355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Знание-сила, 1998 № 02 (848) » Текст книги (страница 10)
Знание-сила, 1998 № 02 (848)
  • Текст добавлен: 18 июля 2017, 14:00

Текст книги "Знание-сила, 1998 № 02 (848)"


Автор книги: авторов Коллектив



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Безмолвно уступить и лавровый венец,

И власть, и замысел, обдуманный глубоко...».

Стоический образ полководца, равнодушный «для взгляда черни дикой», как-то явно контрастировал с официальным взглядом на роль и значение М. И. Кутузова, которому одному приписывалась решающая роль в разгроме армии Наполеона на первом этапе войны. Страстные отклики на это пушкинское стихотворение – и панегирические, и злобные, недоумевающие – «открывают» еще одну, главную тему книги: это – мировоззрение разных социальных слоев в эпоху, когда решалась судьба Отечества.

Итак, разгадка тайны – сложный многоплановый процесс изучения способов мировосприятия людей, который позволяет объяснить, почему великий полководец был обвинен в измене, а затем предан забвению как военачальник, хотя он сумел с самого начала войны избрать единственно верную стратегию борьбы с Наполеоном.

Тайна – то, что никогда не раскрывается до конца, но она может являться. Само явление тайны не есть уничтожение, но только ее состояние, когда она ощутима, мыслима, сообщима.

А. Г. Тартаковский свою первейшую задачу видел в том, чтобы, «сняв налет вымышленных, нередко совершенно фантастических домыслов вокруг его имени (Барклая.– А. Ю.), восстановить по первоисточникам реальный облик Барклая в военно-политической ситуации 1812 года». Методом источниковедческой реконструкции историк выделяет слой синхронной информации, которая запечатлелась в переписке, дневниках, памятных заметках и выявляет таким образом то, что было скрыто от глаз не только современников, но и историков. Становится понятно, что «скифский замысел» заманивания неприятеля в глубь России – и есть стратегический план Барклая, который разделяли многие военные, и даже император Александр вплоть до событий конца июля – начала августа, когда сдача Смоленска привела к переоценке самой стратегии. В этой связи роль Барклая рассматривается в динамике смены общественных и политических настроений.

А. Г. Тартаковский с поразительной точностью восстанавливает малейшие их колебания. Его метод позволяет выявить, что Барклай, так и не назначенный формально единым главнокомандующим, был предельно скован в своих полководческих усилиях, но твердо осуществлял свою стратегию, которая – вопреки позднейшим осмыслениям той эпохи – была вплоть до сдачи Смоленска понятна современникам и воспринималась как единственно возможная. Оставление Смоленска – перелом настроений. Синхронные источники дают не просто информацию о негодовании людей. Вероятно, при беглом рассмотрении источников так бы и получилось. А. Г. Тартаковский с предельно возможной точностью устанавливает, что «и тогда порицание Барклая не было абсолютно повсеместным – и в ту пору находились отдельные сторонники полководца, выступавшие в его защиту в противовес преобладающему мнению».

Кульминация нападок на Барклая длилась в армии, как устанавливает ученый, относительно недолго – до его отъезда в 20-х числах сентября из главной квартиры, то есть в течение пяти-шести недель. Затем намечается тенденция к признанию целесообразности его действий. Почти в детективном жанре раскрывается исследователем, что столичные придворно-аристократические круги и генеральская оппозиция в самой армии, которая еше с июля 1812 года сеяла недоверие к полководцу, распускали нелепые слухи об измене и отсутствии патриотизма и что именно эти круги были первичным очагом антибарклаевских настроений. Выявляется глубинная основа страха тех кругов, которые боялись нашествия Наполеона из-за возможного роста антифеодальных настроений крестьян. «Именно этой консервативно-охранительной подосновой критики в адрес Барклая во многом объясняется прежде не обращавшее на себя внимание историков сопряжение в дворянском сознании и народной молве 1812 года его имени с фигурой удаленного накануне войны в опалу и также обвиненного в измене реформатора М. М. Сперанского».

Историк, осуществляя источниковедческую реконструкцию, вводит в наше научное сознание новые причинно-следственные связи исторического явления. Помимо всего, эти связи дают совершенно новую для традиционной историографии тематику поиска. А. Г. Тартаковский источниковедчески выявляет почти неуловимое, кажется, навсегда уже исчезнувшее, сгинувшее в потоке времени настроение и самоощущение людей. Такого рода «погружение» в иной мир, в иную реальность, в иное бытие заставляет читателя как бы заново пережить настоящую драму русского общества, настойчиво пытавшегося найти свою национальную самоидентичность в условиях Отечественной войны.

Барклай – «немец», «изменник», такого рода обвинения были самозащитой болезненно– ущемленного сознания. Вместе с тем историк уточняет, что подлинные причины устранения Барклая заключались прежде всего в происках враждебной ему партии рьяных сторонников наступательных действий (А. П. Ермолов, великий князь Константин Павлович и др.) и в недовольстве самого царя образом действий Барклая, отказавшегося, Вопреки его предписаниям в последних числах июля, переходить под Смоленском к наступательным операциям.

Скрупулезный анализ архивных материалов позволил историку выявить совершенно новый, неизвестный ранее пласт биографии Барклая и рассеять обманчивое впечатление современников и позднейших историков о том, что полководец, покинув армию, сошел с политической арены. Барклай продолжил, энергично и целеустремленно, бороться за свою реабилитацию перед общественным мнением своей страны. Толчком явилась публикация в правительственной прессе рапорта Кутузова Александру 1 от 4 сентября 1812 года, где сдача Москвы французам объявлялась прямым следствием оставления Смоленска. Барклай объявлялся фактическим виновником и сдачи Москвы. В начале ноября 1812 года он направил в Петербург конфеденциальную записку «Изображение военных действий 1-й армии», не зная того, что именно царь был инициатором публикации рапорта Кутузова. Затем были составлены им и другие записки: полководец надеялся обнародовать их в России от своего имени. Но надежды оказались тщетными – Александр I упорно не желал их публиковать в правительственной прессе. Отношения этих двух людей наполняются неизвестными ранее фактами. Барклай пытается напечатать свои записки уже не от своего имени, а анонимно – скрытно от верховной власти. Ив 1813 году появляются историко-публицистические брошюры доверенных людей полководца, сотрудников его штаба, которые пытаются объяснить смысл стратегического плана отступления русской армии летом 1812 года. Таким образом, проинформировать общество о сути стратегического плана удалось, но оправдаться полностью – не получилось. Выявление этой почти неизвестной стороны жизни полководца неожиданно превращается в комментарий и стихотворения «Полководец», и пушкинского «Объяснения», где великий поэт таинственно писал о Барклае: «не успев оправдать себя перед глазами России».

А. Г. Тартаковский проследил потаенную историю оправдательных записок Барклая. Они были окружены тайной и находились под бдительным надзором властей. Особую роль в истории замалчивания сыграли А. А. Аракчеев, враждебно настроенный против Барклая и владевший многими документами о войне 1812 года, а также историк А. И. Михайловский-Данилевский, имевший личную неприязнь к памяти умершего полководца. Только в середине XIX века оправдательные записки попадают в поле зрения историков и публикаторов, впрочем, цензурно-политическое «табу» сохраняло отчасти свою силу на протяжении всей второй половины XIX века.

А. Г. Тартаковский впервые дает полномасштабный комментарий исторического подтекста пушкинского «Полководца» и возникшего в ходе полемики вокруг него «Объяснения» поэта. Ученому удалось соотнести с этим подтекстом исторические реалии. Вся книга – ив том ее парадокс – это не биография Барклая, не история 1812 года, не пушкинистика в традиционном понимании, а нечто цельное, в котором все эти части сплетаются в единую материю, создавая новый синтезный подход к изучению истории XIX века. Главное в нем, пожалуй, постулат: история есть самосознание. Такой подход особенно важен в эпоху, когда в науку проникают идеи модернизаторского толкования истории, в которой как бы и нет самодвижения сознания, смены форм отражения действительности.

Исследования же, подобные исследованию Тартаковского, порождают особые ощущения: в них видится обычно не завершение, а перспектива, которая, как ни парадоксально это звучит, может отрицать прежние теоретические установки, которые уже привели к успеху. Увы, бесконечно познание, и никто никогда не поставит точки по окончании самого аргументированного исследования. Именно с этой «точки» зрения, мне думается, уже можно говорить, что успех книги А. Г. Тартаковского – начало переоценки всего: и теоретических посылок, и источниковедческого инструментария. Ученый вскрыл такой глубокий и богатый пласт самосознания русского общества в переломный момент, когда происходил процесс этнической, политической самоидентификации, что теперь следует подумать о способе его исследования. Антитеза «легенда и быль» уже не самодостаточна: легенда, если к ней присмотреться,– такая же «быль» сознания современников, как «быль» выявленных новых фактов – легенда нашего исторического сознания.

Ведь ни один серьезный ученый-гуманитарий не скажет, что он что-то в полной мере восстановил, как было. Шапка Мономаха, на самом деле, лишь среднеазиатская тюбетейка – это дли нас, нашего сознании; и шапка Мономаха, дар византийского императора Константина Мономаха русскому князю Владимиру Всеволодичу...– подлинная и единственная реальность для современников Ивана Грозного. Что тут «быль», а что «легенда»?..

А. Г. Тартаковский, приводя целый ряд интереснейших наблюдений над спецификой общественного сознания, не скрывает, что существуют явления необъяснимые или труднообъяснимые. Великий князь Константин Павлович, «на самом деле», был человеком невысоких моральных качеств, к тому же и не слишком умным, но его популярность опровергает постулат о «легенде» как субъективном мифе. Никакой субъективности не найти в выходе на Сенатскую площадь декабристов, желавших быть верными присяге Константину Павловичу. Герцен откровенно признавался, что не понимает, почему он в молодости целый год поклонялся этому чудаку («Отчего не понимаю, но массы, для которых он никакого добра не сделал, и солдаты, для которых он делал один вред, любили его»). Робкая попытка А. Г. Тартаковского свести все к «рыцарственному ореолу» не решает вопрос в главном. Этот миф – не миф. не субъективная оценка, предполагающая, что существует некая правда-быль, этот миф – сама реальность, плоть бытия, культура как смыслололагание людей. Тот инструментарий, с помощью которого историк блестяще справился с поставленной задачей, уже не вполне годится для анализа мифологической материи, потому что здесь необходим иной теоретический подход.

В частности, как бы в тени оказалась одна из сторон проведенного исследования, которая при внимательном изучении может дать импульс к новому изучению уже выявленного материала. А. С. Пушкин в числе главных причин неприятия Барклая определял... звук его имени. «И, в имени твоем звук чуждый не взлюбя» – это не только поэтическая метафора, поскольку и современники событий 1812 года почти в один голос утверждали, что не сам лично Барклай, а одно его имя вызывало негодование. Барклай был сыном офицера русской армии, «сам служивший в ней с юных лет» и никакой другой родины, кроме России, не знавший и не желавший знать. Когда летом 1814 года, во время посещения им в свите Александра 1 Лондона, на встрече с представителями шотландской ветви Барклаев зашла речь о возможности приобретения древнего фамильного замка, Барклай сказал, что он «русский по рождению и со своей судьбой, неотделимой от России, он отказывается от этой идеи». «Немец» – это квинтэссенция некоего отношения. Барклай не был «немым», иностранцем и немцем по происхождению, что прекрасно знали многие из тех, кто таким образом его оскорблял. Зато легкий акцент и лютеранство могли в мифологическом (то есть в реально существовавшем) сознании произвести подобный эффект, тем более что в раболепном придворном обществе не часто встречался человек с таким чувством собственного достоинства, какое обнаруживается у подлинного Барклая. Подобное проявление мифологического сознания можно и нужно изучать, но в контексте определенного «ряда», когда на смену уникальному приходит нечто типологическое. Не случайно иностранцы, даже не принимавшие православия, всегда именовались на Руси иначе – без такого переозвучивания немыслим был контакт. Датский принц Вальдемар, чуть нс ставший мужем Ирины Михайловны, дочери первого русского царя из дома Романовых, сразу же по приезде в Москву стал именоваться Владимиром, хотя разница в звучании этих двух имен, прямо скажем, невелика.

Звук имени – серьезный аргумент в мифологическом сознании. Чика Зарубин стал «графом Чернышевым», хотя, как писал А. М. Панченко, «граф Зарубин» звучит не хуже. Но звучит «не хуже» в нашем сознании. Чика не выдавал себя за подлинного графа Чернышева – вот в чем парадокс! Он не был самозванцем. Пугачевские «графы» (их всего четыре) были «двоезванцами». Это связано с «мифологическим отождествлением» – с представлением о тождестве обозначения и обозначаемого. Соперничали не только «силовые структуры» Екатерины II и Пугачева, но прежде всего силовые структуры мифологем – двух подлинных реальностей. Народ, бунтуя, противопоставлял равновеликую действительность, в которой звуки играли роль главных элементов достоверности, то есть того, что достойно веры. С поражением Пугачева это «соперничество» обрело какие-то иные, подчас скрытые, формы. В 1810 году некий полковник Пугачевский ходатайствовал о смене своей фамилии (когда-то это делали Отрепьевы после Смуты, и по высочайшему разрешению им было разрешено носить другую фамилию, иначе звучащую). Да и Екатерина, уже победительница, поступала по той же самой логике, переименовывая Яик в Урал. Чтобы стереть память не только об имени, но прежде всего – о тревожном, мятежном, пробуждающем надежды у одних и страхи у других звуке.

Особое отношение к звуку имени характерно не только для русской культуры. Серьезный исследователь истории нацизма, Уильям Ширер, писал, что он слышал, «как немцы строили догадки по поводу того, удалось бы Гитлеру стать хозяином Германии, если бы он остался Шикльгрубером. Есть что-то смешное в том, как эту фамилию произносят немцы на юге страны». Дед Гитлера, Георг Гидлер, в возрасте 84 лет по непонятной причине заменил в своей фамилии букву «д» на букву «т». Сам Гитлер в юности признался другу детства Августу Кубичеку, что ничто его так не обрадовало, как перемена фамилии отцом. Фамилия Шикльгрубер кажется ему какой-то «грубой, топорной, не говоря уже о том, что она громоздка и неудобна. Фамилию Гидлер он находил... слишком мягкой, а вот Гитлер звучит славно...»[1 Ширер У. Взлет и падение третьего рейха.– М , 1991 – T. I]. «Хайль Гитлер!» – это, по признанию современников, напоминало вагнеровскую музыку, в которой воспевался дух древнегерманских саг, поднимающий нацию в едином мистическом порыве... Тема актуальна и для истории советской власти: звук имени «Сталин» ассоциировался с чем угодно, но только нс с подлинным грузином Джугашвили, плохо, с акцентом, говорящим по-русски. Это был главный звук советского мифа...

Язык всегда отражает определенное миропонимание. Переозвучивание как перекодировка служит средством включения имени в звуковую систему мифологического сознания. Причем эмоциональное отношение может быть разным. Отрицательное отношение к Барклаю выразилось в неприятии мифом его имени, которое в народной этимологии обрело новое коннотативное значение; «болтай да и только».

1812 год – это время подъема национальных чувств и становления мифологического образа. Именно в этом образе у Барклая – свое место, о котором Пушкин написал в «Полководце». «Всё в жертву ты принес земле тебе чужой». То, что утверждение поэта стало спорным,– лишь подтверждает сказанное. Положение Барклая в мифе – неоднозначное, но место это принадлежит ему, и никем другим никогда не будет занято. Пушкинская оценка не может быть достоверна или недостоверна (точна или неточна) вообще, она прежде всего достоверна (точна) как мифологическое отношение исторической эпохи, которое поэт довел до метафоры. Недостоверно это отношение с точки зрения какого-то иного мифологического сознания – допустим, современного, в котором существуют иные исходные причинно-следственные связи...

Подводя некий итог рассуждениям, которые, конечно, можно было бы и продолжить, хотелось бы подчеркнуть, что новая книга А. Г. Тартаковского – событие в исторической науке. Ее фундаментальный характер дает новую опору в наших знаниях о русском обществе эпохи войны 1812 года. Это новаторское произведение заставляет думать и о перспективах научного поиска. •

ВО ВСЕМ МИРЕ

Лемуры на пути к выживанию

Натуралистами мира остров Мадагаскар по праву признан райским уголком для приматов. Здесь наблюдается их поразительно высокое разнообразие и огромное число эндемиков – нигде больше не встречающихся видов. И эта уникальность территории даже более заметна для родов и семейств.

Выразим природное достоинство острова цифрами. Если на девяносто две страны планеты приходится всего одна страна, имеющая популяцию приматов, то один-единственный Мадагаскар служит родным домом для тринадцати процентов всех видов, двадцати трех – родов и тридцати шести процентов всех семейств приматов. Островное государство под жарким боком Восточной Африки по разнообразию этих представителей животного мира занимает третье место после Бразилии и Индонезии, разделяя его с Заиром.

Но ныне все более частой жертвой цивилизации становятся безобидные лемуры, потерявшие за период заселегмя острова целых восемь родов и пятнадцать видов. Однако те же лемуры, известные европейцам с середины XVII века, в последнее десятилетие порадовали зоологов двумя совершенно новыми видами. Именно они и заново открытые их сородичи – всеядные карликовые лемуры и айе-айе, считавшиеся полностью вымершими,– побудили общественность этой тропической страны открыть здесь биосферный заповедник «Мананара норд». Таков ответ зеленого острова на Конвенцию о биологическом разнообразии, подписанную 5 июля 1092 года в Рио-де-Жанейро.


ВСЕ О ЧЕЛОВЕКЕ

Денис Рогачков

Марта и психотерапевты

Эдгар Эйде. «Длинные волосы», 1956 год

При «душевной боли» выдох преобладает над вдохом и представляется активным, подобно тому, как и при стоне, вызванном физической болью. При «радости» преобладает глубина дыхания, и дыхание ускоряется, что создаст лучшие условия для обмена газов (состояние, противоположное тоске).

В. М. Бехтерев. «Объективная психология»


Бихевиоризм

Слово «психология» в переводе с греческого значит душеведение, в этом смысле бихевиористов нельзя назвать психологами. Душа для бихевиоризма – табу. Недоступная объективному знанию, она не может быть предметом науки, изучения и научно обоснованного изменения. Объективно можно работать лишь с внешними, доступными наблюдению феноменами. Для бихевиоризма – это поведение (англ.: behavior). Поэтому психологическое нарушение – это неадекватная реакция на то или иное раздражение, неправильное поведение, н именно его нужно менять. Для этого в бихевиоризме есть множество очень интересных и эффективных методик, чем-то похожих на работу механика, исправляющего сломанный механизм. Если ребенок боится собаки, можно постепенно приучить его к ней; подарить плюшевого медвежонка, потом тряпичную таксу, потом показать ему соседскую болонку, с которой играют другие дети... Если дедушка бьет внука палкой, можно попробовать воспитать его: ударил – будет на неделю лишен телевизора, был ласковым – может выкурить лишнюю сигарету и посмотреть «Плэйбой» в три часа ночи. Это называется подкреплением. Кроме того, пациенту можно предложить модели поведения, которые он сможет освоить в группе или один на один с терапевтом, служащим образцом для подражания; можно научить его расслаблять мышцы, управлять телом, мыслями; можно придумать регламент взаимоотношений в семье, выдать жетоны – внутрисемейную валюту, которые муж будет получать за разговоры с женой и тратить на обладание ее телом, можно привязать к руке приборчик, который будет бить током владельца всякий раз, когда он станет ковырять в носу... За всем этим будут стоять серьезнейшие исследования и при этом – никакой психологии.

Бихевиорист очень серьезно подошел к случаю Марты Ознакомившись с ее проблемами, он разделил их на несколько групп и записал на бумажку.

1. Эмоции (которые по-бихевиористски он будет рассматривать как доступные наблюдения реакции на раздражители, выражающиеся в поведении).

2. Поведение.

3. Воображение. (Такой уровень терапии может показаться несколько странным для бихевиоризма, как о нем говорилось раньше. Но воображение здесь рассматривается как «интеллектуальное» поведение. Это не что иное, как патологическая привычка к образованию цепи образов, вызывающих у пациента тревогу. И это «интеллектуальное» поведение терапевт пытается изменить.)

4. Межличностные отношения (которые опять-таки рассматриваются с точки зрения поведения, связанного с другими людьми).

Эмоции. Марта не может прикасаться к грязному белью, пищевым отходам. Ее реакция на грязь – дрожь в руках, отвращение, тошнота, чувство крайнего дискомфорта. Мать Марты была очень чистоплотной и боялась заболеваний, поэтому скорее всего Марта, копируя в детстве чувства своей матери, научилась такой реакции от нее. Кроме того, Марта жалуется на непрекрашающуюся депрессию, из ее рассказов следует, что это связано с неспособностью утверждать себя, выражать агрессию.

Поведение. Стараясь обезопасить себя от грязи, Марта постоянно моется. По просьбе терапевта она подсчитала, что проводит в ванной около пяти часов в день и, кроме того, моет руки по двадцать пять – тридцать раз в день, затрачивая на каждое омовение пять—десять минут. По этой же причине Марта не готовит и не ухаживает за детьми. Также она избегает сексуальных контактов, что ассоциативно может быть связано с грязью, но скорее всего тоже унаследовано (воспитано, скопировано) от матери.

Воображение. Во всем, что ее окружает, Марта видит источник заразы и начинает представлять себе, как она или кто-то из ее детей заболевает, такие фантазии часто овладевают ею и вызывают панический ужас.

Межличностные отношения. Марта все время старается контролировать своих домочадцев, заставляя детей мыть руки, менять белье, запрещая им приводить гостей... Кроме того, ее болезнь получает положительное подкрепление в семье, благодаря ей Марта – центр внимания и заботы, ее стараются не огорчать и делают все, что она требует.

Для каждого из этих уровней терапевт выработал особую стратегию. Прежде всего нужно было уменьшить страхи Марты перед грязью, и он решил постепенно приучить ее к ней. Для этого он придумал иерархию стимулов, вызывающих у Марты тревогу, и постарался провести ее по такой цепочке от нейтральных ко все более тревожащим Но чтобы начать это путешествие, Марту нужно было научить успокаиваться. С точки зрения внешних проявлений, покой – это расслабленные мышцы и ровное дыхание.

Перед сеансом Марта выпивает небольшое количество успокоительного, расслабляющего мышцы. Затем ее просят удобно сесть на стул и начать релаксацию. Сопровождаемая указаниями терапевта, она попеременно то напрягает, то расслабляет группы мышц – кисти рук, руки, ступни, лодыжки, икры, брови, уши, губы, язык... Почувствовав расслабление, закрывает глаза и представляет себе, как она идет в магазин и покупает нижнее белье – совершенно чистое, запакованное в полиэтилен. Одновременно с этим терапевт дает ей в руки пакет с бельем. Потом он просит ее распаковать пакет. При первом признаке беспокойства (нарушение дыхания) он просит ее прекратить упражнение. На следующем сеансе белье будет из прачечной, потом чуть грязным, а через несколько сеансов она сможет поднять с пола мокрые трусики. Дома каждый вечер в определенное время Марта будет составлять перечень всех ситуаций, связанных с грязью, выписывая в две колонки то, что внушало ей страх, и то, что она переносила спокойно.

Чтобы справиться с тревожными фантазиями, терапевт научил Марту методу «стопа». Она начинает фантазировать: вот на столе лежит корка хлеба, к пей подбегает таракан, может быть, он пачкает лапками скатерть, прикоснувшись к которой потом можно заразиться... «Стоп!» – терапевт кричит громко и повелительно, Марта перестает говорить о своих фантазиях, но они еще продолжаются в ее мыслях, она поднимает руку, сигнализируя об этом. Терапевт снова кричит: «Стоп!» И так до тех пор, пока Марта не прекратит думать о болезнях и таракане. Через некоторое время Марта научится послушно выполнять команду терапевта, и тогда он попросит, чтобы она сама командовала себе «стоп!» всякий раз, когда ее будет захлестывать цепочка тревожных ассоциаций, прерывая ее в самом начале.

Легкие транквилизаторы, метод «стопа», ослабление страха перед грязью помогли Марте освободиться от тревоги, поработившей ее и заставлявшей целыми днями спасаться в ванной. Но этого все равно мало, чтобы нормализовать ее поведение. Если бы она перестала мыться, ей просто было бы нечего делать, и незаполненность времени вернула бы ее в прежнее состояние. Поэтому терапевту нужно было предложить ей другое поведение, замещающее патологическое мытье. Причем к этому альтернативному поведению Марту опять-таки нужно было приучить. Для этого он составил такие правила, чтобы «хорошее» поведение поддерживалось как членами семьи, так и самой Мартой, а «плохое» наказывалось.

Терапевт предложил Марте заняться устройством дома. Для начала она должна была пересчитать все грязное белье, которое скопилось за годы ее болезни. Всего оказалось 1387 предметов. Ей было очень трудно справиться с этой работой; разбирая белье, ей приходилось бороться с приступами отвращения, которые возвращали ее в ванну. Но за каждое посещение ванны она должна была платить – выбрасывать одну вещь из шкафа с дешевой бижутерией и старыми вещами (за последнее время она стала ужасно бережливой и скопила в доме очень много барахла, которое почему-то было ей очень дорого). Джордж и дети были очень внимательны к уборке Марты и всячески поощряли ее. Свои действия Марта регулярно записывала, а потом показывала терапевту, как-то она сказала ему, что очень хотела бы пойти на работу, и он использовал это – он предложил ей относиться к уборке как к первому упражнению, справившись с которым, Марта покажет, на что способна.

Чтобы изменить взаимоотношения Марты с другими людьми, бихевиорист договорился о встрече с Джорджем, на которую попросил прийти и старших детей. Он четко сказал им о своей стратегии терапии Марты и предложил им участвовать в ней. Он попросил их перестать относиться к Марте как к больной и лишить ее связанных с болезнью привилегий. Джорджа, который вставал в 5 утра, чтобы помогать Марте мыться, он попросил перестать участвовать в ее омовениях, а детей – не выполнять указаний Марты, связанных с чистотой Марта же должна была четко фиксировать все нарушения новых правил, заведенных в семье. Через какое-то время Марта начала ходить в магазины, вести хозяйство, домашнюю бухгалтерию и, как это ей ни было сложно, готовить.

Параллельно с индивидуальной терапией Марта ходила в обучающую группу, где вместе с другими пациентами училась разным моделям поведения, как справляться со страхами и, что было для нее самым главным, – утверждать себя. На этих группах перед участниками ставилась задача и предлагалось ее решение, причем по-бихевиористски это решение разбивалось на несколько этапов. Потом распределялись роли и, опять– таки поэтапно, проигрывалась ситуация.

Марта и женщина, сидящая слева от нее, разыгрывали сцену в ресторане Марта была посетительницей, а ее соседка – официанткой. Марте принесли непрожаренную рыбу. Она сидит за столиком и думает, как ей поступить: 1. Можно съесть эту рыбу. 2. Можно позвать официантку и попросить ее заменить блюдо. 3. Можно начать скандалить и позвать хозяина. 4, 5... Марта зовет официантку. Она подходит. Можно: 1. Говорить умоляющим и извиняющимся голосом. 2. Можно кричать. 3. Можно настаивать на своем праве... Проходит несколько минут. «Так вы принесете мне рыбу?». «Нет». «Принесете» – в голосе Марты появляются повелительные интонации. «Нет». «Да!». «Нет, не принесу!» Они уже стоят друг против друга, как будто перед боем. Подходит терапевт и объясняет им их ошибки, после чего просит их начать с того момента, когда Марта заказывает рыбу... Для Марты сложнее всего было отделить «утверждающее» поведение от агрессивного, неприемлемого для нее. Этому разграничению посвящалось несколько встреч.

Кроме тех уровней терапии, о которых мы уже рассказали (эмоции, воображение...), есть еще один, на который бихевиорист наверняка бы обратил внимание. До сих пор мы говорили о поведении как о реакциях на стимулы – одном из основных «пунктов» бихевиоризма. Но, кроме этого, в поведении есть еще одно измерение, которым бихевиористы стали заниматься после долгих теоретических споров. Эго измерение – когнитивное («интеллектуальное») Кроме «физиологической» реакции на стимулы, с этой точки зрения, поведение – это еще и стратегия, которую человек выбирает рационально, руководствуясь логическими построениями, основанными на доступной ему информации. Это сближает некоторые бихевиористские техники с рационально-эмоциональной психологией. Например, с Мартой могли обсуждать ее предрассудки, связанные с болезнями и сексом, провести с ней «ликбез», анализировать, почему она относится к ним так, а не иначе... Но об этом мы расскажем в главе, посвященной эмоционально-рациональной психотерапии.

Потом, когда терапия закончилась, Марта вспоминала о ней, как о школе. Она сильно изменилась. Стала собранной. Перед принятием важных решений всегда взвешивала все за и против, выписывая их на бумажку в две колонки. Соседи начали говорить о ней с уважением. «Вот кто умеет вести хозяйство! У Марты с Джорджем образцовый сад. И все так чисто, так ухожено, так красиво...».

А у бихевиориста, который лечил Марту, дома случилась трагедия. Его сын неожиданно бросил университет. где учился на инженера, и уехал на юг – в Калифорнию, где, по слухам, связался с какими-то сомнительными людьми, бородатыми мотоциклистами в кожаных куртках. Для отца это был сильный удар, ведь он так хотел, чтобы его сын стал конструктором.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю