Текст книги "Русская жизнь. Гражданская война (октябрь 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

III.

Пристрастно наблюдая за новгородским делом полтора года, все чаще ловлю себя на нехорошей мысли: действительная вина или невиновность Антонины Мартыновой – не главная интрига этой истории. Боюсь, что мы так и не узнаем, что же на самом деле произошло на третьем этаже 26 февраля прошлого года, на Космонавтов, 26 – по крайней мере, до тех пор, пока не заговорят новгородские присяжные и не будут опубликованы протоколы суда. Было ли это в самом деле запланированным покушением или секундным срывом или же вся эпопея построена единственно на энергии заблуждения 11-летнего мальчика – Бог весть; тертое-перетертое в тысячах дискуссий, просмотренное на свет в каждом сантиметре, новгородское дело давно уже стало предметом веры, а не исследования. Чтобы поверить в невиновность Антонины, надо верить, что жена философа не может совершить злодеяния, потому что она жена философа; чтобы встать на сторону обвинения, надо верить хотя бы материалам обвинительного заключения – а там все зыбко, видны скульптурные усилия в создании негативного морального облика; да, ясно, что мальчик не врал, – но разве не мог он заблуждаться? И пусть общественная защита лжет, кликушествует, умалчивает детали, но не убеждает и обвинение; нет железобетонных доказательств и, кажется, нет ни одного положения, которое не мог бы опровергнуть даже средней руки адвокат, а ведь адвокатов было четверо, один – звездный, Константин Рыбалов из бюро Михаила Барщевского (впрочем, звездность не всегда означает высокий профессионализм), увы, не опровергли или не сумели убедить присяжных.

Почему же Мартыновы проиграли, имея на руках все мыслимые ресурсы – телевизор и СМИ, поддержку ОП и депутатов, Фонда эффективной политики со всеми его политтехнологиями, контроль Генпрокуратуры, народную (пусть и не всенародную) поддержку, команду адвокатов?

Сам Кирилл Мартынов в своем блоге дает такой ответ:

«…Потому что мы, конечно, жили в иллюзорном мире, населенном по большей части добрыми и разумными людьми, как научили нас вы, дорогие учителя и воспитатели, спасибо вам.

Но настоящим выяснилось, что мы трижды не заслуживаем права на жизнь. Виновата столица, виноват развод. Адвокаты просто не знали, что защищали врага народа. Им следовало бы присоединиться к обвинению.

Моя жена научилась читать в четыре года. В последний раз дома, в июле она купила в «Фаланстере» книгу японских пьес Хагакурэ и альбом японских гравюр. В день знакомства мы спорили о «Хризантеме и мече». Она не работала, потому что ей это было не нужно. Она любит читать, я люблю обсуждать с ней прочитанное. Вот это уже достаточное основание для казни.

«…» Пять лет я учил детей этого народа «гуманизму». «…» Вот мне и ответ.

В других записях он объяснял решение присяжных «завистью к богатым москвичам».

Кирилл, я полагаю, искренне верит в то, что пишет.

Не знаю, какие нравственные ценности проповедал студентам 27-летний преподаватель, но в его картине мира «этот народ» – он действительно «этот».

Буквально с первых дней началось моделирование прецедента как, во-первых, межсословного конфликта (пьющее быдло оговорило интеллигентку, потому что быдлу свойственна жестоковыйная, всепобеждающая зависть к москвичам), и во-вторых, как войны двух цивилизаций. Речь шла о цивилизации московской, где главенствуют Поэзия, Любовь и прогрессивные Начальники, и новгородской, почти ушкуйнической, где правят Бандитизм, Коррупция и демонический следователь Колодкин. (Была и третья цивилизация, по имени www, работала кордебалетом. В солисты так и не выбилась.)

IV.

Судя по материалам обвинительного заключения, уголовное дело не возбудить не могли, даже если бы и хотели. Роковое, ужасное стечение обстоятельств – уверенность мальчика Егора в том, что «большая девочка столкнула маленькую девочку», по горячим следам данные соседям и дознавателям показания; странное поведение матери (после падения Алисы Тоня закричала и побежала на улицу, а к дочери не подошла, и сосед с первого этажа увидел, как «маленькая девочка лежала на полу и плакала» – картина не для слабонервных); подозрительная путаница в показаниях Тони, ее неубедительные объяснения, почему вдруг в феврале оказалась незакрытой дверь в секцию, – словом, так все сошлось, что следователи увидели событие умышленное и хладнокровное.

Развитие дела могло быть каким угодно, пока Кирилл не привлек тяжелую артиллерию – пресловутые московские связи.

Вот как излагал ситуацию Алексей Чадаев, член Общественной палаты, давний друг Кирилла Мартынова и один из застрельщиков кампании в защиту Антонины:

Он (следователь прокуратуры Колодкин – Е. Д.) идет по соседям. Соседи по «квартире» – вполне себе люмпен-пролетариат, с которыми у Тониной матери-преподавательницы классовая война в форме коммунального конфликта. У них – свои счеты к соседке (которая до того, бывало, нередко вызывала милицию к ним самим), и они с радостью объясняют, что могла, еще как могла, зараза. А мальчик – приятель соседского чада сообщает: а я даже и видел, я там тогда был!

Логично? Логично. Только вот Тонина мама, Нинель Булатовна, в то время работала продавцом в магазине «Лакомка», сейчас – рабочая на кирпичном заводе (канал НТВ крупным планом показал ее руки в кровавых ссадинах). Откуда же взяться классовому чувству? Да и неклассовому тоже – в показаниях соседей ни одного дурного слова нет про Нинель Булатовну, про Тоню, впрочем, тоже не говорят, если не считать таковыми показания о том, что они не видели Тоню гуляющей с ребенком. Ну, так она в Москве жила, где же им видеть. И следователь, разумеется, не ходил ни по каким квартирам, это соседка, адвокат Анисимова (наверное – люмпен-адвокат?) записала рассказ и данные мальчика сразу же после происшествия. Ошибкой или испорченным телефоном объяснить чадаевский пассаж нельзя: Кирилл не мог не знать, кем работает его без пяти минут теща, в какой среде родилась и выросла Тоня.

Кирилл тоже творчески развивал тему классовой вражды. В интервью объяснял:

Конфликт связан с тем, что как бы наша семья благополучная. В нашей семье никто не пьет. У нас в семье ни за кем не бегают с ножом, как водится в одной семье. И естественно есть еще такой момент – зависть. Она уехала в Москву. Это вообще страшное преступление.

Иными словами, был симулирован классовый конфликт – и очень эффективно! Тема противостояния провинциального «быдла» и столичной «интеллигентки» точечно попала в какой-то нерв образованной интернет-публики, она прозвучала даже ярче, чем противостояние маленького человека и монструозной прокурорской машинерии, люди приятно взволновались. Быдлофобская истерика в сети достигла такого накала, что произошла забавная рокировка смыслов: стало жалко никому не известных соседей, травимой и оклеветанной начала выглядеть новгородская прокуратура. Травили новгородских журналистов, писавших новостные заметки по материалам прокуратуры, блоггеров, посмевших сомневаться в канонической классовой версии, просто сомневающихся. На фоне оголтелого сетевого и медийного улюлюканья хотелось даже посочувствовать следователю Колодкину, кондовому, но, видимо, честному службисту, – да тоже как-то не получалось (за необоснованный арест Антонины у Колодкина накрылась премия в квартал, ура). Теории и практике следственного дела общественные защитники учили не только Колодкина, но и Генпрокуратуру. «Ваши доводы о неправильной методике и тактике расследования уголовного дела по факту покушения на убийство Федоровой А. П. своей малолетней дочери удовлетворению не подлежат», – терпеливо отвечала Генпрокуратура великому множеству блоггеров, и они гневно цитировали эти письма как пример циничного бюрократического бездушия.

V.

Классового мотива показалось мало. Подключили мотив политический: молодые, прогрессивные, интеллектуальные политики партии власти давят функционеров бандитской провинции.

Из блога Алексея Чадаева:

Главный прорыв, случившийся с «новгородским делом», состоит в том, что все впервые происходит не по правилам. Это выражается в самых разных вещах. Начиная от инверсии публичных ролей, когда в числе застрельщиков правозащитной по содержанию кампании оказывается патентованная кремлядь разной степени гламурности (тогда как штатные борцы с засильем путиночекизма встают в циничную позу «это не наша война»). И заканчивая сознательным отказом «потерпевшей стороны» (изначально, насколько мне известно, даже Антонины, а не Кирилла) от «серых» способов решения проблемы. Почему мы должны от кого-то откупаться или просить начальственной милости, если мы правы? – вот тот вопрос, одна постановка которого – страшный вызов этой традиции «ярлычного» произвола.

Вызова, однако, не случилось: молодая «кремлядь» оказалась равна самой себе. Пафос освободительный, а ресурсы административные? – нет, не складывается пасьянс. В одну телегу впрячь не можно культ юридической щепетильности и привычку к телефонному праву; требование соблюдать закон и организацию петиций к президенту с просьбой этот самый закон нарушить (более 2000 человек подписали обращение к президенту с просьбой отменить решение Новгородского областного суда о закрытом процессе над Мартыновой, не понимая, не думая, не желая понимать, что фактически просят президента совершить преступление). Сверхполномочное использование админресурса, шепоток нужному человечку – это тот же «серый» способ решения проблемы, только еще более пагубный, чем взятка, – потому что взятка развращает одного мента или прокурора, а блат, притворяющийся правозащитой, доламывает систему, которая и так уже – совсем на ладан. К тому же эти прокурорские «региональные свиньи», выражаясь языком К. Мартынова, – люди битые, интуиты неплохие и с табелью о рангах в спинном мозгу, они прекрасно отличают энтузиазм «отдельного члена» ОП от воли центра, понимают, кого можно игнорировать, а перед кем опасно не построиться. (Уж на что большой человек Олег Зыков, председатель комитета ОП по правам детей, – а его так даже и на процесс не пустили, закрытый – он для всех закрытый, сказали: идите, гражданин.) Триколор на капоте «Волги» с московскими номерами оказался всего лишь триколором на капоте – и не более того.

VI.

Объявить Мартынова главным виновником хиросимы, случившейся с его семьей, – дело благодарное (иные бывшие соратники уже приступили к мочилову), но неблагородное. В конце концов, пусть глупо, опрометчиво, гибельно – он защищал возлюбленную от тюрьмы, но не защитил от самого себя, от своего чувства социальной и интеллектуальной исключительности, от выстроенных им самим ложных социальных оппозиций.

Причины провала проанализировал сотрудник ФЭПа Павел Данилин – один из участников кампании – в своем сетевом дневнике:

Имела место организованная медийная кампания, в которой принимали участие журналисты и политики. Целью медийной кампании было очернение следствия и прокуратуры, а также представление позитивного имиджа Антонины Мартыновой. Адресатом кампании являлись присяжные заседатели. Поскольку медийная кампания была организована непрофессионально и переросла в общественное движение поддержки Антонины Мартыновой, не удалось предотвратить изменение кампании. И вместо достижения двух конкретных целей получилась общая волна негодования с мессиджем «судят такую прекрасную девочку, судят рафинированную интеллигентку, судит провинциальное тупое быдло». Присяжные, подвергшиеся соответствующему давлению со стороны общественности, поступили в противовес агрессии.

Кирилл не согласился, изобразил изумление («Какая кампания?»). Инсайдерам, конечно лучше знать, но все-таки, на мой взгляд, не стоило бы переоценивать политтехнологическую составляющую новгородского дела. Журналисты, писавшие пламенные статьи и снимавшие пронзительные, на разрыв аорты телесюжеты в защиту Антонины Мартыновой, не были проплаченными мартыновскими либо фэповскими наймитами, они действовали по личной инициативе, по зову чистого сердца, в соответствии со своим чувством справедливости и честным желанием помочь (Кирилл на этой стадии был не заказчиком, но диспетчером информационных потоков). Точно так же благими намерениями руководствовались и бесчисленные блоггеры, выражавшие поддержку, подписывающие письма и за полтора года не уставшие подсчитывать миллиметры между прутьями лестницы, куда (якобы) выскочила быстрая, как ртуть, Алиса. Это была – без иронии – подлинная операция спасения матери и ребенка, парад добра и подвижничества. Вообще стихийное, общенародное начало кампании изначально превосходило всю режиссуру – новгородское дело предельно честно отзеркалило реальность российского массового правосознания.

Эта реальность удручающе грустна. Она стоит на двух уродливых данностях, очевидных, в общем-то, для каждого обывателя, но упорно игнорируемых властью.

Первая. Уровень доверия к милиции, прокуратуре, суду – уже не «запредельно низкий», а минусовый. Репутация этих структур столь угнетающа, что можно запустить практическую дезу – и она будет иметь успех. Если завтра где-то напишут, что некий следователь скуки ради отрезал у подследственной девственницы белы груди и накормил ими домашнего волкодава, найдется немало сограждан, которые поверят и без предъявления девы. И не в том дело, что люди доверчивые, легковоспламеняющиеся дураки (хотя дефицита дураков в отечестве не наблюдается), но, скорее, в личном опыте обывателя, свидетельствующем, что невозможное возможно, – это зона абсурда, бессмысленного и гибельного вздора. Если власть в ближайшее время не озаботится этим настроением, гражданские потрясения неизбежны.

И вторая: растущее, социальное напряжение, масштабы скрытой классовой неприязни. При этом агрессивной стороной выступает «интеллигенция», которая еще не может жить без «быдла», но уже верит, что без него можно жить. Когда сотни людей с высшим образованием, а то и с научными степенями, людей начитанных, повидавших мир, на голубом глазу уверяют, что в интеллигентных семьях не бывает детоубийств, потому что это антропологически невозможно, и с той же страстью уверяют, что «неинтеллигентные люди» по определению могут за просто так, из той же мифической неприязни к инаковости, отправить на казнь мать и дитя, – становится довольно-таки жутко. Эти умонастроения достаточно массовы и – глубоко закономерны, они естественное следствие полутора десятилетий легитимного социал-расистского дискурса.

… Решение по новгородскому делу отложено на неопределенный срок. Новая волна может вспыхнуть завтра, через год, через несколько лет. Но – сами ли обнаружатся Тоня и Алиса, найдут ли их, или не найдут; проживут ли они, две акварельные девочки, какую-то жизнь под чужими паспортами, пугаясь каждой тени; какая страшная – или напротив – правда выяснится лет через 15, когда Алиса найдет Егора и спросит: «Что же ты видел на самом деле?» (а почему-то думается, что эта встреча состоится) – все это сейчас, пока затихла перестрелка, не так уж важно.

Гораздо важнее, чтобы общество, по капле выдавив мелодраму, прислушалось к своим фобиям и социальным предрассудкам и различило в себе пока этот смутный, легкий, но уже ядовитый соблазн межсословной розни, – чувство, на которое так соблазнительно повестись и от которого так тяжело освободиться.

А иначе к чему звучал весь этот джаз?

Дмитрий Данилов
Молитва Василия Ивановича

Музей Чапаева в Чебоксарах: отсутствие героя

Мне, как и подавляющему большинству моих соотечественников, Василий Иванович Чапаев знаком в двух ипостасях: как герой одноименного фильма и как герой бесчисленных анекдотов, по большей части дурацких. Никогда специально не интересовался этим персонажем, даже знаменитого романа Фурманова не читал. Собираясь посетить музей Чапаева в Чебоксарах, я думал, что узнаю о героическом Василии Ивановиче нечто новое, и его несколько трафаретный образ в моем сознании станет более объемным. Заиграет, так сказать, новыми красками.

К сожалению, этого не произошло.

Здравствуйте, билет у нас стоит пятьдесят рублей, сказала служительница музея, увидев входящего меня. И бахилы, пожалуйста, наденьте.

Здоровенные брезентовые бахилы, с веревочками. Неудобные. Вожусь с веревочками. Веревочки плохо завязываются. У нас есть еще одноразовые бахилы, удобные, говорит служительница. Пять рублей стоят.

Покупаю удобные платные бахилы, покупаю билет. Достаю фотоаппарат. За съемку – еще шестьдесят рублей, немедленно реагирует служительница. То есть съемка дороже входного билета. Надо же.

Экскурсии, оказывается, возможны только по предварительной заявке. Значит, придется без экскурсии. Может, оно и к лучшему – музейные экскурсоводы часто обрушивают на посетителя массу совершенно ненужной информации, или, наоборот, начитают «гнать», и не получается толком рассмотреть заинтересовавшие экспонаты.

В первом зале экспозиции полторы стены посвящены Василию Ивановичу, а остальные две с половиной – разным людям и явлениям, прямо или косвенно относящимся к главному герою, а порой и вовсе никакого отношения к нему не имеющим. Посередине зала – тачанка, мирное гужевое транспортное средство, переоборудованное для боевого применения путем установки на него станкового пулемета «Максим». Эх, тачанка. Все четыре колеса.

Начинается экспозиция, как и положено, с метрики. Иерей Павел (фамилия неразборчива) удостоверяет, что 28 января 1887 года в деревне Будайка Чебоксарского уезда Казанской губернии в крестьянской семье родился раб Божий Василий. Рядом – карта-схема деревни Будайка с указанием номеров домов, составленная каким-то архитектурным чиновником и утвержденная самим казанским губернатором.

Фотографии родственников. Отец Иван Степанович, человек с чрезвычайно буйной растительностью на голове. Старший брат Михаил Иванович, человек с ничем не примечательным чиновничьим лицом. Младший брат Григорий Иванович, человек с молодцеватым выражением, в военной форме, в фуражке набекрень, типичный дембель.

А вот и сам Василий Иванович, в компании друзей перед призывом в армию. 1908 год. Молодые крестьянские ребята. Кто из четырех молодых людей – Василий Иванович, понять затруднительно.

Молодой Василий Иванович с молодой женой, Пелагеей Никаноровной Метлиной. 1909 год. У Чапаева того времени – очень обычное, ничем не выделяющееся, не запоминающееся лицо (в отличие, кстати, от младшего брата). Обыкновенный такой паренек, в пиджаке, в рубахе навыпуск, в сапогах. И жена под стать – Мисс Невзрачность.

Через семь лет Василий Иванович уже бравый вояка, на груди – Георгиевские кресты. Лицо уже совсем другое, в нем появляется что-то ощутимо-героическое. Явственно отразилось на этом крестьянском лице участие в империалистической войне (в подписи к фотографии так и написано – «Империалистическая», а не «Первая мировая»).

Приказ о присвоении старшему унтер-офицеру В. И. Чапаеву звания фельдфебеля. Приказы о награждении Георгиевскими крестами. Герой.

Дальше начинается другая стена, первый экспонат – фотография Василия Ивановича на фоне красных большевистских лозунгов: вся власть советам, земля крестьянам, фабрики рабочим. Здесь мы видим уже другого Василия Ивановича – не просто храброго вояку, а командира, военачальника. Взгляд совершенно меняется – на смену былому дембельскому ухарству пришла яростная отчаянность и какая-то самоотрешенность.

Дальше – много карт боевых действий, нарисованных на серой бумаге чьей-то не очень умелой рукой. Белые обозначены черным цветом, красные – красным. Стрелки, обозначающие перемещения войск. Подавление восстания в Николаевском уезде. Первый поход на Уральск. Разгром Колчака. Бузулук, Бугуруслан, Татарский Кандыз, Чалыкла, хутор Логашкин, хутор Беленький.

Похороны военного коменданта города Балаково Григория Ивановича Чапаева, младшего брата, убитого во время антисоветского восстания. На переднем плане – гроб, за ним сгрудилась военизированная большевистская урла. У одного, судя по всему, болят зубы (щека подвязана). Другой радостно улыбается.

Бурка Василия Ивановича. Черная, лохматая. Внизу скромная, малозаметная надпись: «муляж».

Головной убор башлык – колпакообразный, с длиннющими свисающими «ушами». Подпись: «Башлык А. П. Биватова, чапаевца, нашего земляка». Башлык земляка.

Фотография Марии Андреевны Поповой, начальника «санитарной летучки» чапаевской дивизии, прототип Анки-пулеметчицы. Типаж – задорная, с горящими глазами «комсомольская богиня» с невидимым ожерельем из человеческих черепов. В кокетливой шляпке. Из подписи следует, что задорная коммунистическая тетенька впоследствии закончила юрфак МГУ и «работала за границей». Жизнь у Анки удалась.

Большинство подписей к экспонатам – убогонькие, корявые, сделаны от руки. Неаккуратные, некрасивые. Какой-нибудь музейный сотрудник сидел, высунув кончик языка от напряжения, и старательно выводил перышком про башлык земляка и про Марию Андреевну Попову. Эти подписи придают всей экспозиции атмосферу провинциальной скуки и убожества. Неужели нельзя было на принтере распечатать.

В зале тем временем появились еще посетители – мальчик и девушка, судя по всему, брат и сестра. Немного странноватые. Мальчик, на вид примерно пятиклассник, читает подписи к экспонатам вслух, практически по слогам. Написанное, кажется, не очень понимает. Девушка, разговаривая по мобильному, очень долго не может подобрать слова, чтобы объяснить, где находится. Ну мы тут с ним, это, в общем, ну как его, в этом, ну, как это называется, блин, ну, короче, в этом, на выставке, в этой, как его, в музее, этого, ну, Чапаева, да.

У девушки очень неприятное, неблагополучное, землистого цвета лицо.

Стенд про взятие Уфы. Слева большое фото Фрунзе, справа – Чапаева. Два совершенно разных типа. Фрунзе – люциферианский злодей, с горящими черным адским огнем глазами, несколько даже опереточный. Чапаев – простой грубый мужик, суровый воин, может быть, неплохой человек, которого в кровавый большевистский проект затянули обстоятельства и собственная недалекость.

Пришла очередь Василию Ивановичу помирать. Очередная неумело нарисованная от руки схемка на серой бумаге – «Обстановка, в которой погиб В. И. Чапаев». Река Урал, три зловещие черные стрелки, устремленные к городу со страшноватым названием Лбищенск. Группа товарища Аксенова, 2-я кавалерийская дивизия генерала Сладкова.

Фотография: берег Урала, в землю воткнута палка с табличкой: «Место где погиб Чапаев» (именно так, без запятой). Рядом стоят два уныло-задумчивых красноармейца в буденовках и с винтовками.

О конкретных обстоятельствах гибели Василия Ивановича – ни слова.

Ксерокопия некоей публикации впрессе. Текст называется «В. И. Чапаев». Подпись – «Самара, 7 октября 1919 г.» Кто автор, где опубликовано – сведений нет. Может быть, это какой-то настолько известный текст, например, Ленина или Фрунзе, что авторство можно и не указывать, это, мол, и так каждый знает. Вот несколько цитат.

Это Славный Герой гражданской войны. Бывший пастух и шарманщик, почти безграмотный, он творил великие дела…

Он был не воспитан и не имел выдержки в обращении с людьми; часто был груб и жесток. Но никогда никого не оскорбил из пустого самодурства; в основе всегда лежала какая-либо глубокая и значительная причина, которую подчас он сам не мог определить…

Он был слабый политик, зато он был настоящим революционером, прекрасным коммунаром в жизни и благородным самоотверженным борцом за коммунизм. Были случаи, когда он мог казаться легкомысленным…

Война была его стихией…

Единственный на весь музей экспонат, сообщающий нечто о личности Василия Ивановича, а не о его деяниях.

Собственно, больше про Василия Ивановича ничего нет. Погиб – и все. Остальная экспозиция – про кого угодно, только не про него.

Личные вещи Стефана Федоровича Данильченко, соратника Василия Ивановича. Сапоги Стефана Федоровича, галифе с лампасами, шашка, кобура.

Много информации про Чапаевскую дивизию, про ее подвиги во время Великой Отечественной войны.

Большой стеклянный параллелепипед, посвященный обороне Севастополя. В левой части – пробитая каска советского солдата, в правой – целая, неповрежденная каска немецко-фашистского захватчика. Советская каска усыпана деньгами – купюрами в пятьдесят и десять рублей, множеством монет. Посетители просовывают деньги через щелочку между стеклами. Вокруг немецкой каски валяется несколько сиротливых монеток.

Третья стена зала представляет собой огромное панно-чеканку, символическую карту чапаевских боевых действий. Реки, города, направления ударов, много лошадей и красноармейцев. Величественный, но довольно уродливый объект.

Перед панно на железных стояках закреплены два седла. На таких скакали кавалеристы-чапаевцы. Седла практически ничем друг от друга не отличаются. Можно было бы ограничиться и одним.

Подарок музею Чапаева от экипажа рефрижераторного судна «Чапаев» – модель каравеллы времен открытия Америки.

Экземпляр журнала «Русский дом», на обложке – фотография Василия Ивановича и анонс статьи: «О чем молился Чапаев». При попытке предположить, о чем же мог молиться Василий Иванович во дни своих славных подвигов, становится немного страшновато.

Генеалогическое древо Чапаевых. Самая младшая представительница рода, Василиса, 1991 г. рождения, живет в Москве.

Отдельный застекленный стенд, на нем – современный пистолет, из таких частенько стреляют друг в друга персонажи кинобоевиков. Подпись: «Пистолет Beretta подарен Президенту Чувашской республики Н. В. Федорову за миротворческие инициативы в г. Шали, Чеченская республика. 2.06.1996 г.».

Афиша, извещающая, что 13 марта 1982 года в неуказанном месте состоится творческий вечер Народного артиста Чувашской АССР Мефодия Денисова. В программе – арии из опер, русские и чувашские народные песни, произведения чувашских композиторов.

Я внимательно изучил афишу, прочитал ее всю вдоль и поперек, включая набранное мелким шрифтом, и так и не понял, какое она имеет отношение к памяти Василия Ивановича Чапаева.

Тут же, рядом с афишей, – пилотка чапаевца А. Максимова. Почему именно здесь, а не в той части экспозиции, где сапоги, штаны с лампасами и прочие «личные вещи» – непонятно.

Лист бумаги формата А3 под стеклом, заголовок, выведенный все той же неумелой робкой рукой – «Образ В. И. Чапаева в искусстве». Посередине листа – фотография памятника Василию Ивановичу, который возвышается тут же, в сквере рядом с музеем. Подпись под фотографией – «Памятник В. И. Чапаеву в Чебоксарах».

Этим жалким, бессмысленным листком заканчивается экспозиция первого зала.

В музее есть еще небольшой кон– ференц-зал, по периметру которого располагаются разные музейные объекты, уже совсем ни малейшего отношения к Василию Ивановичу не имеющие. Например, ворох спортивных грамот, врученных различным чувашским командам, в основном детским и юношеским, за победы в соревнованиях. Рядом – полусдувшийся сине-оранжевый мяч для пляжного волейбола.

А теперь снимайте бахилы, сказала служительница. Пойдемте, покажу вам дом, где родился Чапаев.

Небольшая изба в три окна, рядом с музеем. Ее заботливо перенесли сюда из деревни Будайка. Именно в этом здании родился и провел первые десять лет своей жизни Василий Иванович Чапаев.

Внутри – идеальная чистота, приятно пахнет деревом. Обычная русская изба. Кровать, детская люлька, стол. Печь, которую клали уже здесь, в Чебоксарах, – транспортировать сюда аутентичную печь оказалось затруднительным. В красном углу – одинокая картонная софринская иконка Спасителя. Иконка современная, говорит служительница, но настоящая, из церкви, освященная.

Это, конечно, хорошо, что освященная. Вспомнился журнал «Русский дом» и заголовок «О чем молился Чапаев». О чем же он молился…

Есть еще чердак, сказала служительница. Хотите посмотреть?

Да нет, спасибо.

Осмотр экспозиции окончен.

Как уже было сказано, о личности Василия Ивановича музейная экспозиция практически ничего не сообщает. Исключение – та анонимная самарская публикация, из которой мы узнаем, что Василий Иванович был малограмотен, груб и неотесан, зато храбрый воин и отличный коммунар, и если кого и оскорблял, то не из самодурства, а по глубоким причинам, которые он, правда, и сам не очень-то осознавал.

Наверное, это не вина музея. Просто личность такая – целиком и полностью уместившаяся в своих действиях военного характера. Все эти планы, схемы боевых действий, приказы о перемещениях и наградах, толпы красноармейцев, тачанки, кони-люди – это и есть личность Чапаева. Кстати, в той же самарской публикации говорится, что у него совсем не было никакой личной жизни.

И все же музей производит несколько удручающее впечатление. Своей во многом хаотичной, заполненной случайными предметами экспозицией. Пистолетом Beretta. Листком про образ Чапаева в искусстве. Убогими надписями от руки. Сдувшимся волейбольным мячом.

Приезжайте к нам еще, сказала на прощание служительница.

Да, да, конечно, спасибо вам большое.

Проклятая вежливость.