Текст книги "Очень хороший и очень дурной человек, бойкий пером, веселый и страшный..."

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Михаил Семевский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Никита Кашин^{155}
Поступки и забавы
императора Петра Великого

Вступительная статья

В 1774 году был напечатан в Петербурге русский перевод сочинения Димитрия Феодози «Житие и славные дела государя императора Петра Великого, самодержца всероссийского», изданного впервые на славянском языке в Венеции в 1772 году. Петербургское издание вышло в двух томах в четверку. В экземпляре этого издания, приобретенном графом С. Д. Шереметевым^{156} и переданном в библиотеку Общества любителей древней письменности, в конце второй части приплетена небольшая рукописная тетрадка, писанная полууставом очень четко, всего 16 листов. Она содержит четырнадцать рассказов о Петре Великом; собственно в рукописи считается пятнадцать рассказов, но этот счет неверен и произошел от того, что один рассказ по ошибке оказался разделен на два (рассказы № 10 и 11. – Ред.).

Рассказы эти в целом своем составе никогда не были до сих пор напечатаны; но они не безызвестны в нашей литературе.

Еще в 1808 году С. Н. Глинка^{157} в своем журнале «Русский Вестник» (№ 11) поместил некоторые из них в статье под заглавием «Русский солдат, повествующий о Петре Первом». К этому заглавию Глинка сделал следующее примечание: «Сочинитель сей рукописи, Никита Иванович Кашин, служил при Петре Великом солдатом и умер в сержантском чине. Любя чтение, он записывал все то, что видел и слышал о великом современнике своем. Рукопись свою присовокупил он к печатной книге, изданной в 1764 году в двух частях, о Петре Первом. Книги и рукописи достались по наследству его сыну, от которого переходили в разные руки».

В 1822 году Глинка перепечатал те же рассказы с присоединением еще нескольких других из того же источника в своих «Русских анекдотах» под заглавием «Старинное повествование о государе Петре Первом». И здесь относительно автора повествования Глинка повторяет примечание, сделанное им в «Русском вестнике», но приобретение рукописи относит ко времени после Отечественной войны. «После московского разорения, – говорит он, – нечаянным случаем достался мне подлинник сего повествования» (Русские анекдоты. Ч. II. Стр. 17. М., 1882 г.).

В «Записках» своих (СПб., 1895. Стр. 183, 184, 250) С. Н. Глинка также упоминает о рассказах про Петра Великого, изданных им в «Русском вестнике», причем выражается так: «Сочинитель этих анекдотов – унтер-офицер Кашин, служивший при Петре I в гвардии. Рукопись его была переплетена вместе с одною из двух частей истории о Петре I, напечатанной в четвертую долю листа в Венеции. И книгу, и рукопись подарил я в библиотеку гвардейского штаба, когда начальником оного был Николай Мартьянович Сипягин^{158}».

Рассказы Н. И. Кашина были известны также Д. Н. Бантышу-Каменскому^{159}, когда он составлял свой первый «Словарь достопамятных людей Русской земли» (М., 1836); здесь помещены два кашинских рассказа: один – в биографии генерал-адмирала графа Апраксина и другой – в биографии архиепископа Стефана Яворского; при том в первом случае составитель «Словаря» объясняет, что заимствует приводимый им анекдот «из рукописи Петровского времени», а во втором случае, не указывая источника, сообщает текст анекдота, вполне сходный с нашею рукописью. Такое же сходство замечается и в тексте первого рассказа.

Вот краткое содержание рассказов, помещенных в рассматриваемой рукописи:

1) О церемонии приезда Петра Великого в праздничные дни в церковь Св. Троицы на Петербургской стороне, с описанием наружности царя.

2) Об образе жизни Петра.

3) Об одежде Петра и неудовольствии его, если кто при встрече с ним на улице, кланяясь ему, останавливался.

4) О заступничестве генерал-адмирала графа Ф. М. Апраксина за малолетних детей дворянских, отправленных по распоряжению царя бить сваи на Мойке.

5) Об ассамблеях.

6) О славленье на Святках.

7) О свадьбе князь-папы Петра Ивановича Бутурлина.

8) О раздаче судов разным лицам для обучения их навигации.

9) О некоторых привычках Петра Великого и об отвращении его от тараканов.

10 и 11) Сравнение дел Петра Великого с делами его отца.

12) О фейерверке и иллюминации в Петербурге и Москве по случаю заключения Ништадтского мира.

13) О походе в Персию.

14) О чудотворной иконе Казанской Божией Матери, о Феодосии Яновском и Стефане Яворском.

15) О болезни, смерти и погребении Петра Великого.

В «Русском вестнике» Глинка напечатал рассказы 1-й, 2-й, 3-й, 5-й, 9-й, 12-й и часть 14-го; в «Русских анекдотах» же присоединил к ним еще 4-й, 10-й и 11-й, 13-й, а рассказ 14-й напечатал целиком. Но в обоих этих изданиях слог автора был поправлен Глинкой, и прибавлены им от себя некоторые рассуждения. В настоящем издании помещаются все рассказы Кашина, находящиеся в рукописи, без всяких изменений против подлинника.

Рассказы Кашина не сообщают о Петре Великом ничего особенно нового, но заключают в себе небезынтересные подробности, и как показания современника, представляют некоторое дополнение к другим, уже известным, анекдотическим повествованиям о Петре.

Кашин хотя и не принимал непосредственного участия в описываемых им происшествиях, но действительно был личным свидетелем большей части того, о чем повествует; например, подробности в описании приездов Петра Великого в церковь Троицы, его одежды и привычек, подробности в описании свадьбы князь-папы обличают несомненно очевидца.

Почти всем рассказам Кашина можно найти подтверждение в других источниках. Так, рассказы о славленье на Святках находят себе неоднократное подтверждение в юрналах Петра и в то же время пополняют показания последних несколькими частностями. Свадьба князь-папы, происходившая 10 сентября 1721 года, довольно подробно описана в дневнике Берхгольца, но в рассказе Кашина есть сведения, доселе неизвестные о костюмах жениха и невесты и об устройстве их брачного ложа в пирамиде, устроенной еще в 1720 году по случаю взятия четырех шведских фрегатов. Если нельзя проверить анекдота о генерал-адмирале графе Ф. М. Апраксине, то факты посылки русских юношей за границу достаточно известны; и именно в 1717 году, к которому, по-видимому, относится рассказ Кашина, последовали два указа Петра о посылке русских дворян в Венецию и во Францию. Факт раздачи разным лицам судов для упражнения в плаванье по Неве вполне подтверждается указом Петра 1718 года.

К числу рассказов о событиях, которых Кашин не был личным свидетелем, надо отнести сравнение дел Петра Великого делами его отца; этот рассказ нашей рукописи заимствован дословно у В. Н. Татищева и помещен последним в предызве-щении к его «Русской истории» (стр. XVII–XVIII).

То обстоятельство, что в одном из рассказов упоминается о построении в 1736 году церкви Казанской Божьей Матери на Адмиралтейской стороне, указывает, что Кашин записал рассказы после 1736 года, однако не позднее 1750-го, если предположить, что рассказ о сравнении дел Петра Великого с делами его отца заимствован составителем еще из рукописи Татищева и при его жизни; как известно, история Татищева напечатана лишь в 1768 году, после его смерти, последовавшей в 1750 году.

Вообще, записывая свои воспоминания о Петре Великом, Кашин относится к нему с полным благоговением: он не пропускает случая отметить религиозность Петра, указать на усердие Петра ко благу России, усердие, которого не могла умалить и предсмертная болезнь царя; с сочувствием относится составитель даже к забавам царя, и лишь в последнем рассказе – о погребении Петра – как бы косвенно делает ему упрек в жестокости: здесь с очевидным сочувствием сообщается о том, что Петр II до въезда в Москву указал уничтожить следы одной из расправ своего деда – позорные столбы с головами Соковнина^{160}, Цыклера^{161} и других заговорщиков. Из рассказа о чудотворной иконе Казанской Божией Матери, в котором одним из действующих лиц является Стефан Яворский и как бы одерживает верх над Петром в защите чудотворных икон, можно заключить, что Кашин был почитателем Стефана и, вероятно, не сочувствовал его противнику, Феофану Прокоповичу.

К сожалению, нам не удалось найти никаких других сведений о Кашине, кроме сообщенных Глинкой. Экземпляра сочинения Феодози с присоединением рукописи Кашина ныне в библиотеке Главного штаба нет.

Владимир Майков^{162}

Я, нижеподписавшийся, описываю самовидное и верно слышанное мною с 1717 до 1725 года, дела и поступки и увеселительные забавы славного, великого императора Петра Алексеевича, всея России повелителя и милостивейшего Отца Отечества.

1

Сей великий император, богочтец и хранитель уставов церковных и веры содержатель твердый, всякое воскресенье и праздники неотменно приезжает к церкви Троицкой на Петербургском острову против Сената и по входе в церковь никогда в парике не входит, сняв, отдает денщику и становится на правый клирос и при нем его дворцовые певчие; и пение производит четвероголосное, партесу[59]59
  Партесное пение – род русской и украинской церковной и концертной музыки, многоголосное хоровое пение, которое используется в униатском и в православном богослужении у русских, украинцев и белорусов.


[Закрыть] не жаловал, а во время обедни сам читал «Апостол», голос сиповатый, не тонок и не громогласен, лицом смугл, ростом не малый, сутуловат; когда от пристани идет до церкви, из народу виден по немалому росту, головою стряхивал; токмо один его великан цесарец выше был полуаршином. В викториальные дни приезжал на верейке[60]60
  Верейка – гребная лодка.


[Закрыть], и у пристани во ожидании его величества привожен был в уборе аргамак; и как изволит из верейки выйти, то поведут перед ним аргамака до церкви; и по отпетии обедни со всеми министрами и генералы войдет в питейский дом, что у Петропавловских ворот у мосту, сам выкушает анисной водки и прочих всех пожалует. После полудни в определенный час всем министрам и генералам и резидентам чужестранным и архиереям сбор на Почтовый двор, и тут трактированы будут, и по времени потеха огненная с планами и ужин, а во дворце того никогда не бывает.

2

Всякий день его величество вставал после полуночи за два часа или больше по времени и входил в токарню, точил всякие штуки из кости и дерева; и на первом часу дня выезжает на смотрение в разные места, всякий день наряд на все дороги, коляски и у пристаней верейки и шлюпки, и все дожидаются до самого вечера, а куда изволит ехать – неизвестно, а особливо редкий день который не бывает в Сенате.

В дом его императорского величества не повелено входить ни с какими прошениями, ниже с нижайшими визитами, ни в простые, ни в церемониальные дни, а только входили граф Федор Матвеевич генерал-адмирал Апраксин, светлейший князь Меншиков, канцлер Гаврила Иванович Головкин.

3

В летнее и осеннее время по Переведенной и по прочим улицам ходит пешком, летом в кафтане, на голове картуз черный бархатный, а в осень в сюртуке суконном серо-немецком, в шапке белой овчинной калмыцкой навыворот; и ежели идущи противу его величества, сняв шапку или шляпу, поклонится и, не останавливался, пройдет, а ежели остановится, то тотчас прийдет к тебе и возьмет за кафтан и спросит: «Что ты?» И ответ получит от идущего, что для его чести остановился, то рукою по голове ударит и при том скажет: «Не останавливайся, иди, куда идешь!»

4

По указу его величества велено дворянским детям записываться в Москве и определять на Сухареву башню для учения навигации, и оное дворянство детей своих записывали в Спасский монастырь, что за Иконным рядом в Москве, учиться по-латыни[61]61
  То есть вместо цифирной школы детей записали в духовное училище.


[Закрыть]. И услыша то, государь жестоко прогневался, повелел всех дворянских детей московскому управителю Ромодановскому из Спасского монастыря взять в Петербург сваи бить по Мойке реке для строения пенковых амбаров. И об оных дворянских детях генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин, светлейший князь Меншиков, князь Яков Петрович Долгорукий и прочие сенаторы, не смея утруждать его величества, попросили слезно, стоя на коленях, милостивейшую помощницу ее величество Екатерину Алексеевну о заступлении малолетних дворянских детей, токмо упросить от гнева его величества невозможно. И оный граф и генерал-адмирал Апраксин взял меры собою представить; велел присматривать, как его величество поедет к пенковым амбарам мимо оных трудившихся дворянских детей, и по объявлении ему, Апраксину, что государь поехал к тем же амбарам и приехал к трудившимся малолетним, скинул с себя кавалерию и кафтан и повесил на шест, а сам с малолетними бил сваи. И как государь возвратно ехал и увидел адмирала, что он с малолетними в том же труде в битии свай употребил себя, и, остановлен, государь говорил графу: «Федор Матвеевич, ты?» Генерал-адмирал ответствовал: «Бьют сваи мои племянники и внучата; а я что за человек, какое имею в родстве преимущество? А пожалованная от вашего величества кавалерия висит на дереве, я ей бесчестия не принес». И то слыша, государь поехал во дворец и определил их в чужестранные государства для учения разным художествам, так разгневан, что и после биения свай не миновали в разные художества употреблены быть.

5

Все знатные персоны расписаны по дням, в которые после полудня его величество приезжает и веселится, называлась ассамблея: забавляются в карты и шахматы, и в тавлеи[62]62
  Тавлеи, или тавлея, – русский вариант игры в нарды.


[Закрыть]; тут и государыня с фамилиею присутствует; машкарадов, комедий и опер не бывало, а был машкарад в Петербурге и в Москве по замирении Шведского мира 1722 года на кораблях и шлюпках, его величество был на корабле в матросском бостроке[63]63
  Бострок, бострог – короткая мужская одежда без рукавов.
  Случившаяся в Петербурге свадьба его всешутейшего князь-папы. Сделанная была перемида на площади против церкви Троицкой для церемонии взятия четырех фрегатов; а по прошествии времени в той перемиде изготовлена была князь-папе спальная перина, набита хмелем, подушки плетенные из хмельных стеблей и насыпаны хмелевыми листами; на полу той перемиды насыпано хмелю стеблями, не обирая хмелю, толщиною в пол-аршина, одеяло по парусине стегано теми же хмелевыми тонкими стеблями. И жениха всешутейшего папу в Иностранной коллегии и его величество со всем генералитетом и знатным дворянством убирали во одеяние, в мантию бархатную малиновую, опушенною горностаями, с большим отложным воротником горностаевым же, шапка белая, вышиною в три четверти аршина, рядами, один другого выше. И его величество, и министры, и генералы, и дворяне были в машкарадном разном платье, токмо масок на лицах не было.
  А с невестиной стороны в доме, построенном деревянном у Невы-реки, близ церкви Троицкой, в присутствии великой государыни Екатерины Алексеевны и дам, наряжали невесту в платье старинное: в охобен насыпной обьери рудожелто,


[Закрыть] бархатном, черном.

6

После Рождества Христова бывают церемониальные славления. В начале был всешутейшим князь-папою Петр Иванович Бутурлин, из знатных персон; из дворян выбраны архиереи и архимандриты, протодьякон и дьяконы, и грозных заик двенадцать человек, папиных поддьяков плешивых двенадцать человек, весны двадцать четыре человека, изготовлены линии, впряженные по шести и по осми лошадей; и во втором часу ночи на оных линиях по расписанию господ и генералов, во все Святки к которым приезжать. И как всешутейший князь-папа приедет, в начале поп Битка дворцовый начинает и певчие государевы поют «Христос рождается» по обычаю; и потом поставят на столе великую чашу, с собою привезенную, налитую вином, и в ней опущен ковш, нарочно сделанный под гербом орла; и в поставленных креслах сядет князь-папа, и возле чаши положены два пузыря говяжьих от больших быков, и в них насыпано гороху, и у той чаши кругом на коленях стоят плешивые. И архидьякон возглашает: «Всешутейский князь-папа, благослови в чаше вино!» И потом папа с стола берет по пузырю в руку и, обмоча их в чаше в вине, бьет плешивых по головам, и весна ему закричит многолетие разными птичьими голосами. А потом архидьякон, из той чаши наливши ковш под гербом, подносит всем присутствующим и громогласно кричит: «Жалует всешутейший князь-папа вина!» А как выпьет, паки возглашает: «Такой-то архиерей, из чаши пив, челом бьет». И по обношении все из дому поедут в дом князь-папы и от него по своим домам, и во всей оной церемонии его величество присутствует.

7

Случившаяся в Петербурге свадьба его всешутейшего князь– папы. Сделанная была перемида на площади против церкви Троицкой для церемонии взятия четырех фрегатов; а по прошествии времени в той перемиде изготовлена была князь– папе спальная перина, набита хмелем, подушки плетенные из хмельных стеблей и насыпаны хмелевыми листами; на полу той перемиды насыпано хмелю стеблями, не обирая хмелю, толщиною в пол-аршина, одеяло по парусине стегано теми же хмелевыми тонкими стеблями. И жениха всешутейшего папу в Иностранной коллегии и его величество со всем генералитетом и знатным дворянством убирали во одеяние, в мантию бархатную малиновую, опушенною горностаями, с большим отложным воротником горностаевым же, шапка белая, вышиною в три четверти аршина, рядами, один другого выше. И его величество, и министры, и генералы, и дворяне были в машкарадном разном платье, токмо масок на лицах не было.

А с невестиной стороны в доме, построенном деревянном у Невы-реки, близ церкви Троицкой, в присутствии великой государыни Екатерины Алексеевны и дам, наряжали невесту в платье старинное: в охобен насыпной обьери рудожелто, шапка горнотная бобровая, вышины больше полуаршина, покрывало волнистой тафты. Ее величество и дамы в разном машкарадном платье, а масок на лицах не было ж.

И по совершении убранства ход церемониальный к церкви продолжался сим порядком: его величество с генералитетом в машкарадном уборе шли по рангам, а жениха вели его присутствующие плешивые, а мантию нести от тех же плешивых путь охраняли заики, а весна шла и кричала разными голосами птиц. И пришед к церкви птишники в церковь не входили. Невесту из деревянного дома вели свахи из дворянских дам в уборе старинном, за нею следовала ее величество с дамами в машкарадном платье. И по прошествии в церкви венчаны по правилу церковному, и по обвенчании тою же церемониею шли в дом, что у Невы, и был стол. Жених и невеста посажены были под балдахином, убранным бруснишником, лимонами и померанцами; и был стол с кушаньем, по старинному обычаю. И всей той церемонии в хождении смотрели с галдарей, а церемониального ходу их высочества цесаревны Анна Петровна и Елизавета Петровна.

И по окончании свадебного стола тою же церемониею свели жениха и невесту на покой в уготованную спальную на оную постель, и около той перемиды были его присутствующие плешивые, заики, и весна кричала, и в бубны били.

И после полудни была всем его присутствующим повестка, и сбиралися в построенный дом у Невы-реки, близ Сената, в синие хоромы. И возле того дома на реке сделан был великий плот четвероугольный, и в нем вставлен чан немалый, и в него налито пива, и в чане пущен ковш деревянный большой; и от того плота на канатах привязаны по две сороковые бочки, в длину продолжалися сажен на сорок; и в оном чане, в ковше, сидел князь-папа, имея в руках пузыри, и около чана плешивые. На плоту стоял Нептун со острогою, наряженный во одежде белой, борода седая, на ней навешено всяких родов раковин, выбранный из дворян Тургенев, и около его наряженные заики в знаки сирен морских, и на бочках посажены были архиереи и весь князь-папинский причет. И оные бочки буксировали шлюпки чрез Неву к Почтовому двору, и как шествие началось, то князь-папа пузыри мочил в пиве и бил по головам плешивых, в то время пела весна всех родов птичьими голосами; и от пристани до Почтового двора ехал папа верхом на буйле, а архиереи с причетом ехали на быках верхом. И в доме Почтовом в сенях молодая его супруга, наряженная в горнотную старинную пашку, в охобне, покрыта покрывалом, на нем написано всех родов звери и птицы, встретила своего супруга и взяла за руку, свела в палаты, и посажены были под балдахин, сплетенный из хмелевых ветвей. И отправляемая церемония такая же, как и на славленье, поили вином и трактированы ужином, и сим потешная свадьба кончилась.

8

Церемония по Неве-реке: всем сенаторам и генералам, и дворянам, которые в присутствии у дел определенные, розданы были, по рангам, буеры, баржи, шлюпки, боты, верейки на их собственное содержание, под смотрением Дмитрия Потемкина. И во время весны и лета по воскресным и праздничным дням по сигналу выстрела из пушки у Троицкой пристани с поднятием красного флага, то всем, кому даны суда, надлежит следовать из гавани на Неву и разъезжать по Неве-реке по действу тех судов до сигналу же пушечного выстрела.

9

Кушал его величество очень мало и жаловал, чтоб было горячее, и кухня была во дворце об стену его столовой, и в стене было окошко, из которого подавали кушанье, а церемониальных столов во дворце не было. И после обеда отъезжал на яхту, поставленную у дворца на Неве почивать, и караул стоял около яхты, чтоб никто не ездил; а после почиванья для прогуливания ездил на Петербургский остров, ходил на Гостином дворе, торговал товары, но не преминет и кренделей купить и квасу выпить, все смотрел, чтоб порядочно было.

В великих трудах и в путешествиях не имел скуки, не охраняя своего здоровья, но ревнуя своей России, чтоб ее сделать славною и непобедимою от прочих наций. И не можно того думать, чтоб великий и неустрашимый герой боялся так малой гадины – тараканов: и наперед его едущего ку-лиеры бежали и где надлежит быть станции осматривали, нет ли в избе тараканов, и по крайней возможности таких изб обыскать не можно, то по дорогам ставили избы нарочные для охранения от сей гадины.

10

Будучи его величество на пиру за столом со многими знатными и разговаривая о делах отца своего, бывших в Польше, и о препятствии великом от Никона патриарха, тогда граф Мусин-Пушкин стал дела отца его величества уничтожать, а его выхвалять, изъясняя тем, что у отца его Морозов^{163}и другие были великие министры, которые более, нежели он, делали. Государь так тем огорчился, что, встав от стола, сказал: «Ты хулою дел отца моего, а лицемерною мне похвалою более меня бранишь, нежели я терпеть могу!» И пришед к князю Долгорукову, став у него за стулом, говорил: «Ты меня больше всех бранишь и так тяжко спорами досаждаешь, что я часто едва могу стерпеть; но как рассужу, то я вижу, что ты меня и государство верно любишь и правду говоришь, для того я тебя внутренне благодарю. Ныне же тебя спрошу и верю, что о делах отца моего и моих нелицемерно правду скажешь». Оный ответствовал: «Государь, изволь сесть, а я подумаю!» И как государь подле него сел, то недолго, по повадке великие свои усы разглаживая и думая, на что все смотрели и слышать желали, и так начал: