Текст книги "Русская жизнь. Гражданская война (октябрь 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Александр Храмчихин
Пир победителей

Штурм Белого дома и его последствия

21 сентября 1993 г. в 20.00 я, как обычно, собрался посмотреть программу «Вести» по РТР. Вместо часиков на черном фоне на экране появились слова на синем фоне: «Обращение президента РФ Б. Н. Ельцина к народу». Я мгновенно понял, что именно скажет сейчас президент и что за этим последует. Это единственный момент во время тех событий, когда мне было страшно. Причем уже почти год было ясно, что без силового решения не обойдется, поскольку ни президентская сторона, ни ее противники уступать не собирались. Но одно дело понимать, что это будет когда-то, а другое дело – узнать, что вот оно пришло. Через несколько дней начнут стрелять, причем совершенно неизвестно, каковы будут масштабы стрельбы и каков будет ее исход. Потом, когда «процесс пошел», было уже легче, даже вечером 3 октября.

Могло ли превращение СССР в Россию обойтись без гражданской войны? Видимо, нет. Ломка политического, экономического, социального уклада была слишком радикальной, а 73 года Совдепии слишком глубоко прошлись по стране и ее обитателям. Можно удивляться как раз тому, что война получилась очень короткой, очень ограниченной в пространстве, обошлась относительно небольшим числом жертв и закончилась сокрушительным поражением противников Ельцина. И это при том, что война пришлась на период, когда экономическое положение большей части населения было крайне тяжелым, а оппозиция единственный раз в современной российской истории была объединена общей целью и общим врагом. Более того, формально она даже не была оппозицией, а обладала высшей легитимностью. Съезд народных депутатов правил конституцию произвольным образом (ее в тот период правили с такой скоростью, что печатного варианта просто не существовало, т. е., по сути, не было в России никакой конституции, поэтому и нарушать было нечего) и мог решать «любые вопросы, относящиеся к ведению Российской Федерации». Кроме того, во Фронт национального спасения, для которого Съезд стал просто ширмой, входили люди, не имевшие вообще никаких комплексов. Этим ФНС был особенно страшен. В тот момент перед Россией всерьез стояла угроза национал-социалистической диктатуры, очень похожей на гитлеровскую.

Впрочем, в широте оппозиции была не только ее сила, но и ее слабость. Различные группировки, входившие в ФНС, и люди, их возглавлявшие, ненавидели друг друга лютой ненавистью. При этом никого не устраивало, что фактическим лидером всей компании оказался Руслан Хасбулатов, человек патологически властолюбивый, к тому же бывший соратник Ельцина, да еще и чеченец. Однако его приходилось терпеть, поскольку он обладал должностью председателя Верховного Совета, то есть был первым лицом в стране по конституции, которая действовала в тот период.

Разумеется, невозможно точно сказать, как развивались бы события в случае победы ФНС, хотя наиболее вероятной представляется война (в прямом смысле этого слова) между входящими в него группировками. «Президент» Руцкой в лучшем для него случае стал бы декорацией, а скорее всего, был бы просто выброшен на свалку истории. Старые партаппаратчики из КПСС-КПРФ столкнулись бы с молодыми волками нацистской ориентации, и те, и другие попытались бы привлечь на свою сторону силовые структуры, которые, очевидно, поделились бы примерно пополам, а не устраивающий никого Хасбулатов для удержания власти использовал бы вооруженные формирования своих соотечественников. При этом разумеется, не остался бы в стороне нарождающийся класс предпринимателей, часть которого наверняка попыталась бы сопротивляться. Победил бы кто-нибудь в этой борьбе или страна сразу развалилась бы – ответа нет и быть не может. То, что счет жертв шел бы на миллионы, – сомнений не вызывает. Однако ФНС проиграл.

Причин поражения несколько. Одна из них – вышеупомянутая внутренняя раздробленность оппозиции. Впрочем, при наличии общего врага она сказывалась не очень сильно. Чрезвычайно угнетающе подействовало на лидеров и сторонников ФНС тяжелое поражение на апрельском референдуме («да-да-нет-да»). Противники Ельцина настолько активно доказывали, что выражают интересы народа, что сами в это поверили, поэтому столкновение с действительностью их ошеломило. Референдум очень сильно укрепил легитимность президента, что оказало влияние на поведение силовых структур. Нет сомнения, что очень значительная часть офицеров Вооруженных сил, МВД и спецслужб сочувствовала оппозиции. Но они понимали, что за президентом стоит огромная часть населения, а разобраться в юридической стороне противостояния в тот момент и юристам было нелегко, не то что военным. Фактически, в стране действовали две параллельные законодательные системы, президентская и съездовская. В такой ситуации «государевым людям» оставалось только самоустраниться. Тем более, они прекрасно помнили, как их многократно подставляли и делали крайними при Горбачеве.

Вполне естественно, что в условиях самоустранения силовиков главную роль играли позиция населения и сила лидеров противоборствующих сторон. Как известно, судьба революций решается в столицах, и в этом плане президенту повезло. Москва была настроена радикально демократически, здесь он сразу получал широчайшую поддержку. Впрочем, и в провинции никакой по-настоящему серьезной, организованной поддержкой оппозиция не обладала. Главное же в том, что демократически настроенным москвичам было вокруг кого сплотиться. Вечером 3 октября огромную роль сыграло выступление по телевидению Гайдара, призвавшего народ сопротивляться начавшемуся вооруженному мятежу. До сих пор даже не все сторонники Ельцина уверены в том, что Гайдар был прав, призывая безоружных людей идти, фактически, под пули боевиков. Однако другого выхода, по-видимому, не было. Надо было продемонстрировать и противнику, и колеблющейся армии, что президент имеет реальную поддержку.

В ночь с 3 на 4 октября у Ельцина оказалось значительно больше сторонников «из народа», чем у ФНС. Более того, у «защитников парламента» было две недели на сбор сторонников не только со всей России, но и всего бывшего СССР. Ельцинисты собрались всего за пару часов из Москвы и ближнего Подмосковья. Это и было решающим фактором победы. Увидев, сколько людей собралось на Тверской, военные со скрипом выползли из казарм. Остальное было «делом техники» в прямом и переносном смысле.

Как мне приходилось уже замечать, осенью 93-го в России правые победили левых, граждане – люмпенов, русские – советских. Излишне напоминать о том, что победа была использована не слишком эффективно. И тем не менее событие было поистине историческим. Левая и нацистская сволочь встретилась с настоящей силой, с той, которой не нашлось в 1917-м. Силой власти и силой народа. Последнее им признавать особенно тяжело, поэтому они до сих пор так бесятся. Вечером 3 октября у Моссовета граждан России вообще и русских по национальности в частности за пару часов собралось в несколько раз больше, чем у Белого дома за почти две недели. И конечно, наличие воли народа должно было сочетаться с наличием воли у власти. Много всякого сброда сидело во властных кабинетах, но был Ельцин и это все решило.

Postfactum идеологи проигравшейстороны активно доказывали, что им противостояли чужеземцы, а не соотечественники. Появилась легенда о неких еврейских боевых отрядах, стрелявших в защитников Белого дома (куда ж без евреев-то?). Более того, еще одним участником боев была названа «бригада быстрого реагирования НАТО», коей даже был придуман какой-то номер. В Североатлантическом блоке и до сего дня все воинские формирования до корпусов и армий включительно остаются национальными, лишь начиная с региональных командований появляются объединения именно НАТО, а не США, Великобритании и т. д. Кроме того, ни в одной из натовских армий в тот момент не было такого типа соединений, как «бригада быстрого реагирования». Разумеется, авторам легенды это все прекрасно известно, но очень уж не хотелось признавать, что они проиграли россиянам, а не «инородцам».

В те дни очень ярко проявили себя политические лидеры, до сих пор не сошедшие с политической сцены. Геннадий Зюганов, состоявший в руководстве ФНС, сделал все, чтобы не принимать никакого участия в происходящем. А Григорий Явлинский, вечером 3 октября с телеэкрана на всю страну требовавший от президента подавить мятеж всеми возможными средствами, уже через пару дней начал негодовать по поводу варварских действий Ельцина и его сторонников. Именно эти принципиальные люди ввели в обиход редкий по степени лицемерия термин «расстрел парламента». Интересный получился «расстрел», от которого не пострадал ни один парламентарий. Кроме того, этот термин как-то исключает из рассмотрения факты вооруженного штурма мэрии и «Останкино», которые случились раньше «расстрела». С тех пор и до сего дня жители России ежегодно получают солидную порцию стенаний по поводу очередной годовщины гражданской войны 3-4 октября. Причем стенают не только непосредственно проигравшие национал-социалисты, но и либерально-гуманистический сброд, часть которого, как и Явлинский, в те дни требовала от Ельцина стрелять и давить. Ельцин неожиданно именно так и поступил, предоставив гуманистам широкую возможность проклинать его за исполнение их призыва сколь угодно долгое время (даже мертвого). В общем, ничего удивительного в единении коммунистов и гуманистов нет. Левые всех разновидностей всегда сходятся по принципиальным вопросам.

Вообще чрезвычайно занятно было наблюдать, как Ельцину и его сторонникам пытались «шить дело» за октябрь 93-го. Весной 1999-го «расстрел парламента» был аргументом № 2 в пользу вынесения ему импичмента. Самое интересное было то, что импичмент осуществлялся тогда в соответствии с процедурой, которую породил октябрь 93-го. Импичмент выносила Дума, созданная по тому самому указу № 1400, а процедура описывалась в конституции, принятой на референдуме, проведенном по тому же указу. То есть импичмент сам себя юридически уничтожал. Если его инициаторы считают «расстрел парламента» преступлением, почему они стали его соучастниками, приняв новую систему и начав игру по этим правилам? Вся нынешняя политическая система – дитя октября 93. Уже поэтому никто из политиков не имеет морального права объявлять его преступлением.

Что касается журналистов и публицистов, то и они тоже дети октября 93, все без исключения. Право говорить и писать все что угодно они получили именно тогда. То есть формально это произошло раньше, но в октябре это право было закреплено. Причем они это прекрасно знают. То есть все проклятия в адрес победителей – гнусность и лицемерие.

В первые дни после разгрома ФНС президент мог делать все что угодно. Например, «выстроить» региональных лидеров; в тот момент сопротивляться ни у кого желания не было. Или объявить Россию правопреемницей не СССР, а России до 1917 г., и на этом основании отказаться от выплаты советских долгов. Единственное действительно полезное юридическое наследство Советского Союза – место постоянного члена Совета Безопасности ООН – мы к тому времени уже получили, и отнять его никто не мог. Можно не сомневаться, что Запад бы утерся, слишком он был напуган видом «защитников парламента». Однако не в правилах Бориса Николаевича было пользоваться плодами собственных побед. Он всего лишь отменил уже назначенные досрочные выборы президента, а выборы в Госдуму провел предельно демократично, о чем свидетельствуют их результаты, категорически не устроившие Кремль, но безоговорочно им признанные.

Московские события осени 1993 года можно рассматривать как агрессию СССР против России. Речь идет не только и не столько о том, что главную ударную силу ФНС составляли приднестровские «гвардейцы» и бывшие прибалтийские омоновцы. Агрессия была в первую очередь идеологической – тоталитарная империя атаковала демократическую республику. Агрессия была отражена силовыми методами и, как тогда казалось, провалилась и в идеологическом плане. Однако, как показывают нынешние события, идеологическая агрессия была еще впереди. Современная история демонстрирует, что информационная война часто оказывается эффективнее прямой вооруженной борьбы. Битые левые и нацики получили возможность интерпретировать реальность. В 90-е – благодаря подаренной Ельциным свободе слова. В нулевые – благодаря тому, что власть стала если и не совсем их сторонницей, то уж точно не их противницей. В итоге, понятие «расстрел парламента» стало синонимом понятия «события сентября-октября 1993-го». «Расстрелянные» сделали благодаря этому «расстрелу» шикарные политические и/или медийные карьеры, что позволило им установить монополию на данную трактовку реальности. Рядовых боевиков руководство, разумеется, кинуло, но кто мог ожидать чего-то другого, их ведь изначально рассматривали как расходный материал.

В итоге проигравшие постепенно стали победителями. Причем в режиме гораздо более комфортном для себя самих, чем если бы они победили на поле боя 15 лет назад. Они не сгрызли друг друга, не убили и не разорвали страну. Ее им построил Ельцин и передал Путину. По крайней мере, это была реальная полноценная страна, а не первозданный хаос, полученный самим Ельциным от Горбачева. Вот эта страна и была оформлена так, как хотели проигравшие осенью 93-го. Не на 100 %, конечно, но гораздо больше, чем на 50 %. А тогдашние победители не получили ничего.

Для построения демократии в России снова не хватило демократов. В «элите» единственным демократом оказался первый секретарь свердловского обкома КПСС с замашками русского царя. Ельцин искренне хотел построить в России демократию и тащил в нее страну насильно. Силы у него было много, но страна очень уж активно сопротивлялась, потому первый президент и надорвался. Остальные представители власти и прочих элитных групп использовали новые возможности, как правило, для личного обогащения, что вызвало довольно сильное отвращение к понятию «демократия» среди «простого народа». То, что демократия получилась несколько недоразвитой и вряд ли могла быть иной в наших условиях, никто объяснить не удосужился. Когда прозвучала привычная команда «к ноге!», исполнять ее бросились даже те, кому это было совершенно невыгодно. Ничего не поделаешь, сложно противостоять собственным рефлексам.

Впрочем, как показали 90-е, особенно – октябрь 93-го, демократы в России есть, причем их довольно много. Они скрываются в недрах того самого «простого народа» (если бы их не было – падение в авторитаризм произошло бы гораздо раньше и в гораздо более жесткой форме). Однако они так и не удосужились даже всерьез осознать свои интересы, тем более – самоорганизоваться. И уж совсем не додумались до того, чтобы попытаться интерпретировать реальность. Ну и получили, что заслужили.

Олег Кашин
Два креста и баррикада

Народный мемориал на Пресне

I.

Человека с молотком зовут Владимир Семенович Анохин. Сидит прямо на тротуаре, забивает гвозди в рамку стенда с газетными вырезками и лозунгами, ремонтирует («подновляет») стенд к годовщине. Содержание стенда – тоже его, Владимира Семеновича, забота, и при желании над этим произведением наивного искусства можно даже посмеяться – помимо плакатов с именами погибших в девяносто третьем году там много всякого разного. Статьи с заголовками «ОПГ „Еврейские расисты“», «Фашистское лицо Израиля», фотографии Владимира Путина в кипе и карикатура на Юрия Лужкова в костюме пирата, а поверх всего – почему-то вырезанный из афиши последнего концерта группы «ДДТ» лозунг «Не стреляй!». Владимир Семенович честно признается: для того чтобы добыть этот лозунг, ему пришлось испортить две афиши, а потом жалуется на «дебильную молодежь», которая прошлой ночью оторвала от лозунга частицу «не», и получилось «стреляй!» Ты слушаешь бубнеж старика, тут еще какой-то знакомый Анохина проходит мимо, выгуливая собаку, видит, что Владимир Семенович дает интервью, и кричит ему: «Семеныч, кончай пиар!» Ты уже готов засмеяться, но тут к горлу снова подступает комок – здесь не смешно, здесь страшно и грустно.

Пенсионер Анохин проводит на Дружинниковской все дни, с утра до ночи. Как так вышло – сам не знает. То есть, конечно, вечером 21 сентября 1993 года он, услышав об указе номер 1400, пришел к Дому Советов на митинг, оставался на баррикадах до самого конца, до 4 октября, потом был бит милицией, потом отлеживался дома. А потом, буквально через два дня после танков, у Анохина убили единственную дочь, двадцатилетнюю медсестру. Пошла в обувную мастерскую забирать туфли, сапожника на месте не было, зато были два каких-то подонка, которые ее вначале изнасиловали, а потом чугунной сапожной лапой снесли ей череп. Опознавал по родинкам на теле, потом три недели не мог похоронить, потому что после 4 октября на кладбищах еще долго не было свободных мест. Когда похоронил, остался совсем один. Пришел к Белому дому. Говорит, что в СССР детей сапожными лапами не убивали, поэтому он за советскую власть. Ну, пускай будет такое объяснение.

II.

Их вообще, наверное, всегда будет сюда тянуть. Вот, например, Михаил Смирнов – отставной милиционер, работал в центральном аппарате МВД СССР, на пенсию ушел майором, но теперь называет себя полковником советской милиции, потому что и. о. президента Александр Руцкой своим указом присвоил всем офицерам, участвовавшим в обороне Дома Советов, внеочередные воинские звания, сразу через одно. Смирнов в то время работал в ЦК профсоюза работников агропромышленного комплекса, но, когда пришел на баррикады, представился действующим офицером. Его приняли в первый батальон добровольческого полка защиты Верховного Совета России. В полку народу было человек сто пятьдесят, то есть раза в три меньше, чем полагается по уставу, зато ни одного рядового – все майоры, подполковники да полковники. Командир полка полковник Марков выставил первый батальон в оцепление по периметру Краснопресненской набережной – там и простояли тринадцать дней. В здание Дома Советов бойцов не пускали, местом дислокации было бюро пропусков, спали там по очереди. Утром 4 октября, когда пришли танки, те, кто спал, остались под обстрелом, а те, кто дежурил, при появлении первой колонны бронетехники по приказу Маркова пошли отступать – по мосту на Новый Арбат, да и разбежались по домам, то есть Смирнов в те дни не пострадал. Упрекать отступавших, конечно, не в чем – оружия у них не было, да и вообще – что бы они сделали против танков-то, – но Смирнову неловко говорить об этом, и, видимо, чтобы как-то сгладить эту неловкость, он вспоминает ночь с третьего на четвертое:

– Ночью поступила команда восстанавливать баррикады, потому что стало известно, что Гайдар призвал сторонников Ельцина собираться у Моссовета, а Шойгу раздает им автоматы. Мы строим баррикады, а тут к нам первая группа гайдаровцев уже подошла – человек пятьдесят, без оружия. Мы с ними вступили в словесные дебаты, после чего некоторые из них выразили желание встать с нами в ряды защитников Верховного Совета, а остальные разошлись по домам.

III.

Майор (или полковник; не знаю, как правильно) Смирнов тоже через несколько недель вернулся к Белому дому. Бетонная стена стадиона «Красная Пресня» с первых дней после разгона защитников парламента стала такой стеной плача – на бетонных плитах огромными буквами было написано «Не забудем, не простим» и еще разные лозунги помельче. С первых же дней люди стали клеить на стену ксерокопии фотографий погибших родственников и знакомых. Через несколько лет стену снесут, заменят металлической решеткой – то ли для красоты, то ли чтобы на этой решетке никто ничего не писал. Все равно пишут – с одной стороны там написано «Помни!», с другой – нарисованы серп и молот.

IV.

К тому моменту, когда бетонную стену заменили решеткой, газон перед тыльной стороной стадиона уже превратился в, как принято его называть, народный мемориал. Мемориал состоит из стенда с фотографиями и газетными вырезками, двух поклонных крестов (один установили казаки, второй – кто-то из священников, окормлявших защитников Белого дома; автор второго креста, между прочим – скульптор Александр Сусликов, тот самый, который в марте 1999 года обстреляет из гранатомета здание посольства США в знак протеста против американской политики в отношении боснийских сербов) и символической баррикады из булыжников и железных решеток, построенной активистами «Трудовой России». Это все, разумеется, самострой – никаких разрешительных документов по поводу этого мемориала ни у кого нет, и если учесть даже не политический смысл этих сооружений, а просто градостроительную ситуацию в Москве, даже странно, что эти кресты и стенды стоят на Дружинниковской уже пятнадцать лет, и никто их не сносит.

– Как это не сносят? – кажется, Михаил Смирнов даже обижен. – Именно что сносят. Вы разве не знаете, что на месте стадиона предполагается построить новое здание Федерального Собрания? По проекту оно займет весь квартал, и от наших крестов уже ничего не останется.

Смирнов сейчас говорит не как участник обороны Белого дома, а как председатель правления Регионального общественного благотворительного фонда содействия увековечению памяти погибших граждан в сентябре-октябре 1993 года. Организаций, объединяющих ветеранов гражданской войны осени-93, в Москве в девяностые было много – «Вахта памяти», движение «4 октября», Комитет памяти жертв и Бог знает что еще. Идею создания фонда, который собирал бы деньги на поддержание в порядке существующего мемориала и, возможно, строительство нового, в свое время одобрили все эти организации – сейчас ни одной из них не существует (кто-то не прошел перерегистрацию, кто-то просто в какой-то момент плюнул на все), а фонд остался, и с регистрационными документами у него тоже все в порядке. Поэтому хоть за мемориалом и ухаживает Анохин, все равно Смирнов – глава единственной легитимной организации, которая может сказать, что это ее кресты.