Текст книги "Русская жизнь. Русский бог (декабрь 2007)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

В результате всеэмигрантское празднование юбилея достигло той степени пошлости и умиления, что не сравнить парижские торжества с параллельными московскими было уже невозможно. И там, и здесь национальный культ перерастал в пародию на самого себя и становился угрожающим. Недаром наиболее чувствительные люди бежали от этих самодовольных фанфар: Бунин в юбилейный день просто сказался больным и не явился в президиум. Не видели в зале Плейель и Ходасевича и как раз ему приписывали продолжение пушкинской эпиграммы:

 
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Почему такая честь?
Потому что ж… есть!
А в Париже тридцать шесть!!
 

Авторство Ходасевича, признаемся, весьма сомнительно: добавление к пушкинскому тексту неуклюжее.

Центральный Пушкинский комитет был образован в Париже в феврале 1935 года. Во главе его президиума встал адвокат Василий Маклаков (председатель Русского эмигрантского комитета при Лиге Наций), его товарищами выбрали историка и публициста Павла Милюкова, общественного деятеля Михаила Федорова и писателя Ивана Бунина. За два года подготовки к празднованию в Комитет вошли многие видные деятели эмиграции, преимущественно парижане: Георгий Адамович, Константин Бальмонт, Александр Бенуа, Владимир Бурцев, Мария Германова, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Сергей Рахманинов, Марина Цветаева, всего 60 человек.

«Всемирным Пушкинскимкомитетом, – вспоминал С.Лифарь, – была выработана программа-тип чествования Пушкина, и эта программа была разослана во все местные комитеты. Она легла в основу всех местных Пушкинских торжеств. По просьбе местных комитетов им были высланы все необходимые материалы: речи Достоевского, Тургенева, Ключевского, посвященные Пушкину статьи французских писателей, специально написанные к юбилею статьи русских писателей Б. К. Зайцева, А. П. Ладинского и других, партитуры и ноты опер и романсов на пушкинские темы и слова. Композитор Дукельский, по моей просьбе, написал оперу „Барышня-крестьянка“, но, к сожалению, поставить ее в театре мне не удалось».

Но Ходасевич от всего этого уклонился: «…ни в каких заседаниях, собраниях, концертах, ни в каких „пушкинских“ номерах газет и журналов не участвую – ибо нет моих сил преодолеть отвращение к эмигрантской пошлятине, разведенной вокруг Пушкина» (письмо Альфреду Бему, 4 февраля 1937 г.).

И в другом письме А. Бему, также найденном Рашитом Янгировым: «Дело в том, что в комитете сидит человек сорок, из которых читали Пушкина четверо: Гофман, Лозинский, Кульман и Ваш покорный слуга. Читали его, впрочем, еще двое: Бурцев и Тыркова, – но от этого у них в головах произошел только совершенный кавардак. И вот – вздумали непременно издавать Пушкина (…) Начались ужасы. Шмелев и Зайцев объявили, что без «Вишни» они Пушкина не мыслят. М. М. Федоров заявил, что даже те стихотворения, которые Пушкину заведомо не принадлежат, но к которым «мы привыкли, как к пушкинским», – должны быть включены. Милюков сказал:»Не печатать же полностью какие-нибудь «Повести Белкина»: довольно и парочки«. Самый вопрос о принадлежности Пушкину тех или иных вещей он же предложил решать по демократическому принципу – большинством голосов» (6 ноября 1935 г.).

Центральный сюжет письма Ходасевича Лозинскому посвящен не осуществленному проекту Пушкинского Комитета – возведению памятника поэту в Париже. Было выбрано и согласовано с городскими властями даже место для него – Эспланада Инвалидов. Журнал «Иллюстрированная Россия» приводил на своей обложке эскиз монумента (скульптор А. Гюрджан, архитектор И. Фидлер), но сговориться об увековечении Пушкина в бронзе оказалось еще непосильней, чем прийти к согласованию состава юбилейного однотомника, и тут желчность Ходасевича, его многими воспетый «муравьиный спирт» проступили наружу. Не последнюю роль в срыве проекта установки пушкинского памятника сыграло, по ходившим тогда слухам, советское посольство, старавшееся монополизировать все, связанное с «государственными» фигурами русской истории.

Chateau de Prieure a Baillon Asniers sur Oise (SO)

Милостивый Государь Григорий Леонидович! Честь имею сообщить, что сего дня полученные произведения блистательного пера Вашего исторгли обильные слезы возхищения из очей моих. Самую мысль что-либо возразить на драгоценные сии строки почел бы я не иначе как святотатством.

При сей оказии дерзаю присовокупить, что мудрые мысли, как набросать было Вам благоугодно в предыдущем Письме Вашем, проникли в самое мое сердце. Покойный генерал-аншеф Абрам Петрович Ганнибал родом был из той части Абиссинии, где ефиопы в глубокой древности смешались с иудеями. Многие родичи славного сего места и по сей день исповедают веру иудейскую.

Наивозможнейшим почитаю, что и сам генерал-аншеф оную исповедовал прежде крещения своего, в 1707 году (1) в гор. Вильне воспоследовавшего. Опять же, нынешнее государство Абиссинское официально исповедает веру христианскую, близкую обрядами к православию. Следственно, Милостивый Государь! редакция почтенных «Последних Новостей» ничто другое собой не являет, как сию Абиссинию в приятном миниатюре (2). Сие-то нас и обязывает прямо взять позицию ефиополюбивую! Ради снабжения сих храбрых воинов всем потребным для ведения войны оружием полагаю желательным устроить и вторый концерт, с участием славной чернокожей курвы Жозефины Беккер (3) и какого-либо из доблестных наших хоров балалаечных. Признаюсь, для сего концерта я и сам разбудил дремлющую свою Музу и заказал ей Оду, коей первые стихи уже и готовы:

О чем шумите вы, фашисты, по Европам?

Зачем анафемой грозите ефиопам? (4)

За оду сию уповаю не без ордена царя Соломона остаться. Беседовал я также с ваятелем А. С. Головиным (5) о составлении проекта монументу, имеющему быть в гор. Аддис-Абебе воздвигнуту: А. П. Ганнибал, из черной бронзы отлитый, руку подает П. Н. Милюкову (6), отлитому из бронзы светлой. Красоту сей аллюзии Вы, Государь мой, конечно, постигните без усилия. Барельефы на постаменте, помимо приличных случаю Гениев и тому подобного, могут изображать славные события из истории отечественной, како: прибытие А. П. Ганнибала в Санкт-Питербурх – и отбытие П. Н. Милюкова из оного. Сверх того – аллегориями и атрибутами обильно украшенные портреты: в Бозе почивающего ИМПЕРАТОРА Петра Великого – и А. М. Кулишера (7); царя Соломона (со свитком Екклезиаста) – и М. А. Алданова; царицы Савской – и А. В. Тырковой (8); А. С. Пушкина – и Дон-Аминадо. К монументу должна вести аллея, по обеим сторонам уставленная бюстами: П. В. Анненкова, П. И. Бартенева, Л. А. Майкова, И. Д. Якушкина, П. А. Ефремова, П. О. Морозова, С. А. Венгерова, С. М. Лифаря, М. Л. Гофмана (9), всех прочих членов Комитета Нашего и барона Ж. Дантеса. (Наших с Вами бюстов по нашей скоромности мы попросим не воздвигать). Впротчем, подробности замысла сего могут быть еще дискутируемы. Я лишь почел долгом изложить Вам мнение мое – не на предмет публикации, но единственно как Генеральному Тайнику, коему все и сокровенные наши помыслы должны быть ведомы.

Прошу прощения Вашего, что пишу на листах, из тетради извлеченных: в убогой деревне, где я почию есмь (и пребуду до 31 числа сего месяца) почтовой бумаги не сыскалось. С чем и имею честь быть,

Милостивый Государь!

Ваш покорный слуга и усерднейший почитатель,

Владислав Ходасевич.

1935 года, августа 22 дня.

Примечания

Письмо Григория Лозинского, послужившее поводом для этого ходасевичевского ответа, нам неизвестно. Как письмоводитель Пушкинского Комитета он, очевидно, сообщал Ходасевичу какие-то новости о затее с памятником.

1. Ошибка автора. Абрам Ганнибал был крещен в 1705 г.

2. Намек Ходасевича на разговоры в правых кругах эмиграции, будто редакция газеты «Последние новости» кишит евреями и выкрестами.

3. Знаменитая джазовая певица Жозефина Беккер была известна своими благотворительными концертами.

4. Мечты Бенито Муссолини о восстановлении Италии в границах Римской империи привели к захвату им Эфиопии в 1936 году.

5. Скульптор Александр Сергеевич Головин (1904-1968) жил в Праге, затем в Париже, был женат на поэтессе Алле Головиной.

6. Павел Николаевич Милюков (1859-1943) – историк, лидер партии кадетов, главный редактор газеты «Последние Новости», автор книги «Живой Пушкин». Был известен своей легкостью в написании статей на любые темы.

7. Александр Михайлович Кулишер (1890-1942) – юрист, сотрудник «Последних новостей», активный сионист. Арестован нацистами. Погиб в лагере Дранси.

8. Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс (1869-1962) – публицист и мемуарист, член кадетской партии. Автор двухтомной «Жизни Пушкина» (1948).

9. Ходасевич перечисляет имена известных пушкинистов: Павла Васильевича Анненкова (1813-1887), Петра Ивановича Бартенева (1829-1912), Вячеслава Евгеньевича Якушкина (1856-1912, которого Ходасевич спутал с его дедом-декабристом), Петра Александровича Ефремова (1830-1907), Петра Осиповича Морозова (1854-1920), Семена Афанасьевича Венгерова (1855-1920), Модеста Людвиговича Гофмана (1887-1959).

Подготовка текста, публикация и примечания Ивана Толстого

Александр Можаев
Элемент чудесного

Как обороняли московское небо

В школьные годы это считалось аксиомой – немецкие бомбардировщики не прорвались в столицу, московское небо осталось неоскверненным и неприкосновенным. Однако уже тогда мы понимали, что на самом-то деле все было гораздо сложнее и удивительнее. В книгах периодически встречались упоминания о домах, разрушенных бомбами. Старожилы рассказывали о многочисленных взрывах практически под самыми кремлевскими стенами, да ведь «и народ зажигалки тушил», в конце концов. Дальнейшее краеведческое познание заставило убедиться в том, что бездна, на краю которой стояла Москва, разверзлась не только в окрестностях станции Крюково.

Точная информация о бомбежках Москвы замалчивалась, очевидно, затем, чтобы не портить отчетности, ведь столичные ПВО действительно сделали невозможное – враг-то стоял в двух десятках километров от города. Зато теперь в Провиантских складах открылась выставка «Москва. 1941 год», на которой представлены схемы разрушений, произведенных основными налетами немецкой авиации. И фотография дома, вдребезги разбитого 250-килограммовой бомбой. Это еще ничего, ведь были бомбы весом в тонну (одну такую обнаружили неразорвавшейся на глубине девяти (!) метров). Нескольких метких попаданий хватило бы, чтобы обратить Кремль в жалкие руины. Как эта новость сказалась бы на боевом духе солдат, отчаянно сдерживавших самый главный удар Третьего Рейха?…

Тем не менее в сравнении с Ковентри, Дрезденом, Лондоном или Кельном Москва отделалась легким испугом. Чем объяснялось это везение? Прежде всего, конечно же, нечеловеческим подвигом наших летчиков, зенитчиков и простых трудящихся, помогавших поднимать в воздух сотни аэростатов. Но есть в этом и несомненный элемент чудесного. Ведь на Москву было сброшено 1610 фугасных бомб, 1480 из которых взорвались, и при этом не был разрушен ни один по-настоящему значимый стратегический объект. Даже среди памятников архитектуры только одна заметная потеря – ампирный дом Гагарина на Новинском бульваре. А ведь Москву бомбили долго, с июля 1941 до весны 1942 года. Цель нападавших была совершенно однозначной: «Сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов».

Первый удар был нанесен с ритуальной пунктуальностью – в ночь на 22 июля. Есть мнение, что первая бомба разорвалась у метро «Аэропорт», на месте нынешнего здания МАДИ. Тогда же был разрушен театр Вахтангова на Арбате. Свыше 200 (а кто говорит, 250) бомбардировщиков 2-го воздушного флота Люфтваффе шли сразу с четырех направлений, с аэродромов оккупированной Белоруссии. Ими управляли профессионалы, имевшие опыт бомбардировок Лондона, Парижа, Амстердама, городов Польши, Югославии, Греции. Однако большая часть нападавших была рассеяна на подступах к Москве – по разным данным, было сбито от 22 до 36 самолетов.

Москвичи успели хорошо подготовиться к нападению с воздуха. Его ждали: ведь в первый месяц войны над городом было замечено 89 вражеских самолетов-разведчиков. В первый же день войны, 22 июня, вышел приказ № 1, которым предусматривались светомаскировка, приведение в боевую готовность бомбоубежищ и служб противовоздушной обороны. Уже к концу июня город был окружен кольцом войск ПВО, была окончена маскировка стратегических, оборонных объектов, а также центральных площадей и наиболее значимых памятников архитектуры. Фотографий осталось немного – поди погуляй с фотоаппаратом по городу, ожидающему осады. Но даже немногие сохранившиеся снимки и рисунки являют нам совершенно титаническую инсталляцию. На асфальте Манежной и Театральной площадей нарисованы крыши десятков зданий, кровля Кремлевского дворца разукрашена зеленью деревьев. Купола соборов – черные, на стенах Кремля нарисованы квадраты окон и нарядные яблоньки. Фасады Манежа, Большого театра и прочих крупных построек центра также превращены в нагромождение маленьких домиков. Отводной канал прикрыт фанерными щитами. Для самолетов, летящих на высоте четырех километров (спускаться ниже не давал лес металлических тросов, удерживающих аэростаты), все эти декорации не имели особого значения. Но были и отдельные виртуозы, прорывавшиеся в город до объявления воздушной тревоги (в спокойные дни аэростаты опускались на землю). Старожил Софийской набережной Виктор Анатольевич Розанов уверяет, что однажды немецкий самолет кружил над Болотной площадью – пальнул по прохожим и убрался восвояси, не заметив Кремля, находящегося в трех сотнях метров. Но самым важным элементом маскировки стали ложные объекты – плюшевые заводы и аэродромы, сооруженные в окрестностях города. Они оттянули на себя 687 фугасов, предназначавшихся Москве.

Второе нападение было совершено уже на следующий день, 23 июля. Немцы учли ошибки и применили новую тактику – кидали бомбы с недосягаемой для зениток высоты в 7000 метров. Зажигалки сыпались тысячами, однако дежурящие на чердаках граждане не давали разгораться крупным пожарам (заметим, что жилая застройка Москвы в ту пору была на 70 % деревянной). Одна из фугасных бомб взорвалась на углу Воздвиженки и Арбатской площади. Народ бросился к станции метро, на лестницах образовалась давка, в которой пострадало несколько десятков человек. В дальнейшем эвакуация проводилась более организованно, многие москвичи вообще предпочитали ночевать в бомбоубежищах.

Активно действовали аварийно-восстановительные полки. Характерна в этом отношении и история с памятником Тимирязеву у Никитских ворот. Бомба не только сбросила его с постамента, но и разнесла на части. Согласно свидетельствам очевидцев, голова статуи залетела в окно стоящего напротив жилого дома (того, в котором также располагался Кинотеатр повторного фильма). Однако к вечеру следующего дня памятник стоял на месте целым – за исключением царапин на пьедестале, хорошо видимых и сегодня. А берлинское радио тем временем отчитывалось об успехах: «Кремль и все вокзалы разрушены. Красной площади не существует. Москва вступила в фазу уничтожения…»

Москва быстро привыкла к осадному положению, город жил обычной жизнью – работали магазины, кинотеатры, на улице Горького продолжалась реализация сталинского Генплана – аккуратно двигали вниз по переулку помилованный градостроителями старинный дом, на фасаде которого латынью была выведена надпись: «В Боге надежда моя» – тоже ведь совпадение. Жизнь в городе, пожалуй, стала даже более оживленной, поскольку все были при деле. Но и предельно напряженной, настороженной – как в муравейнике, почуявшем приближение бури. Как писала в своем дневнике одна москвичка: «Люди, приезжающие с фронта, говорят, что здесь находиться страшнее, чем на фронте, так как здесь все неожиданно, и не знаешь, где будет сброшена бомба».

Горожанам особенно запомнилась непроглядная чернота осадных ночей – горят только те фонари, которые оснащены синими лампами, окна затянуты специальной черной бумагой или одеялами. Управление наружным освещением было централизовано, что позволяло во время тревоги погрузить весь город во тьму чуть ли не движением единственного рубильника. Но во время налетов небо загоралось десятками ослепительных блуждающих лучей, вылавливающих из темноты вражеские самолеты. Поперек основных улиц – ежи, мешки с песком – полная готовность к ведению уличных боев. А специальные саперные отряды тем временем тихо минируют крупные стратегические объекты, которые ни при каких обстоятельствах не должны достаться врагу – именно отсюда появилась загадочная тонна взрывчатки, обнаруженная под фундаментом гостиницы «Москва» при ее сносе.

Еще одна важнейшая деталь быта тех дней – сирены и черные громкоговорители, дважды (почему именно дважды?) изрекавшие: «Граждане, воздушная тревога!», и потом еще дважды обратное, что отобразилось в знаменитом высказывании пятилетней девочки: «Я люблю маму, папу и сигнал „отбой“». Бомбоубежища, организованные в подвалах зданий и на станциях метро. Жильцы были приписаны к ближайшим, и тут уж как кому повезет – степень надежности этих убежищ была разной. В метро вообще пускали лишь женщин и детей до 12 лет, остальных только при наличии свободныхмест. И здесь, конечно же, нельзя не помянуть о знаменитом праздничном заседании правительства на станции «Маяковская», 6 ноября 1941 года. Как говорят, по окончании официальной части мероприятия был фуршет – в припаркованных на станции вагонах раздавали бутылочное пиво с баранками.

Всего Москва пережила 134 налета. 24 ноября 1941 года подчиненные наркома внутренних дел Берии докладывали шефу, что с начала бомбежек на столицу сброшено 1521 фугасных и 56620 зажигательных бомб, в результате чего 1327 человек убиты и 1931 тяжело ранены, уничтожено 402 жилых дома, разрушено 22 промышленных объекта. Однако после этого налеты продолжались еще полгода…

Таким образом, не вызывает сомнения, что здесь, в ясном московском небе, была одержана одна из важнейших побед в истории Второй мировой. Стань Москва второй Герникой, возможно, и не была бы потеряна Россия, но все-таки, все-таки… И как ни странно, ни одного внятного памятника этим невероятным событиям в столице до сих пор нет. (Казахскому мыслителю Абаю Кунанбаеву есть, а этим событиям – нет!) В Лондоне места разрывов немецких бомб отмечены лаконичными медными табличками на тротуарах улиц. А у нас лучшим монументом героям воздушного фронта служит дом № 10 по Моховой, из которого летом 1941-го бомбой выбило среднюю секцию. А потом так оно и осталось – два отдельных корпуса, в брешь между которыми открывается роскошный вид на спасенный Кремль.

Так и выходит, что подробности этих судьбоносных событий остаются крайне малоизвестными. А та утлая тематическая информация, которую можно найти в интернете, изобилует сплетнями и стереотипами – на город падают сбитые немецкие самолеты, немцы ведут прицельное бомбометание по госпиталю Бурденко, обезвреживая раненых офицеров, силами ПВО до Кремля не допущен ни один вражеский стервятник. Так, да не совсем так. Один из немногих очевидцев, знающих правду из первых рук, проживает в данный момент в доме № 21 по Пушкареву переулку, зовут его Игорем Васильевичем Тюриным. Его дом был построен в 1926 году, тогда же появился на свет и сам Игорь Васильевич. Много ли в центре Москвы старожилов, ни разу не менявших прописки?… А он отлично помнит Сухареву башню, вид на которую открывался из окошек квартиры Тюриных. Ну и бомбежки 41-го, соответственно – сидел на крыше своего дома, наблюдал собственными глазами. Но самое главное, что в 1943 году Игорь Васильевич пошел учиться на летчика, поэтому теперь рассказывает об интересующих нас событиях с позиции профессионала. Ниже – его монолог, вносящий ясность во многие спорные моменты военной истории столицы.

– Я могу с вами говорить, так сказать, не по газетам и журналам. Я буду говорить о своем видении и знании, потому что я был летчиком. А до того я всю войну вон здесь на крыше торчал. Народ загоняли в бомбоубежище под домом, а мы, ребята, сидели наверху и все, что было, видели и слышали. Родители не возражали, у меня отец такой был – никаких бомбоубежищ. Они с матерью всегда дома оставались. Вон у нас дом буквой «П» построен, так бомбоубежище было ровно под двором, полметра ниже асфальта, какой смысл? Боялись мы только осколков от зенитных снарядов, а больше ничего не боялись. А они вот такие вот примерно – вжи, вжи – по крыше бьют, пробивают. И во время тревоги больше предохраняли людей, прохожих, как раз от этих осколков. Поскольку стреляли зенитки беспорядочно, и правильно делали, потому что, вы поймите, если б они их сбивали, то самолеты сюда бы падали!

Два самолета немецких все-таки упало: один в районе Филей в Москва-реку, и его потом показывали на Театральной площади, где сейчас памятник Марксу. А второй упал на Никольской улице, где теперь пустырь, я бегал смотреть. Упали они потому, что зацепились за тросы аэростатов, вот крыло и отрезало.

Но вообще вся ПВО была построена на том, чтобы врага на Москву не допустить, потому что иначе – Бог знает, что было бы. Сбивали их там, в Подмосковье, гибли, конечно, и наши летчики невероятно, тот же Талалихин – почему он погиб, вернее, совершил таран? Все имели пулеметы скорострельные – 1800 выстрелов в минуту, а запас патронов у него 800-900. Пулемет смотрит строго вперед. А он не может идти вот так ровно на фашиста, его болтают потоки воздушные, крыло-то тонкое. Вот он пострелял-пострелял, уже нет патронов, что делать? Но тот немец все-таки не прилетел в Москву. Если в процентном отношении взять летчиков и любой другой род войск – нигде нет столько героев, и больше всего – награжденных посмертно. Я где-то читал, что средний налет наших – 10 вылетов, а потом уже сбит. А ведь худо-бедно одних только ИЛов выпущено было 36600, вот и считайте. По-2, это ж вообще, я не знаю, как это, каким патриотом надо быть – самолет из трехмиллиметровой фанеры сделан, у него две бомбы по 50 кг, и все. А на нем девчонки летали, камикадзе. И вот колоссальная забота наших ПВО в том, что они врага сюда не пустили.

Один раз днем прозвучало: «Граждане, угроза воздушного нападения миновала!», а мы сидим на крыше. И вдруг бух, бух, бух – а тревоги нет, отбой сделали. Ну, побежали. А бомба упала вот где 40-й магазин и КГБ, Фуркасовский переулок. Мы прибежали, а там четверых уже увезли на «Скорой помощи», больше не было погибших. А ведь мы слышали три удара! Мы побежали дальше, вниз туда, там бомба попала в Большой театр, прямо за колоннами. А там был ремонт – кирпичей и строительных материалов навалено, и вот этими осколками многих ранило. Тоже «Скорые» были, но тоже мы не увидели убитых. И третья бомба упала напротив Центрального телеграфа, там был магазин «Диетические продукты», там уже очередь стояла. Ну и вот тоже она упала на мостовой, и осколками кого-то ранило. Это был одиночный самолет, с востока пришел, а его же с запада ждали и где-то прозевали. А так дневные налеты – это истребители, бомбардировщик днем собьют. Истребитель вылетал для сопровождения самолета, так что если оторвется, то только ради хулиганства, если вооружение еще осталось.

Вот эти три бомбы конкретно. И еще две я знаю: прямо в ЦК партии на Старой площади, в край, прошило 4 этажа, но через полмесяца все было чистенько. И вторая того же немца бомба упала в гараж МВД, в Большом Кисельном. Мы прибежали, там тоже суматоха… Одна зажигалка у нас упала. Пробила крышу, искры во все стороны бросает, как фейерверк. А на каждом чердаке бочки – летом вода, зимой песок. Она шипит, ее клещами раз – и в воду. Ну, нам же было интересно, мы ее из воды достали потом и давай зажигать, уж и в костер клали, и по-всякому – не фига ее не зажжешь. Черт знает ее, из чего сделана, так ничего и не получилось.

А насчет прицельного бомбометания, я вам скажу… Во время войны летали по компасу, и еще был «компас Кагановича» – железные дороги, они видны очень. Немцы бы наверняка разбомбили МОГЭС, телеграф, Кремль, если бы могли бить точечно, но все попадания – только случайные. Штурман немецкий, для того, чтоб попасть в Кремль, должен сориентироваться совершенно точно. Вот он летит, поймал, например, Серпухов, и говорит летчику: «Скорость 300, высота 4, курс такой-то». И летчик по этим данным высчитывает, когда он долетит до Кремля на ровной скорости. Но он-то рассчитал только путевую, а воздушная другая! Скорость ветра в 20 километров – небольшая, но он, значит, летит уже 280. Ветер боковой! – он еще здесь ошибку имеет. И вот он рассчитал, что над Кремлем будет через 21 минуту 30 секунд. 20.30 проходит, он дергает сбрасыватели, бомбы летят. Но он в этот момент Кремля не видит.

А еще газеты писали, что поймали шпиона, который моргал фонариком, так вы пойдите к Сретенским воротам и попробуйте, даже отсюда ничего не увидите, а у них высота не меньше четырех километров. Так что ПВО сделали все, что могли и не могли – Москва все-таки осталась цела.

Итак, подведу итоги. Москва осталась цела, а ведь – страшно молвить – могла и не остаться. И вот здесь самое, на мой взгляд, главное и самое удивительное. Сотрудники музеев Кремля подтверждают: в Кремль попало три немецких бомбы. Одна угодила в здание Арсенала, там погибли солдаты. Другая упала в нескольких метрах к югу от Архангельского собора, усыпальницы московских князей. Всего лишь побила окна. Третья пробила свод Большого Кремлевского дворца, шарахнулась об пол и не разорвалась – говорят, что внутри нее была найдена записка с пламенным приветом от немецких подпольщиков. А ведь легкое дуновение ветра, незначительное изменение курса блуждающих на недосягаемой высоте бомбардировщиков, раскрытие банды подпольных диверсантов в далекой Германии… Повторюсь – только гадать остается, как страшное известие о разрушении Кремля, сердца нашей Родины, аукнулось бы на фронте.

А вот вам еще одна параллельная история: Наполеон, уходя из Москвы, велел пустить Кремль на воздух, сровнять с землей все имеющиеся в наличии дворцы, башни и соборы. Но, как говорят, сердце России спасли два случайных обстоятельства: сюда очень своевременно пробились казаки, перебившие подрывников и обезвредившие часть зарядов. А главное – над Москвой пролился нормальный осенний дождик, потушивший большую часть тлевших фитилей. Разрушения были, но они оказались минимальными. И все-таки Соборная звонница была сметена до самого основания, а примыкающий к ней Иван Великий, географический и мистический центр древней столицы, покачнулся и снова стал на свое место.

Чудны дела Твои, Господи!