяснилось, что под псевдонимом Tom Klaim скрывался русский дизайнер Анатолий Климин, а LeMonti – аббревиатура из имен учредителей компании: Леня, Моня и Тима.

Наташа, обжегшись на Pazolini, стала изучать все, что писалось о разных обувных марках. Выяснилось много интересного. Взять хотя бы компанию TJ Collection, которая, как пишут в пресс-релизах, "была создана в Великобритании в 1992 году". Она выпускает обувь под тремя торговыми марками: TJ Collection, Chester и Carnaby. Производятся они все, опять-таки судя по пресс-релизам, на "семейных обувных производствах Италии и Испании с использованием ручного труда". Продумано было все до мелочей. У каждой марки – своя целевая аудитория. TJ Collection покупают следящие за модой представительницы среднего класса; Chester – любители добротной классической обуви; Carnaby – молодежь. Удивляло покупателей только одно – когда они, отправившись по делам или в отпуск в Англию, пытались найти магазин любимой марки, ничего не выходило.

И вот в 2005 году журнал "Имеешь право" обнародовал информацию о том, что обувь всех марок компании TJ Collection производится под Липецком. Правда, никаких доказательств того, что производство и правда находится там, ни "Имеешь право", ни другие издания не нашли. Зато в интернете тут же появилось множество подробностей. "Старые знакомые" владельцев фирмы охотно рассказывали о ее истории: "Да я Тимура, хозяина TJ, давно знаю, он из Уфы, земляк мой. Поехал в Англию, там фирму зарегистрировал". "Дизайнеры у них наши, заказы размещают на разных фабриках – ну, кто самые выгодные условия предложит, тому и достанется. Бывает, в России шьют, бывает – в Китае. В Италии потом фирменные стельки во всю партию вложат, в коробки запакуют – и все, можно писать Made in Italy".

В то, что обувь TJ шьют на разных фабриках, поверить легко – слишком уж нестабильное у нее качество. Две пары туфель из одного и того же магазина могут оказаться совершенно разными. Эту пару делали вдумчивые, серьезные рабочие на хорошем оборудовании, надеваешь и радуешься. А вот эту явно склепали халтурщики на каком-то устаревшем оборудовании, вон и строчка неровная, и супинатор на неудобном месте. В общем, хотя в результате разоблачений поклонников у марки не убавилось, "осадочек остался", и теперь большинство покупателей считает цены на обувь TJ Collection, Chester и Carnaby завышенными. Дескать, за английские туфли, сделанные в Италии, отдать двести-триста долларов не жалко – "фирмА ведь!", а за отечественные – как-то непривычно. Хотя туфли одни и те же.

Значительно больше доверия вызывают компании, которые не скрывают, хотя и не афишируют своего происхождения. Так, например, поступает питерская фирма "Август Плюс". Она производит и продает женскую одежду под торговой маркой Oggi – очень сдержанную и простую, но, с другой стороны, модную и изящную. Поэтому ее любят покупать преподаватели, финансисты и другие строгие женщины, которые не могут очень уж экспериментировать со стилем. У Наташи, кстати, тоже имелось не сколько костюмов этой марки. Само слово oggi – итальянское, так что по купательницы в массе своей считают марку итальянской. Наташа не была исключением, но тут ее обман не расстроил – фокуса-то никакого и не было, просто она никогда не интересовалась происхождением одежды. А на сайте Oggi все карты раскрыты, информация доступна для всех.

То же самое и с компанией Ralf Ringer. Из-за названия обувь этой марки традиционно считают импортной – то ли немецкой, то ли австрийской. Но, на самом деле, она производится на фабриках в Москве, Владимире и Зарайске. Про Зарайск Наташе рассказала я, побывавшая там совсем недавно. Зарайцы своей фабрикой очень гордятся, особенно когда видят рекламу Ralf Ringer по телевизору. Вот, мол, наших показывают. А руководители компании, в свою очередь, охотно дают интервью разным деловым изданиям, увлеченно рассказывая о том, как они развивают производство и модернизируют фабрики. Очень приятные люди, жаль лишь, что обувь у них только мужская.

Зато к компании Monarch не понятно, как относиться. С одной стороны, они долго преподносили свою обувь как истинно немецкую, даже в рекламе это повторяли. Но то было давно, в те сумасшедшие девяностые, когда рынком правили авантюристы. А сегодня про Monarch все знают, что эта торговая марка, как и еще одна – Kaiser, – принадлежит российской компании "Пальмира", обувь для которой шьется в самых разных странах – где сейчас выгоднее. Как и в случае с TJ. Правда, в отличие от TJ, кожу они традиционно используют искусственную – это большой минус, если вы не убежденный защитник животных. Зато теперь они в рекламе делают упор на то, что колодка их обуви разработана специально для русских ступней – они у нас обычно шире, чем у европейцев, поэтому в итальянской или испанской обуви русский человек будет уставать быстрее.

В общем, Наташа поняла, что ситуация с мнимыми названиями изменится только тогда, когда для большинства потребителей главным станет качество товара, а не липовый его бренд. Судя по тому, что традиция эта давняя, изменится она не при нас. Шить к тому времени все равно все будут исключительно в Китае. А пока что новые туфли Наташа купила в магазине Tervolina. Эта марка тоже из тех, что не скрывают мест производства: обувь они шьют в Тольятти, на фабрике "Лидер". Да и название Tervolina они не специально придумывали, оно осталось еще с тех времен, когда свою обувь фирма не шила, а импортировала ее из Чехии и Венгрии. Туфли отличные: на высоком устойчивом каблучке, с открытым носком, спереди выглядят, будто мюли, хотя, на самом деле, закрытые. Очень обаятельные. Я себе тоже, наверное, такие куплю, только другого цвета, чтобы можно было обувать их даже на встречи с Наташей.

Красные, пожалуй.

Дмитрий Ольшанский
Церковь Троицы в тенях

Русский человек на Манхеттене

Где-то позади меня зазвенели куранты, и я увидел источник знакомой мелодии; неподалеку стоял мой старый друг -церковь Троицы. Перезвон на морозе был чистым и напевным, и я поспешил к ней. Впервые на моей памяти шпиль ее темнел на фоне неба, возвышаясь над всеми зданиями окрест.

«Time and Again»

…"не забывай меня" шепчет пыль руке с тряпкой, а мокрая тряпка вбирает шепот пыли".

Бродский

I.

В те давние дни, когда друзья, встретив вас на улице, интересовались последним прочитанным вами романом, а не стоимостью ваших нарядов, один приятель посоветовал мне отыскать фантаста по имени Финней. – Фантастика? – вежливо переспросил я, тщательно скрывая иронию.

Но приятель мой остался совершенно серьезен и даже настойчив. Повторив, что никак я не должен обойтись в жизни без томика Финнея, он скрылся. Книжка нашлась через день. То был роман о Нью-Йорке. Его главный герой, родом из абстрактно-современных 1960-х, из чистого любопытства отправляется на прогулку в 1882 год. Но никакой машины времени нет. Для того, чтоб заглянуть в неумирающие, давние дни, он должен лишь последовательно отказаться от всех примет пошлого мира и пошлого века, вжиться в интерьер уже почти сто годов как неизменного дома "Дакота" близ Центрального парка, из окон квартиры в котором смена веков не особо видна, благо листья на кронах все те же. А там и путешествие случится само.

Воскресив прошлое в памяти, в комнате, даже во сне, – Финнеев герой выходит на снег пустой улицы Сентрал-парк-вест, потерянно бродит зимой затонувшего, сплывшего года. Сплыл и весь стеклобетонный НьюЙорк: не построен даже "Утюг" на углу Бродвея и Пятой, и на маленьких улицах города нищенствующих иммигрантов нет ни одного здания, которому суждено было бы узнать чужака в его собственном времени. В этих краях снесено и построено заново будет все. Кроме церкви.

Только ее, неизменную Троицу неподалеку от Уолл-стрит, одну и узнает смятенный, счастливый герой (двигаться вспять ведь заведомо лучше, чем ехать вперед).

– Троица, колокольня, Манхэттен, – забормотал я недоверчиво, дочитав до этого места. Картина, пусть и воображаемая, никак не возникала в уме. Какие же могут быть церкви на Уоллстрит, там ведь один бетон, – думал я. Не верю.

Нью– Йорк -это далеко и неправда. А Москва – вот она; именно в Москве, за Китайгородской стеной, где сейчас незатейливые миллионщики покупают подругам жизни авто, стояла церковь Троицы в Старых Полях, снесенный кагановичами храм шестнадцатого века с маленьким кладбищем. Фундамент церкви не так давно раскопали и, пользуясь соседством с магазинным гламуром, предъявили публике надгробия тех, кто не застал еще счастья обзаведения загодя заказанным "Бентли". Полюбуйтесь, мол, на только что извлеченные из земли камни. А если наскучит – то рядом, подать рукавом, вам уже кланяются рестораны, поспевает бодрая стройка, кругом заманчивый праздник и сплошной Третьяковский проезд.

Никакой Троицы не было, вам почудилось. Есть только автомобиль.

– Должно быть, и на Манхэттене все ровно то же, – уныло заключил я тогда. Но я заблуждался.

II.

Выпивка наскучивает, когда показывается Ньюфаундленд, последнее виски допиваешь над Канадой, а когда на экране над самолетным креслом появляется Новая Англия – становится не по себе. И только длинные косицы двухметровых таможенников карибского вида возвращают путешественника к эйфории первого въезда в Америку. Это не Шереметьево, сэр, здесь никто не старается говорить по-английски.

Кинематографический образ Нью-Йорка рушится прямо в автобусе, начинается ступор и шок. Дело не в том, что за стеклом 102 этажа: никто не предупредил, что они будут стоять так плотно, а улицы – уходить так соразмерно, идиллически далеко. Москва годами приучает нас к разреженной торжественности сквера и пустыря за высоткой. Строгий, как забор вокруг буржуазной дачи, Мидтаун-Манхэттен успевает сломать все шаблоны пространства за те три минуты, что еще остались до выхода на тротуар. Можно ли вообразить себе тридцать, а то и сто тридцать зданий МИДа на Смоленской площади, стоящих в нескольких метрах друг от друга? На выход, на выход, легонько подталкивает меня сердитая девица из Денвера. Но и на тротуаре мне вовсе не делается привольно.

На четыре квартала вперед одни желтые таксомоторы, и все разом сигналят. За рулем ближайшего почти не заметен индус, но виден тюрбан. По другой стороне Бродвея шествуют хасиды, на углу дежурят красноречиво жестикулирующие шайки, телефонавтомат похож на компьютер, он предлагает мне клавиатуру, но я не умею звонить. Страшно сделать три шага, страшно окликнуть прохожего: вокруг похаживают идеальные натурщицы Арчимбольдо, фруктовые латиноамериканские женщины, шепчущие и кричащие в пустоту помешанные, торопливые носильщики и расплывчатые от чаевых подношений швейцары. Обманщик был этот Финней, – медленно думаю я, уже и не пытаясь сообразить, куда мне следует ехать, – все наврал он про снежную улицу, церковь и 1882 год. Манхэттен не создан для растерянных русских постояльцев. Здесь двадцать третий век, здесь даже телефон-автомат превратился в компьютер и, уж конечно, не берет местных двушек.

Двадцать третий век – это, поверьте, похуже, чем Третьяковский проезд.

Трубку мне одолжила какая-то полька. Пролаяв нечто решительное на школьно-британском английском, я еле добился, чтоб дальневосточный шофер угадал, куда хочет ездок. Полчаса трудной дороги почти до квартиры – куда-то на север, в район 140-х улиц.

Что значил тот адрес – я, к счастью, не знал.

III.

Гарлем – добрый конфуз. Сложно представить себе за восемь самолетных часов от дома что-то больше похожее на родные Кузьминки, родные до крика Мытищи. Выйдя из дома по утру в будни, праздным туристом, вы все-таки заняты, как никто рядом. Община сидит на приступочках, у нее никогда не кончалась сиеста. Тетки габаритами с Царь-колокол зрелищно пихаются локтем, «вас много – я одна», ржавые олдсмобили предлагают подвезти за десятку, опохмел в одиннадцать, вы заняли очередь в винном?

И вам не станут улыбаться, если вы не Малькольм Икс и в то же время не дали на кир.

Будучи в своем роде почвенником, я немедленно полюбил Гарлем – но вышел все же гулять, и мне надо было на юг, туда, где остался весь прочий Манхэттен. По московской привычке отвергнув метро и пройдя в первый же день 150 улиц, я сразу заметил: здесь что-то не так. И если бы только пространство атаковало меня высотой билдинга, гулом летящего, нет, барражирующего вертолета, воем полисменской машины. Все это звонко и веско, но многажды было в кино. А врасплох застигало другое.

Дело в том, что на Манхэттене в полном расстройстве оказалось время.

Московская улица – невеселое место. Буржуй, следующий на совещание, припаркованный посреди тротуара "Гелендваген", неопределенного возраста Евдокия Петровна, ухватившая полкило того и сего, киоск бывшей "Союзпечати" с полуголыми брунгильдами, да еще продолговатый охранник, со скуки провожающий Евдокию Петровну злобными глазками, – вот и все ее, улицы, скверное заоконное содержание. "Современность". А если на углу имеется кафе – малайское, например, то будьте уверены, что все официантки там окажутся Марусями и Зинами, невесть зачем наряженными в малайский народный костюм. Фрязинские малайки строго укажут вам, что свежевыжатый сок по тысяче рублей за стакан был, да весь вышел, и вообще у них в ЗАО "Малайзия-Элит-Кафе" одно многотомное меню на три столика и некогда принять заказ. А если вы недовольны, то вот вам Бог, а вот порог и на подмогу еще один не в меру вытянутый к небесам охранник. Быстро платите и проходите, гражданин, "Гелендвагенам" и так парковаться негде. Московская улица – это такое место, куда приезжает автомобиль.

"Don't even think about parking here!" – отвечает на это предупредительный дорожный знак на Avenue B в ИстВиллидже. В Нью-Йорке ужас как плохо машинам – но зато славно и странно всем смертным, на время действия визы остающимся без современности, без сладкого вкуса подделки.

Малайским кафе заправляют малайцы. По-английски клиент говорит лучше всех, пробегают мальчишки-разносчики, что-то друг другу орут повара. Кастрюли и котлы недалеко от столиков, горячий воздух над ними, как в блоковской "Незнакомке", вполне себе дик и глух. Здесь нет ЗАО, нет охраны, нет "Радио Юмор", и даже Евдокия Петровна, поменявшая в Нью-Йорке расу с комплекцией, осталась со своей безразмерной сумкой на колесиках в Гарлеме. Кушанья стоят копейки, в лицах посетителей царствует Гиляровский, если не Мармеладов, и в брошенном на скатерть трактирном листке с иероглифами мне надобно углядеть тот единственный бутерброд за 3.99, который так страстно хвалил "Виллидж Войс".

И за дело хвалил, без обмана. Но в исторической Katz's Delicatessen на углу Ист-Хаустон и Ладлоу, заведении, что в 1888 году открыл в глубинах нищенского, достоевского Лоуэр Ист-Сайда приехавший из Российской Империи Кац, – сэндвич величественнее и важнее. Финнеев герой, попавший в Нью-Йорк на шесть лет раньше, с открытием главной манхэттенской бутербродной все-таки разминулся. Но всякая разница в датах здесь глубоко несущественна, ибо город сразу же выбивает из головы календарь.

В районе Бродвея и Двадцатых улиц на блошином рынке по доллару продают обрезы ткани прямо из картонных коробок, как на Сухаревке в 1918-м, на Кэнал-стрит велосипеды, трансвеститы и нищие едва не пристраивают меня под такси, в Аптауне бонны гуляют с детьми, а мимо кошерных прилавков резво бежит адвокатская прислуга. Когда начинается дождь, всякая встречная лавка норовит осчастливить вас зонтиком, на Юнион-сквер даже и в бурю не прекращается митинг "Банду Буша под суд!", а воскресным изданием "Таймс" можно убить человека. С пьедесталов хмуро взирают неизвестные благотворители, каждый околоток читает газету и Библию на своем языке, и ни один добрый самаритянин не сделает и шагу за пределы того, что предписывают ему правила цеховой совместимости. Охотнорядцы, студенты, китайцы, раскольники – каждый живет меж своих, старую Москву не убил Каганович, она лишь переменила адрес. А потому – пересекая границы районов, вы всякий раз свободно выбираете эпоху.

Аспиранты Нью-Йоркского университета курят дурь под статуей Гарибальди, в Челси выставляют искусство до того прогрессивное, что можно только зажмуриться, на Кристофер-стрит милуются ревнители позднеантичной морали. Но ступишь чуть дальше, застрянешь в ирландских, пуэрториканских, еврейских, корейских, доминиканских и пакистанских кварталах – и, начиная со второго подъезда налево, нравы стремительно делаются средневековыми, а вон за тем цветочным киоском через дорогу начинаются Реформация, Просвещение и капитализм. А там и Депрессия: где-то на Малберри, откуда давно уже выехали итальянцы, уступив место "итальянскому стилю", каждая забегаловка назидательно поясняет:

Именно здесь, при входе в пиццерию, 24 мая 1932 года Джанни Мальдини по прозвищу Праведник застрелил своего бывшего босса дона Альберто Кардуччи и пятерых его невинных детей. Каждую годовщину этого ужасного события в близлежащей церкви плачет Мадонна.

Я сочувствую горю, но отказываюсь от пиццы и возвращаюсь назад, на Бродвей, по которому ухожу все южнее. Впереди Даунтаун, здравствуй, бетон: самым высоким был "Вулворт", но его обогнали, самым высоким был ВТЦ, но его не спасли. И уже на углу Уолл-стрит, позабыв о когда-то прочтенном романе, я нечаянно вижу то, ради чего и приехал. Храм, шпиль которого был выше всех на снесенном трехэтажном Манхэттене, мирно здравствует и поныне. Здесь все и было. Фантаст не наврал.