Текст книги "Очень хороший и очень дурной человек, бойкий пером, веселый и страшный..."

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Михаил Семевский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ
И ОЧЕНЬ ДУРНОЙ ЧЕЛОВЕК,
БОЙКИЙ ПЕРОМ,
ВЕСЕЛЫЙ И СТРАШНЫЙ…
О потехах
и литературных талантах
Петра I

*

Составитель серии Владислав Петров

В оформлении обложки

использовано изображение «всепъянейшего собора»

на внутренней стороне крышки ларца для вина Петра I

Иллюстрации Ирины Тибиловой

© ООО «Издательство Ломоносовъ», 2023

Константин Сивков[1]1
  В комментарии автор вынес указатель исторических лиц (персоналии). – Примечание оцифровщика.


[Закрыть]^{1}
Петр I – писатель

Когда Петр Великий в 1724 году редактировал перевод книги Хохберга^{2} о сельском и домашнем немецком хозяйстве, то, возвращая исправленный перевод, дал переводчикам такое наставление: «Понеже немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтобы велики казались, чего, кроме самого дела и краткого пред всякою вещью разговора, переводить не надлежит; но и вышереченный разговор, чтоб не праздной ради красоты и для вразумления и наставления о том чтущему было, чего ради о хлебопашестве трактат выправил (вычерня негодное) и для примера посылаю, дабы по сему книги переложены были без излишних рассказов, которые время только тратят и чтущим охоту отъемлют». Правил, изложенных в этом наставлении, Петр всегда держался сам: все написанное им самим чрезвычайно кратко, сжато, но в то же время ясно и определенно. Сказав однажды своему кабинет-секретарю Макарову^{3}: «Надлежит законы и указы писать ясно, дабы их не перетолковывали», он и в личной переписке всегда следовал этому правилу.

Писал Петр I много, и только одна его переписка обнимает в печатном виде несколько томов, а кроме того, ему принадлежит громадное количество собственноручных указов, реляций, резолюций, предисловий или заключений к различным книгам, корректурных поправок и т. п. И все это разнообразие литературного материала объединено одним стилем, одним направлением. По отношению к Петру как нельзя более приложимо выражение: le style c’est l’homme[2]2
  Стиль – это человек (фр.).


[Закрыть]; он весь тут, в своих писаниях: необыкновенно энергичный, вечно подвижный, порывистый, постоянно спешащий и торопящий других, практик-делец, не склонный к общим рассуждениям, жадно хватающийся за все новое, мастер на все руки. Все это и дало Тихонравову^{4} полное основание сказать, что правильная оценка литературы времени Петра невозможна «без того, кто стоял в центре ее, заправлял ею, кто сам поправлял ведомости, церковные службы, выбирал книги для перевода, писал программы для руководств, указывал идеи, которые следовало распространить посредством печатного слова, то есть самого царя». «Взглянем, – говорит он, – хотя на ту литературу, которая развилась в течение великой Северной войны, на проповеди, школьные драмы, объяснения триумфальных врат, издававшиеся для всенародного торжества, на первые опыты публицистики, даже екгении на супостатов, церковные службы: какое единство мысли, направления, даже образов! Чувствуешь, что сокровенные нити всех этих произведений сходятся в твердых руках одного человека, глубоко убежденного в правоте своего дела и не любящего диссонансов».

I

За свою жизнь Петр написал несколько тысяч писем. Нет ни одного сколько-нибудь важного события его царствования, которое бы не нашло себе места в его переписке; у него, по-видимому, была постоянная потребность делиться всеми новостями со своими отсутствующими сотрудниками, которых он не хотел оставлять в неведении относительно себя и всего происходящего с ним. С другой стороны, сам первый слуга государства, он держал в своих руках все нити управления, во все входил, всем руководил. Читая письма Петра, положительно удивляешься его необыкновенной памяти: какое громадное количество фактов, имен, цифр и т. п. он был способен удерживать в своей голове! В какие мелочи хозяйственных распоряжений он мог входить: все он предусмотрит, всему назначит цену, укажет точно количество необходимых ружей или пудов муки! Отсюда масса писем Петра чисто делового характера. Одно перечисление того, о чем Петр писал своим корреспондентам, заняло бы несколько страниц, поэтому мы ограничимся лишь указанием известного преобладания тем в различные эпохи его царствования.

До 1700 года главное внимание Петра было обращено на юг, к Азову и Азовскому морю, все стремления были направлены на устройство флота. Эти вопросы и составляют главное содержание его писем до 1700 года. О заграничном путешествии 1697–1698 годов (которому велся особый «юрнал») писем мало – по крайней мере, до нас их мало дошло, и из них мы немного можем узнать о его жизни за границей; главное внимание в них уделяется вопросам судостроения. С 1700 года вся энергия Петра, все его силы были обращены на борьбу со Швецией; перипетии этой борьбы и составляют главное содержание его писем начиная с этого года; первые годы его немало озабочивал и флот, но по мере того, как Петр укреплялся на берегах Балтийского моря, а война становилась все более сухопутной, заботы о флоте отступают на второй план перед заботами об устройстве сухопутного войска. Одновременно с этим Петр в своих письмах руководит всеми дипломатическими сношениями и все чаще и чаще затрагивает вопросы финансовые (главным образом в письмах к Курбатову^{5}).

В последние годы войны, когда исход ее был уже, в сущности, предрешен, внимание Петра все более и более привлекают вопросы внутреннего управления. В связи с заботами Петра о флоте, армии и внутреннем управлении стояли заботы о вызове из-за границы мастеров по разным специальностям, и целый ряд его писем к русским и западноевропейским корреспондентам посвящен именно этому вопросу. Но при всем этом Петр находил время и возможность писать о разведении клубники в Азове, о высылке цветов, огородных семян и китайских печей в Петербург, об устройстве фонтанов, о предстоящем затмении и необходимости разъяснить его значение народу, о незначительных путевых впечатлениях и т. д. Какая для всего этого нужна трудоспособность, какая память, какая работа нервов!

Все письма Петра носят на себе отпечаток делового характера их автора; так, Петр прежде всего в письмах указывает, когда чьи письма он получил, а потом немедленно переходит к делу, которое в данный момент его занимает или требует разрешения; в конце письма Петр обязательно делает пометку относительно того, когда и где данное письмо написано. Сообщая о своих делах или отдавая распоряжения, Петр обнаруживает в своих письмах много технических знаний во всех областях жизни. Прежде всего он командующий всей армией и флотом, хотя и носит очень скромные чины. Письма Петра наглядно показывают, как прекрасно он знал карту России, которую изъездил вдоль и поперек; весь ход кампании в его руках, он все знает и всем руководит. Он входит во все подробности военного дела, много заботится о солдатах; в некоторых письмах он проводит мысль о том, что солдат не должен быть простым орудием в руках командира – из него надо сделать сознательного защитника своего отечества, который готов пожертвовать для него всем, а для этого надо поднять нравственное достоинство солдата.

Эта мысль нашла потом свое выражение, например, в Морском уставе.

Но в то же время на Петре лежала и вся тяжесть внутреннего управления; в какие мелочи он тут входил и какие знания обнаруживал, показывает, например, его инструкция Лефорту^{6}, Головину^{7} и Возницыну^{8} (в марте 1697 года) о найме мастеров за границей и о всевозможных покупках; в его наставлениях виден опытный и бережливый хозяин. Петр не любил общих рассуждений и потому не затрагивал в своих письмах общих тем; лишь в немногих письмах к сыну он касается, например, общих политических вопросов, высказывая при этом свою любимую мысль о том, что государь есть первый слуга государства. Делец и практик, Петр ставил себе всегда ближайшую, очередную задачу и к достижению ее стремился со всей свойственной ему энергией, но он как будто мало заглядывал в будущее, не загадывал о нем; поэтому в письмах Петра мы не найдем плана Северной войны или проекта внутренних реформ. Для Петра была ясна конечная цель войны – «ногою твердой стать при море», но он не забегал вперед, не строил планов и сложных комбинаций; в зависимости от хода дел он или менял план ближайших действий, или подыскивал средства для его сохранения, но, повторяем, план кампании вырабатывался им, судя по письмам, самое большее на несколько месяцев вперед. Петр не был полководцем-теоретиком, не писал трактатов на военные темы, а решал очередные стратегические задачи. Например, его «Рассуждение о флоте», в сущности, вовсе не «рассуждение», а инструкция. Также по частям он перестраивал и внутреннее управление: его письма и указы касаются частных вопросов, в них мы не встретим какого-либо «плана» государственных преобразований.

Петр в письмах никогда не изменяет основной своей манере – краткости (большинство писем в несколько строк), ясности и деловитости тона: пишет ли он о поражении, извещает ли о победе, везде он остается верен себе; в письмах первого рода нет и признаков какого-либо уныния, и за кратким извещением о постигшем несчастии сейчас же следует какое-либо очередное распоряжение или просьба о присылке чего-либо; в письмах второго рода мы не встретим ни хвастливости, ни заносчивости, в них нет фальшивого, приподнятого тона, которым часто грешат письма подобного рода. Доказательством этого служат, с одной стороны, например, письма Петра от 30 ноября и 5 декабря 1700 года, писанные по поводу Нарвского поражения, а с другой – письма от 27 июня 1709 года о Полтавской победе. И несчастия, и победы Петр приписывал воле Бога, а потому и не роптал, и не хвалился. Составляя, например, 16 августа 1724 года программу для торжества Ништадтского мира, Петр писал[3]3
  Везде мы сохраняем орфографию подлинников. – Примечание К. Сивкова.


[Закрыть]: «Надлежит в первом стихе помянуть о победах, а потом силу писать о всем празднике следующую: 1) неискусство наше во всех делах. 2) А наипаче в начатии войны, которую, не ведая противных силы и своего состояния, начали, как слепые. 3) Бывшие неприятели всегда не только в словах, но и в историях писали, дабы никогда не протягать войны, дабы не научить тем нас. 4) Какие имели внутренние замешания, также и дела сына моего, також и Турков подвигли на нас. 5) Все прочие народы политику имеют, дабы баланс в силах держать меж соседов, а особливо, чтобы нас не допускать до света разума, во всех делах, а наипаче в воинских; но то в дело не произвели, но яко бы закрыто было сие пред их очесами. Сие поистине чудо Божие; тут возможно видеть, что все умы человеческие ничто есть против воли Божией. Сие пространно развести надлежит, а сенсу довольно».

Религиозное чувство Петра не покидало его и в моменты личных несчастий, причем и о последних он писал так же просто и кратко, как и о делах государственных. Сообщая, например, Ф. М. Апраксину^{9} о смерти матери, он писал 29 января 1694 года: «Беду свою и последнюю печаль глухо (курсив наш. – К. С.) объявляю, о которой писать рука моя не может, купно же и сердце. Обаче воспоминая апостола Павла, «яко не скорбети о таковых», и Ездры, «еже не возвратите день, иже мимо иде», сия вся, елико возможно, аще и выше ума и живота моего (о чем и сам подлинно видал), аще поелику возможно, рассуждаю, яко всемогущему Богу и вся по воле своей творящу (вероятно, пропущено: «так угодно». – К. С.). Аминь. По сих, яко Ной, от беды мало отдохнув и о невозвратном оставя, о живом пишу… I. Посылаю Никласа да Яна для строения малого корабля…» и т. д. Такие быстрые переходы от одной темы к другой, от одного настроения к другому вообще характерны для писем Петра: начатые в сухом, официальном тоне, они часто становятся в конце дружескими и шутливыми; спокойная в начале речь вдруг заканчивается какой-либо гневной тирадой. Тут сказывалась живая, экспансивная натура царя, который не бывал долго во власти одного настроения, одного чувства.

Не забывавший за личными несчастиями дел государственных и потому «глухо» сообщавший о них своим друзьям, Петр не обнаруживал склонности к пространным душевным излияниям и когда у них случались несчастья. Так, тому же Апраксину он писал 21 октября 1702 года по поводу смерти его жены лишь следующее (да и то в конце делового письма): «Пожалуй, государь Федор Матвеевич, не сокруши себя в такой своей печали; уповай на Бога. Что же делать? И здесь такие печали живут, что жены мрут и стригутца». Но это не обозначало черствости Петра (ее нет и в приведенных строках): он только всегда личные интересы – свои и чужие – приносил в жертву общим интересам, а потому последним уделял больше внимания, чем первым; как человек практического склада, он больше думал о живых, чем о мертвых. Друзья Петра знали это, и тем больше ценили всякое малейшее проявление внимания к их личным делам со стороны царя.

Простой в личных отношениях, Петр был очень прост и в переписке. Читая ее, не чувствуешь, что это царь пишет к своему подданному; получается впечатление, что переписку ведут обыкновенные люди, занятые одним большим и важным делом, которое стоит у них на первом плане. Эта простота сказывается как в общем тоне и характере писем, так и в их внешнем облике. «На подписях, – писал однажды Петр Апраксину, – пожалуй, пишите просто, также и в письмах, без великаго»; в другой раз он упрекал Апраксина за то, что тот писал «с зельными чинами, чего не люблю, а тебе можно знать, для того, что ты нашей компании, как писать». Обращения Петра в заголовках писем очень кратки и просты: Her, Мудер. Sür, Grotvader, господин, генерал, Her Admiral и т. п. Лишь в письмах к родственникам он бывал пространнее в обращениях: «Многомышленная тетка и матка (так он называл Екатерину), здравствуйте!» или «Катеринушка, друг мой, здравствуй», да в письмах к Меншикову обычные сухие, официальные обращения заменяются такими, как «мейн герценкин[4]4
  Дитя моего сердца (нем.).


[Закрыть] (с надписью иногда на конверте: «отдать Алексаше»), «мейн липсте фринт»[5]5
  Мой любимый друг (нем.).


[Закрыть] и т. п.

Петр редко изменял основному тону своих писем – деловитому, простому, но в то же время и несколько сухому. Лишь в немногие минуты отдыха он позволял себе повеселиться, и тогда письма, написанные в эти моменты, полны юмора и остроумия – хотя и грубого. Так, например, 24 марта 1706 года Петр писал Меншикову из Петербурга: «Сего дни по обедни первое были в вашем дому и разговелись, и паки при скончании сего дня паки скончали веселие в вашем дому. Воистину, слава Богу, веселы, но наше веселие без или от вас, яко брашно без соли. Лизет Даниловна (любимая собака Петра. – К. С.), лапку приложа, челом бьет… Протодиакон Петр» и т. д. В ноябре того же года после известия о Калишской победе[6]6
  Имеется в виду сражение под польским городом Калишем 18 (29) октября 1706 года между союзными русско-польско-саксонскими войсками и польско-шведским корпусом под командованием генерала А. Мар-дефельта. В критический момент боя Меншиков сам возглавил атаку и получил ранение. Это была самая крупная победа русских над шведами за первые шесть лет Северной войны.


[Закрыть] он писал Меншикову: «Уже сей третий день, как празднуем и ныне станем в вашем доме обедать и про ваше здоровье пить; мочно знать и по письму… Писано в вашем доме, принося жертву Бахусу довольную, а душею Бога славя».

Юмористическая нота звучит иногда и в письмах Петра об одержанных им победах. Так, в одном из писем он сообщает, что прибывшая артиллерия будет отдавать шведам «контр-визит»; жене он в августе 1708 года писал: «Правда, что я, как стал служить, такой игрушки не видал; однако ж, сей танец в очах горячего Карлуса изрядно стонцовали; однако ж больше всех попотел наш полк»; в сентябре 1722 года Петр прислал из Дербента сенату шутливую реляцию; в ней сообщалось, например, что во время следования из Астрахани корпуса под начальством генерал-майора Кропотова^{10}«дорогою все видели смирно, и от владельцев горских принимаемы приятно лицом (а сия приятность их была с такой их воли, как проповедь о Божестве Христове реченное, что нам и тебе Иисусе Сыне Бога живого)». Неприятель атаковал в первый раз 19 августа, «которому гостю зело были рады (а особливо ребята, которые свисту не слыхали) и, приняв, проводили его кавалерию и третьею частью пехоты до его жилища, отдавая контр-визит, и, побыв там, для увеселения их сделали из всего его владения фейерверк для утехи им (а именно: сожжено в одном его местечке, где он жил, с 500 дворов, кроме других деревень, которых по сторонам сожгли 6)…»

Зато в момент гнева Петр был грозен и груб, всякое неповиновение или нарушение приказа вызывало жестокую кару с его стороны. Письма отразили и эту черту его характера. «Дурак», «дурость», «плут», «скот» – вот обычные слова в письмах, написанных в состоянии гнева; «смотри, шеею заплатишь» – вот обычная угроза в них. В письме к кесарю кн. Ромодановскому^{11} от 22 декабря 1699 года он сделал такую приписку: «Зверь! Долго ль тебе людей жечь? И сюды раненые от вас приехали. Перестань знатца с Ивашкою[7]7
  Тут игра слов: «знаться с Ивашкой, то есть с Хмельницким» – значит быть под хмелем, пить водку. – Примечание К. Сивкова.


[Закрыть]: быть от него роже драной», а Мусину-Пушкину^{12}18 июня 1707 года он писал: «Зело удивляюсь тебе, понеже я чаял, что есть ум в вас, а ныне как вижу, что скота глупее». Но гневом своим Петр преследовал не личных врагов, а нарушителей общего блага; чувство личной мести ему было чуждо. В этом отношении характерен совет, который Петр дал кн. В. В. Долгорукову^{13} в письме от 7 мая 1708 года по поводу Булавинского бунта[8]8
  Булавинский бунт – казацкое восстание в 1707–1708 годах под руководством атамана Бахмутского городка Кондратия Булавина. Был жестоко подавлен: восемь донских станиц были уничтожены полностью, беглые крестьяне возвращены владельцам. Дон потерял прежнюю независимость и до трети своего населения.


[Закрыть]: «Еще вам зело надлежит во осмотрении иметь и с теми, которые воровству Булавина не пристали, или хотя и приставали, да повинную принесли, чтоб с оными зело ласково поступать, дабы (как есть простой народ) они того не помнили, что ты станешь мстить смерть брата своего[9]9
  Брат кн. Долгорукова – полковник Юрий Владимирович Долгоруков – был убит в 1708 году на Дону казаками Булавина. – Примечание К. Сивкова.


[Закрыть], что уже и ныне не без молвы меж них, чтоб тем пущево чего не учинить…»

Что касается грубости Петра, то она проявляется не только в письмах, вышедших из-под его пера в минуту гнева; мы найдем ее и в других письмах, но только эта грубость иного рода – это грубость чувств, грубость житейских отношений; она ясно выступает, например, в его письмах к жене. Он касается в них таких интимных вопросов жизни и касается так грубо, что на этом фоне такие выражения, как в письме из-за границы от 19 сентября 1711 года: «А мы, славу Богу, здоровы, только с воды (Петр лечился на водах. – К. С.) брюхо одуло, для того так поят, как лошадей» – кажутся вполне литературными оборотами.

По своему построению речь Петра в его письмах по большей части очень проста, но иногда он разнообразит ее пословицами – русскими и иностранными, или какими-нибудь образными выражениями; в них, правда, нет поэзии (как нет ее и во всем, что вышло из-под пера царя-преобразователя), но зато много силы и меткости. В этом нельзя отказать, например, таким выражениям: «увяз швед в Польше», «Борис Петрович (Шереметев. – К. С.)^{14} в Лифляндах гостил изрядно-довольно», «въехать в рот неприятелю», «Сею доброю ведомостию[10]10
  О взятии Выборга. – Примечание К. Сивкова.


[Закрыть] (что уже крепкая падушка Санкт-Питербурху устроена чрез помощь Божью) вам поздравляю». Иногда он прибегает к игре слов: «Нарву, которою 4 года нарывала, ныне, слава Богу, прорвало» и т. п. Но вообще оборотов витиеватой, тем более церковной речи в письмах Петра мы найдем немного. Он дает, правда, иногда цитаты из Священного Писания (они попадаются иногда в письмах шутливого характера), но лишь в немногих письмах к патриарху Адриану^{15}можно отметить несколько напыщенный, торжественный тон; в этом случае он, по-видимому, считался с личностью адресата и делал уступку старине. Но вообще значительной разницы в слоге его писем в зависимости от личности адресата незаметно.

Язык писем Петра носит на себе следы сильного влияния Запада. Сближение с Западной Европой, начавшееся еще до Петра и быстро двинувшееся вперед при нем, его личные путешествия за границу, близкое знакомство с иностранцами, жившими в России, – все это ввело в язык Петра много иностранных слов: голландских, немецких, польских, шведских, французских и проч. Конечно, многие слова были необходимостью, так как обозначали понятия, незнакомые прежде России, и потому не имевшие соответствующих русских слов; таковы хотя бы слова, относящиеся к морскому и сухопутному военному делу. Без них, конечно, язык Петровской эпохи обойтись не мог. Но Петр часто прибегал к иностранным словам без всякой необходимости: он, например, никогда не писал: «одержана победа», а «одержана виктория»; вместо слов: сражение, ответ, величие и т. п. он употреблял «баталия», «респонс» или «антвортен», «моестат»; довольно часто в ходу у него были имена римских и греческих богов; иностранные слова он переделывал на русский лад и проч. Но не видно, чтобы он делал это нарочно и даже сознательно, по-видимому, это выходило как-то стихийно; Петр брал первые попавшиеся слова, если они были к месту. Об этом говорит и то, что, часто прибегая к иностранным словам, он не избегал церковно-славянских и народных русских; такие слова и обороты, как «чаю», «нетчик», «побей челом», «аз», «рещи», «паки», «вяще», «точию», «животы отписывать», «прибирать солдат» и т. п. – встречаются у него сплошь и рядом. Как справедливо говорит А. Н. Пыпин^{16}, «кипучая натура Петра требовала прямого дела: чтобы назвать вещь, выразить мысль, он не терял времени на приискание слов, брал первое, русское или иностранное (как он мало придавал значения национальности своих сотрудников, прибавим мы, всякий находил у него место, если делал дело), писал всегда кратко и реально и часто чрезвычайно метко: в его писаниях найдется много слов иностранных, но много также ярких образчиков народной речи». Что касается количества иностранных слов в письмах Петра, то трудно сказать, увеличивалось оно с течением времени или нет; тот материал, который находится в нашем распоряжении, позволяет ответить на этот вопрос отрицательно; по крайней мере незаметно увеличение количества слов общего характера.

Отразила на себе характер Петра и орфография его писем. Не изучивши орфографию в детстве, он не имел потом возможности и времени изучить ее и, по-видимому, мало придавал ей значения; лишь бы мысль была выражена точно и понятно, а орфография – дело второстепенное. Одни и те же слова пишутся Петром различно: «зѣло» и «зело», «провиант» и провиянт», «ѣхать» и «езда» и т. д.; в одних случаях в предложном падеже единственного числа ставится на конце ять, а в других не ставится: «по дѣле» и «о выходѣ», «по вѣсне» и «о хлѣбѣ» и т. д.; во многих словах Петр, по остроумному выражению проф. Ключевского, «то и дело между двумя согласными подозревает букву ъ», причем он ставит ее даже в словах иностранных; иногда слова того же корня пишутся им и без этой буквы; кроме того, он иногда совершенно напрасно «подозревает» в словах букву ѣ, и потому пишет: линѣя и т. д.; многие слова он писал по выговору, иностранные слова – русскими буквами (образцы были приведены выше). Факсимиле, воспроизводящие письма Петра, показывают, что писал он быстро, небрежно, иногда не разделяя слов, во многих словах пропущены буквы; почерк крупный, размашистый, чувствуется большая торопливость, когда слова не поспевают за мыслью.

Таков в общих чертах Петр в его личной переписке.