Текст книги "Всемирный следопыт, 1930 № 10-11"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

III. Но это жизнь

Гремит буря века.

Бешено вертится центрофуга событий, в свистящем вихре своем отсеивая больше и малые дела людей.

Стучат телеграфные аппараты.

Дрожат в могучем напряжении работы ротационные машины.

Газеты, газеты, газеты. Утренние, дневные, вечерние – миллионы фолиантов истории.

Факты ложные, факты настоящие. Ложным верится легче, чем настоящим. «Нет ничего фантастичнее действительности».

Факты – действительность, но проверишь – и не верится. Кажется, что факты не факты, а дедективная фильма, репортерская утка, вымысел, бред. Но это жизнь!

Итак, телеграфные аппараты. Что говорят они, кто направляет по ним мысль?

Вот стандартный телеграфный аппарат в стандартном кабинете ньюйоркского дельца.

Кто он, этот человек дрожащими руками обрывающий телеграфную ленту?

Чем вы взволнованы, мистер Фиш?

Что рассказал вам телеграфный аппарат?

Кто направляет по нем взволновавшую вас мысль?

Кто владеет аппаратом и вашей душой, мистер Фиш?

Уолл-стрит владеет. Уолл-стрит – сердце Нью-Йорка; душа Нью-Йорка – биржа та Уолл-стрите.

Послушаем, что говорит Уолл-стрит.

– Резкое падение курса важнейших бумаг от двух но пяти пунктов. Акции сталелитейной компании «Юнайтед-Стэйтс-стайль», железнодорожной компании «Нью-Йорк Сентраль Рейлрод» и американской телефонной и телеграфной компании упали на три пункта. Акции электрических предприятий Вестингауза упали на пять пунктов.

Не у вас только дрожат руки, принимающие телеграфную ленту, мистер Фиш. Руки дрожат у тысяч мистеров.

Вы взволнованы, мистер Фиш. Вы сопоставляете сообщения биржи с сообщениями статистического бюро «Стандарт».

– Индекс за июль на 20 % ниже индекса июня прошлого года. Промышленная продукция за первую половину текущего года на 15 % ниже продукции первой половины прошлого года. Производство автомобильной промышленности упало на 34 %, продукция сталелитейной промышленности на 18 % и продукция железнодорожной промышленности на 14½%.

Цифры, цифры, цифры. Неумолимые цифры. Они повергают вас в мрачнее раздумье, мистер Фиш.

Месяц прошел со времени обеда в отеле «Пенсильвания», за которым вы встретились с Нельсоном, Холлом и Эдкерсоном. После обеда вы укатили на авто к Метью-Уоллу, где вас четверых уже дожидался бедняга Уолен. О чем совещались вы шестеро в тот день? Что связало вас в тот день для борьбы с СССР, ведущей крупную торговлю с Соединенными Штатами? Общие интересы… отечественной промышленности? Маленькая пауза, разделяющая эти четыре слова – и все в порядке. Не правда ли, мистер Фиш? Маленькая пауза, и смысл ясен.

За что вы шестеро ратовали в тот день, мистер Фиш?

Нельсон и Холл ратовали за американский строительный лес из штатов Миссисипи и Мен, которым они торгуют и с которым конкурирует советский строительный лес.

Карлсон Эдкерсон, председатель ассоциации американских марганцевых промышленников, жаловался на растущий импорт советского марганца, подрывающий американскую марганцевую промышленность.

Эдкерсон жаловался, вы все возмущались. Вы возмущались, зная, что Эдкерсон заведомо лгал. Вы знали из официальных статистических данных, что в 1928 году в САСШ было добыто 30 000 тонн марганца, а в 1929 – году 46 тысяч тонн. Американская же стальная промышленность потребляет в год свыше 80 тысяч тонн марганца. Вы возмущались не заведомой ложью Эдкерсона, а от сочувствия к его лжи. Какой парадокс! Но ведь вас связывали общие интересы… отечественной промышленности Маленькая пауза, разделяющая эти четыре слова – и смысл ясен.

Жаловались и вы, мистер Фиш, и Метью-Уолл, председатель американской федерации труда, и Уолен, бывший начальник ньюйоркской полиции, уволенный за неудачные антисоветские фальшивки. Грязные коммерсанты и политиканы, точащие зубы на СССР! Вас связывали общие интересы… отечественной промышленности. В тот день вы, мистер Фиш, брались провести на конгрессе проект об основании комиссии расследования деятельности коммунистов в Америке.

Уолен, мастер неудачных фальшивок, торжественно поклялся в тот день, что на этот раз сфабрикует безукоризненный материал.

Метью-Уолл обещал поднять кампанию в прессе.

Прошел месяц. Конгресс утвердил комиссию под вашим председательством, мистер Фиш. Конгресс утвердил членами комиссии Нельсона, Холла и еще двух таких же почтенных коммерсантов.

Уолен сдержал торжественную клятву, данную в тот день. Он привлек к работе комиссии русского монархиста Джамгарова и белогвардейца с приятной фамилией – Язва. В ньюйорюской типографии Макса Ватера были отпечатаны антисоветские фальшивки. И практично, и дешево, и незачем ехать в СССР. Уолен благословил бывшего полицейского агента Карригана за доставку в комиссию сведений о встрече представителя Амторга Савичева в Бруклине в первый же день его приезда в Америку с американским коммунистом Джимом Херфом, которому он якобы передал какой-то пакет. Этого было достаточно для обвинения Амторга в коммунистической пропаганде под руководством Коминтерна. Правление Амторга было затребовано к вашему следовательскому столу, мистер Фиш.

Вы подвергли идиотскому допросу представителей страны, занимающей шестую часть мира.

Кажется, что это репортерская утка, досужий вымысел, бред. Но это – жизнь!

* * *

Итак – газеты. Они заполняют жизнь современного человека.

Взгляните сюда – прокурор Соединенных Штатов Чарльз Тэттль просматривает утренние газеты. Он хмурит сурог вые брови, запечатленные тысячами фотографий; красным карандашом подчеркивает он статьи, резко критикующие комиссию Фиша и обличающие фальшивки Уолена. Заметку о посланном в комиссию Фиша протесте ЦК компартии, в котором вскрывалась сущность кампании против СССР, он вырезал и вклеил в особый альбом. Еще раз внимательно перечитал ее:

«В САСШ 8 миллионов безработных.

Рабочие вместо страхования от безработицы избиваются полицией, на помощь которой пришла комиссия Фиша, подготовляющая новые законы для преследования и высылки революционных рабочих. Вы желаете поставить вне закона компартию и другие революционные пролетарские организации за то, что они указывают рабочим путь борьбы против безработицы, за социальное страхование, против. сокращения зарплаты и против империалистической войны, которую капиталисты лихорадочно подготовляют. Ваша деятельность является частью всеобщей капиталистической атаки против рабочего класса. В работах вашей комиссии участвуют единым фронтом все враги рабочего класса, начиная от агентов папы римского, вице-председателя американской федерации труда Метью-Уолла и кончая русскими монархистами. Почему вы так взбешены существованием СССР? Потому, что эта страна является живым примером, показывающим рабочим всего мира, что капитализм является преступной, идиотской системой, в которой нет никакой необходимости. В СССР продукция в этом году возросла на 30 %, в то время как в САСШ она уменьшилась на 20 %. В СССР безработица сократилась на 40 %, а в САСШ она увеличилась на 200 %. Крестьяне СССР быстро переходят к крупным обобществленным и машинизированным коллективным хозяйствам, освобождаясь тем самым от вековой нищеты. В это же время миллионы фермеров САСШ разоряются в результате аграрного кризиса. Вы боитесь не московских заговоров, которых не существует, а лишь самого факта существования советской власти, ибо это воодушевляет рабочих всех стран».

_{В САСШ миллионы безработных}

Прокурор склонил голову на руку (поза, запечатленная миллионами фотографий) и задумался.

Двенадцать лет назад разорился его отец. Биржевой игрок и спекулянт Джушуа Тэттль в большом количестве скупил русские царские займы и займы правительства Керенского. Октябрьская революция аннулировала их. Чарльз в то время безалаберно относился к занятиям в колледже, (проча для себя будущность беззаботного рантье. Но застрелился отец, и Чарльзу пришлось серьезно взяться за образование. Он кончил университет и пошел по судебной части. Будучи тщеславным, он вскоре усвоил все те приемы, которыми достигается слава в Америке. Его выступления в суде собирали тысячи зрителей. Именно зрителей. Потому что Чарльз Тэттль, молодой прокурор, бесподобно играл, не прокурорствовал, а играл. Его фотографии расходились в миллионах тиража. Истеричные мисс аплодировали ему как знаменитому тенору. Он об’явил себя беспощадным врагам коммунистов, ярым антисоветским деятелем. Аннулированные русские займы заложили для этого прочный фундамент.

Вчера «справедливый, как Немезида» (так о нем писали в репортерских отчетах) прокурор совещался с Уоленом, Джамгаровым и Язвой. Совещание было вызвано неожиданной неприятностью: Фиш принужден был официально признать несостоятельность фальшивок Уолена. Но Уолен не унывал и предложил новую комбинацию. Провокаторы Крейц и Шафран должны были быть арестованы как контрабандисты, провозящие в Америку швейцарские часовые механизмы. Предполагалось их сделать агентами Амторга. Уолен торжественно выложил на стол новые шедевры – ленту с белым значком и удостоверение на английском языке со следующим текстом: «Пред’явитель этого значка является заслуживающим доверия слугой Советов, которому можно поручить любое дело. Секретариат».

Джамгаров и Язва, бывшие русские офицеры бывшей царской армии, потупили глаза. Они следовали правилу, что талантливые авторы должны быть скромными.

«Справедливый, как Немезида», прокурор Соединенных Штатов дал согласие на участие, в этой авантюре.

Кажется, что это дедективный фильм, вымысел, бред. Но это – жизнь!

Ньюйоркский корреспондент «Дейли Телеграф» порадовал читателей сенсационным сообщением:

«Альфонс Капонэ, известный под прозвищами «Рубчатый» и «Император бандитов» – глава могущее шейной чикагской шайки – и Джордж Моран, прозванный «Сумасшедшим», – глава другой чикагской шайки – подписали мирный договор и соглашение о сокращении вооружений. Контрабандисты спиртных напитков, налетчики и шантажисты, столкновения которых разрешались нередко пулеметными перестрелками, они наконец поделили Чикаго на сферы влияния: западная часть и деловой район предоставляются Капонэ, северная часть – Морану. Каждая из договаривающихся сторон обязалась сохранить лишь минимальное количество вооружений для самообороны».

Далее корреспондент приводил цифры миллионных доходов двух бандитских шаек и трагически вопрошал: «Когда же их существованию будет положен конец??

Газеты и жизнь переплетаются в тесных об’ятиях. Газеты – миллионы страниц фолиантов истории…

Эта корреспонденция была чрезвычайно интересной для читателей «Дейли Телеграф», но двое бандитов – капонист и моранист – не подчинились мирному договору, официально приведенному в прессе. Будучи в Нью-Йорке «по делам», бандиты встретились ночью в Бруклине, где и свели счеты старинной вражды. Бандита из шайки Морана застрелил бандит из шайки Капонэ. Он расстрелял в противника всю обойму автоматического револьвера и бежал, бросив оружие при неожиданном появлении Джима Херфа (битва происходила возле его дома) и следящего за ним Карригана.

Херф возвращался с партийного собрания с неотступной своей тенью. Карриган арестовал Херфа и заявил, что был свидетелем убийства и ограбления Херфом неизвестного гражданина.

Дело это в срочном порядке пошло в суд. Прокурором назначен был Чарльз Тэттль.

Кажется, что это репортерская утка, дедективная фильма, вымысел, бред. Но это – жизнь!

* * *

Гремит буря века. Бешено вертится центрофуга событий, отсеивая в свистящем вихре своем большие и малые дела людей.

Случилось так – центр тяжести огромной политической борьбы был перенесен на одного человека. Джим Херф должен был расплачиваться за промышленный кризис, за безработицу, за бесконечные забастовки. Джим Херф должен был быть казнен.

Фашистские газеты расклевывали его, еще живого, по кусочкам. Компартия и профсоюзные организации вели неутомимую борьбу за его освобождение. Но судьба Херфа была решена еще до суда.

Процесс собрал огромное количество публики. Впрочем, на процессе была не только публика. Были рабочие.

Публика аплодировала беспощадному прокурору Чарльзу Тэттлю. Рабочие свистали. Судья звонил в колокольчик, грозил очистить зал от публики, вернее – от рабочих, беспрестанно лишал слога молодого адвоката-коммуниста Роджера Рэн, Томас Кариган выступил на процессе свидетелем. Он спокойно и подробно рассказал о том, как Джим Херф хладнокровно расстрелял всю обойму и ограбил убитого. По его словам, выходило так, что он случайно проходил мимо и не успел предотвратить убийства. То, что Карриган – бывший полицейский агент, на суде упомянуто не было. И за то, что он задержал Херфа, угрожая ему револьвером, за незаконное ношение оружия, несмотря на свой «героический» поступок, Карриган был приговорен к шести месяцам лишения свободы.

Джим Херф был приговорен к смерти.

Кажется, что это плод чудовищной фантазии, что это вымысел, бред. Но это – жизнь!

IV. Два бритья и один адвокат

Это была гостиница среднего пошиба. Номера в ней не отличались просторностью и убранством, прислуга не славилась расторопностью и предупредительностью.

Уже добрых два часа храпел безмятежно коридорный. Короткий, жалобно оборвавшийся звонок не произвел на него никакого впечатления. Тогда язычок звонка забился частой истерической дрожью. Коридорный не спеша приподнялся, бросил томный, разомлевший взгляд на указатель и медленными, шаркающими шагами поплелся к тридцать четвертому номеру.

По номеру метался низкорослый, но крепко сбитый мужчина, с наполовину намыленным, наполовину выбритым лицом и бритвой в руке, яростными пинками кош опрокидывая обитую красным плюшем мягкую мебель. На шее человека, как видно сильно порезанный, висели клочья окровавленной мыльной пены.

Коридорный испуганно попятился к двери. Но недобритый человек удержал его за руку и, размахивая бритвой, захрипел:

– Счет! Подать сюда немедленно счет! Ни одной минуты не остаюсь здесь! Что за проклятый номер! Везде кровь… все красное… мебель красная, одеяло красное… – он яростно сорвал с постели и швырнул на пол одеяло. – Кровь, кровь, я тону в ней, она заливает мне глаза…

Насмерть перепуганный коридорный оцепенел. Он решил, что перед ним сумасшедший, который его сейчас зарежет. Но постоялец внезапно улыбнулся.

– Я пошутил, – сказал он после минутного молчания. – Я актер. Скоро мне придется выступать в роли сумасшедшего, и я хотел посмотреть, какое впечатление производит моя игра. Вот вам за беспокойство… – он протянул коридорному смятую кредитку. – Можете итти, я сам приведу все в порядок…

Когда коридорный вышел, постоялец тщательно запер за ним дверь. Шагая по номеру, он заговорил сам с собой:

– Это конец. Я оказался нервной бабой… Херф чувствует себя сейчас лучше, чем я… Так тебе и надо, Томас Карриган!.. Ты болван. Томас Карриган… малодушный провокатор! Ха-ха-ха!..

Язвительный хохот Карригана грозил перейти в истерику. Но внезапно он перестал смеяться. Расширенными от ужаса зрачками уставился он в одну точку.

Это был самый обыкновенный вентилятор, почти под самым потолком, прикрытый прочной стальной решеткой.

Карриган опустился на пол и, обхватив руками колени, заплакал.

* * *

Мыльная пена снежными хлопьями облепила обрюзглое лицо. Парикмахер орудовал кистью, как художник. Ловкими короткими мазками проходил он по лицу, словно поправлял уже написанный портрет.

Возле парикмахера стоял слуга в ливрее. В руке у слуги была раскуренная сигара. Время от времени он приставлял ситару, как соску, к толстым губам человека с намыленным лицом.

Немного поодаль от этой группы за письменным столом, склонившись над грудой бумаг, сидел рыжий молодой человек.

Парикмахер отложил кисть и взялся за бритву. Направив ее, он классическим жестом начал процедуру бритья.

На столе, за которым сидел рыжий молодой человек, зазвонил телефон. Молодой человек поднял трубку.

– Алло! – оказал он, и лицо его приняло озабоченное выражение.

Обрюзглые, намыленные щеки толстогубого человека нервически задергались.

– Пошлите их к чертям, – рявкнул ой. – Кто в такую рань голову морочит?!

Молодой человек вжал голову в плечи:

– Говорят из главного полицейского управления, – у молодого человека был вид побитой собаки.

– Дайте трубку!

Молодой человек подал трубку, едва не сбросив со стола аппарат. Толстые, выпяченные губы, обрамленные мыльной пеной, зашевелились в грозном рыке:

– Да!., да!.. Раджа? Какого чорта раджа? Гостиница «Раджа»? Говорите яснее! Да! Томас Карриган… Чорта он вам сдался?.. Свидетелем на процессе?.. Ага! Да! На брюкодержателях? Какого чорта?! Что мелете?! Какое мне дело до ваших брюкодержателей?! Повесился?! Повесился на брюкодержателях?! Вчера ночью в номере гостиницы «Раджа»?.. Болваны!! Идиоты!!! Вам место на конюшне, а не на государственной службе! Я вам покажу брюкодержатели! Засиделись?! Зарубите себе на носу: сведения об этом в печать пройти не должны!

Молодой человек на лету подхватил яростно брошенную трубку.

Потянулись тягостные минуты. Парикмахер, слуга и секретарь старались исполнять свое дело без малейшею шума, боялись обратить на себя внимание своею разгневанного господина. Имя этого человека (он был губернатором штата) заставляло» трепетать не одно сердце. Баснословный дурак, он, однако, сумел себя поставить, неограниченной грубостью доводя подчиненых ему людей до отупения. С какой бы ясностью ему ни излагали дело, он всегда притворялся непонимающим, ставя этим собеседников в непроходимо глупое положение. Любимыми его словечками были: «Какого чорта?!», «Говорите яснее!», «Засиделись!» и тому подобное.

Процедура бритья продолжалась в тишине, нарушаемом сердитым сопением.

На столе опять зазвонил телефон. С тоской поглядев на аппарат, рыжий молодой человек взялся за трубку с безнадежной покорностью.

– Сэр, – сказал он через минуту, сдерживая дрожь в голосе. – Начальник тюрьмы сообщает, что осужденный Херф окончательно изнурен голодовкой… Возможен смертельный исход…

На этот раз губернатор сам подошел к телефону. Толстые губы его брызгали яростной слюной:

– Что?! Смертельный исход?! Я вам покажу смертельный исход!! Засиделись?! Говорите яснее! Изнурен голодовкой?! Какого черта смотрите?!! Вернуть к жизни во что бы тони стало!..

* * *

Знаменитый адвокат, мистер Бредсли, взял с подноса у слуги визитную карточку первого утреннего посетителя. На карточке значилось: Гильберт К. Чаней. Фамилия эта ничего не говорила мистеру Бредсли, и он с деловым видом углубился в бумаги, что всегда делал, когда принимал незначительного посетителя. Это должно было, по его мнению, значить, что он чрезмерно занятом человек и тревожить его по пустякам не годится.

Грузные шаги посетителя пересекли кабинет и остановились почти у самого стола, за которым сидел мистер Бредсли. Адвокат, не поднимая головы от бумаг, чувствовал, что его пристально разглядывают. Прошло несколько минут, и мистер Бредсли с удивлением отметил, что посетитель с незначительным именем вовсе не собирается робко покашливать, как обычно поступали такого рода посетители. Подобное положение не могло долго продолжаться, и мистер Бредсли принужден был поднять голову.

Перед ним стоял грузный, массивный человек с лицом, обращающим на себя внимание. Одна половина лица у этого человека была совершенно неподвижной, как у паралитика, другая подергивалась, двигая скулу, словно, за щекою человека была мышь. Человек смотрел только одним живым, быстрым глазом, другой у него был неподвижный, и от этого взгляд приобрел необычайную силу.

Мистер Бредсли откашлялся. Это был первый случай в его «практике, когда он воспроизвел этот звук – увертюру робости перед началом разговора.

– Чем могу служить? – спросил мистер Бредсли вежливо и указал посетителю на кресло.

Гильберт К. Чаней сел в указанное ему кресло и неожиданно тихим голосом задал вопрос, ошеломивший адвоката.

– Как вы относитесь к делу осужденного Херфа?

«Правительственный агент, надо быть с ним осторожным», – подумал адвокат и, минуту помолчав, ответил:

– Совершенно не интересуюсь этим делом. Осужденный коммунист – коммунисты вечно влипают в какую-нибудь историю. Я – буржуа и патриот – отношусь к ним вообще отрицательно. К тому же скажу вам прямо, дело это требовало бы огромных денежных затрат и энергии. Осужденный бедняк и…

Чаней тем же тихим и спокойным голосом перебил мистера Бредсли:

– У осужденного есть могущественный друг, это его класс. Он ни перед чем не остановится, чтобы помочь ему. Вам могут предложить огромную сумму для приостановления дела, для хлопот о помиловании… Вы – лучший американский адвокат, выигравший не одно невозможное дело, – вы могли бы выиграть это дело или считаете его безнадежным?

«Коммунист, – подумал мистер Бредсли, – разговор начинает приобретать деловой оборот».

– Я не закончил своей мысли, – продолжал мистер Бредсли со спокойной изворотливостью, создавшей ему славу. – Осужденный бедняк и безусловно невинен в убийстве, которое ему приписывают. Это единственный факт, который волнует меня как юриста, борца за справедливость. Факт, который дал бы мне силы для ведения этого дата, если бы были средства. Справедливость должна восторжествовать, хотя бы и ополчилась на меня вся капиталистическая Америка. Вы, надеюсь, понимаете, что для правительства это дело стало принципиальным, стало демонстрацией силы: промышленный кризис, нажим на коммунистов, кампания против СССР. Конечно, дело здесь не только в Херфе, но его имя стало известным всему миру; рабочая пресса ведет бешеную кампанию протеста; создан специальный комитет защиты; десятки тысяч «возмущенных писем получил президент, и если правительство не сдастся, то только потому, что необходимо поддержать престиж власти. Судью, вынесшего приговор, обвиняют в пристрастии, и помиловать – значит согласиться, что американский суд неправедный. Губернатору штата поручен пересмотр дела, решение им еще не вынесено, но ни для кого не является тайной, что осужденный будет казнен. Как видите, исхода нет. Но если бы я взялся за это дело, думаю, что выиграл бы его. – Мистер Бредсли воодушевился, словно стоял в зале суда. – Я знаю такие вещи, которые неизвестны многим. Например: Томас Карриган, выступавший на процессе как свидетель, как очевидец убийства, на самом деле – бывший полицейский агент. Вместо тюрьмы, к которой он был присужден за незаконное ношение оружия, он разгуливал на свободе до вчерашней ночи. Вчера ночью он повесился в номере гостиницы «Раджа». Сведения об этом в печать не прошли и не пройдут, если я не возьмусь за это дело, имея фактические доказательства. У меня всегда есть под рукой полезные люди, которые сообщают мне сведения. Самоубийство Карригана имеет в нашем деле огромное значение. Томас Карриган своей смертью доказал, что он – жалкий провокатор, сыгравший гнусную роль купленного свидетеля. Ему заплатили за клятвопреступление, чтобы убрать с дороги активного работника компартии – Джима Херфа, чтобы отвлечь процессом внимание масс от промышленного кризиса. Я это так не оставлю. Мое имя пользуется достаточным авторитетом для того, чтобы та кампания, которую я подниму, дала положительные результаты. Вскрытие тела Томаса Карригана покажет, что он – отравленный алкоголем человек, стоявший на грани помешательства. Алкоголь пропитал его тело и душу. «Сухой закон» не является препятствием, когда преступная совесть требует забвения. Коридорный гостиницы «Раджа», видевший провокатора за несколько минут до смерти, может рассказать о том отчаянии, в каком находился провокатор…

Гильберт К. Чаней повернул к адвокату живую половину лица, и мистер Бредсли ужаснулся, прочтя на ней насмешку.

– Вы осведомлены, – сказал Чаней тихим голосом, – лучше любого сыщика. Это остается только приветствовать, мистер Бредсли. Вы – деловой человек. Вы не проходите мимо ни одного шумного процесса, хотя бы и не занимались прямым ведением его. У вас блестящая организация – вы собираете факты, они всегда могут пригодиться, не правда ли? Вы не жалеете затрат на содержание штата осведомителей. Похвально, очень похвально, мистер Бредсли… но вы не возьметесь за это дело.

Чаней встал и, отвернув лацкан пиджака, показал адвокату значок Ку-клукс-клана. Мистер Бредсли побледнел, заерзал на кресле – от ужаса у него захватило дыхание. Тем же тихим голосом, которым он говорил все время, Чаней произнес многозначительную фразу:

– Я предупреждаю вас от имени организации…

Грузные шаги Чанея давно уже отзвучали за дверью кабинета, а мистер Бредсли все еще сидел в кресле, в той же позе неподдельного ужаса, с открытым ртом и остановившимся дыханием.