Текст книги "Очень хороший и очень дурной человек, бойкий пером, веселый и страшный..."

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Михаил Семевский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Петру донесли, что один офицер, по имени Матвей Олсуфьев, ослушался его приказаний. Позванный во дворец, Олсуфьев, действительно страдавший зубами, извинился, что явиться не может. Петр вторично велел его позвать, сказав, что вылечит его. Олсуфьев явился. Тогда, приказав ему сесть на пол и указать гнилой зуб, Петр, вместо больного, захватил здоровый и с такою силой, что трижды поднимал от пола бедного Олсуфьева. Наконец, сломав этот зуб, Петр отпустил его, как наказанного достаточно.

Желая дать какой-нибудь знак отличия своим шутам, которых у него было свыше шестидесяти, Петр I учредил для них ленту «золотой шпоры», которую они носили на третьей пуговице. Каждая такая лента стоила им 60 рублей. Как-то прежде Петр приказал написать портреты со всех своих девяноста девяти шутов и повесил их в большой дворцовой зале, оставив место для сотого. Портреты были размещены сообразно прирожденным и приобретенным качествам своих оригиналов. Между ними был особый отдел и таких, которые принуждены были одеться шутами за провинности по службе.

Царь любил забавляться с шутами; в веселые минуты он давал им разные титулы и звания. Так, в Москве один из них^{177} был провозглашен царем самоедов. Церемонию коронования отпраздновали с большим великолепием. Двадцать четыре самоеда, с целым стадом оленей, явились на поклонение к своему новому царю. Другому шуту[73]73
  Эту историю, как и предыдущую, рассказывают про Дакосту. Разные ее версии в качестве подарка называют острова Даго, Соммерс и Гогланд.


[Закрыть] Петр подарил остров Даго и велел изготовить грамоту на владение им. Когда, по смерти Петра, пожалованный стал требовать острова, то ему отказали, на том основании, что грамота была неудовлетворительная, так как Петр вместо государственной печати приложил к ней рубль.

Петр I с неудовольствием взирал на некоторых из приближенных своих, живших гораздо выше средств. Позвав одного такого к себе в кабинет, Петр дружески спросил его, сколько он ежегодно проживает. Князь, которому об этом пришлось подумать впервые, извинялся незнанием и просил позволения послать за своим управляющим, который один знал его дела. «Итак, ты не знаешь, – сказал царь, – сколько тебе требуется на прожиток. Посмотрим, однако, не сможем ли рассчитать сами; несколько сот рублей больше или меньше разницы не составят». Уселись считать. Петр начал подробно отмечать, что стоят князю лошади, люди, одежда и т. д. Сложив все это, князь испугался и не знал, что сказать, «Теперь, – продолжал царь, – посчитаем доходы». Сумма последних не достигала и половины суммы расходов. Тогда Петр, гневно взглянув на князя и не дав ему вымолвить слова, схватил его за волосы и, по обыкновению, так избил палкой, что несчастный потом несколько дней не мог пошевелиться ни одним членом. «Пошел теперь, – крикнул царь, – и считай таким же манером твоего управляющего. Этим уроком научитесь оба, что издержки никогда не должны превышать получения и что всякий живущий на чужой счет есть плут, одинаково подлежащий наказанию, как и вор, крадущий мои деньги, или как злостный банкрот, которого по нашим законам ссылают в каторгу». История гласит, что рассказанный случай произвел большой переполох в домах многих вельмож, которые побаивались царской арифметики.

Деятельный гений Петра обнимал все, от высших политических соображений до простых мелочей. Если он видел что-нибудь в первый раз, то с чрезвычайным любопытством старался изучить виденное основательно, и если то было делом рук, то непременно хотел сделать то же сам. Во время своего путешествия, увидав в одном публичном месте фокусника, Петр долго смотрел на его штуки. Особенно поразила его ловкость, с которою фокусник вырывал зубы то ложкою, то при помощи шпаги. Удивление Петра перешло в страстное желание проделывать то же самому. Он стал учиться у шарлатана и спустя несколько минут был настолько же искусен, как его учитель. И горе было тем, которые потом жаловались на зубную боль!

Узнав о дурном поступке одного дворянина, Петр очень разгневался и немедленно потребовал его к себе, вероятно, для обычной расправы. Один из друзей провинившегося поспешил предуведомить его о грозившей беде и советовал постараться как-нибудь избежать первого гневного порыва, который был особенно страшен. Виновный, зная, что Петр, при всей своей вспыльчивости, в душе добр и справедлив, счел за лучшее немедленно явиться к царю. Дорогою он придумал средство, как отвратить бурю. Он вошел к Петру без всякого смущения, приложив к щеке платок. Петр ринулся на него с поднятою палкой, но, заметив платок, спросил: «Что с тобой?» – «Государь, – отвечал дворянин, – со вчерашнего дня невыносимо мучаюсь зубами». При этом рука, вооруженная палкой, опустилась, и выражение гнева исчезло с лица государева. «Гнилой зуб у тебя?» – спросил царь. – «Не совсем гнилой, но очень испорченный; болит часто и мучительно». – «Принести мои инструменты, – приказал царь. – Садись. Я вырву у тебя боль вместе с зубом». Зуб был извлечен, правда, несколько грубо, но довольно благополучно. Выслушав затем покорную благодарность пациента за оказанную ему милость, Петр стал его бранить за вину. Тот счел лучшим не оправдываться, бросился царю в ноги и стал просить прощения. Петр пожурил его и с этим отпустил.

Когда императрица, супруга Петра I, разрешилась от бремени Петром Петровичем^{178}, царь побежал в Адмиралтейство, чтобы возвестить об этом городу колокольным звоном. Так как это случилось в полночь, то Петр нашел Адмиралтейство запертым, и часовой окликнул его: «Кто идет?» – «Государь». – «Нашел, что сказать! Разве его узнаешь теперь? Пошел прочь! Отдан строгий приказ не впускать никого». Петр забыл, что действительно отдал такой приказ. Слушая грубый ответ солдата, он внутренне радовался точному исполнению своих повелений. «Братец, – сказал он, – я действительно отдал такой приказ, но я же могу и отменить его; или как по-твоему?» – «Тебе, вижу я, хочется меня заговорить, да не удастся: проваливай-ка, не то я тебя спроважу по-своему». Царя это забавляло. – «А от кого ты слышал такое приказание?» – «От моего унтер-офицера». – «Позови!» Явился унтер-офицер. Петр требует, чтобы его впустили, объявляя, кто он. «Нельзя, – отвечает унтер-офицер, – пропустить никого не смею, и будь ты действительно государь, все равно не войдешь». – «Кто отдал тебе такой приказ?» – «Мой командир». – «Позови и скажи, что государь желает с ним говорить». Является офицер. Петр обращается к нему с тем же. Офицер приказал принести факел и, убедившись, что перед ним действительно был царь, отпер двери. Не входя в объяснение, Петр прежде всего стал молиться и потом звонил с четверть часа, собственноручно дергая веревку от колокола. После этого, войдя в казарму, он произвел унтер-офицер в офицеры, офицера в командиры, а последнего повысил чином. «Продолжайте, братцы, – сказал он, уходя, – так же строго исполнять мои приказания и знайте, что за это вас ожидает награда».

Насколько Петр I ценил храбрость в бою, настолько же ненавидел поединки. Он не оправдывал их ничем, как бы тяжко ни было оскорбление. «Неужели ты настолько глуп, – сказал он одному из своих генералов, – что железный клинок может, по мнению твоему, восстановить твою оскорбленную честь?» Если кто-либо из офицеров являлся к Петру просить разрешения на поединок, то уходил жестоко побитый; не оставался безнаказанным и оскорбитель, которого, смотря по степени вины, иногда с позором выгоняли из службы. В Москве Петру донесли на полковника Бодона, прапорщика Крассау, капитана Сакса и слугу последнего, что они нескольких человек убили на дуэли. Расследовав дело в продолжение нескольких часов, Петр приказал отрубить голову полковнику и повесить прапорщика. Что касается Сакса, то благодаря покровительству Меншикова он избежал казни, но был осужден на пожизненное тюремное заключение. Слуга Сакса получил тридцать ударов кнутом, от которых вскоре и умер[74]74
  Нидерландский художник, путешественник и писатель Корнелис де Брюйн (Корнилий де Бруин; ок. 1652 – ок. 1727), бывший в 1703 году в Москве, пишет, что Петр «велел казнить, после полудня, в своем присутствии огрублением головы» полковника Бодона, совершившего убийство лекаря и тяжело ранившего другого человека. Еще один участник кровавой драки, февдрик Красо, был повешен. На следующий день, по сведениям де Брюйна, казнили также капитана Сакса и слугу полковника Бодона; так что заступничество Меншикова, если оно и имело место, возможно, не сыграло никакой роли.


[Закрыть]. После такой суровой расправы поединки стали очень редки в России.

Петр I распределял свои занятия на все часы дня и строго следовал этому распределению. Вставал он очень рано, иногда в три часа, и в течение нескольких часов занимался чтением; потом час или два точил, затем одевался и занимался государственными делами, причем вносил в свою записную книжку разные заметки и записывал нужные распоряжения. За этой работой следовала прогулка, состоявшая в посещении флота, литейно-пушечного завода, фабрик или строящейся крепости, всегда с записной книжкой в руках. В 11 часов, или несколько раньше, Петр садился за стол, с некоторыми лицами из своей свиты или с кем-нибудь из придворных. Получаса было достаточно для обеда и такого же времени для послеобеденного отдыха. Затем следовало посещение всех тех, которые утром были намечены в записной книжке. Петра видели по нескольку минут то у генерала, то у плотника, у чиновника или каменщика. Петр посещал школы, особенно же любил морское училище, где иногда присутствовал на уроках. Вечером Петр развлекался дружеской беседой или посещал ассамблеи, где много пил вина, играл в шахматы или затевал другие любимые игры, преимущественно детские, как, например, жмурки. Охота, музыка и тому подобные развлечения не имели для него никакой прелести. Шахматы он любил как потому, что игра вошла при нем в обыкновение, так и потому, что он был очень искусен в ней. Если в обществе, где он находился в чрезмерно веселом настроении от выпитого вина, кто-нибудь провинялся или раздражал его даже пустяками, то бывал бит жестоко. Меншиков и другие фавориты часто испытывали на себе тяжесть его руки. Спать ложился Петр в 9 часов, и с тех пор прекращалось всякое движение по улице, на которую выходила его спальня. Малейший шум пробуждал его, и этого особенно боялись.

Семейство Волковых получило известность в России. При Петре I один Волков был посланником в Константинополе, Париже и Венеции. Когда он возвратился в Петербург, Петр поручил ему перевести на русский язык книгу о садоводстве. Волков был человек способный; потому-то, может быть, эта работа так и надоела ему. Часто он затруднялся переводом технических мест, для которых в русском языке не находилось соответствующих слов. Утомленный таким неблагодарным трудом, он впал в меланхолию и зарезался.

Один капитан, по имени Ушаков, был однажды послан из Смоленска с чрезвычайно важными бумагами к киевскому коменданту. Пославший его генерал приказал доставить бумаги как можно скорее. В точности исполнив это, Ушаков подъехал к Киеву, когда городские ворота были заперты. Часовой просил подождать, пока губернатор пришлет ключи. Ушаков начал рвать и метать, разразился ругательствами на коменданта и часового, грозя гневом своего генерала, и полетел с бумагами обратно в Смоленск жаловаться на то, что ему не отперли ворот. Генерал арестовал Ушакова и предал военному суду, а сей последний изрек ему смертный приговор. Петр, по представлении приговора на его усмотрение, нашел поведение капитана слишком забавным, чтобы наказывать его. Он помиловал осужденного, послал ему дурацкий колпак с шутовскою одеждою и зачислил его в штат своих шутов, в числе которых Ушаков и состоял до смерти своего покровителя.

Этот же Ушаков должен был сопровождать Петра в его поездку по Саксонии. Петр приказал ему приготовиться в путь. Ушаков упросил состоявшего в свите аудитора написать для него следующее письмо к царю: «Благодарю ваше величество за все оказанные мне милости, но боюсь, что моим рассказам о них не поверят без какого-либо доказательства. Полагаю, что наглядным подтверждением для сомневающихся была бы лучшая лошадь из вашей конюшни» и пр. Петр улыбнулся, прочитав это шутовское послание, и подарил Ушакову лучшую лошадь. Такими путями Ушаков мало-помалу скопил себе капитал более нежели в 20 тысяч рублей.

Петр был чрезвычайно вспыльчив и в первую минуту гнева наказывал жестоко. Если в минуту раздражения ему не удавалось излить свой гнев, то, успокоившись и придя в себя, он подчинялся голосу справедливости. Известно, что он был искусен в токарном мастерстве. Станок его помещался в особой мастерской, при которой состоял Андрей Нартов^{179}, токарный мастер и хороший механик, и один ученик, которого Петр любил за веселый нрав и прилежание. На обязанности последнего лежало снимать с Петра колпак при входе его в мастерскую. Как-то раз этот ученик вырвал нечаянно у Петра несколько волосков. Почувствовав боль, царь выхватил свой охотничий нож[75]75
  Петр всегда имел при себе охотничий нож, когда не бывал в походе или при исполнении своих воинских обязанностей. – Примечание редакции «Русского архива».


[Закрыть], бросился за учеником и, вероятно, убил бы его, если б последний, зная вспыльчивость Петра, не успел вовремя убежать. На другой день, входя в мастерскую, Петр весело сказал Нартову: «Этот плутишка причинил мне таки порядочную боль, но, конечно, невзначай. Я рад, что он оказался осторожнее меня». Узнав от Нартова, что ученик не являлся, Петр послал за ним к его родным, велев передать, что простил его; но и там его не видали. Тогда Петр приказал оповестить свое прощение по всем частям города. Беглец пропал, и с тех пор Петр не видал его никогда. Он убежал в одну деревушку близ Ладожского озера, откуда пробрался в Вологду, где под чужим именем выдавал себя за сироту, потерявшего отца и мать и пришедшего из Сибири. Там один стекольщик приютил его из сострадания и обучил своему мастерству. У него беглец прожил десять лет. Уже долго спустя по смерти Петра он возвратился в Петербург и явился к прежнему хозяину, который представил его в Дворцовую контору. Его приняли как стекольщика. Этим мастерством он занимался при Анне и Елизавете.

Петр I, находясь в Кронштадте и утомившись дневными занятиями, лег отдохнуть и приказал часовому не впускать к себе никого. Пришел князь Меншиков. Имея свободный доступ к царю во всякое время и рассерженный задержкою часового, Меншиков хотел войти силою. Часовой его оттолкнул и пригрозил, что пустит в него заряд. Раздраженный Меншиков поставил возле пажа и приказал доложить себе, когда царь выйдет. Петр встал, и Меншиков принес ему жалобу на часового. Петр приказал его позвать. «Знаешь ты, кто это такой?» – спросил царь. «Да, государь, это князь Меншиков». – «Правда ли, что ты хотел ударить его прикладом?» – «И ударил бы, как всякого другого». – «За что?» – «За то, что он хотел войти вопреки приказанию вашего величества». – «Хорошо». Петр приказал принести три стакана водки. «Ну, Меншиков, пей за здоровье этого молодца, который производится в унтер-офицеры». Меншиков выпил и думал, что этим отделался. «Еще стакан, – сказал царь. – Пей, Меншиков, за здоровье этого унтер-офицера как за поручика». Меншиков повиновался с печальным лицом. «Третий стакан, Меншиков, за здоровье этого капитана». Как ни горько показалось вино фавориту, он выпил и третий стакан, но этим дело не кончилось. «Теперь, Меншиков, ступай и снабди нового офицера всем нужным прилично его чину, чтобы через три дня он мог явиться ко мне в надлежащем виде; а впредь не смей обижать тех, кто исполняет свой долг, или это, – Петр поднял трость, – научит тебя твоему долгу». Обратившись к солдату, Петр прибавил: «А ты молодец; исполняй всегда так же строго мои приказания, и я этого не забуду».

Анекдоты прошлого столетия // Русский архив. 1877. Кн. 3. Вып. 10.

* * *

Один крестьянин в Петербурге предсказал как-то весною, что в следующем сентябре будет страшное наводнение, так что вода хлынет выше старого дуба, росшего между Невой и кафедральным собором в крепости. Предсказание это всех напугало и озаботило приисканием убежища от потопа. Петр I видел с горем, что большинство жителей его новой столицы готово покинуть ее при первом удобном случае. Объясняя это или интригою в среде своих приближенных, или тем, что в народе нашлись такие, которым надоело жить в отдалении от родины, Петр решился пресечь зло в начале. Первым делом он приказал срубить дерево, вызывавшее мысли о наводнении. Допросы, которым были подвергнуты многие лица, привели к открытию предсказателя. Это был один из крестьян, расселенных по финским деревням. Его посадили в крепость. В конце сентября его привезли на то место, где лежал еще срубленный дуб, взвели на устроенные для того подмостки и в присутствии народа, собранного по приказанию царя, дали ему пятьдесят ударов кнутом. После наказания народу было прочтено вразумление и предостережение против пагубного суеверия и всякого рода пройдошеств. По прежним примерам Петр знал, что предсказанное событие было возможно, но не допускал, чтобы кто бы то ни было мог его предвидеть.

По дороге из Нарвы в Ревель, почти верст за 100 от сего последнего, находится прекрасная Гальяльская церковь, названная так по месту своей постройки. Между многими находящимися там шведскими гробницами обращает на себя внимание одна, в которую в 1652 году положены были тела двух девиц. Высохшие, желтые, без запаха, тела эти вполне сохранились. Кожа их на первый взгляд походит на пергамент; растянутая пальцами, она чрезвычайно эластично сжимается опять. Внутренности трупов, должно быть, совершенно высохли, если не уничтожены вовсе. Петр I, остановившись в тех местах со своими войсками, не хотел этому верить, но, удостоверившись и боясь, чтобы толки о чуде в среде суеверных солдат не наделали переполоха, нашел нужным пояснить своим генералам и офицерам естественные причины этого явления. Кроме органических свойств тел, Петр объяснил их нетленность влиянием воздуха и песчаного грунта.

По заключении мира в 1721 году Петр I назначил посланником в Швеции Михаила Петровича Бестужева, впоследствии графа и гофмаршала при дворе императрицы Елизаветы. Петр приказал ему явиться за последними приказаниями на другой день в четыре часа утра, предварительно же побывать у Андрея Ивановича Остермана, от которого получит инструкции, и в назначенный час привести Остермана с собою. Чтение инструкций заняло часть ночи, и Остерман сказал Бестужеву: «Спать уже поздно, пойдем поужинаем и рассеемся пока».

В три с половиною часа они были в передней царя и нашли там только одного денщика, которого и просили доложить о себе. Денщик отвечал, что царь уже с полчаса как прохаживается по комнате, но что раньше назначенного времени доложить он не смеет. Пробило четыре часа. Бестужев и Остерман вошли. Царь был в коротком халате, толстом ночном колпаке[76]76
  Внутри этот колпак был выложен полотном, потому что Петр много потел. – Примечание редакции «Русского архива».


[Закрыть] и чулках, спустившихся до туфель. «Здравствуйте, – сказал он вошедшим. – Который час?» – «Четыре часа». – «Просмотрел ли ты с Бестужевым, – обратился Петр к Остерману, – те инструкции, которые ему следует дать?» – «Да, государь». – «А ты, – спросил он Бестужева, – также прочитал и понял их?» – «Да, государь». – «Не нашел ли в них чего-нибудь неясного, не имеешь ли что спросить у меня?» – «Нет, государь». Не доверяя этим ответам, Петр задал Бестужеву несколько вопросов, на которые тот отвечал вполне удовлетворительно. «Действительно, ты понял, что должен сделать для пользы моего государства. Возьми записную книжку; я продиктую тебе, что ты сделаешь лично для меня; будь внимателен. Так как климат в Стокгольме почти такой же, как в Петербурге, то я бы желал, чтобы ты прислал мне оттуда людей, сведущих в земледелии, хозяйстве и лесоводстве, а также плотников, каменщиков, искусных слесарей, оружейников, главным же образом умеющих хорошо делать ружейные замки, медников, стальных дел, мастеров и т. п.». Продиктовав все, Петр приказал Бестужеву перечитать записанное, чтобы проверить, не пропустил ли он чего-нибудь. «Обо всем касающемся Иностранной коллегии, – сказал Петр, – ты можешь сноситься с нею; что же до моих поручений, то будешь писать прямо ко мне. Пиши просто, без глупых формальностей, но пиши только дело, адресуя Петру Алексеевичу». Бестужев потом всю жизнь как драгоценность хранил связку писем, полученных от Петра за время своего посланничества в Швеции.

Отпуская его и пожелав счастливого пути, Петр на прощанье прибавил: «Будь исправен и верен на трудном месте, которое тебе доверяется; не сомневаюсь, что ты оправдаешь мои ожидания, и тогда я позабочусь о твоем будущем; но если ты обманешь мои надежды, то будешь иметь во мне такого же неумолимого врага, как теперь имеешь благожелателя и друга. Ступай с Богом!» При этом Петр, по обыкновению, поцеловал его в голову.

Одного русского царедворца за какую-то вину посадили в крепость. Петр I положил себе, что заключенный выйдет из нее не иначе, как под кнут на публичном месте. Императрица и знатные особы, принимавшие участие в его судьбе, стали за него просить. Царь, разгневанный этим, запретил под страхом немилости обращаться с просьбами о прощении. Тогда ходатаи, не унывая, прибегли к следующей хитрости. У царя была левретка, которую он очень любил и которая была к нему чрезвычайно привязана. В его отсутствие, в ошейник собачки вложили прошение, дельно написанное. Когда Петр возвратился к себе, собачка, по обыкновению, бросилась ласкаться и прыгнула к нему на шею. Заметив бумагу, Петр выдернул ее, развернул, прочел и расхохотался. «И ты, Лизка, стала подавать челобитные? Так как это первый раз, то быть по-твоему!» Тотчас же послан в крепость нарочный объявить заключенному прощение. Когда Лизка околела, из нее сделали чучело и поставили в кабинете натуральной истории при Академии наук.

В начале 1723 года Петр I почувствовал сильную боль в пузыре, имевшую последствием задержание мочи. Об этом Петр сказал только одному из своих слуг, который обратился к знакомому шарлатану, Брабансону, бывшему тогда в Петербурге. Последний дал некоторые паллиативные средства, которыми Петр и удовольствовался.

В начале лета 1724 года болезнь Петра усилилась. Тогда позвали доктора Блюментроста, который, видя, что положение больного серьезно, просил пригласить себе в помощь доктора Бидло^{180} из Москвы. Блюментрост не покидал комнаты больного в течение нескольких недель. Аптекарь Липгольд^{181} с хирургом Паульсоном^{182} беспрестанно приготовляли промывательные и мягчительные припарки. Искусный оператор, англичанин Горн^{183}, дважды вводил больному катетер, но мог извлечь влаги не более стакана. Петр не вставал с постели сряду четыре месяца.

В сентябре явилась некоторая надежда на выздоровление. Доктора успокоились; излияние у больного стало совершаться естественно. Тогда Петр, вообразив себя вне опасности и в состоянии посещать разные начатые работы, приказал снарядить яхту и подвести ее по Неве к дворцу. Блюментросту послали сказать, чтобы он явился на берег с лекарствами и людьми, в которых может встретиться надобность, для сопровождения Петра в Шлиссельбург, где царь хотел осмотреть работы по Ладожскому каналу, начатые генералом Минихом^{184}. Блюментрост стал убедительно упрашивать Петра обождать еще некоторое время, но безуспешно. Тогда он запасся лекарствами и на всякий случай взял с собою Паульсона.

Осмотрев Ладожский канал и сделав нужные распоряжения, Петр проехал в древний город Ладогу, оттуда в Новгород, затем в Старую Руссу (на озере Ильмене) посмотреть, как исполняются последние его распоряжения относительно солеварен, и освидетельствовать канал, который приказал прорыть для удешевления доставки необходимого солеварням леса. В этих разъездах Петр провел большую половину октября. Тут погода изменилась к худшему, а с этим возобновились и его страдания.

5 ноября Петр возвратился в Петербург, но вместо того, чтобы засесть во дворце, отправился на Лахту. Там, увидав ставшее на мель гребное судно с матросами и солдатами, плывшими из Кронштадта, он послал к ним шлюпку; но, находя, что приказание его исполняется медленно, поехал на помощь в другой шлюпке сам, сошел по пояс в воду и возвратился очень довольный, что спас жизнь десяткам двум людей. Петр остался ночевать на Лахте, намереваясь отправиться на другой день в Систербек[77]77
  Сестрорецк.


[Закрыть]; но, проведя ночь в страданиях от жгучей боли внизу живота, он вынужден был возвратиться в Петербург.

В декабре болезнь приняла опасный вид и грозила воспалением. Блюментрост просил императрицу созвать консилиум из всех петербургских докторов. О состоянии больного сообщили русским посланникам в Берлин и Гаагу, чтобы узнать мнения прусского доктора Штиля и знаменитого Германа Боергавена^{185}, жившего в Лейдене.

На Крещенье Петр, не чувствуя себя лучше, сделал на Неве смотр гвардии. Была оттепель, и Петр более получаса простоял на льду, поверх которого бежала вода. После этого ему стало хуже, и 28 января 1725 года он скончался в невыразимых мучениях. Из Лейдена и Берлина мнения консультантов не были еще получены. По вскрытии трупа, все части, прилегающие к мочевому пузырю, нашли пораженными гангреной, а сжимательную мышцу затверделою до такой степени, что ее нельзя было перерезать никакими хирургическими инструментами.

Боергавен смеялся над петербургскими докторами, говоря, что царя можно было спасти лекарством на пять копеек, и находил особенно странным, что за советом к нему обратились уже тогда, когда никакая помощь была невозможна. Русские медики, понимая всю справедливость мнения Боергавена, свалили причину смерти царя на шарлатана Брабансона, к которому якобы Петр имел слепое доверие, и на собственную неосторожность больного. Брабансон, напуганный этим, исчез, и неизвестно, что с ним сталось.

Анекдоты прошлого столетия// Русский архив. 1877. Кн. 3. Вып. 12.

* * *

…В 1719 году в Берлин приехал царь Петр. Его пребывание у нас так сильно смахивает на анекдот, что заслуживает, чтобы я его описала в моих мемуарах. Петр очень любил путешествовать и направлялся к нам из Голландии. Но по дороге ему пришлось остаться на некоторое время в Клеве, потому что царица заболела (у нее был выкидыш). Так как он не любил большого общества и не терпел торжественных приемов, он попросил, чтобы король распорядился отвести для него помещение в увеселительном замке королевы, расположенном в предместье Берлина. Королеву это очень мало обрадовало, так как замок был лишь недавно выстроен, а кроме того, она положила много забот и затрат, чтобы побогаче и покрасивее убрать его. Там была великолепная коллекция фарфора, на стенах повсюду висели дорогие зеркала…

Дом был окружен садом, неподалеку от него протекала река, а это еще более увеличивало красоту его местоположения.

Чтобы уберечь вещи от порчи, которую русские гости производили повсюду, куда бы они ни приехали, королева приказала вывезти из дома всю дорогую мебель и те из украшений, которые легко могли разбиться. Царь, его жена и весь их двор приехали в Берлин по реке и были встречены королем и королевой на берегу. Король помог царице сойти; как только царь ступил на землю, он крепко пожал королю руку и сказал: «Я рад видеть вас, брат Фридрих!» Потом он подошел к королеве и хотел было обнять ее, но она оттолкнула его.

Царица начала с того, что принялась целовать у королевы руки, причем она проделала это много раз. Затем она представила ей герцога и герцогиню Мекленбургских^{186}, приехавших вместе с ними, а также и сопровождавших их 400 дам, из которых состояла ее свита; собственно говоря, все они были горничными, кухарками и прачками, каждая из них имела на руках богато одетого младенца и на вопрос, чей это ребенок, отвечала, отвешивая низкий поклон, как это принято в России, что это дитя у нее от царя. Королева не удостоила этих женщин и взгляда. Тогда царица, как бы отплачивая ей за это, обошлась весьма высокомерно с немецкими принцессами, но король после некоторых переговоров заставил ее все-таки поклониться им.

Я увидела этих гостей лишь на следующий день, когда они пришли к королеве; королева решила принять их в зале, где обыкновенно бывали большие приемы; она встретила их чуть ли не у входа во дворец, где расположена стража, и, взяв царицу за левую руку, повела ее в этот аудиенц-зал. За ними следовали король вместе с царем. Как только царь меня увидел, он тотчас же узнал меня, так как мы виделись уже пять лет тому назад. Он взял меня на руки и исцарапал поцелуями все мое лицо. Я била его по щекам и старалась изо всех сил вырваться из его рук, говоря, что терпеть не могу нежностей и что его поцелуи меня оскорбляют. При этих словах он громко расхохотался. Потом он стал беседовать со мной; меня еще накануне заставили выучить все, что я должна была сказать ему. Я говорила о его флоте, о его победах, и это привело его в восторг; он несколько раз повторил, что охотно отдал бы одну из своих провинций в обмен на такого ребенка, как я.

Царица тоже приласкала меня. Она была мала ростом, толста и черна; вся ее внешность не производила выгодного впечатления. Стоило на нее взглянуть, чтобы тотчас заметить, что она была низкого происхождения. Платье, которое было на ней, по всей вероятности, было куплено в лавке на рынке; оно было старомодного фасона и все обшито серебром и блестками. По ее наряду можно было принять ее за немецкую странствующую артистку. На ней был пояс, украшенный спереди вышивкой из драгоценных камней, очень оригинального рисунка в виде двуглавого орла, крылья которого были усеяны маленькими драгоценными камнями в скверной оправе. На царице было навешано около дюжины орденов и столько же образков и амулетов, и, когда она шла, все звенело, словно прошел наряженный мул.

Напротив, царь был человек высокого роста и красивой наружности, черты его лица носили печать суровости и внушали страх. На нем было простое матросское платье. Его супруга плохо говорила по-немецки и едва-едва понимала, что королева говорила ей; она подозвала к себе свою шутиху, княгиню Голицыну[78]78
  Имеется в виду Анастасия Петровна Голицына, обвиненная по делу царевича Алексея в «недонесении слов, сказанных расстригою Демидом, и в перенесении слов из дома царского к царевне Марии Алексеевне». Суд приговорил ее к ссылке на прядильный двор, но Петр заменил это наказание поркой. Пребывание А. П. Голицыной при императрице в 1719 году сомнительно, так как официально ей было позволено возвратиться ко двору только в 1722 году.


[Закрыть], чтобы поболтать с нею по-русски. Эта несчастная женщина согласилась исполнять шутовские обязанности ради спасения своей жизни; она участвовала когда-то в заговоре против царя и дважды подвергалась за это битью кнутом. Неизвестно, что она говорила царице, но та каждый раз разражалась громким хохотом.

Наконец все уселись за стол; царь занял место возле королевы. Как известно, в детстве его пытались отравить, отчего вся его нервная система отличалась крайней раздражительностью и легкой возбудимостью; он был к тому же подвержен частым припадкам конвульсий, которые не мог преодолеть. За столом с ним приключился один из таких припадков, а так как именно в тот момент он держал в руках нож, то так усиленно начал размахивать им перед королевой, что последняя перепугалась и хотела вскочить с места. Царь начал ее успокаивать, уверяя, что не причинит ей вреда; при этом он взял ее за руку и так крепко пожал, что королева взмолилась о пощаде. На это Петр, громко смеясь, заметил, что ее кости нежнее, чем у его Катерины.

После ужина должен был состояться бал, но царь, как только встали из-за стола, тайком улизнул и прошел пешком до самого Monbijou[79]79
  Монбижу – дворец в Берлине, ныне не существующий.


[Закрыть]. На следующий день ему показали все достопримечательности Берлина и, между прочим, собрание медалей и античных статуэток. Среди них была одна самая ценная в очень непристойной позе. Как мне потом стало известно, такими статуэтками в Древнем Риме украшали комнаты новобрачных. Царь очень любовался ею и вдруг приказал царице поцеловать ее. Она не захотела; тогда он рассвирепел и крикнул ей на ломаном немецком языке: «Ты головой заплатишь за свой отказ!» Как видно, он собирался казнить ее, если она ослушается его. Царица в испуге поцеловала статуэтку. Царь, нисколько не церемонясь, выпросил у короля как эту статуэтку, так и несколько других. Ему также понравился дорогой шкаф из черного дерева, за который король Фридрих I заплатил огромные деньги, и он увез его с собой в Петербург к всеобщему отчаянию.