Текст книги "Знание-сила, 1997 № 05 (839)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Нет нужды обсуждать причины краха «колчаковщины» – биография Александра Васильевича уже несется к концу.

В Иркутском архиве сохранилась любопытная телеграмма: «Ленин – Склянскому. Пошлите Смирнову (РВС-5) шифровку: Не распространяйте никаких вестей о Колчаке. Не печатайте ровно ничего. А после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске». Подпись «Ленин» тоже шифром. И последняя фраза-вопрос: «Беретесь ли сделать архинадежно?»

Что ж, действительно, все было сделано архинадежно. И архиподло, добавим – без суда и зашиты. Колчак был расстрелян на берегу Ангары в ночь с шестого на седьмое февраля 1920 года. Расстрелян и утоплен.

Он встретил смерть мужественно, как полагает боевому офицеру. Говорят, что, выкурив последнюю папиросу, он бросил свой золотой портсигар расстреливавшим его красноармейцам: «Пользуйтесь, ребята!»

Он владел 500-тонным золотым запасом России, который вез в специальном эшелоне из восемнадцати вагонов – в 5143 ящиках и 1678 мешках. Наверное, в обмен на золото он мог купить и жизнь, и свободу. Однако мемуары белогвардейцев единодушно утверждают, что Адмирал, известный исключительной честностью, воспользоваться золотом России в личных целях не мог.

Три года назад в Норвегии, в архиве Нансена мне удалось обнаружить неизвестное ранее письмо Софьи Федоровны – жены Колчака. Она еще до революции уехала в Париж и, как выясняется теперь, постоянно бедствовала.

«Дорогой сэр,– писала вдова,– все еще надеясь без надежды, я взяла на себя смелость обратиться к Вам, поскольку не вижу никого, кто хотел бы помочь нам в нашей беде... До сих пор нам оказывали помощь несколько скромных, чаще желающих остаться неизвестными, друзей. Однако более многочисленные враги, беспощадные и жестокие, чьи происки сломали жизнь моего храброго мужа, привели меня через апокалипсис в дом призрения. Но у меня есть мой мальчик, чья жизнь и будущность поставлены сейчас на карту. Наш дорогой английский друг, которая помогала нам последние три года, не может больше оказывать поддержку и сказала, что после 10 апреля сего года она для него ничего не сможет сделать. Молодой Колчак учится в Сорбонне... с надеждой встать на ноги и взять свою больную мать домой. Он учится уже два года, осталось еще два или три года до того, как он получит диплом и выйдет в большую жизнь. В мае начнутся экзамены, которые полностью завершатся к августу. Но как дожить до этого момента? Мы только на время хотели бы занять немного денег, чтобы перевести ему. Тысяча франков в месяц – сумма, достаточная для молодого человека, чтобы сводить концы с концами. Я прошу у Вас 5000 франков, на которые он может жить и учиться, пока не сдаст экзамены... Помните, что мы совсем одни в этом мире, ни одна страна не помогает нам, ни один город – только Бог, которого Вы видели в северных морях, где также бывал мой покойный муж и где есть маленький островок, названный островом Беннетта, где покоится прах Вашего друга барона Толля, где северный мыс этих суровых земель назван мысом Софьи в честь моей израненной и мечущейся души – тогда легче заглянуть в глаза действительности и понять моральные страдания несчастной матери, чей мальчик 10 апреля будет выброшен из жизни без пенни в кармане на самое дно Парижа. Я надеюсь, Вы поняли наше положение и Вы найдете эти 5000 франков как можно быстрее, и пусть Господь благословит Вас, если это так. 29 марта 1929 года.

Софья Колчак, вдова Адмирала»...

Горько читать это письмо, но еще горше сложилась жизнь гражданской жены Колчака – Анны Васильевны Тимиревой.

Они встретились впервые в начале пятнадцатого года: она замужем, он женат. Но как стало ясно каждому из них – встретились они навсегда. Видеться доводилось редко, но письма шли постоянно. А в суровом восемнадцатом году Анна Васильевна проделала долгий и опасный путь через охваченную огнем гражданской войны Сибирь и оставалась с Колчаком до конца.

После гибели Адмирала Анна Васильевна прожила еще 55 лет. Из них сорок ее гоняли по тюрьмам, лагерям и ссылкам, лишь на короткое время выпуская «на волю». Но она сохранила и мужество, и стойкость, и любовь.

«Полвека не могу принять —

Ничем нельзя помочь,

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь.

Но если я еще жива.

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе».

Анна Васильевна умерла 21 января 1975 года, а через два десятка лет справедливость, хотя и с опозданием, все же восторжествовала.

В Иркутске, насколько известно, недавно открыт «лицей Колчака», и в честь Адмирала даже зажжен, кажется, Вечный огонь. Хотелось бы сказать: «Мир праху Вашему, Адмирал». Но прах давно развеян, унесен быстрой Ангарой. Однако память об Александре Васильевиче Колчаке должна, обязана сохраниться. •

ПОНЕМНОГУ О МНОГОМ

По следам амазонок

Хроники XVI века сообщали, что на берегах Амазонки процветали города, которые охраняли воинственные женщины.

«Утром 24 июня 1542 года мы оказались в притоке реки Жамунды и плыли по чистой, как слеза, воде между лесистыми берегами. Неожиданно Алькантар указал вперед: там купались амазонки. Почти все забыли об осторожности. С ревом диких животных солдаты на лодках вырвались вперед, чтобы преградить путь на берег и поймать необычную «дичь».

Но тут они подверглись нападению. Какие-то нагие мужчины на каноэ атаковали нас копьями и выстрелами из духовых ружей. Очевидно, амазонки позвали на помощь своих соседей, индейцев гуараки».

Так Гаспар да Карвахал, архиепископ Лимы, описывает в своем дневнике это приключение вблизи устья Амазонки на северо-востоке Бразилии. Он – участник известной экспедиции испанского завоевателя Франсиско да Орельяны в тропических лесах Амазонии. Карвахал – первый человек, сообщивший об амазонках, воинственно настроенных женщинах, населявших поречье великой южноамериканской реки.

Его фантастические рассказы произвели настоящий фурор среди жителей как Старого, так и Нового Света. Поэтому через несколько десятилетий после того, как огромной реке было дано название Орельяна, ее перекрестили в Амазонку – по имени обитавших там воинствующих женщин.

6 наше время археологи тщательно исследуют хроники XVI– XVII столетий. Потому что они единственные источники о доисторических индейских культурах той эпохи в тропических лесах Амазонской долины – маражоара, сантарем и коцдури.

Помимо хроник, об этих доисторических цивилизациях свидетельствуют и найденная в устье Амазонки керамика – разрисованные урны с острова Маражо, и так называемые статуэтки племени кондури. Эти статуэтки изображают длинноволосых воинов. Возможно, что Карвахал и его спутники, которые долгое время не встречали женщин, сочли длинноволосых воинов-индейцев за воинственно настроенных женщин, назвав их амазонками по имени женщин-воительниц из греческого мифа.

Заинтересовавшись описанным в хрониках, Анна Кертенис Рузвельт, антрополог и археолог из США, решила заняться в 1882 году серьезным исследованием культур, созданных в нижнем течении Амазонки. До этого она на протяжении семи лет изучала другие доисторические культуры в районе Ориноко в Венесуэле. Ее рабочая гипотеза гласила: по всей вероятности, в нижнем течении Амазонки существовали высокоразвитые культуры, не уступающие по своей значимости культурам инков, майя и ацтеков.

После семи летнего исследования культур маражо и сантарем Анна Рузвельт уже не сомневалась в этом. Во время подготовки к очередной экспедиции она объяснила, что на острове Маражо, в районе дельты Амазонки, существовала высокоразвитая цивилизация, насчитывавшая несколько десятков тысяч, если не сотен тысяч человек. Там, где сегодня пасутся стада буйволов, люди из культуры маражо поставили тысячу лет назад огромную задачу: создать сотни тазос – огромных земляных насыпных холмов, которые не заливались бы выходившими из берегов после проливных дождей реками.

Сегодня известно более четырехсот таких холмов. Обычно их высота – три – шесть метров и средняя поверхность – тридцать тысяч квадратных метров. Археологические раскопки еще в конце сороковых годов доказали, что здесь можно отметить четыре эпохи заселения: ананатуба, мангейрош, формига и маражоара.

Население маражоара строило дома из глиняных кирпичей. Открыты два вида глиняной утвари – простая посуда для повседневного употребления и изящно разработанные и богато разукрашенные рисунками погребальные урны.

Анна Рузвельт считает, что корни цивилизации маражоара кроются в местной культуре, а не в культуре, пришедшей извне, как утверждают некоторые ее коллеги. Недавно она сообщила, что опубликует новую датировку керамики культуры сантарем, в частности керамического фрагмента, открытого столетие назад геологом Хардтом в районе Амазонии. Анна Рузвельт исследовала руины кирпичных домов высотой до трех метров, в каждом из которых проживало до тридцати человек.

Поскольку органическая материя в тропическом климате Амазонии быстро разлагается, до сих пор обнаружено только около тридцати человеческих скелетов. Один из них Анна Рузвельт подвергла научному анализу. Она определила, что тип маражоара скорее схож с типом современных индейцев, живущих в поречье Амазонки, нежели с антропологическим типом населения, обитающего в Андах. Кроме того, установлены типичные признаки земледельческого образа жизни.

Некоторые скелеты оказались несколько крупнее. Анна Рузвельт предположила, что это были скорее всего представители некой аристократической элиты. Между прочим, у этих скелетов не обнаружили никаких признаков артрита или других заболеваний, типичных для остального населения. Кроме того, кости «элиты» были уложвны в богато разукрашенные урны высотой до метра. Обычно они располагались группами, иногда по сто штук – не что иное, как организованное кладбище, которое использовалось продолжительное время. Такие погребальные обычаи практиковались только у высокоразвитых, иерархически структурных обществ.

Вполне вероятно, что амазонки в рассказах Гаспара де Карвахала – всего лишь заблуждение первых испанских конкистадоров. Но споры вокруг индейцев маражоара продолжаются – как об их происхождении, так и об их внезапном исчезновении. Скорее всего, эту загадку разрешит новое поколение исследователей.

«Многодетный» Мальтус

Автор некогда нашумевшего труда «Опыт о народонаселении» Роберт Мальтус (эхо отзывается до сих пор) менее известен как человек ввиду его уединенной жизни. Вот два любопытных эпизода той поры – приятный и не очень,– заполняющие этот пробел.

В его годы все просвещенное английское общество зачитывалось сочинением Вильяма Годвина «Политическая справедливость». Когда в 1787 году молодой Мальтус получил степень магистра наук, он приехал в родительский дом на каникулы. Между отцом и сыном стали возникать горячие споры об этих высоких материях. исходящих из Франции. И вот что презанятно: сын подсмеивался над «незрелыми мечтами» отца, а тот в свою очередь упрекал сына в «старческом консерватизме». Комичная ситуация! Однако теплые отношения этих двух добропорядочных людей сохранились до конца.

Второй случай еще острее затрагивает личность ученого– нелюдима. Один французский критик-экономист зашел так далеко, что приписал ему отцовство аж одиннадцати дочерей, в сопровождении которых он якобы ходил в гости к знакомым, чтобы поскорее выдать их замуж! Другой немецкий экономист-скептик не упускал случая сострить, что, по всей вероятности, многочисленные отпрыски Мальтуса стали жертвой его пресловутого перенаселения (хотя об этом писали еще Монтескье и Джиамария Ортес в Италии). В действительности же автор «Опыта» имел только троих детей – сына и двух дочерей. И сам он рано потерял мать.

Мальтус, как достоверно известно, довольствовался скромным местом учителя в загородном колледже, где почти тридцать лет жил, учил детей и писал свои сочинения по политической экономии и смежным вопросам. Этой упорной работой ума вдали от суетного света при весьма скромной жизни (дружба с крупнейшим экономистом того времени Рикардо была скорее приятельством) и с непременной думой о человечестве он напоминает нам другого учителя – К. Э. Циолковского.

Наталья Жукова, Борис Жуков

Экскурсия

• Окончание. Начало в номерах 2, 3, 4 за 1997 – год.

Поплескавшись на мелком месте, я вылез, купил мороженого, черешни, пива и пошел осматривать здешние россыпи. Мне понравились «Треугольники Саурона» – плетение из двадцати колец, 1—3—7—9. Сзади их соединяла цепочка. Потом я купил фиал-лимонку – поглядеть, как он светится в темноте. Здесь нигде не было темноты. Мне не понравился гном, пытавшийся всучить мне алюминиевую бутафорскую кольчугу по цене мифрильной, и я ему об этом сказал в таких выражениях, что не постыдился бы (или как раз постыдился бы) многократно помянутый знаменитый мой предок. Зато набрал клинков – из тех хохмаческих, ткнешь им кого– нибудь, и лезвие испаряется. Это у нас любят не детишки, а лоботрясы лет под тридцать. Под занавес мне попался окровавленный резиновый палец с Кольцом. Вещь, подумал я. Ну, кому-то я устрою. Только бы эльф не наткнулся...

Когда я постучал к Келеборну, должно было уже стемнеть. На самом деле свет солнца всего лишь заменился на неоновые вывески, подсветку зданий и бегущие экраны. Келеборн впустил меня. Вид у него был до крайности усталый и разочарованный. Я решил его морально поддержать и выложил яркую коробку с «Лориэном» на стол. Эльф поглядел, тяжко вздохнул и принял подарок. Больше я не стал досаждать ему своими приобретениями. Он и так смотрел на меня с отвращением. Я опустил глаза: точно, забыл снять Кольца. Они закрывали меня спереди, как кольчуга. И еще что-то в кармане... Тьфу, да это фиал. Вон просвечивает.

За окном полыхала реклама «Водка Лучиэнь! Выпейте – и даже летучая мышь покажется вам прекрасной девушкой!». Сверху доносилась громкая музыка, иногда ее глушили взрывы салюта на озере. По-моему, атмосфера была вполне праздничная.

Мне хотелось разрядиться и заодно отомстить за вчерашнее усыпление. Я прошел на лоджию, окинул сияющую бездну сияющим взором и сказал:

– Весна Арды, да и только! Иллуинация!

Келеборн похлопал меня по загривку и сказал:

– Рэнди, не пытайтесь меня обмануть и не сердитесь, пожалуйста. Я расскажу вам все, что вас интересует... но не сейчас.

Опять я забыл, что эльф если не читает мысли, то уж подвох просекает с гарантией. Оставался последний способ одержать верх.

– Пошли жрать, – сказал я. – Небось, такой высоты и в Лориэне деревьев нет. Может, море увидим.

К ужасу Келеборна, ресторан именовался «Валинор». Я почувствовал, что за меня отомстили, и преисполнился благодушия. Никаких одежных требований не было, ибо климат не позволял. Сидели в шортах, купальниках, бикини и фиговых листках. По-моему, были и вовсе голые. На сцене во всяком случае. Я выбрал столик подальше от края. Келеборн заметил, что он предпочел бы поужинать под лихолесским кусачим кустом на камешке.

– Ну, кабы там так же кормили... – ответил я, кликнул человека и продиктовал ему эпическое меню в пяти частях, с прологом и эпилогом. Эпитафией, поправил меня эльф. Ни один хоббит еще не умер от обжорства, гордо заявил я. Кто-то же должен быть первым, парировал Келеборн.

Моря видно не было. Я не смотрел вниз, но эльф сходил к парапету, пока мы ждали ужина, доложил, что внизу видно только всякую подсветку и ее отражение в Нурнене. За пределами светового поля даже эльф ничего не мог разглядеть. Я предложил в качестве увеселения сходить после ужина в подвал и поискать там главный рубильник или кабель. Посмотрим, как туг в темноте. Когда Келеборн осознал масштаб идеи, он, по-моему, вспомнил, что был королем и нес ответственность за целое племя – и с сожалением отказался от моего предложения.

– Представьте, Рэнди, что туг начнется... Они все друг друга подавят. И потом, лифты... Они же остановятся, а вы не взбежите на тридцать этажей. Не стоит. Слишком опасно.

Тут подали закуски, и мне стало не до великих идей. Келеборн не столько ел, сколько глазел по сторонам. Его внимание приковала самая толстая айзенгардка, нарядившаяся в очень маленькое черное платье. Бока у ней свисали тремя складками каждый. Келеборн собрался сказать какую-то гадость, но я его опередил, упомянув беконные породы вкусных животных, широко распространенных в Средиземье. Потом мы стали смотреть варьете топлесс. По-моему, режиссер этого дела сам был топлесс – «задница без головы». Келеборн сказал, что как-то в Эдорасе лет двести назад видел цирк с собачками и мартышками, и ему понравилось больше. Кроме того, он заявил, что раньше никогда не понимал, почему люди так падки на эльфинь, а браков между женщинами и эльфинами не отмечено. Теперь же ему все стало ясно. Мне-то давно все было ясно, поэтому я больше смотрел в тарелку. Шерсть, стало быть, дыбом, а больше ни-ни...

Когда эпилог из восьми сортов мороженого с орехами, сиропами, фруктами и шоколадами все-таки подошел к концу, я почувствовал себя надутым аэростатом. Меня распирало во все стороны, и казалось – подуй сейчас ветерок, и я плавно взлечу над крышей, а потом сяду в центре озера и закачаюсь на волнах. Но ветра не было никакого, воздух стоял вокруг, как стена, свет и табачный дым создавали впечатление подпола, а не открытого места. Келеборн смотрел ехидно и ел только фрукты и мороженое, к которому я успел его приохотить.

– Ну что, пройдемся вокруг озера? – поинтересовался Келеборн. – С-славные х-хоббитцы любят с– смотретъ фейерверки?

– Меньше читайте исторической макулатуры, – мужественно сказал я, встал и чуть не рыгнул. – Пойдемте. А то туг атмосферка – хоть топор вешай.

На набережной было так же светло, людно и шумно, как в «Валиноре». Тор1ующих не убыло, зато появился специфический ассортимент и вечерний набор услуг. К людям приставали сильно. Нас, к счастью, не трогали – может быть, потому, что глаза Келеборна светились ярче всей этой фотонной помойки, а может, потому, что он многозначительно поигрывал хлыстиком. Я опасности не представлял, но и интереса, видимо, тоже.

Так мы прошли с милю. Выбрав местечко, где толпа почему-то оказалась пореже, Келеборн забрел в воду по пояс. Он постоял, поболтал в озере рукой, понюхал воду, попробовал, сплюнул и вышел на берег. Что-то ему очень не понравилось. Он по1русгнел, перестал язвить в ответ на мои подколки, запел что-то на неизвестном языке – пел он обычно на Синдарине, это я понимал, нахватался от Трофи. То есть, конечно, не смысл понимал, а на каком языке. Но это было что– то еще, более протяжное и гнусавое, если такие понятия вообще применимы к эльфийскому пению. Меня тоже охватила тоска, явились видения темной звездной ночи, эльфийских хороводов в дремучих лесах... Я брел, спотыкаясь и колыхаясь, ничего не соображая, пока эльф не сжалился и нс сдал меня проходившему мимо экскурсоводу. Тот как раз вел группу с купания в отель. Вместе с айзенгардцами я был доставлен, отведен и с поклоном засунут в номер. Там я сразу лег, полежал с полчасика на ковре, потом позвал коридорного и велел вытащить диван на лоджию. Тот не удивился, видимо, просьба была стандартной. Удивился он, когда сдвинул диван и из угла посыпались– покатились мои матомы.

На лоджии я заткнул уши ватой, опустил наружные занавески, хлопнулся на диван и заснул.

Следующий день был не лучше и не хуже, но гораздо жарче. Эльфа и того проняло: вместо овсянки он заказал мороженое. Мы сидели и лежали то в его номере, то в моем, то расползались по ваннам с холодной водой. По радио предупредили, что температура воды в Нурнене 34 градуса, а воздуха 38 в тени. Разговаривать не хотелось. Когда плавятся мозги, то дела затертых эпох малоинтересны.

Наступивший вечер принес некоторое облегчение: во-первых, подул слабый ветерок с Запада. Стало можно дышать без кондиционера. -Во-вторых, Келеборн оживился, вышел из транса и напевал какие– то игривые песенки, отказываясь переводить. В-третьих, за ужином экскурсовод всем напомнил, что дальше мы поедем на слонах, а автобус вернется в Минае Тирит через Мораннон. Я поинтересовался, как седлают мумака. «Дунаданец» любезно объяснил, что наверху слона укреплена беседка с подушками, в которой можно сидеть... и лежать, добавил он, измерив меня взглядом. Сзади слона прицеплена тележка, в которой спят. Или едут все время те, кого укачивает на мумаке. Слон выдается на двоих, к нему прилагается погонщик, который его кормит, чистит и направляет. Остановки в оазисах. Крыши тележек – это солнечные батареи, обеспечивающие постоянно доступ к холодным напиткам и блюдам. Выезжать хотели в полночь.

Мы вышли погулять. Во дворе гостиницы уже слонялись мумаки и погонщики. Пахло зоопарком и коровником. Я скривился. Келеборн предложил напоследок сходить макнутъея.

В этот вечер на Нурнене открывался фестиваль фейерверков и воздушных шаров имени Гэндальфа Серого. Ожидали чего-то грандиозного.

Мы вышли к пляжу. Здесь аэростаты на тросах росли из каждого квадратного фута. Над нами болтался яркий, большущий Том Бомбадил, весь исписанный рекламой мыла «Злато умертвий». Эльф осуждающе зацокал языком. Немного дальше, над водой, колыхался очень красивый голубой Валинор, с собственной бегущей подсветкой и рекламой ресторана. Потом было еще много всякой мелочи: драконы с алой светящейся пастью, оки сауронов – страшноватые, красные и пурпурные; птицы и звери, портреты всяких политических деятелей, исторические персонажи... Все это обильно уснащено было самой незатейливой и прямолинейной рекламой. Я вертелся во все стороны, чтобы ничего не пропустить. Тут меня дернул за майку какой-то орчонок и предложил свой товар. Я прикинул к руке – понравилось. Цена оказалась ерундовой, и я купил. Орчонок тут же сгинул, как и не было.

Налетел порыв ветерка, шары закачались, приспустились, поднялись. Картина сменилась, теперь я видел еще «палантир» из полупрозрачной пленки и несколько рыб. Вдруг Келеборн застонал, да так, что я аж похолодел. Я резко обернулся. Он закрыл лицо руками и опускался на песок. В шуме и толчее никто не обращал на это внимания. Я быстро огляделся.

Ага! Вот оно: два шара в огромном кружевном бюстгальтере, и надпись «Белье Келебриан». Ну это уж слишком. Я вытащил товар орчонка – хорошую рогатку с крепкой резинкой, отцепил с себя значок отеля «Минае Итил» – остренький полумесяц – и засандалил в шары.

Одним зарядом я убил их оба! Они зашипели, один хлопнул, и вся кружевная гора ухнула под ноги мумакам, которых как раз вывели из двора. Тут началось такое, что мне пришлось стащить неподвижного эльфа в воду, чтобы нас не затоптали. Десяток перепуганных слонов и сотни перепуганных людей – слишком много для одного хоббита. К счастью, в воде Келеборн сразу включился. Он дикими глазами глянул вокруг, и как раз в это время один из мумаков прошлепал рядом, таща за собой повозку. Эльф схватил один из плававших туг же надувных плотов, закинул меня сверху и оттолкнулся от берега.

Футах в ста от пляжа оказалось достаточно глубоко, чтобы ни один мумак туда не забежал. Мы развернулись лицом к берегу и стали наблюдать. Заодно я рассказал Келеборну, в чем дело. Тот слушал– слушал, потом ушел под воду и довольно долго не высовывался. Шли пузыри. Наконец он вынырнул.

– Покажите оружие, – сказал он слегка дрожащим от смеха голосом. Я достал из кармана рогатку и протянул ему. Он повертел ее, прицелился в ближайший шар, одобрительно кивнул и с сожалением отдал мне.

– Оставьте у себя, – предложил я.

Келеборн покачал головой.

– Лучше пустите ее по волнам, а то еще доберутся до вас, если заметят. Этот летающий предмет, должно быть, немало стоил. Ну – Мордор! Даже от Мордора такого не ожидал-¹

– Чего ж вы ждали от Мордора? – риторически вопросил я, соскальзывая и цепляясь за илот.

– Чего ждал? Вот по дороге и расскажу, – неожиданно ответил Келеборн. – На слонах долго ехать, а любопытные будут далеко.

Я чуть не утонул, спрятал рогатку поглубже и стал ждать, когда на берегу все утихнет: скорее бы в путь!

Когда мумаков отловили, успокоили и запрягли, было уже далеко за полночь. Мы высохли, побродили по набережной, я еще раз поужинал всякой хрустящей дрянью, какой везде торговали с лотков. Кончину гигантского бюстгальтера объясняли по-разному, но, на мое счастье, победила версия об электрическом разряде между баллонами. Значок, конечно, не нашли, да если бы и нашли, ничего бы это не изменило. Экскурсовод, не спрашивая, отвел нам с Келеборном одну тележку. Вторую заняли гномы и Барин – он был небольшого роста. В остальных попарно разместились «внучата». Экскурсовод ехал на индивидуальном слоне.

Келеборн был слегка не в духе: по-моему, несмотря ни на что, он не хотел уезжать отсюда. Но я ждал обещанного рассказа, как кот рыбы: ходил вокруг, заглядывал в глаза и только что не орал. В конце концов подали экипаж. Я проверил, все ли по1ружено – чемодан, матомы в двух мешках, – и приступил к восхождению на му мака. Из беседки на его спине свисала веревочная лесенка, но я очень плохо приспособлен к такому спорту. Вскоре я надоел даже слону, тогда он взял меня хоботом и зашвырнул наверх. Келеборн взошел следом, как по ровному месту.

Мы уселись лицом назад по трем соображениям: впереди сидел махут, который хоть плохо, но владел вестроном; смотреть вперед не имело смысла – там было темно; над озером наконец-то начались фейерверки.

– Так вот, к вопросу о том, чего я ждал от Мордора, – начал Келеборн. – В Лориэне у меня было не так уж много занятий, поэтому я покупал на пристани книги и журналы, преимущественно научно-популярные. Очень забавно было читать там исторические очерки о событиях, известных мне не понаслышке. Лет двадцать назад мне попалась статья, в которой автор обсуждал движение материковых плит. Вы знаете, что это такое? – спросил он меня на всякий случай. Я утвердительно кивнул. – Я тоже знал, что земли меняют свои очертания и формы, но удивился, что короткоживущие люди как-то постигли это. Поэтому я прочел все внимательно и натолкнулся на любопытное предположение. Вы слышали, Рэнди, про озеро Куивиэнен? Неужели? Хорошо учат в Шире. Так автор высказал предположение, что в результате подвижки плит воды этого озера собрались в той котловине, где сейчас озеро Нурнен.

– Вот это да! – ахнул я.

– И тогда у меня появилась мысль – когда-нибудь побывать на этом озере. Мне казалось почему– то, что любой эльф узнает воды озера Куивиэнен даже в пробирке.

– И вы... проверили? – с замиранием сердца спросил я.

– Проверил, – досадливо махнул рукой Келеборн.

– И... как? Подтвердилось?

– Неважно. Просто я понял, что даже если Нурнен действительно образовался из Куивиэнена, то никто уже не увидит тех вод и берегов. Более того, не увидит даже звезд, что светили пробудившимся Квэнди.

И тут его рассказ перешел в тихую печальную песню:

Друг мой печальный, какая беда —

Ветер.

Что занесло нас с тобою сюда?

Ветер.

Сколько любимых с души унесло,

Руки от боли в объятья свело...

Ветер... Ветер...

Мне бы постигнуть твое ремесло,

Мне бы понять, да одно лишь крыло...

Ветер... Ветер... *

* Стихи Любови Захарченко.

А я все смотрел назад – там над Нурненом крутились и разлетались огни, метались лучи, гремели пушки и дискотеки, светилась и гасла на миг реклама... Фестиваль имени Гэндальфа был в разгаре.

Я проснулся и никак не мог понять, где нахожусь. Субстрат колыхался, было очень жарко, земля виднелась довольно далеко внизу. А, да это же мумак! Мумак-трофи!

При попытке сесть оказалось, что я принайтован к столбам беседки четырьмя углами покрывала. Отвязав один, вылез и огляделся. Махут дремал на слоновьем загривке, Келеборн, видимо, спал в тележке – зеркальная крыша закрывала его от меня. Слон целеустремленно топал по пустыне. Как бы слезть в тележку, думал я. Где там ихние холодные напитки?

К тележке со спины мумака вела более крепкая лесенка, и она же служила оглоблей в упряжи. Я весь упрел, пока слез, руки-ноги дрожали – высоко, узко, да на ходу... Не для меня все это. Ввалился в повозку, огляделся – ага, вот холодильник... А вот и эльф.

Уполовинив все жидкости, я уселся поудобнее. Келеборн спал. Скорее бы оазис, что ли... Пустыня состояла из песка и глины с солью, не было видно даже саксаула. Я заскучал по умыванию и завтраку. Потом стал вспоминать вчерашний день и вечерний разговор. Что-то царапало, не давая признать картину мира завершенной. А, вот оно! Почему он ждал двадцать лет, чтобы проверить идею про озеро? Ведь не мой же проезд через Лориэн был решающим фактором? (Я не хотел себе льстить, но версия соблазняла.)

Тут зашевелился эльф. Посмотрел на меня, потянулся, заняв тележку по диагонали, сел. Еше посмотрел. Хмыкнул:

– Ну, Рэнди, спрашивайте. Вижу. Согласен отвечать.

Я подал ему бутылку с лимонадом и сказал:

– Почему только сейчас поехали?

Келеборн опять принял давешний довольно-радостный вид. Он удовлетворенно вздохнул, открыл бутылку и выпил содержимое в глотку винтом. Я думал, так умеют только в Шире. Он развесил конечности по тележке и сказал:

– Семью отправил – и поехал.

– К-к-как семью?!

– Да очень просто. Моя внучка вышла замуж за этого человека – короля Арагорна. Прожили они вместе сто двадцать лет. И встал вопрос – что ей делать теперь, когда муж умер, дети выросли, Галадриэль и Элронд ушли... Она, бедняжка, думала, что я тоже ушел, когда пришла в Лориэн и никого там не застала. А я просто жил в Ривенделле, потому что там было довольно много наших. И годы шли незаметно, и вот случайно я услышал птичьи разговоры, что на Керин Амросе лежит спящая красавица, и цветы скрывают ее ото всех, кто проходит мимо. Тут я почуял неладное. Ривенделл к этому времени почти опустел – все двинулись на Запад, кто через Гавани, кто через Андуин и Итилиэн. Внуки тоже ушли. И вот я пошел обратно в Лориэн и на указанном месте нашел Арвен. То есть нашел ее тело, а где была ее душа – мне и сейчас неведомо. Она была живая, но ничего не чувствовала, и разбудить ее я не смог. Потом я узнал из летописи, что она отдала свое место на корабле Фродо Бэггинсу. И вот с тех пор я жил в Лориэне и стерег Арвен Андомиэль.

– Но... что же дальше? Куда она делась?.. Раз вы не в Лориэне, так и она...

– Этой весной мне прислал письмо Кирдан Корабел из Гаваней. Он писал, что отправит письмо наобум, по старому адресу, потому что, по его данным, никого из эльфов не осталось в Средиземье, кроме него да меня. А он очень стар. Он хотел уйти на Запад, пока его не прибрал Мандос. Окна его хижины выходили на рыбно-грузовой порт. И он предлагал мне поторопиться, если я не возражаю. Вот тогда я решился. На вокзале взял билет в одноместное купе до Гаваней, купил баул – знаете, как у всех айзенгардцев, здоровенный, капроновый, – согнул Арвен втрое, упаковал и сел с ней в вагон. Ей было все равно. Проводника я не пускал. В Гаванях пришел на Морскую, 13 – кстати, запомните для вашего Матомария адрес, там жил Кирдан и осталось много интересною. Ключ под ковриком. Мы поправили корабль, я отнес туда Арвен и письмо жене. Кирдан простился со мной... навсегда, я полагаю. В письме я попросил Галадриэль позаботиться о девочке – все– таки там и она, и Элронд, и Гэндальф, и Келебриан... Дочь, правда, не сильная волшебница, она пошла в меня, а не в жену. Но все же... Да. И еще я просил Галадриэль извинить меня, что не приду в Аман: хорош был бы я король, если бросил бы даже самого распоследнего своего подданного. И каков я был бы дедушка, если покинул бы несчастную внучку? Да с таким пятном на совести и в Амане успокоения не найти...