Текст книги "Русская жизнь. Квартирный вопрос (октябрь 2007)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Война

– Что толку быть москвичом, если приходится наново покупать собственное бесплатное жилье, – говорит мне Сергей Чарушин. – За наши квартиры вообще нельзя деньги брать. Они никогда ничего не стоили, они рождены бесплатными. Если бы можно было купить что-то принципиально новое, лучшее – ну, тут логично жилы рвать. Движение семьи вперед и вверх – на это я согласен работать. А тут, чтобы удержать свое… Трудно собраться.

Приобретение квартиры в Москве требует усилий, выходящих за рамки обыкновенных. Грубо говоря, для этого поступка необходима эмоция войны, а не эмоция мира. Готовность к борьбе. К завоеванию.

Сергей оказался великим знатоком рынка элитного жилья. Он знает, где в Москве находится первый «настоящий» элитный дом, построенный в 1997-м году и пять лет подряд считавшийся самым лучшим. На улице Климашкина он находится, и называется «Агаларов-хаус». Его построил А.И. Агаларов, нынешний владелец «Крокус-интернейшнл».

А знаете ли вы, про какое чудесное строение придуман анекдот: «Проблема у нас одна – наш дом часто путают с храмом Христа Спасителя и просят у подъезда милостыню?»

А Сергей в курсе – это о жилом комплексе «Патриарх» в Ермолаевском переулке.

– Сережа, – спрашиваю я, – а что для вас все это знание?

– Жизнь долгая, – говорит Сергей, – может, еще понадобится. Знаете, как говорят: «Кто кого еще порвет!» – сказала Тузику грелка, надутая до 10 атмосфер.

– Смешно. Но мечтать о несбыточном – разрушительно.

– Разрушительно мечтать о квартире в соседнем панельном доме, да еще платить за нее триста тысяч долларов всю жизнь в рассрочку. Вы посмотрите, что творится вокруг, – вот мы живем возле МКАДа. Ну, строишь ты, застройщик, дом у черта на куличках. Ну и чего ты его называешь «Солнечным кварталом» или «Радугой»? Какая тут, к е…ням, радуга? Да, и еще ведь всегда упоминают в рекламе – как нечто заманчивое, повышающее цену – рядом лес. Минута ходьбы, и ты в лесу. А в этом лесу страшно! Зимой тут ветер воет!

Ох, действительно, зимой у нас как-то невесело. Я уж знаю: мы с Чарушиными рядышком живем. Зимой, под вечер, поднимается метель. Заметает гаражи, магазин «Продукты», боулинг «Мамайка». Меж стеной желтых огней и стеной темного леса – присыпанная снегом маленькая промзона. Выглянешь из окна – близко подступает древний страх, темный лес. Кто там бродит? Там, в лесу, лоси, зверопроход, грузинское кафе «Березка», в котором заворачивают в лаваш банку красной икры и называют это «оладушки от бабушки».

А еще в «наших» рекламных объявлениях пишут: «Пятнадцать минут ходьбы – и вы у метро!»

Пятнадцать лет ходьбы – и у вас будет прекрасная собственная московская квартира.

Ты герой. Ты победил большой город.

Большой город

А Елена Чарушина – поклонница сериала «Секс в большом городе». Или даже не так, Лена старается жить в Москве точно таким же образом, как живут манхэттенские героини. Сергей чувствует себя обманутым москвичом: злая судьба лишила главного – покоя. Москвичам положен покой, уверенность. А вот Лена ценит в городе непокой, нервную энергию, атмосферное электричество.

В себе же Лена любит легкость и независимость; к тому же знакомства с мужчинами для нее важная часть жизни. У Лены есть две ближайшие подруги, с которыми она два раза в неделю встречается в кафе. Одна подружка старинная – однокурсница; вторая – коллега по работе, энергичная девушка. Кстати, из провинции. Недавно купила квартиру.

– И представляешь, – говорит мне Лена, смеясь, – пришла в день покупки, села за столик и сказала: «Ну все, теперь я стала московской особой!» Мы ее теперь зовем: Московская Особая.

– Нет равенства в вашей дружбе?

– Конечно, есть!

– Ну да, ну да.

В день нашей встречи Лена купила новый отечественный журнал «Sex and the City». На обложке написано: «Для женщин большого города». Журнал произвел на Лену неизгладимое впечатление. На меня тоже.

«Мне нравится быть тридцатилетней. Независимой, уверенной в себе взрослой женщиной.

Хотя иногда я думаю о старости и одиночестве с таким ужасом на лице, который не всегда удается изобразить героям фильма „Хеллоуин“». Какая крамола! Удар в самое сердце русского гламура.

Работницы журнала признаются в том, что им тридцать лет, с лихой отчаянностью анонимного алкоголика на первом собрании. Но на этом революция не кончается – мужчина больше не моржовый рог изобилия: тридцатилетние состоявшиеся женщины готовы платить за себя в кафе сами! Правда, эта благородная позиция время от времени дает сбой: «Что хочет женщина от пары? Чтобы партнер никуда не сбежал и сидел на привязи, то есть был привязан к ней телом и душой. Особенно телом чтобы был привязан, потому что душа – вещь метафизическая, а привязанность партнера хочется ощущать физически и, не побоюсь этого слова, материально».

Женщины большого города должны знать, что «выдержать удар с поднятой головой легче, когда на тебе новый бюстгальтер»; «любовь, не подкрепленная разнообразием оральных ласк, стала таким же нонсенсом, как покупка машины без страховки»; «если вы умеете организовывать детские праздники и неравнодушны к Мураками, в постели вам категорически противопоказано рассматривать краску на потолке». Господи, почему? И какую краску? Потому, объясняет звезда журнала Зоя Фрейд, что «если вы неравнодушны к Мураками, то необходимый запас креативности у вас есть». А это значит, на потолок нужно повесить зеркало!

В одной из пьес Булгакова героиня очень мило сердится на модную стилистику своей, так сказать, литературной эпохи: «Я этого не понимаю: землистые лица бороздили землю. Мордой они, что ли, пахали? Я страдаю от этого романа!» Вот и я страдаю от журнала «Sex and the City»: «В конце концов, мне 30 лет. Почему бы не пойти потанцевать одной? «…» За барной стойкой двое молодых людей нарочито громко говорили о том, что „человек в Москве не может быть беден“. Я невольно обернулась – давно не слышала такого чудовищного селф-пиара. Минуты через две молодые люди уже стояли рядом с моим столиком, предлагая побеседовать про императив Канта». Уй, как красиво написано.

Самое интересное, сериал-то очень и очень неплохой. Совершил подвиг – в том смысле, в каком любит употреблять это слово Солженицын, то есть произвел подвижку в общественном укладе, в общественном мнении.

А у нас аналогом считают сиротский сиквел «Все мужики сво…», жалостный-прежалостный. У них – чувственность потребительского фетишизма, у нас – жадность содержанок. У них – конфликт между реально желаемым (продолжать свободную жизнь до бесконечности) и диктатом культурного контекста: успешная женщина – все еще замужняя женщина, и кукует кукушка в биологических часах; у нас – замуж бабам хочется, а все не те попадаются. Наши дурищи ищут идеального мужчину (принца), а каждая из манхэттенских подружек – своего мужчину, в определенном смысле – самое себя.

То же и с журналом, ну совсем не для независимых женщин. Никак не для большого города.

– Лена, – спрашиваю я, – вы же знакомитесь с мужчинами, проводите с ними время, неужели вам не нужна собственная квартира? Почему бы вам не воспользоваться ипотекой без предварительного взноса? Или с маленьким взносом – в 10 процентов – есть сейчас такая услуга. Конечно, у банков, которые рискуют, выше сумма страховки и выше налог на сделку, но разве независимость не важнее? Рискнула же ваша подруга.

– Что вы, – сказала Лена, – я все равно никого бы не пустила в свою квартиру!

– А в чем же тогда особая атмосфера Большого города? Свобода-то в чем?

– Квартира – это очень личное. Там отдыхаешь от свободы, – сказала мне Лена.

***

Несколько лет тому назад я участвовала в одном незавершенном телевизионном проекте. Идея была совершенно комиссаровская: мы рыскали по вокзалам, отыскивая «типажи». Предполагалось найти типичного Командировочного, Абитуриента, Девушку ППС (приехавшую покорять столицу), деревенскую жительницу. Испуганным гостям столицы мы дарили по любительской видеокамере. Пусть снимают, что хотят! Через неделю встречались, забирали отснятые кассеты.

Это были странные, печальные, одинаковые пленки: все снимали одно и то же. Витрины, метро. И обязательно вечерние окна, бесконечные московские окна. Путешественник вечерами печален. Общеизвестна эта предвечерняя печаль чужака. Каждый из участников проекта нам говорил: хожу по Москве вечером, домов не видно, одни горящие окна. Жадные, желтые горящие окна. И ни одно не мое.

Может быть, они заглядывали и в окна Чарушиных – типичных, благополучных москвичей.

Ирина Покоева
Мне в холодной землянке тепло

Под Иркутском обнаружены «лесные братья»

Переезд из времянок в копитально отстроенные жилища, запечатленный в картине Мочальского «Новоселы. Из палатки в новый дом» (см. на обороте), был обстоятельством 1957 года. Спустя полвека этот процесс пошел вспять. Потерявшие квартиры люди обосновываются в землянках.

Белореченский – небольшой поселок городского типа с населением в 10 тысяч человек, в двух часах езды от Иркутска на электричке. Несколько крупных предприятий, самыми успешными считаются птицефабрика, свинокомплекс и комбикормовый завод. По меркам Иркутской области поселок зажиточный. Зарплаты хорошие – от 10 до 30 тысяч рублей, выплачивают вовремя, еще и питание бесплатное, и талоны на собственную продукцию. Но на всех рабочих мест не хватает, устроиться можно только по знакомству или по родственным связям, а потому городок традиционно подкармливает тайга.

И с другими благами цивилизации в Белореченске по сибирским меркам все нормально: дома – пятиэтажки, центральное отопление и горячая вода, школа, детские сады, Дом культуры с большим экраном, музыкальная школа, бассейн. Транспорт до райцентра каждые 20 минут, электричка до Иркутска. Почти у всех есть дачи, где держат свиней, птицу, коз, даже коров. Все хорошо, и потому, как объясняют местные, и квартиры дорогие – больше миллиона рублей за однокомнатную.

И рядом с таким относительным благополучием – городок из землянок, появившийся года три назад. Местные не любят говорить о его жителях, упоминают только, что те перебрались в лес, потеряв по вине черных риэлторов квартиры в городе. Два мира – наземный и подземный – между собой почти не соприкасаются.

Чтобы найти землянки, пришлось искать провожатого. Самим ехать, как нам объяснили, бессмысленно, лесные жители хорошо маскируются. У центрального магазина нашли потенциальных проводников – четверо мужчин стояли, нервно переминаясь и пересчитывая деньги. Сказать, что забулдыги, нельзя – одеты неплохо, но помятые.

– Какие землянки? – оглядывается самый помятый, с одутловатым лицом. – А зачем вам туда? Не, на машине не проедешь, а пешком… Сыро там, роса, комары. Дашь сотню?

Путь – километра четыре от северной окраины поселка. Часть осторожно проехали на машине по проселочной дороге, потом пошли пешком по лесу, через реку и болота.

– Дальше сами, не сворачивайте с тропинки. Вон дымок виден, значит, дома. Увезет меня ваш водила? Не пошлет?

Первое, что мы увидели на лесной поляне, – развешенная на веревках одежда. Значит, чистоплотные. Еще и предусмотрительные – белье прикрыто прозрачным целлофаном на случай дождя. Почуяв нас, залилась собака, судя по тембру – небольшая.

На поляне люди: тепло одетые мужчина и женщина. Невысоко над землей крыша из обломков шифера, кусков жести, досок накрыта все той же пленкой. В стороне дымит костер. Женщина у разделочного стола, мужичок в кепке оставил дрова и вышел с топором навстречу. В «дом» не пригласил.

– Мы тут с 1 декабря прошлого года живем, – говорит Александр, хозяин землянки. – Новый год здесь встречали. Елку наряжали, живую! Красиво, как в сказке!

В стороне и впрямь растет небольшая елочка, на которой до сих пор висит мишура.

Жутко стесняясь, Александр рассказывает, как оказался в землянке: поменял квартиру в Белореченском на дом в Мишелевке. Там не понравилось – негде работать, да и «печь в доме завалилась, коптит, дышать нечем». Потому и вернулся обратно. Все просто, историй таких миллион.

– А тут как раз землянка освободилась, – оживляется Саша, – здесь два брата жили. Один ногу серьезно повредил, и они уехали жить к отцу, а землянку мы заняли с их согласия. Живем, и нам нравится.

С Надеждой Александр познакомился на даче у знакомого. Ей тоже было негде жить. У них строгое разделение труда. Женщина готовит еду, убирает дом и поляну. Мужчина носит воду из ручья, рубит дрова, зарабатывает на еду калымом у хозяев ближайших дач.

– На дачах всегда работу можно найти. В сезон – картошку пропалываем, копаем. Другой раз поможешь свинью заколоть, еще и накормят. А так-то стандартная дневная зарплата – 50 рублей плюс «чебурашка». (Так Саша с Надей называют бутылку разведенного спирта.)

– У нас спирт хороший, тельминский, от него не желтеют, он лучше всякой водки. Пьешь и спокоен.

– Я на хорошем месте был, пока сюда не ушел, – признается, уже расслабившись, хозяин. – Работал две недели на даче у одного, свиней кормил, их там штук сорок было. Плюс строительство попутное, вместе с хозяином. А вечером в баню: покуришь, чаю заваришь – красота. Ушел, не могу у чужого дяди, где сам шагу сделать не можешь, все по расписанию. И выпить нельзя ни за что. Как вышел из стайки в этих сапогах, так и ушел, надоело. Туфли мои там остались, да и не жалко, в резиновых в лесу лучше.

Речь у Александра чистая, без матерщины. Но рассказывать, кем был в прежней жизни, не хочет.

– Все у меня было! И ни о чем не жалею. Живу, как живу – наслаждаюсь.

Было, видимо, всякое. Наколки на руках свидетельствуют, что сидел, и не раз. Про Надежду нам потом рассказали, что работала в детском саду воспитателем, и квартира была, и муж. А потом запила вчерную. Теперь ее часто видят у мусорных баков, ссутулившуюся, иссохшую, с опухшим лицом и невнятной речью.

Может, потому она с нами почти не говорила, молча чистила речную рыбу на импровизированном столе. Бесформенные вытянутые трико, кожаная драная куртка, свитер. Определить, сколько ей лет, невозможно. На столе – разделочная доска, столовые приборы, металлические погнутые тарелки с отбитой эмалью, кружки без ручек. Чистая посуда сложена в стороне в большую закопченную сверху кастрюлю, в чистом цинковом ведре питьевая вода.

– Это я с ручья приношу. Попробуйте, уж получше вашей из-под крана! Мы и стираем на ручье, и моемся!

– А когда холодно – как?

Скорее всего, никак, но Саша говорит, что ходят к друзьям в поселок.

– Бояться здесь нечего. Зверя крупного нет. Зайцы бегают, лисы, и все. От людей мы далеко, нас так просто не найдешь. А кроме людей, и бояться некого. Да у нас же Таська есть, она лает, когда чужого видит.

Разрешения на поселение в лесной землянке они ни у кого не спрашивали. Однажды на них наткнулся лесник и попросил не оставлять без присмотра костры.

– Можно внутрь заглянуть?

– Да чего там, смотрите.

Внутрь ведет земляная лестница, стены укреплены бревнами. Здесь теснее, чем кажется с улицы. Высокие нары сложены из стволов тонких деревьев, завалены каким-то тряпьем. В углу буржуйка, пол, конечно, земляной, но стены отделаны. Есть даже полочки – под транзистор и хозпринадлежности. Зеркала не видно, на выходе висит недействующий термометр. Дверь обита разными куртками, чтобы тепло не выдувало, дрова сложены под «кроватью».

– Да мы все время на улице или в Белореченске. То на заработки пойдем, то в магазин чего купить, то в лес по черемшу, а тут только ночуем. А так все на улице, – объясняет хозяин тоскливо.

Александр и Надежда – люди зрелые. У обоих взрослые дети, у тех свои семьи. Надо отметить, благополучные.

– У меня дочь уже взрослая, замужем. Внуков, кажется, двое. Или один, – отвечает Александр на вопрос о родственниках. – Они живут в Улан-Удэ и ничего не знают. Мы видимся редко, в последний раз дочь приезжала два или три года назад, остановилась у моего брата в деревне, там и встречались.

У Надежды тоже есть дети.

– Зовут вас родные к себе?

– Нет… Да и не хотим мы уходить из леса. Здесь такой воздух! Грибы-ягоды, черемша вокруг…

Недалеко от поселка Белореченского есть еще несколько землянок. Жители их дружат, ходят друг к другу в гости и называют себя «лесными братьями». В одном месте в лесу рядом вырыты две землянки, и там несколько лет обитают пять человек. Только в поселке они бывают редко – боятся, что злые люди найдут их убежища.

* МЕЩАНСТВО *
Людмила Сырникова
Космополитизм по-русски

Наши соотечественники скупают недвижимость за рубежом

Однажды в выпуске эрнстовских, кажется, новостей был показан сюжет о московском пенсионере, переехавшем с женой в Черногорию – доживать век. «Решение об этом было принято на семейном совете», – говорил телеголос. В кадре голубело балканское полупрозрачное небо. Потом показались зеленые кроны и белые мазанки, возникла извилистая мощеная дорога, бегущая по ней собака, а за собакой – и сам Виктор Константиныч, или как его там зовут, русский человек на ПМЖ. Как хозяин прошел Виктор Константиныч по мощеной дороге, и камера развернулась, показав крупным планом лицо собственного корреспондента. Лицо произнесло: «Для многих россиян Черногория сделалась вторым домом. Не отстают и представители крупного бизнеса. Все больший процент черногорской недвижимости переходит в собственность состоятельных россиян…»

На том сюжет и завершился, произведя вдруг нетривиальный месседж. Пенсионер стал вровень с инвестором. Счастливый обладатель «социальной карты москвича», прописанный у детей, научился извлекать выгоду и теперь добывает в аптеке бесплатные лекарства, глотая их за границей, в благоприятных климатических условиях, «как в Турции, только гораздо лучше». Спутниковая тарелка позволяет смотреть все российские телеканалы. Вот сообщают, что на Пласидо Доминго, Монтсеррат Кабалье и Хосе Каррераса грозятся завести дело: они заделались гражданами оффшорного государства, чтобы не платить налоги со своих гигантских гонораров. «А-хахахаха! Вот совсем уже, а?! Стыд потеряли-то!» – возмущенно хохочет Виктор Константиныч, тыча рукой то в супругу, пенсионерку, то в телевизор.

Загодя радуется Виктор Константиныч успехам налоговой службы, пусть даже иностранного государства. Порядка взыскует его душа. Сын турецкоподданного, великий комбинатор Остап Ибрагимыч, не сумев переквалифицироваться в управдомы, так и застрял в эпохе первоначального накопления капитала с перерезанным бритвою горлом, а склочное дитя собеса и парторганизации, за свою долгую жизнь приобретшее полезную привычку отдавливать ноги в очередях, вдруг оказалось в Рио-де-Жанейро, точнее, в Монтенегро, и в пузырящихся на коленях трениках разгуливает по песчаному пляжу. Он не жулик, не спекулянт, он добросовестный приобретатель, вслед за ценой на нефть вырос рынок недвижимости, и вот он здесь, инвестирует в молодую экономику развивающейся страны, будущего члена ЕС, и в свою комфортную европейскую старость.

Сын Виктор Константиныча неплохо вписался в рыночную российскую реальность: сначала были какие-то сникерсы, затем он дорос до автозапчастей. Его фирма – маленький филиал представительства большого корейского автогиганта. Сын Виктор Константиныча стоит на земле всеми четырьмя конечностями: выстроил в Тропарево домик, неплохое подспорье для «трешки» в Бескудниково, не дав молдаванам себя обмануть, дочь (Виктор Константиныча внучка) хотела в институт культуры, на факультет шоу-бизнеса, но он настоял, что лучше на менеджмент. В прошлом году, когда Виктор Константиныч с концами отчалил в Черногорию, сын три недели подряд, потирая на кухне руки, говорил: «А что, там климат получше, чем в Москве, в мегаполисе!» И даже как-то рассказал, как его одногруппник сплавил престарелых родителей в дом престарелых, и выразительно посмотрел на дочь, будущего менеджера. Но тут жена, преуспевающий бухгалтер, оказалась вдруг почти по делам на выставке-ярмарке зарубежной недвижимости, откуда вернулась с охапкой рекламных проспектов. Почти сутки – с субботы до вечера воскресенья, с перерывом на сон, – длился семейный совет, сын Виктор Константиныча даже пренебрег важным футбольным событием, и решили-таки съездить в эту Испанию, посмотреть.

Крохотный курортный городок Бенидорм, страшно привлекательный инвестиционно: англичане скупают недвижимость как подорванные, едут и богатые немцы, и уж тем более американцы, пиндосы, надо торопиться, спешить, скоро ничего свободного не останется. Они поторопились, но свободного и в самом деле оказалось немного: 34-метровая квартира по цене 95 000 евро в доме, наполовину заселенном индонезийскими нелегалами. Испанская матрона и ее угрюмый мачо-супруг хотели поначалу и вовсе 100 000, но опытный бухгалтер заявила безапелляционным тоном, что, дескать, it is not absolutely possible, и к ней прислушались. Неделя отпуска была безнадежно испорчена: не представлялось возможным полностью насладиться ни пляжем, ни свежевыжатым соком, ни катамараном, в глаза лезла правда о том, что дом – из самых непрестижных, квартира – из самых маленьких, соседи – из самого третьего мира, а все, что поприличней, начинается от 180 000, и это все же недоступно, потому что разница между проданной хрущобой Виктор Константиныча и черногорской мазанкой была крошечной, ее едва хватило на переезд и транспортировку стариковского скарба, а все собственные средства, ты ж понимаешь, в бизнесе, в обороте. Была предпринята последняя попытка уломать испанцев, те уперлись рогом, как бык перед тореадором, и тогда квалифицированный бухгалтер, гордая и прекрасная, как Кармен, покинула поле сражения. Вечер был испорчен, но уже на следующее утро, поймав за завтраком недоуменно-презрительный взгляд английской семейной пары, наши поняли, что жить среди этих бездуховных людей не очень-то и хочется. Урвать от Испании кусок все же удалось: в аэропорту супруги появились, волоча за собой вяленую свиную ногу, невероятно внушительную, купленную специально в Museo del Jamon: в багаж ее сдать было невозможно, и пришлось взять ногу с собой на борт, испанские пограничники, всегда интровертивно отстраненные, вытаращили маслянистые глаза, но старший бухгалтер с независимым и гордым видом прошествовала в GATE 16.

Сын Виктор Константиныча иногда думает, что на самом деле оно и хорошо, что так все вышло. Ведь что такое на самом деле Испания? Провинция, натуральная провинция! Бедная европейская страна, задворки, всякий сброд, на русских смотрят косо, недобро. Ты им платишь, а они все равно смотрят так. Чаевые без благодарности берут. Не годится. То ли дело Турция или Египет. Там сервис, почет и уважение. Там и еще в цивилизованных странах Запада.

Вот англичане, рассуждает сын Виктор Константиныча. По ТВ показывали директора лондонского агентства недвижимости, он рассказывал, какие дорогие апартаменты покупают в Лондоне богатые русские. Недавно из-за наплыва русских пришлось открыть дополнительный бутик. Сын Виктор Константиныча уже не помнит, какой именно, но разве это важно? Важно, что в Лондоне люди с пониманием. Да и в Черногории. Кто бы мог подумать. Но вот и богатые люди, и даже очень богатые вкладываются, а значит, через лет 10-20 домик, в котором Виктор Константиныч сейчас доживает, вырастет в цене, его продать потом можно будет втридорога… Сын Виктор Константиныча думает так и мало-помалу успокаивается. И, успокоившись, преисполняется гордости. Вообще-то Запад – это как у нас, только без недостатков. Дайте еще десять лет – и Москва станет круче Нью-Йорка.

Тусклый телекомментатор попал в яблочко: принципиальной разницы между пенсионером в трениках и крупным бизнесменом в Brioni, скупающем в инвестиционных целях черногорскую ли, лондонскую ли недвижимость, нет. И тот, и другой самозабвенно верят в Запад, хотя он обижает их неожиданностями, пугает нежеланием понять и калечит требованием вести себя в гостях как в гостях. И тот, и другой тратят деньги, инвестируют, обрастают активами и квадратными метрами, пытаясь обрести желанную свободу – свободу везде чувствовать себя как дома. И тот, и другой, сами того не подозревая, по старой русской привычке занимаются геополитической и культурной экспансией. И сегодняшний миф о русских нефтедолларах, без которых давно зачах бы Куршевель, разорились швейцарские банки, закрылись лондонские бутики и парижские рестораны, а захудалая Черногория прозябала б в полнейшей нищете, – этот миф обладает колоссальной притягательной силой, ничуть не меньшей, чем в свое время миф об уникальном русском слове «интеллигенция», миф о «самой читающей в мире стране» и миф о неизъяснимой русской духовности. Жизнь – очень плохая литература.