Текст книги "Всемирный следопыт, 1930 № 10-11"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ
1930 № 10-11

*

Главлит № А– 81326

Тираж 120.000 экз.

Типография газ. «ПРАВДА», Москва, Тверская, 48.

ВНИМАНИЮ ПОДПИСЧИКОВ
НА ИЗДАНИЯ ГОСУД. ИЗД-ВА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
«ЗЕМЛЯ и ФАБРИКА»

С 1 октября текущего года распространение и экспедирование периодичес их и подписных изданий Госуд. изд-ва художественной литературы «ЗЕМЛЯ и ФАБРИКА»

ПЕРЕДАНО

ГОСИЗДАТУ РСФСР.

Впредь все заказы и деньги надлежит направлять в Периодсектор Госиздата РСФСР – Москва, Ильинка, 3 или в ближайшие отделения или магазины Госиздата. Все уже поступившие, но не выполненные заказы переданы для исполнения в Госиздат. Всю переписку и жалобы по прежним заказам следует направлять также в Периодсектор Госиздата. С 1 октября текущего года все квитанционные книжки со штампом изд-ва «ЗЕМЛЯ и ФАБРИКА» и удостоверения на право приема подписки НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНЫ.

ГОСУД. ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВ. ЛИТЕРАТУРЫ «ЗЕМЛЯ и ФАБРИКА»

СОДЕРЖАНИЕ

Сказание о граде Ново-Китеже. Роман М. Зуева-Ордынца. – Его ковал Октябрь. Рассказ М. К. – Казнь. Рассказ Филиппа Гопп. – Ракета. Рассказ К. Алтайского. – Три миллиона шагов. Рассказ В. Юркевича. – Грозные выпалы. Рассказ Макса Зингера. – Двое белых и один коричневый. Колониальный рассказ В. Пик. – Гражданин эфирного острова. Очерк А. Беляева. – Трагедия в проливе Лонга. Очерк полярного пилота М. Слепнева. – Как это было: Пленники Сум-Пу. Рассказ Л. Алексеева. – Остяк Сенька. Рассказ-быль Н. Северина. – Медвежья вечорка. Рассказ из быта остяков-звероловов Д. Березина. – Из великой книги природы. – На экране Следопыта. – Очаги социалистического строительства. Очерк В. Климова-Верховского.

ЧТО НУЖНО ЗНАТЬ ПОДПИСЧИКАМ
ГОСУДАРСТВЕННОГО ИЗДАТЕЛЬСТВА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
О ЖУРНАЛАХ «ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ» И «ВОКРУГ СВЕТА»

Для ускорения ответа на Ваше письмо в Государственное Издательство Художественной Литературы каждый вопрос (о высылке журналов, о книгах и по редакционным делам) пишите на отдельном листке. О перемене адреса извещайте контору заблаговременно. В случае невозможности этого, перед отъездом сообщите о перемене места жительства в свое почтовое отделение и одновременно напишите в контору журнала, указав подробно свой прежний и новый адреса и приложив к письму на 20 коп. почтовых марок (за перемену адреса).

–

1. Так как журналы Изд-ва экспедируются помимо самого Изд-ва еще и другими организациями, принимающими подписку, подписчикам в случае неполучения тех или иных номеров следует обращаться в Изд-во лишь в том случае, если они подписались непосредственно в Изд-ве или в его отделениях. Эти подписчики получают издания в бандероли с наклейкой личного адреса.

Подписчики, получающие издания без адресных ярлыков, получают издания не от Издательства непосредственно, и Изд-ву они не известны. Этим подписчикам при неполучении изданий следует обращаться по месту сдачи подписки.

2. О неполучении отдельных номеров необходимо сообщить немедленно (не позднее получения следующего номера), в противном случае Изд-во высылать издания по жалобе не сможет.

3. При высылке денег следует точно указать: на какой журнал посланы деньги, по какому абонементу, на какой срок, а при подписке в рассрочку указывать: «Доплата».

4. При всех обращениях в Издательство, как-то: при высылке доплаты. о неполучении отдельных номеров, перемене адреса и т. п. прилагать адресный ярлык, по которому получается журнал.

ПРИЕМ В РЕДАКЦИИ:

понедельник, среда, пятница – с 2 ч. до 5 ч.

Непринятые рукописи, как правило, редакцией не возвращаются; просьба к авторам оставлять у себя копии. Рукописи должны быть четко переписаны, по возможности на пишущей машинке. Вступать в переписку по поводу отклоненных рукописей редакция не имеет возможности.

–

БЕРЕГИТЕ СВОЕ и ЧУЖОЕ ВРЕМЯ! Все письма в контору пишите возможно более кратко и ясно, избегая ненужных подробностей. Это значительно облегчит работу конторы и ускорит рассмотрение заявлений, жалоб и т. д.

АДРЕС

«ВСЕМИРНОГО СЛЕДОПЫТА»

Редакции

|| Москва, Центр, Тверская 35. Тел. 1-78-31

Конторы

|| Москва, Центр, Никольская. 10.Тел.47–09, 2-24-63

ТАРИФ ОБ’ЯВЛЕНИЙ В ЖУРНАЛЕ:

1 страница – 400 руб.,

1 строка—1 руб. 50 коп.

СКАЗАНИЕ О ГРАДЕ НОВО-КИТЕЖЕ

Роман М. Зуева-Ордынца

Рисунки Н. Кочергина

2

Шум «стенки» долетал едва слышными всплесками. Торг остался далеко позади.

Переулок, в который свернули стрельцы, спасая пленников от самосуда, вывел их снова на широкую улицу, некрутым подъемом подползавшую к кремлю. Улица эта, в отличие от заозерных, была перегорожена рогатками из бревен. В середине рогаток навешены тяжелые брусяные калитки, сейчас открытые, а ночью запиравшиеся железными засовами. У каждой рогатки – сторожевая изба, в которой жил сторож-стрелец.

– Что означает деление местных жителей на каких-то «дырников» и «бездырников»? – проговорил задумчиво, ни к кому не обращаясь, Раттнер.

– Поводимому, это местные политические партии, – ответил Косаговский, поглядывая на кремль, к которому они приближались.

Бревенчатые кремлевские стены были покрыты тесовой крышей, из-под которой выглядывали пушки. Башни, крытые шатровыми навесами, обомшелые, потемневшие от ветров и непогод, стояли словно старые великаны-богатыри на часах. Ворота, ведущие в кремль, с полотнищами из цельного дуба, были окованы железом. На воротные вереи жутко было взглянуть. Только в дикой первобытной тайге могли уродиться такие пятиобхватные патриархи, настоящие баобабы. Ворота прикрывала двухскатная тесовая крыша, под которой висела икона с лампадой.

В настежь открытые кремлевские ворота густо валила людская толпа. В этой давке пленники растеряли друг друга. Птуха покачал осуждающе головой:

– И чего милиция смотрит? Штрафовать за такое безобразие надобно!

В воротах пленников нагнал шедший тоже под конвоем стрельцов поп, тот самый, которого пороли на Торгу. Пузатый, лысый, с косичкой, крысиным хвостиком торчавшей из-под скуфейки, он напоминал пуделя, облезлого, слезливого, только что выпоротого за паскудство.

_{Пузатый, с косичкой-крысиным хвостиком – он напоминал пуделя}

– Эй, батя, здорово, друзяка! – приветствовал его как старого знакомого Птуха. – Ну и млява же твоя натура! Под кнутом орал, неначе подсвинком! А лупцовали тебя вежливо, на зеке!

– Бить с толком надо, – ответил хмуро поп, почесывая спину.

– От, дурный! – засмеялся Птуха. – После бани, а чешется!

Внутри кремля, близ ворот, стоял шатер для хранения запасных пушек. Здесь лежали короткие широкомордые мортиры и тяжелые, похожие на раскормленных кабанов, пищали-кулеврины. За пушечным шатром высился деревянный кремлевский собор, поразивший Косаговского красотой своей архитектуры.

Легкими, воздушными очертаниями врезывались в синеву неба чистые лиши его главного купола и шести малых по сторонам. Своим семиглавым шатром он напоминал Косаговскому старинные суздальские храмы и даже новгородскую Софию, в уменьшенном виде.

Рядом с собором, так сказать пленом к плечу, стояли посадничьи (по словам стрельцов) хоромы, из гладко струганных могучих бревен, под тесовой крышей. На свесях крыши и над окнами красовалась узорчатая прорезь. Деревянная эта резьба была так тонка, что ее всякая даже опытная кружевница смогла бы повторить на нитках ее узор. С обеих сторон хором, словно руки, сложенные на животе, спускались два высоких крыльца с крутыми лестницами в три марша, сливавшиеся вместе внизу, на земле. Лестничные и крыльцовые навесы подпирали широкие, круглые «псковские» столбы. Над крыльцами и на стенах хором под крышей висели наглухо вделанные аршинные иконы.

Обширный Посадничий двор был тесно обставлен хозяйственными постройками, людскими избами, стряпущими подклетями, амбарами, кладовыми и сараями, на дверях которых висели замки величиною с поросенка.

«Так, наверное, выглядела усадьба крупного помещика-крепостника», думал Косаговский, с изумлением рассматривая Посадничий двор.

От посадничьих хором, в глубину кремля, уходили дома, повидимому, тоже особо именитых новокитежских горожан. Высокие пятистенные избы эти, срубленные из вековечных кедровых бревен и обнесенные заборами в два метра (высотой, были похожи на маленькие крепостцы, вернее – отдельные форты, сомкнувшиеся в общую укрепленную линию.

«Крепости в крепости? – снова удивился Косаговский. – Кого же это так боится новокитежская верхушка? Внешнего врага или внутреннего?»

Около хором посадничьего стояла многочисленная толпа, выжидающе поглядывавшая на окна. Вое были без шапок.

Птуха, шедший первым, не дожидаясь, пока стрельцы очистят путь для пленников, растолкав стоявших густо просителей, смело и независимо поднялся на ступени посадничьего крыльца. И тотчас же кубарем слетел вниз, на двор. Стрелец, стоявший на крыльце, сбросил его ударом топорища бердыша.

– Ах ты, шпана восьмикратная, Фараон проклятый! – закричал возмущенно Федор, поднимая упавшую в грязь бескозырку. – Ты чего дерешься?

– А ты чего на крыльцо в шапке прешь?! – ответил злобно стрелец. – Чай, крыльцо-то не чье-нибудь, а посадничье!

– Плюю я через губу на твово посадника! – рвался на крыльцо Птуха. – Ты што, краснофлотского кулака не пробовал? Як, дам вот тютю, зараз носовой частью в землю зароешься!

– Федор, оставь! – сказал строго Раттнер.

– Есть так держать! – согласился неохотно Птуха. Но долго еще не мог успокоиться, долго еще ворчал, поглядывая с вызовом, на стрельцов.

– От каки у них порядочки! Вместо того, чтобы пожрать дать приезжему человеку, они в морду норовят. Эх, жаль, винтаря нет! Один бы разогнал всю эту контр-революционную банду…

II. Шемякин суд

1

Раттнер, в ожидании выхода посадника, чутко и внимательно прислушивался к разговорам людей, стоявших на Посадничьем дворе. Здесь перемешались и просители, и ответчики, и истцы, но сейчас враждующие стороны разговаривали мирно, поддакивая друг другу.

– До суда дойти худосильному не мочи, – говорил грустно молодой парень, судя по едкому трупному запаху, пропитавшему его одежду, кожевник. – Не угобзишь даром кого следует, из истцов в ответчики переведут!

– Знамо! Ступил в суд ногой, полезай в мошну рукой. Посаднику дай, дьяку дай, да и под’ячего не обойди, – засмеялся желчно мужичонке с бельмом на глазу. – Всем дай, а сами в нищете барахтаемся. Известно, какая наша мошна, – хрест да пуговка!

– Пришел к дьяку, в хоромы не входи, – поучал кого-то поротый поп, – а допреж разведай, весел ли дьяк. Тогда войди, побей челом крепко и приносы передай.

– Знаем, что без приносов к владущим ходу нет! – взмахнул шапчонкой бельмастый мужичок. – Сунься-кось с пустыми руками! Тебя же возьмут за караул да перед порочной хатой кнутом отдерут!

– Ври-ко больше! – сказал ему строго стрелец, стоявший на крыльце. – За такой поклеп на посадника да на дьяков, знаешь, что бывает? Семь шкур с тя спустят, брат! Ужо вот выйдет дьяк, я ему скажу про твои речи поклепые!

Мужичок нырнул испуганно поглубже в толпу.

Раттнеру бросилась в глаза резкая разница между стрельцами, полонившими их в тайге, и стрельцами, охранявшими посадничье крыльцо.

Последние одеты были не в неуклюжие, набитые пенькой «тегилеи», а в щегольские, ловко сшитые кафтаны из цветного василькового и кармазинного, то-есть ярко-алого сукна. Лишь один из них, видимо, охранявший крыльцо и ночью, был в белом кожухе, расшитом цветными нитками. Суконные тоже цветные шапки их были опушены черным соболем.

Ни тяжелых можжевеловых луков, ни, тем более, топоров, у стрельцов, охранявших посадничье крыльцо, не было. Все их вооружение заключалось в бердышах да в легоньких, коротких, изящно сделанных пищалях. При чем стрелец, имевший бердыш, не имел пищали, и наоборот. Но все они, и бердышники и пищальники, носили через левое плечо берендейку, широкую перевязь с подвешенными к ней пищальными зарядами. Стрельцов, приведших пленных, они встретили насмешливыми возгласами:

– A-а, братия тегилейная!

– Здорово, бердышники! Лежебоки запечные! – презрительно и хмуро ответила «тегилейная братия».

А бердышники не унимались:

– Гля-кось, рыла-то у них разнесло! Что квашня! Житьишко им украинским[1]1
  Украинский – пограничный.


[Закрыть]), острожным. Кажин день жрут щи с убоиной да спят как резаные в своих острожках[2]2
  Острожек – крепостца.


[Закрыть]).

Неизвестно, долго ли еще препирались бы надворные и украинские стрельцы, и не кончилась бы их пря потасовкой, если бы не отворилась вдруг дверь посадничьих хором. Стрельцы смолкли.

На крыльцо вышел высокий мужчина в тяжелом бархатном, отороченном мехом кафтане, с круглыми пуговицами.

– Дьяк! Дьяк Кологривов!.. – зашелестела толпа. – Посадничий дьяк!

Дьяк свесил через перила крыльца обнаженную, повязанную ремешком, чтобы волосы не падали в лицо, голову и сказал строго стрельцам:

– Эки вы люди! Нет на вас тишины. Вы што, на Торгу базарите?

– Ну, коль дьяк вышел, значит, сей минуту и посадник выйдет, – сказал офицер украинских стрельцов, толкая под бок Птуху. – Слышь, мирской!

– А кто у вас посадник? – спросил Птуха. – Може, яки охфицер чи якись таки адмырал?

– Ждан Муравей! – ответил стрелец.

В этот момент снова открылась дверь посадничьих хором. По двору словно буря пронеслась. Все, кроме Раттнера, Косаговского и Птухи, сломались в низком поклоне, касаясь земли пальцами правой руки.

Но и на этот раз вышел не посадник. На крыльце стояла высокая сухая старуха, одетая в черный опашень. Раттнеру при взгляде на монашеский покрой ее платья, на фанатический блеск впалых, не имеющих дна глаз и брови, сурово сдвинутые над переносьем, почудилось, что на дворе вдруг запахло удушливо ладаном.

А толпа зашептала, зарокотала умиленно:

– Посадничиха!.. Мать Соломония!.. Трудница Христова! На мирских вышла поглядеть.

Всхлипнули бабьи голоса:

– Ишь, как высохла, постница наша молитвенница!

– Нашли на кого зенки пялить? На мать Соломонию! – крикнул озорно молодой голос. – На ее дочку Анфису глянули бы!.. У-ух!.. Атлас на пуху!..

На охальника цыкнули, зашикали.

А мать Соломония прожгла пленников раскаленными углями зрачков и, подняв руку с зажатыми меж пальцами кипарисовыми четками, крикнула ненавидяще:

– У-у, сквернавцы мирские!.. Будьте вы трижды прокляты! Изыдете во огнь пепельный!..

Клубом черного дыма взметнулся опашень. И крыльцо опустело. Словно и не было жуткой старухи.

2

В третий раз скрипнула дверь посадничьих хором, и на крыльцо выглянула сначала высокая, трубой горлатная[3]3
  Горлатный мех – лучший.


[Закрыть]) шапка, а за нею тучная рыжая борода. Кто-то с трудом, наклонившись, протискивался в дверь.

– Здоров будь, кормилец! – закричали на дворе. – Здравствуй ж, отец наш!

Раттнер и Косаговский подняли глаза. На верхней площадки крыльца стоял посадник.

_{На крыльце появился посадник}

– Здравствуйте и вы, спасены души! – в ответ на приветствие народа тоже кланялся он в пояс.

Сбросив тулуп на руки подбежавших стрельцов, посадник начал спускаться с лестницы, осторожно, боком ставя на ступени бревнообразные ноги в желтых мягких сапогах. За ним шел дьяк, неся в охапке бумажные свитки.

Не мало времени прошло, пока посадник спустился во двор. Он подошел к скамье, стоявшей на дворе, под одиноким могучим кедром, оставшимся от былой тайги, и тяжело опустился на нее. Засучив затем рукава кафтана, словно собирался драться на кулачки, и охолив ладонью тучную бороду, посадник начал «править суд».

– Ну, дьяк, спасена душа, – сказал он, – начнем со Христом. Што у тя седни?

Дьяк махнул кому-то в толпе рукой, и к скамье выдвинулись люди, закутанные в меха. По меховой одежде, по висевшим за спинами лукам и «тулам», набитым стрелами, легко можно было узнать охотников.

– Откулешные? – спросил строго посадник.

– Промышленники мы, христа-ради, кормилец! – ответил тихим робким басом один из охотников, положив перед посадником уставной, семипоклонный начал. – До тебя с великой докукой пришли.

– Ведомо, чан, то тебе, кормилец, что соболиный оклад платим мы с великою нужею, и в том неоплатном окладе не раз на правеже стояли и в захабне[4]4
  Захабень – тюрьма.


[Закрыть]) сидели. Уменьшь, родимый, наш оклад! – бросился на колени охотник.

– Ага! – поднял значительно к носу палец посадник, но ничего больше не сказал и посмотрел растерянно на дьяка. Тот наклонился и начал что-то шептать посаднику на ухо.

«Вот оно что! – подумал Раттнер. – Посадник-то, оказывается, глуп, как боров, и на все глазами дьяка смотрит. Как в сказке – «звезда во лбу, а сам ни гу-гу!» Примем к сведению».

Дьяк выпрямился, глядя злобно на охотников. «Видимо, они ему приносом не угодили», – решил Раттиер. А посадник сразу приосанился.

– На псковскую деньгу я вам не верю! – вдруг рявкнул он сердито на охотников. – Век за вами податные стоят! Лежебоки… пьяницы!.. Теперь-то бы по чарыму[5]5
  Снег, покрытый настом.


[Закрыть]) только и гонять зверя, а вы, собольи вотчины да бобровые гоны оставя, в город прибрели!

– Какой чарым, кормилец? – оправдывался охотник, – Упал уж чарым! Тайга яко зреемо от снегу очистилась!

– Кормилец, скинь хучь десятину дьякам да поминок старцам скитским! – ползали на коленях охотники.

– Грому на вас бож'ьего нет! – всплеснул в ужасе руками посадник. – У святых старцев, за нас грешных пред богом предстателей, последнее добро отнять хотите?

– Стрель тебя в бок! – сказал злобно, но вполголоса молодой охотник. – У вас все только бог! А кроме бога еще и жизнь есть!

«Прекрасно сказано, молодой человек! – улыбнулся Раттнер. – Вот оно что? Оказывается, и здесь есть этакое расслоеньице? Очень хорошо! Тоже принять к сведению…»

Охотники потоптались, глядя в землю. И вздохнув, сказали уныло:

– Прощай не то!

– Бог простит, спасены души! – ответил сурово посадник. – Выходи, чей черед.

Из толпы выдвинулась кучка людей в рваных сермягах, подпоясанных мочалами, в кожаных фартуках и кожаных же шапках. Изможденные лица, на которых нездоровым блеском горели глаза, груди ямами, руки с пальцами, сведенными лютым ревматизмом, – все это говорило о каком-то диком, нечеловеческом труде. Но странно, эти оборванные, искалеченные люди держались смелее и независимее только что ушедших охотников.

– Ровщики[6]6
  Шахтеры.


[Закрыть])? – спросил посадник, заранее хмуря брови.

– Так, отец! – ответил бойко молодой парень с подпаленной бородкой и лицом, измазанным глиной. – Чего пытаешь, чай не впервой нас видишь!

– То-то, что не в первой! – буркнув озлобленно посадник. – Опять приказчикам своим чинитесь, супрбтивны?

– Не то, отец! – ответил спокойно парень. – Рассуди ты нас по-божьему! Получаем мы за десять пуд добытой глыбовой руды – три копейки! А в тех рудах бывает земля, мусор и камень всякой! А приказчики тое землю и каменья понуждают нас от руды очищать прочь! А такого уговору не было, сам знаешь. Заступись же за нас, отец!

Посадник, запустив яростно в бороду руку, наливался кровью, как свекла. Но молчал беспомощно, лишь смотрел умоляюще на дьяка. И дьяк выступил вперед. Поклонившись посаднику, он сказал:

– Дозволь, отец, слово реши! Есть здесь от железного ряда челобитчик. Допусти его до своей милости.

– Давай его! – обрадовался посадник, – Эй, где ты, спасена душа?

К скамье подошел степенный старик, одетый в опрятный желто-камчатный кафтан. Отвесив семипоклонный начал, он заговорил быстро, как по писанному.

– И все-то клеплют, как на мертвого, ровщики, отец. Покорыстоваться вокруг нас, гостей, они задумали! Плату дают им добрую. Ежели ровщикам ряженую плату накинуть, нам чистый разор будет. Тогда нам от торгу нашего, окромя проторей и убытков, проестей да волокиты, ничего не останется!

– Слышал? – обратился посадник к ровщику с подпаленной бородой. – Годите, я вас согну в дугу. Обленились, раденья к работе нет! Одно дело знаете – на жеребьевую выпивку гроши кусать! На соляные озера отправлю! Палы[7]7
  Палы – выжигание срубленного леса.


[Закрыть]) палить пошлю!

– От тоже дурные эти шахтеры! – пробормотал возмущенно Птуха. – Захотилы у такого бюрократа правду шукать!

– Куда хошь посылай! – ответил с вызовом молодой ровщик, – На палах да на солеварнях работа не тяжельше нашей.

– Ишь ты, спасена душа, какой смелой! – присмирел недобро посадник. Как имечко-то твое, крещеное?

– Микифор, а по прозвищу Клевашный, – ответил ровщик.

– Истинно, что клевашный[8]8
  Проворный,


[Закрыть]) ты, – заулыбался посадник. – В том лишь грех, что провора-то твоя на недобрые дела идет. А я вот тебя, Микешка, и пошлю палы палить! Авось, присмиреешь. Ась?

_{Клевашный}

– Посылай! – тряхнул головой ровщик. – Што палы, што рудные ямы, одинаково втугачку приходится. Все едино, где хребтину гнуть! А только ведай, посадник, что ровщики по прежней ряде работать не станут!

– Ой, смелой ты, Микешко! Ой, смелой! – качал сокрушенно головой посадник – Молодой квас, и тот играет! А напрасно ты, Клевашный, перед нами борзость свою показываешь! Я ведь не высоко руку подымаю, да больно бью! Дьяк, – обернулся он к Кологривову, – запиши: Микифора Клевашного отправить на Игумнову падь, «белое железо» рыть!

Толпа шарахнулась назад, зашелестела испуганным шопотом, закрестилась. Ровщик остался один перед посадником. Даже под слоем желтой глины заметно было, как побледнел он и изменился в лице.

– Николи того не будет, чтоб пошел я белое железо копать! – глухо, испуганно, но с нескрываемыми бунтарскими нотками в голосе сказал Клевашный.

– Пошто? – изумился посадник.

– А сбегу! – ответил ровщик.

– Сбежи-ишь? – протянул зловеще посадник, снова наливаясь кровью, и вдруг крикнул неистово. Взять его, Каина, за караул!

– Стрельцы, вяжи! – крикнул и дьяк Кологривов.

Надворные стрельцы вносились к Клевашному.

– Не подходи, псы посадничьи! – рванулся он, ловко ударив одного из них ногой в живот. Стрелец поджался, выронив бердыш. Ровщик быстро поднял его и, вырвавшись из толпы, побежал к воротам. Около пушечного шатра он задержался на миг и, взмахнув бердышом, крикнул:

– Ужо достанется вам, пиявицы мирские! Будет еще посконная рубаха бархатным кафтаном помыкать!..

– Шибай его из пищалей! – взвизгнул дьяк Кологривов.

Но ровщик уже исчез за воротами кремля.

– Пущай его погуляет, – сказал спокойно посадник. – Далее Прорвы не уйдет. Всегда успеем на рель его вздернуть! – И, обернувшись к дьяку, добавил – Передай, спасена душа, в Дьячую избу, штоб розыск начали Микешки Клевашного. А как пымают, моим бы именем за караул взяли. Мы опосля рассудим, куда его послать, на рель али в Игумнову падь.

«А ведь придется теперь Клевашному, применяя нашу терминологию, в подполье уйти, на нелегальное положение, – подумал Раттнер. – Как бы с ним связь завязать? А что означает это таинственное «белое железо»? Уж не есть ли это…»

– Кто очередной, выходи! Полдничать пора, а я копайся тута с вами! – прервал мысли Раттнера раздраженный окрик посадника.